Парусник в тумане (гет)

Скорпиус

Первое, что он ощущает — холод. Приоткрыв глаза, Скорпиус долго не моргает, пытаясь понять, где находится. И только потом чувствует, как что-то жесткое впивается в левый бок.

Приподнявшись, он вытаскивает из-под себя камень с острыми краями и вертит в пальцах. Известняк… Такие есть на побережье… Куда притащил его призрак? И осталась ли с собой палочка?

С трудом поднявшись на ноги, Скорпиус ковыляет вдоль стены, опираясь о нее дрожащей рукой. Очевидно, что он в пещере — сыро, темно и холодно, и тусклый свет белеет где-то далеко впереди.

Но выйти наружу ему не удается: Дух, снова появившись из-за спины, берет его за руку. Скорпиуса обдает волной ледяного воздуха, и живот скручивает от боли. Морщась, он смотрит в призрачное лицо матери, которое не видел столько лет.

Если бы она только была жива! Все бы в его жизни пошло по-другому. Не было бы той истории с Дельфини, не было бы Розы… Может быть, он сразу заметил бы Лили — маме она точно понравилась бы.

Смотря в равнодушное, мертвое лицо призрака, Скорпиус вдруг понимает, что вырос. Раньше ему всегда хотелось увидеть мать, чтобы задать сотню вопросов — а сейчас он принимает все решения сам.

Только бы выбраться отсюда живым, только бы отца не посадили в Азкабан… Слишком много «бы»…

Скорпиус вдруг понимает, что Дух не просто так держит его за руку — он медленно, каплями, вытягивает из него жизненные силы. Как дементоры — только не так болезненно и быстро.

Пошатнувшись, он зло выдергивает руку — и Дух отступает. Видимо, понимает, что торопиться ему некуда. Как быстро их найдут? Как быстро смогут придумать решение? И самое главное — что будет с отцом?..

Прислоняясь спиной к холодному камню, Скорпиус прикрывает глаза. Ужасно хочется пить, про голод он старается не думать — пока что. Хорошо еще, что тем утром, перед заданием, Кричер их накормил. Сколько времени прошло с тех пор — он не знает, наверное, сутки. Или меньше?

Скорпиус вспоминает улыбку Лили, а потом — пустые, отчаянные глаза отца. За что ему все это? За что достаются страдания каждому из нас?

Скорпиус нащупывает рукой камешек и изо всех сил проводит им по стене. Камень противно скрипит, неохотно поддаваясь, и на стене появляется кривая царапина.

Это — первый день.

Если никто не придет, то дня через три-четыре он умрет. Останутся только царапины. А еще можно выцарапать слова для Лили — слова, которые важнее тех, что он уже сказал. Она должна знать еще кое-что, и Скорпиусу отчаянно хочется выжить, чтобы сказать их ей в веснушчатое лицо.

Если он выберется отсюда, то сразу уволится, купит Лили новый колдоаппарат — ее нынешний уже состарился — и увезет их обоих куда-нибудь подальше от Лондона, Министерства и бесконечного, серого потока заданий, бумаг, походов в кафетерий, кривых улыбок Розы и своего бледного отражения на полированной поверхности стола.

Представляя, как они с Лили, взявшись за руки, пойдут через цветущее лавандовое поле, Скорпиус медленно погружается в тяжелую дремоту.

Палочки с собой у него нет.

Лили

Она с силой сплетает холодные и липкие от пота пальцы. Волосы спутанными прядями лежат на приподнятых, напряженных плечах. Ей хочется плакать — и одновременно вскочить, предложить какое-нибудь решение, броситься на поиски — но братья и отец непреклонны. Они хотят точно выяснить вероятное местонахождение Скорпиуса, чтобы сократить время. Но обычное поисковое заклинание не сработает — Джеймс сам сказал об этом за завтраком, к которому никто не притронулся. Только Роза вяло потыкала ложкой остывшую овсянку.

