Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

Звук вновь открывающихся парадных дверей замка вывел всех присутствующих из состояния печальной прострации.

Хозяин похоронного бюро вёл за собой двух мужчин, облачённых в более скромную, нежели он сам, одежду — они носили те же чёрные кюлоты и ботинки, что и их директор, однако вместо камзолов на них были короткие серые сюртуки и жилеты того же оттенка с посеребрёнными пуговицами. Помощники были молоды в сравнении со своим директором — обоим было примерно лет по сорок.

Оба они с некоторой робостью переступили порог вслед за своим хозяином и, здороваясь и выражая соболезнования, подняли свои шляпы в знак почтения знатному семейству, а затем чуть опустили голову и взгляд. Лица их были скорее бледны (однако всё же не настолько, как у родных Альберта и Консуэло), нежели говорили о хорошем здоровье и бодром расположении духа, серьёзны и выражали сдержанную печаль и отчего-то ту же хрупкость, ту же тревогу о потере чувств, что испытывал барон Фридрих. Весь их облик был отражением того ремесла, коим занимались они на протяжении уже нескольких лет. Они были верны своему ремеслу. Подобная профессия не может не оставлять печати на лицах и душах людей, ею занимающихся. В руках мужчин были небольшие саквояжи с сантиметром, чернилами и бумагой для записи размеров тела покойного.

— Я провожу вас, — проговорила канонисса, дивясь собственному внешнему спокойствию, собранности и деловитости.

Барон Фридрих понимал, что его присутствие при этом предприятии будет лишним, и что он уже достаточно видел своего умершего племянника, и его душе теперь нужно набираться сил перед похоронами, дабы выдержать лицезрение облика Альберта в продолжение и, помимо всего, в последний раз — и эта мысль сейчас сильно, как никогда за все эти часы, разрывала душу дяди молодого графа на части, и новый приступ физической и моральной усталости, который, казалось, теперь не давал даже двигаться — удерживали его от того, чтобы подняться из-за стола.

Консуэло же, ощутив новый приступ неприкаянности, не знала, куда себя деть, и в нерешительности посмотрела в сторону троих людей, уходящих в комнату Альберта, затем на барона Фридриха, который, наблюдая за всем происходящим, по-прежнему сидел за столом. И поняв, что сейчас до неё в сущности, никому нет никакого дела — почти механически, сама того не сознавая, обняв себя руками за предплечья и опустив голову, пошла за Венцеславой и тремя мужчинами в спальню своего избранника.

Она видела, как пожилая графиня открыла дверь и, войдя внутрь, сделала несколько шагов в сторону постели, где лежал почивший Альберт Рудольштадт.

— Вы можете расположиться там, где вам будет удобно — все стулья в вашем распоряжении. Что ж, а теперь я оставлю вас..., — проговорила графиня, обратившись к помощникам господина Седлака, вдруг вновь лишившись своего прежнего спокойствия и ощущая, как слёзы подступают к горлу.

Работники хозяина похоронного дома поставили свои саквояжи на ближайший стул, расстегнули замки и начали приготавливать все необходимые инструменты, а директор наблюдал за действиями подчинённых.

Обернувшись к выходу, канонисса наконец заметила Консуэло. Венцеслава не стала пытаться уговаривать её вернуться обратно, дабы не причинять себе лишней боли.

Наша героиня стояла посреди проёма всё в том же положении — заключив себя в объятия.

— Я не в силах выносить этого... А вы, конечно, оставайтесь, если хотите... Я не знаю, сколько ещё выдержит ваша душа... И моя тоже..., — негромко промолвила графиня, на несколько мгновений оказавшись с ней лицом к лицу, провела рукой по её плечу и направилась в сторону гостиной.

Консуэло не нашлась, что ответить. Она продолжала безучастно наблюдать за тем, как земное тело её возлюбленного подвергают этим холодным, бездушным расчётам и замерам. — Вы не подумайте, что я жалуюсь — просто...

