Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Остановившись на нужной странице, Консуэло не поднимала глаз, притворяясь, будто рассматривает рисунок и размышляет над выбором. Она понимала своё странное положение и то, что, невзирая на то, что канонисса предоставила ей полную свободу действий, выразив безоговорочное доверие — ей всё же необходимо дождаться графиню, чтобы озвучить своё — нет, всё же общее — решение.

И, разумеется, она не подозревала, что господин Густав сейчас и сам занят своими мыслями и теми зрелищами, что невольно представали пред его внутренним взором, и ему поневоле на несколько минут не стало дела до происходящего.

"Господи, мне так неловко... поскорее бы вернулась канонисса..."

И вот, словно услышав немую мольбу нашей героини, графиня Венцеслава наконец показалась из-за поворота. Она возвращалась из кухни. Удалившись туда, она делала вид, что проверяет то, как готовятся блюда к ужину. (Которому, к слову, в таких страшных, трагичных обстоятельствах, всего скорее, не суждено было состояться).

Медленные шаги канониссы мгновенно вывели господина Седлака из мира его прошлого и он тотчас же поднял глаза на пожилую графиню.

Консуэло же не знала, куда смотреть — она переводила взгляд с каталога на графиню Венцеславу. Теперь, когда Венцеслава приближалась так неспешно, когда эти секунды тянулись так долго — наша героиня ощущала себя ещё более не в своей тарелке. Да, она помнила о словах графини, сказанных в присутствии владельца похоронного бюро, но всё же наша героиня понимала, что играет совсем не свою роль. Ведь кто как не ближайшие родственники, должны принимать решения о последнем пристанище земного облика любого умершего человека? Консуэло думала так не только из уважения к традициям и к скорбящим родственникам Альберта Рудольштадта, но и с искренней любовью к ним. Хотя, в то же время она понимала, что подобные заботы не то, что не способны хоть немного облегчить их страдания, но, напротив — это был тот самый случай, когда такие дела ранят душу ещё сильнее, и потому канонисса отстранилась таким образом. Хотя, быть может, если бы тётушке умершего графа всё же удалось собрать всё своё мужество — ведь Консуэло помнила, как после ужасного известия та решилась войти в спальню первой — то сердцу пожилой канониссы могло стать хотя бы немного легче... но сейчас мысли об этом совершенно потеряли всякий смысл...

"Близкие Альберта считают, что любовь делает меня достойной выбора последнего прибежища бренного облика моего возлюбленного — но их разум и сердце никак не могут, и, видно, никогда не смогут осознать всю тяжесть моего греха..."

— Вы уже совершили свой выбор, дитя моё? — проговорила канонисса, подходя к Консуэло и хозяину похоронного дома, но не садясь между ними.

— Да..., — всё ещё в каком-то замешательстве ответила наша героиня.

— Я согласна с любым решением Консуэло, — промолвила Венцеслава, обращаясь к хозяину похоронного бюро, и вновь обернулась к нашей героине. — Прошу вас, покажите господину Седлаку свой... наш выбор.

И Консуэло, преодолевая сильнейшее стеснение, взяла каталог подошла к столику, за которым сидел Густав Седлак и, сев рядом, сказала:

— Вот этот...

— О, это очень достойный выбор..., — отвечал тот, поражённый тем, что эта девушка, несомненно имеющая столь же хрупкую душу, как и тело — сделала столь суровый и мрачный выбор и невольно поднял глаза на нашу героиню.

"Как, должно быть, невыносимо её горе — оно так же глубоко и бездонно, как чёрный цвет этого лакированного материала... Это не просто печаль — за этим, несомненно, стоит какое-то обстоятельство, о котором, конечно же, я не имею права узнать, но оно существует — хотя, быть может, лишь в душе этого хрустального существа... Что ж, я также не имею полномочий оспаривать её решение. Но мне жаль эту девушку — вид этого гроба на церемонии вкупе с органной музыкой — которую, вне всяких сомнений, закажет это почтенное семейство — многократно усилит тоску и чувство необратимости свершившегося... Однако, делать нечего".

В этот момент взгляд нашей героини впервые упал на сумму, указанную под изображением.

— Но... сумма..., — невольно вырвалось у Консуэло.

"Это же целое состояние... Даже я, став знаменитой певицей, зарабатывала столько лишь за несколько месяцев...", — пронеслось в голове нашей героини.

— Мы заплатим любые деньги, — спокойно и даже как-то безразлично промолвила канонисса Венцеслава. — Вы ведь знаете об этом, дитя моё. Так позвольте же нам отдать если не душе, то телу нашего безвременно покинувшего этот мир племянника хотя бы эту дань — теперь это всё, что мы можем сделать для него. Сколько я вам должна, господин Седлак?

Он назвал цену.

— Сейчас я принесу деньги.

Консуэло продолжала потрясённо, даже с чуть расширившимися глазами, наблюдать за сценой.

Сказав свои слова, Венцеслава удалилась в свою спальню, откуда через минуту вынесла пухлый конверт.

— Возьмите. И не теряйте времени. Ступайте. Мы будем ждать исполнения заказа.

"Что ж... Стало быть, они уверены, что их любовь недостаточно сильна, чтобы искупить ту вину, что они испытывают перед моим любимым...", — помимо своей воли подумала наша героиня.

— Что ж... Я приеду вместе со своими работниками и прослежу, чтобы гроб привезли в целости... Я полагаю, что в часовню?

— Да... да, мы совсем забыли сказать вам об этом. Конечно же, в часовню, — ответила канонисса.

— Что ж..., — вновь повторил Седлак, — до скорой встречи, графиня... барон... Консуэло..., — произнося имена, он поочерёдно поцеловал руки представительницам прекрасного пола, а когда дошёл до нашей героини, то едва коснулся губами её холодной ладони — столь сильно было неведомое благоговение. — Я не прощаюсь с вами.

Канонисса стояла в дверях, пока не раздался стук копыт коней, запряжённых в карету хозяина похоронного бюро.

Консуэло же и барон Фридрих провожали этого человека, находясь поодаль, лишь на несколько шагов отойдя от мест, где они сидели.

"Но любовь ли моё чувство к Альберту — если я вот так легко смогла сбежать... от него, и тем самым предать этого святого человека?.."