— Пап, — не выдерживает Лили, зажимая руки между колен. — Пап…

— Не сейчас, — он не оборачивается, вглядываясь в карту. — Подождем Тедди.

Лили тяжело выдыхает и плетется на кухню, подальше от всех. Кричер возится у плиты, что-то бормоча и добавляя в котел приправу. Вкусно пахнет запеченным мясом, но есть до сих пор не хочется.

— Может, сладкого пирога хотите, мисс? — Кричер приоткрывает дверцу шкафа, но Лили отчаянно мотает головой.

— Не надо, спасибо. Да я и не люблю его, это Скорпиусу всегда нравилось, как ты сладкое готовишь, — она шмыгает носом и убирает растрепанные пряди за спину. — Как же долго…

Кричер поворачивается обратно к котлу, и Лили мрачно смотрит на лежащий рядом колдоаппарат. Наверное, это и есть любовь: когда все, что радовало тебя изо дня в день, вдруг становится пустым и серым — и обретает краски только рядом с любимым. Ни с Тедди, ни с Джастином она такого не испытывала, находя утешение в колдографии, в поле, в погоне за бабочками — а сейчас ей хотелось только одного: снова взглянуть в серые глаза Скорпиуса.

— Пойдешь? — Альбус заглядывает в кухню. Волосы у него взъерошены, совсем как у отца. — Куда?

— В Министерство, — Альбус быстро проходит вперед и берет с тарелки кусок мясного пирога. — Через Дельфи удалось узнать, как можно справиться с призраком. К сожалению, помочь нам может только Малфой-старший.

Лили бледнеет — а через мгновение пылает от нахлынувшего волнения.

— Альбус, слушай, — она вскакивает и хватает брата за руку. — Ты ведь веришь, что мы его найдем? Ведь помнишь… Дельфи говорила, что этот призрак… убьет его.

Альбус пожимает плечами, но Лили видит по его глазам, что он переживает не меньше, чем она сама — только старается этого не показывать и при упоминании Дельфи привычно вздрагивает. Лили помнит ее смутно: черноволосая девочка со сжатыми красными губами и глубоким пронзительным взглядом.

Что бы она сказала сейчас о своем прошлом? Раскаивается ли она? Или ей плевать — и она до сих пор убеждена, что поступила правильно?

Лили почему-то жаль ее. Такая красивая, одинокая и гордая — неужели она проведет всю жизнь в сырых каменных стенах, помнящих столько страданий?

— Ее когда-нибудь освободят? — она случайно задает вопрос вслух, и Альбус тяжело выдыхает.

— Не знаю, — голос у него дрожит. — Это от папы зависит, Лили. Да и люди не меняются, хотя нам этого и очень хочется.

В гостиной шумно и многолюдно, и, помимо братьев и отца, Лили замечает в толпе знакомых сотрудников Министерства, Тедди и Розу, которая все время прячет глаза.

— Паршиво на душе, — говорит она громко, не глядя на Лили, — и словно в сторону, для самой себя. — Паршиво, когда хочешь помочь — и не можешь.

Лили переминается с ноги на ногу, разглядывая круглое лицо кузины. Так все-таки меняются люди или нет?

— Сейчас все собираются в Министерстве, — Джеймс незаметно шепчет ей слова на ухо, щекоча дыханием шею. — Если хочешь присутствовать, то отцовская мантия у меня на кровати.

Лили вздрагивает и встречается взглядом с Розой: они смотрят друг на друга несколько долгих примиряющих секунд — и расходятся в противоположные стороны. Прижимая руки к груди, Лили широкими шагами выходит в холл, а потом опрометью взбегает вверх по лестнице — спотыкается о последнюю ступень, падает, разбивает ладони в кровь — и бежит дальше.

В комнате Джеймса пахнет терпкими женскими духами, кровать — смята, дверцы шкафа распахнуты настежь, но Лили едва это замечает — хватает тонкую мантию и сразу же бежит назад.

В саду, полном ароматов лета, она трясущейся окровавленной рукой вынимает палочку и трансгрессирует.

