Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Спускаясь в гостиную, Консуэло обнаружила там лишь барона Фридриха и канониссу Венцеславу, и, разумеется, её охватило беспокойство о пожилом отце Альберта Рудольштадта.

— Барон Фридрих..., — она едва заметно кивнула дяде Альберта, опустив взгляд. — Простите меня..., — наша героиня ощущала неловкость и вместе с тем непреодолимое стремление узнать, почему же отца покойного Альберта Рудольштадта нет здесь — среди его немногочисленных родных. — Но... позвольте мне задать вопрос — как чувствует себя почтенный граф Христиан? — наконец проговорила Консуэло, не решаясь смотреть прямо в глаза графине Венцеславе, садясь на место, отведённое ей за общим столом.

— "Сносно" — как сказал он сам, — промолвила канонисса. — Вы помните, что и при вас из его уст прозвучало то же самое. Он почти ничего не съел и уже вновь удалился обратно к себе, а слуги унесли его прибор. Но, признаться честно, я тоже волнуюсь за него. Будем надеяться на лучшее, дитя моё. У меня тоже сегодня нет особенного аппетита, но я всё же ещё не закончила свою трапезу и разделю её с вами — потому что вам действительно нужно хорошо укрепить свои силы. Господи, бедняжка... похоже, что вы опять плакали, а ваше лицо стало ещё бледнее. И, тем самым, я более переживаю о вас, нежели о своём брате. Ах, если бы я могла хоть как-то помочь вам прекратить терзать свою душу воспоминаниями и несуществующей виной за не совершённый вами грешный проступок... Скажите — вы голодны? Я намеренно не распоряжалась ставить прибор и для вас, предполагая, что, быть может, вы всё же откажетесь...

Консуэло замялась, смущённо блуждая взглядом перед собой. Да, она хотела есть — почти так же, как если бы в её жизни не произошло это событие, которое по-прежнему готово было убить и её саму — и причиной тому, очевидно, было то путешествие в подземелье, тот разговор (Господи, да можно ли это было назвать разговором? Скорее, это был приговор. Подтверждение того вердикта, что, когда считала наша героиня, вынес ей сам Господь и потому вынесла она и самой себе) казалось, отнявшие у нашей героини последние моральные и физические силы — но, разумеется не смела сказать об этом в столь трагичной обстановке, и наконец проговорила:

— Нет, я... я просто знаю, что нужно... что иначе у меня не хватит сил...

Но одновременно это было и чистой правдой — так что .

Тогда канонисса жестом подозвав слугу, ждавшего новых распоряжений поодаль у стены, приказала поставить принадлежности для обеда и перед Консуэло.

— На самом деле я вижу, что вы голодны — я заметила еле уловимый блеск в ваших глазах, когда я упомянула о трапезе, — нашла в себе силы улыбнуться — пусть и всё с той же печалью — тётушка Альберта Рудольштадта, — и это очень радует меня. Мне кажется, что за то время, что вы находитесь здесь — вы похудели ещё больше — а ведь вы и так хрупкое существо. Но такое сильное... Мне кажется, что, если бы мой племянник умер на моих глазах, и ещё так страшно, как вы рассказали нам... — (Боже мой... перед моими глазами предстала сцена его агонии, и теперь ни на секунду не могу перестать это видеть — эту боль, эти слёзы, этот страх... то я бы не смогла подняться до самого утра...) — я не смогла бы подняться с колен до самого утра — вы же нашли в себе силы не только встать, вытереть слёзы, взять себя в руки, но и спуститься по лестнице, и этот поступок говорит о вашем титаническом мужестве. Вы заслужили эту лучшую трапезу, и вообще всё самое лучшее, что только есть в этом мире — если бы только мы могли дать вам это — ведь вы не хотите оставаться здесь. Вы могли бы жить подобно королеве, мы окружили бы вас теплом, любовью и заботой, вы бы ни в чём не нуждались, и мы с неземным наслаждением внимали бы вашему чудесному голосу, не требуя от вас больше ничего.

— О, нет... дальнейшая жизнь здесь убила бы меня. Я не привыкла к роскоши, она тяготит и давит на меня... Я привыкла жить налегке, имея с собой лишь сменное платье, быть может, вторую пару скромной обуви и расчёску. Но прежде всего — я не смогу без слёз проходить мимо спальни моего возлюбленного — где он творил, читал и размышлял, готовя грандиозный план изменения мира.

— Вы могли бы одеваться как хотите. Мы совершенно перестали бы приглашать наших друзей из самого высшего общества — зная, что вам претит находиться среди этих лицемерных людей — коими, признаться честно, с тех пор, как вы появились здесь и прожили с нами этот чудесный год — считаем их и мы сами. Но — ничего не поделаешь условности света диктовали нам свои правила. Сказать по правде, с тех пор, как у Альберта участились эти ужасные приступы — до вашего приезда сюда, до вашей встречи — мы и сами отвыкли от их общества. Я знаю, знаю, что вы не согласитесь остаться — что бы я ни говорила вам, и потому скорее я говорю это самой себе — как бы заранее прощаясь с вами... Вы могли бы жить в его комнате...

— Что? — в глазах Консуэло отразилось печальное удивление. — О, нет, нет, я не имею права занимать святая святых — укромную обитель этого праведного человека — ведь я — грешница, что почти своими руками оборвала его жизнь, что могла бы быть долгой и плодотворной...

— Не мне переубеждать вас, дорогая Консуэло. Бог видит — я сказала всё, что могла. И я продолжаю считать вас святой, и моё мнение о вас никогда не изменится.

В ответ Консуэло печально улыбнулась.

— Но давайте же наконец начнём трапезу.

Слуга принёс Консуэло ароматную кружку чая, от которой шёл пар, и блюдо — телятину с отборным, рассыпчатым рисом. Последний напомнил нашей героине о её столь далёком теперь прошлом — когда она и Андзолетто ходили в одну из венецианских богаделен, где им давали несравнимо меньшие порции — всего лишь несколько ложек — но они были безмерно счастливы и тому, что прожили ещё один день, где Господь вновь не дал им умереть от голода.

Она, канонисса и барон Фридрих сложили руки в молитвенном жесте и прочли про себя "Отче наш", и лишь затем приступили к трапезе.

Руки нашей героини сами вспомнили правила обращения со столовыми приборами, в чём она вначале совсем не была уверена — и это избавило Консуэло от лишних переживаний, когда её душа и без того была истощена до самого крайнего предела.

Обед прошёл в полном молчании. Но в этом не было неловкости. Каждый из сидящих за столом был погружён в свои мысли и воспоминания о святом человеке по имени Альберт Рудольштадт.