— Дорогая канонисса, я вижу, что ваши душевные силы уже на исходе, я понимаю, что эти слова вырвались у вас случайно, и потому я серьёзно переживаю за вас. Быть может, вам вновь стоит прилечь, или хотя бы немного спокойно посидеть — когда вы проводите господина Седлака и его помощников?..

— Да... тем более что... мы больше ничего не можем сделать для нашего Альберта... Мы сделали всё...

Было видно, что эта мысль пугает Венцеславу, ввергает её душу в безысходность. Всё было закончено, и ничто больше не зависело от усилий родных Альберта. Они отдали ему последнюю дань.

— Да. И вы заслужили отдых. Позвольте себе ненадолго забыть обо всём. Вы не предадите Альберта. Напротив — и он сам, и Господь будут благодарны вам за то, что вы сохранили в себе силы для последнего прощания.

"Господи, они обращаются с ним как с куклой, — пронеслось в мыслях Консуэло. — Хотя, ведь, в сущности, это так и есть — это всего лишь бренный, безжизненный облик моего возлюбленного — пусть и до сей поры такой красивый и благородный... Однако всё равно мой мозг отказывается воспринимать это. Их действия кажутся мне кощунственными ввиду своей бездушности... они видятся мне ненормальными... все эти циничные манипуляции... Однако, быть может, эти работники лишь скрывают своё сострадание за маской привычного спокойствия... И, быть может, именно потому на подобную работу, как я догадываюсь — не берут женщин. Я не смогла бы сохранять вид душевного безучастия, каждый день лицезрея людское горе и земные останки живших на этой земле ещё вчера... И как только у них хватает сил?.. Как бы там ни было — это ведь необходимые действия для того, чтобы мой любимый человек был похоронен со всем достоинством... Как бы там ни было — я не могу уйти отсюда. Я хочу использовать любую возможность, любой повод, чтобы видеть его... Если бы я могла — то я не покидала бы его спальни, не расставалась с ним ни на минуту, не ела и не спала — но что-то держит меня здесь, на этой земле, заставляет жить дальше — клятвы ли, данные Богу и Альберту, а быть может, что-то ещё — это мне неведомо, но я чувствую, что должна жить... Хотя — для чего?.."

Как и доктор Сюпервиль, эти два человека испытывали нечто похожее на необъяснимый страх. Он почти что казался им живым, и в особенности это ощущение усилилось, когда они коснулись его волос так неосторожно, что случайно повернулась в сторону голова Альберта, коей они, разумеется, поспешили придать прежнее положение. Это не заставило их отдёрнуть руки, однако вселило какое-то непонятное, странное ощущение...

Но, в конце концов, они под надзором Густава Седлака выполнили свои обязанности и вышли из спальни умершего графа.

Канонисса и её брат Фридрих ждали в гостиной.

— Что ж... Нами было сделано всё необходимое...

— Тогда я прошу вас не терять времени. Ступайте. Мы будем ждать исполнения заказа.

"Что ж... Стало быть, они уверены в том, что их любовь не в достаточной степени сильна, чтобы искупить ту вину, что они испытывают перед моим любимым...", — помимо своей воли повторила наша героиня мысли господина Седлака.

— Что ж... Я приеду вместе со своими работниками — теми же людьми, которые снимали мерки с тела... графа Альберта. Мои рабочие изготовят гроб, и я прослежу, чтобы его привезли в целости и сохранности. До скорой встречи, графиня... барон... госпожа Консуэло..., — произнося имена, он поочерёдно поцеловал руки представительницам прекрасного пола, а когда дошёл до нашей героини, то едва коснулся губами тыльной стороны её холодной ладони — столь сильно было неведомое благоговение. — Я не прощаюсь с вами.

Канонисса стояла в дверях, пока не раздался стук копыт коней, запряжённых в карету хозяина похоронного бюро.

Консуэло же и барон Фридрих провожали этого человека, находясь поодаль, лишь на несколько шагов отойдя от мест, где они сидели.

"Но любовь ли моё чувство к Альберту — она ли зарождалась во мне тогда, когда я ещё не знала об этом — если я вот так легко смогла сбежать... от него — да, да — не от себя — и тем самым предать этого святого человека?..", — невольно подумала Консуэло.