Колдоаппарат остается на кухне.

Скорпиус

Он снова просыпается от холода, только в пещере темно. С трудом разлепив глаза, Скорпиус садится на корточки и трет лицо замерзшими ладонями. От голода сумрак перед глазами подрагивает. Облизнув пересохшие губы, Скорпиус поднимается на ноги и, выставив вперед руки, медленно шагает в темноту.

Под ногами что-то шуршит — сухие листья, принесенные ветром или камешки — не все ли равно? Важнее тот звук, прекрасный звук редких звонких капель, падающих на землю где-то вдалеке.

Каждый шаг дается ему тяжело, и проходит целое столетие, пока он, наконец, находит маленькую лужицу на полу. Сложив ладони холодными лодочками, он терпеливо ждет, облизываясь, пока они хотя бы немного наполнятся водой.

Мысль, можно ли пить эту воду и откуда она течет, приходит уже потом, и Скорпиус тихо хмыкает. Только в такие моменты и понимаешь, что на самом деле ценно в жизни самое простое: вода, еда, сон, тепло и любовь. Любовь, если она настоящая, на самом деле очень проста. Вот он, твой человек — протяни руку и коснись его. И будь с ним. Не нужно выворачивать себя наизнанку, чтобы быть счастливым. А значит, Розу он действительно никогда не любил.

Призрак приходит во сне: Скорпиус уже несколько раз засыпал и просыпался от холода и озноба, и с каждым разом вставать было все труднее. Но вода пока что сохраняла ему способность мыслить, ненадолго отгоняя мучительный голод. На стене отметин было уже две, но он чувствовал, что его найдут.

Лили найдет.

Она с такой силой пообещала там, в парке, что не бросит его — и Скорпиус продолжает ей верить.

Вернувшись в самую сухую и защищенную от ветра часть пещеры, он прислоняется спиной к стене и прикрывает глаза.

Призрачный свет, исходящий от Духа, становится ярче, и Скорпиус поспешно притворяется, что спит. Он не хочет смотреть в не-материнское лицо, пустое и мертвое, не хочет видеть глаза, которые уже никогда не посмотрят на него с любовью и лукавством. Чувство одиночества и отчаянного желания увидеть мать хотя бы на мгновение поднимается в нем давящей волной — и исчезает.

Нужно уметь отпускать.

Отец не сумел — и что в итоге?

Скорпиус обхватывает плечи руками и невольно вспоминает золотой закат над пшеничным полем и черные точки птиц, мечущихся по вечернему небу.

Лили

Она никогда раньше не видела такого лица: настолько застывшего, словно высеченного из гордого мрамора — и настолько искаженного болью и отчаянием. Могут ли люди действительно так страдать?

Она плотнее запахивает мантию и отодвигается в самый угол кабинета, не отводя взгляда от отца Скорпиуса. Он спокойно сидит, неестественно выпрямив спину, и смотрит куда-то поверх голов разговаривающих.

Что он чувствует?

Лили почему-то хочется его обнять. Сегодня ей жаль всех, хотя она и понимает, что и Дельфи, и мистер Малфой сами виноваты в своей боли. А в боли виновата любовь. У мистера Малфоя, конечно, гораздо в большей степени, чем у Дельфи — но, если подумать, то и она так страстно хотела снова оказаться с родителями. Все хотят — даже Тедди, который упорно скрывает это и забывается опасной работой.

И то, что у любви много лиц, Лили понимает только сейчас.

— Я пойду, — глухо замечает отец Скорпиуса. — Другого выхода нет.

Шум в кабинете стихает, и Лили еще сильнее вжимается в стену, чтобы проходящий мимо Дженкинс не задел ее рукой.

— Это глупо, Драко, — отец откидывается на спинку кресла и проводит рукой по волосам. — Ты и пяти минут не продержишься. А даже если Дельфини права — то в итоге ты умрешь. Я считаю, что…

— Слушай, Поттер, — мистер Малфой щурится. — Когда ты потащился в Запретный лес к Темному Лорду, ты ведь не считал, что это глупо. Ты считал, что это — твой долг.

