Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Остановившись на нужной странице, Консуэло не поднимала глаз, притворяясь, будто рассматривает рисунок и размышляет над выбором. Она понимала своё странное положение и то, что, невзирая на то, что канонисса предоставила ей полную свободу действий, выразив безоговорочное доверие — ей всё же необходимо дождаться графиню, чтобы озвучить своё — нет, всё же общее — решение.

И, разумеется, она не подозревала, что господин Густав сейчас и сам занят своими мыслями и теми зрелищами, что невольно представали пред его внутренним взором, и ему поневоле на несколько минут не стало дела до происходящего.

"Господи, мне так неловко... поскорее бы вернулась канонисса..."

И вот, словно услышав немую мольбу нашей героини, графиня Венцеслава наконец показалась из-за поворота. Она возвращалась из кухни. Удалившись туда, она делала вид, что проверяет то, как готовятся блюда к ужину. (Которому, к слову, в таких страшных, трагичных обстоятельствах, всего скорее, не суждено было состояться).

Медленные шаги канониссы мгновенно вывели господина Седлака из мира его прошлого и он тотчас же поднял глаза на пожилую графиню.

Консуэло же не знала, куда смотреть — она переводила взгляд с каталога на канониссу и обратно, не смея нигде задержать взгляд. Теперь, когда последняя приближалась так неспешно, когда эти секунды тянулись так долго — наша героиня ощущала себя ещё более не в своей тарелке. Да, наша героиня помнила о словах Венцеславы, сказанных в присутствии владельца похоронного бюро, но всё же наша героиня понимала, что играет совсем не свою роль. Ведь кто как не ближайшие родственники, должны принимать решения о последнем пристанище земного облика любого умершего человека? Консуэло думала так не только из уважения к традициям и к скорбящим родственникам Альберта Рудольштадта, но и с искренней любовью к ним. Хотя, в то же время она понимала, что такого рода заботы не то, что не способны хоть немного облегчить их страдания, но, напротив — это был тот самый случай, когда подобные дела ранят душу ещё сильнее, и потому канонисса защитила себя от них таким образом хотя бы в какой-то мере. Хотя, быть может, если бы тётушке умершего графа всё же удалось собрать всё своё мужество — ведь Консуэло помнила, как после ужасного известия та решилась войти в спальню первой — то сердцу пожилой канониссы могло стать хотя бы немного легче... но сейчас мысли об этом совершенно потеряли всякий смысл...

"Близкие Альберта считают, что любовь делает меня достойной выбора последнего прибежища бренного облика моего возлюбленного — но их разум и сердце никак не могут, и, видно, никогда не смогут осознать всю тяжесть моего греха..."

— Вы уже совершили свой выбор, дитя моё? — проговорила канонисса, подходя к Консуэло и хозяину похоронного дома, но не садясь между ними.

— Да, — всё ещё в каком-то замешательстве, однако изо всех сил стараясь, чтобы её голос прозвучал как можно более твёрдо, ответила наша героиня.

— Я согласна с любым решением Консуэло, — промолвила Венцеслава, обращаясь к хозяину похоронного бюро, и вновь обернулась к нашей героине. — Прошу вас, покажите господину Седлаку свой... наш выбор.

И Консуэло, преодолевая сильнейшее стеснение, взяла каталог подошла к столику, за которым сидел Густав Седлак и, сев рядом, сказала, всё так же украдкой блуждая взглядом между директором похоронного дома и указала:

— Вот этот.

— О, это очень достойный выбор, — отвечал тот, поражённый тем, что эта девушка, несомненно имеющая столь же хрупкую душу, как и тело — сделала столь суровый и мрачный выбор и невольно поднял глаза на нашу героиню.

"Как, должно быть, невыносимо её горе — оно так же глубоко и бездонно, как чёрный цвет этого лакированного материала... Это не просто печаль — за этим, несомненно, стоит какое-то обстоятельство, о котором, конечно же, я не имею права узнать, но оно совершенно точно существует — хотя, быть может, лишь в душе этого хрустального ангела — пусть эта девушка и смугла, и имеет чёрные волосы — я не могу назвать её суть по-иному... Что ж, я также не имею полномочий оспаривать её решение. Но мне жаль Консуэло — вид этого гроба на церемонии вкупе с органной музыкой — которую, вне всяких сомнений, закажет это почтенное семейство — многократно усилит тоску и чувство необратимости свершившегося... Однако, делать нечего".