Отец нервно ерзает на кресле.

— Откуда ты знаешь про Лес?

— В твоей биографии прочитал, — мистер Малфой неприятно усмехается. — И там, у этого чертового призрака, мой сын, про которого я и так забывал все эти годы. Да и потом — уж лучше умереть, чем сидеть всю жизнь в Азбкане. Ты же знаешь, что с моим здоровьем долго я там не протяну.

Лили слегка вытягивает голову, чтобы разглядеть выражение отцовского лица. Он смотрит на мистера Малфоя так, словно только они с ним вдвоем что-то знают или знали когда-то, потом кивает и отворачивается.

Папа сдался — это говорит о многом.

Лили быстро оглядывает кабинет. Если папа разрешил — значит, к Дельфи отправится отец Скорпиуса, с той самой серебряной ритуальной свечой, с помощью которой изначально и был вызван призрак. Для него будет открыт портал — и он шагнет первым, и только потом, по заклинанию поиска, к местонахождению Духа прибудут другие мракоборцы. Пока они прибудут… Никто не знает, что сейчас со Скорпиусом. И жив ли он еще. Или, может, счет уже идет на минуты…

— Как только увидишь наших, уходи, — отец протягивает мистеру Малфою свечу. — Надеюсь, Гермиона права, и заклинание поможет.

Мистер Малфой кивает, и отец, отступив на шаг, указывает на сверкающую синим светом чернильницу.

Лили, оттолкнув проходящего мимо брата, бросается вперед. Мантия, соскользнув с плеч, мягко падает на пол.

— Лили! — отец пытается схватить ее за руку. — Не смей!

Лили, криво улыбнувшись, стремительно кладет ладонь на плечо мистера Малфоя и тут же чувствует резкий рывок.

Портал уносит их далеко от Министерства.

Скорпиус

Жизнь уходит — он чувствует это по дрожащим рукам, которые невозможно поднять без усилий. Дух пьет его силы каждый день, и не раз — и теперь до воды приходится не идти, а ползти. Третий день еще не наступил, но и выцарапывать новую метку Скорпиус больше не в силах.

Умирать — не страшно, только очень одиноко умирать одному. Каждый раз, впадая в забытье, он представляет, что Лили рядом. Трудно вспомнить запах ее волос, когда с трудом дышишь, но он помнит. И ее веснушки, пляшущие на лице — овальном, а не круглом, как у Розы.

Он представляет, что они с Лили снова лежат на клетчатом пледе, под ивами, и солнце, пробиваясь сквозь шелковые серебристые листочки, причудливыми тенями ложится на тела. И сбоку стоит корзинка с фруктами, а Лили, широко улыбаясь, показывает пальцем на пролетающую мимо бабочку-лимонницу. Тепло…

Скорпиус приоткрывает глаза. Вокруг снова — сумрак, и, в отличие от его мечтаний, пахнет плесенью и гнилой листвой. Но больше всего его мучает сырость. Вспоминая горящие темным огнем глаза Дельфини, Скорпиус понимает, насколько она сильнее его и как много людей в мире сильнее его. Раньше ему казалось, что он может все — а теперь понимает, что жил иллюзиями. Теперь ему нужна Лили — и время подумать о том, кем он действительно хочет стать, кем хочет работать, кем видит себя…

Ветер шелестит листьями у самого входа, и Скорпиус покорно запрокидывает голову. Минуты, минуты, минуты… Текут. Медленно. Падают. Разбиваются о камень. Жестоко. Он пытается разговаривать сам с собой, чтобы не сойти с ума от тишины и редкого звона падающих капель — но язык остается неподвижным, и только горло издает какие-то странные, сухие и бесцветные звуки.

Лили бы не понравилось. Она любит яркость.

Дух мелькает где-то впереди, на расстоянии нескольких одиноких шагов, и Скорпиус вжимается в стену.

А потом перед глазами возникает худосочная фигура отца с зажженной свечой в руке. Она появляется из ниоткуда, и вместе с ней появляется кто-то еще, но Скорпиус мотает головой. Он устал. Он хочет пить и спать — в теплой постели, под одеялом. Хочет есть. Кусок хлеба ему кажется чем-то невообразимо вкусным, и от одной мысли о нем рот наполняется слюной.

— Скорпиус, — лицо Лили с россыпью веснушек расплывается перед глазами. — Скорпиус!

Он вяло отмахивается от нее. Это очередное наваждение, которое он видел не раз и принимал за правду.

— Скорпиус!

Ее горячая рука касается его лба, а потом его лицо оказывается в теплых ладонях. Скорпиус шумно выдыхает и изо всех сил трясет головой.

— Лили…

— Я здесь, — дыхание у нее тоже горячее. — Мы нашли способ… Твой отец очень отважный человек, слышишь? И я здесь… Я тебя люблю.

— Лили, — он облизывает сухие губы и с трудом поднимает руки, пытаясь прикоснуться к ней. — Лили, я тебе не сказал…

— Потом, — она странно улыбается, постоянно оглядываясь. — Сейчас надо вытащить тебя отсюда.

Скорпиус недоуменно переводит взгляд — вдруг видит то, что творится за спиной Лили: отца, протягивающего Духу свечу одной рукой, другой — направляя на него палочку. Зачем он это делает?..

— Пап! — он набирает в грудь столько воздуха, сколько может. — Пап, я здесь!

Отец поворачивается к нему — и Скорпиус замечает, часто моргая, как он состарился за эти почти три дня. Лицо его… такого лица у него никогда не было, и губы — дрожат.

— Пап! — произносит он сильнее, с надрывом. — Пап!

Отец делает к нему шаг, забыв обо всем, и тут же падает. Сверкают желтые лучи заклинаний, мелькают испуганные глаза Лили, а потом Скорпиус опирается рукой о стену, пытаясь подняться — и оседает на пол.

* * *

Первое, что он ощущает — тепло. Потом — боль. Она наполняет все его тело как кровь — и сдавливает грудь.

Он осторожно садится и, не открывая глаз, пальцами касается одеяла. Да. Одеяло — теплое пуховое одеяло, резко пахнущее лекарствами. И весь воздух вокруг него пахнет лекарствами.

Темно, словно он все еще в пещере — но нет ни запаха гнили, ни сырости. Глаза постепенно привыкают к темноте, и он замечает рядом с собой, в низком кресле, спящую Лили. Она свернулась клубком, как котенок, и подложила руки под голову.

Скорпиус некоторое время смотрит на нее, переступая с ноги на ногу. Она все-таки сдержала обещание. Она его нашла. И сказала, что любит.

Ему не хочется ее будить, и другая мысль волнует его еще сильнее, поэтому он находит на спинке кресла халат и, кое-как накинув его на голые плечи, выходит в пустой коридор.

Приходится спуститься на первый этаж, чтобы найти хоть кого-то из сотрудников. Часы над серыми диванчиками в зале ожидания показывают полчетвертого утра, и целительница, сидящая неподалеку, отчаянно зевает.

— Доброй… ночи или утра, — Скорпиус смотрит на нее обессиленно. — Скажите, а Драко Малфой не здесь находится? Не в больнице?

Целительница сначала сонно хлопает ресницами, словно сама не понимает, о чем ее спрашивают, а потом произносит, едва разжимая губы:

— Здесь, здесь. Второй этаж, десятая палата. Только сейчас туда нельзя.

— Понимаю, — Скорпиус уже поворачивается к ней спиной. — Спасибо, мэм.

Он идет к лифту так быстро, как только может — на негнущихся, дрожащих ногах, и долго, остервенело жмет кнопку лифта.

Второй этаж.

Десятая палата находится в самом конце коридора, и Скорпиус порядком устает, пока идет высокой серой двери.