В этот момент взгляд нашей героини впервые упал на сумму, указанную под изображением.

— Но... сумма..., — невольно вырвалось у неё. — Быть может, я могу изменить свой выбор — дабы...

— Мы заплатим любые деньги, — спокойно и даже как-то безразлично промолвила канонисса Венцеслава. — Вы ведь знаете об этом, дитя моё. Вы следовали велениям своего сердца и сердца своего возлюбленного. Так позвольте же нам, принимая ваше решение, отдать если не душе, то телу нашего так трагично и мучительно покинувшего этот мир племянника хотя бы эту, земную, последнюю дань — теперь это всё, что мы можем сделать для него. Так для чего же вы хотите изменить своё решение? Мы не лишимся последних средств, отдав эти деньги. Я в состоянии понять, что в своей жизни вы не привыкли видеть подобные цифры на ценниках — однако будут потрачены не ваши средства, а нам — повторюсь — это не будет стоить ничего. Итак, сколько я вам олжна, господин Седлак?

"Это же целое состояние... Даже я, став знаменитой певицей, зарабатывала столько лишь за несколько месяцев...", — пронеслось в голове нашей героини.

Он назвал цену.

— Сейчас я принесу деньги.

Консуэло продолжала потрясённо, даже с чуть расширившимися глазами, наблюдать за сценой.

Сказав свои слова, Венцеслава удалилась в свою спальню, откуда через минуту вынесла пухлый конверт.

— Вот, возьмите.

Владельцу похоронного бюро ничего не оставалось, как принять деньги, скрывая некоторую растерянность и невольное стеснение перед нашей героиней. Да, конечно, он знал, понимал, что это — его обязанность, и что сиё достопочтеннейшее семейство владеет безграничными денежными средствами, и, коли бы среди скорбящих по безвременно ушедшему графу Альберту не присутствовала сейчас эта загадочная и безмерно трогающая его душу девушка, отличающаяся от родных умершего — внутри него не происходили бы эти странные, но, как он ощущал, абсолютно верные переживания. Нет, ему не казалось, что такая стоимость заказанного гроба оскорбляет или унижает нашу героиню. Она удивляет, обескураживает её — вот что он чувствовал. Сердце её не приемлет эти средства как чуждые, как откуп от чего-то, что скрыто для него за завесой тайны. Да, близкие графа любят его, и любят искренне, но они верят в то, что их любви недостаточно.

— Что ж... Сейчас я позову своих работников, и они... они сделают то, что необходимо теперь... Они ждут в карете. Я сейчас приведу их. Но прежде я должен... — скажите мне — где...

— Альберт в своей спальне. Он умер в своей комнате, — несколько поспешно ответила канонисса, не дожидаясь завершения фразы, которую хозяин похоронного дома не решался окончить. — И ещё — коли речь уж зашла о... Я хочу сказать вам о том, что нам не будет нужна одежда для Альберта. Консуэло уже переодела нашего любимого племянника.

Глаза .

— Благодарю вас, — вставая и не поднимая глаз на тётушку покойного графа, проговорил Густав Седлак. — Я очень скоро вернусь вместе с моими помощниками.

В течение той минуты, что длился сей краткий разговор, Консуэло, казалось, начала смиряться с тем, что столь непомерна оказалась земная цена упокоения её избранника, однако с какой-то печалью и обречённостью смотрела, как хозяин похоронного дома удаляется за своими работниками. Когда дверь за ним затворилась — Консуэло впала в какую-то неясную задумчивость, в коей не было мыслей.

В ожидании владельца похоронного бюро канонисса неторопливо прохаживалась по гостиной, а барон Фридрих по-прежнему сидел на своём месте и смотрел куда-то перед собой со смесью скорби, какой-то растерянности и смутного, едва осознаваемого, несильного страха, что с ним может что-то случиться, что горе со всей своей силой вновь захлестнёт его, заставив потерять сознание или приведя к какому-нибудь нервному приступу — тёр пальцами правой руки лоб и висок, другая же его рука спокойно лежала на столе.