В палате отца точно так же пахнет лекарствами, точно так же тихо и одиноко. Рядом с большой кроватью Скорпиус замечает два силуэта в креслах — однотипных больничных креслах, какие бывают только в Мунго.

Бабушка и дед.

Они тоже спят, касаясь друг друга плечами.

Скорпиус медленно подходит к кровати и опирается взмокшими ладонями о железные перила.

Какие же дурацкие здесь кровати. Как у магглов до начала войны.

Больше всего сейчас пугает неизвестность. Отец выздоровеет — а потом? Отправят ли его в Азкабан или оставят под домашним арестом? Что бы ни было — прежняя жизнь не вернется. И прежний Скорпиус — тоже.

— Пап, — он произносит это очень тихо, но отец тут же едва слышно стонет. — Я тебя очень сильно люблю, слышишь?

Отец не отвечает, и Скорпиус садится на самый краешек, машинально поправляя плотное одеяло. В сумраке ночи лицо отца кажется совсем алебастровым и неживым. Скорпиусу на мгновение чудится, что они оба сейчас в поместье, и ему самому — семь лет… И утром весь дом проснется, Элиза напечет блинчиков к завтраку, а мама наклонится к нему и нежно поцелует в щеку…

— Скорпиус? — голос у отца глухой и сломленный.

— Я тут, пап, — Скорпиус быстро наклоняется и касается бледной руки отца, лежащей поверх одеяла. — Не надо ничего говорить, ладно? Только... обещай мне, что простишь их.

Он кивает на бабушку и деда, и отец морщится.

— Это сложно, — голос у него хрипит. — Я постараюсь. Ради тебя.

Они сидят в сумраке долго, глядя друг на друга — пока небо не орошается красными полосами утра.

Эпилог

Море тихо плещется у ног, ластится к ним, словно доверчивый котенок. Оно не синее и не голубое — серовато-розовое, с оранжевыми бликами выглядывающего из туч солнца. Рассвет приближается издалека широкой полоской цвета созревающей пшеницы и постепенно захватывает все небо.

Тихо. И только редкие всплески воды, ударяющейся о высокие борта, разбивают прозрачное безмолвие утра.

Лили, в ярком желтом платье с красным поясом, садится на край лодки и осторожно опускает ступни в прохладную бирюзовую воду. Вдали, в белом тумане, прячется берег, и одинокие чайки, надрывно крича, кружатся над головами.

Ветер, слегка покачивая лодку на просыпающейся воде, треплет огненные волосы Лили. Она молча смотрит на бесконечную линию бирюзового горизонта и изредка вздрагивает от утренней прохлады.

Скорпиус, ловко расправив белоснежный парус, садится рядом с ней и, закатав светлые штаны, тоже опускает бледные ноги в воду.

Они оба молчат.

Сегодня им хочется молчать — и смотреть, как солнце медленно поднимается над горизонтом, пугливым зверьком выглядывая из норки.

Позади них, на дне лодки, лежит новенький колдоаппарат Лили и маленький серый чемодан с самым необходимым: билетами на поезд до Парижа, паспортами и двумя смешными пижамами. Одна — с голубыми розами, другая — с зеленым драконом.

Лили снова вздрагивает и кладет голову на плечо Скорпиуса. Тот в ответ крепко обнимает ее и привлекает к себе.

Они оба не принадлежат серому миру Лондона с его паутиной рутины, с его печальным небом и хлюпающей под ногами грязью.

Они оба ждут встречи с новым миром, с радугой красок, с впечатлением, с лимонными бабочками над лавандовыми полями, с интересными поручениями от международного отдела Министерства, с лазурным южным морем и пьянящим ароматом трав. Там, за горизонтом, каждое утро они будут улыбаться друг другу и верить в любовь.

И знать: самое главное в жизни — уметь мечтать.

Белый парус рвется на ветру, чайки кричат еще пронзительнее, вода солеными брызгами осыпает колени, и рассвет, наконец, золотом окрашивает их лица.

And here's to the fools who dream

Crazy as they may seem

Here's to the hearts that break

Here's to the mess we make