Повелители бури (джен)

Глава 9.

Огни за пройденной чертой

Вокзал — новое место, в котором Ника ещё не была. Она вертит головой так активно, что хвостики мотаются вертолётом, и Андрей шикает на неё: чересчур непоседливая. Энтузиазма ругань не убавляет, покорности не прибавляет, и за полчаса нахождения здесь Ника успевает облазить каждый уголок. Её останавливает всё: высоченный потолок с резной красивой люстрой, мраморная лестница с такими холодными на вид ступенями, изящные перила. Не избегает её внимания и автомат с кофе по тридцать рублей, достаточно попрыгать вокруг Хозяина и покричать погромче — как в ладони опускается стаканчик с невыносимо химозно и сладко пахнущим чаем.

— Наш поезд первый же, — замечает Вознесенский, вчитываясь в тёмное табло с белыми и жёлтыми точечными обозначениями, пока его непослушное Оружие берёт перерыв на напиток. — Как далеко ехать-то, кстати?

— День до границы, — загибает пальцы Лерайе, — потом, скорее всего, вызовут автомобиль. В общем-то, к завтрашнему дню можем быть там.

— Это в Европе?

— Приблизительно. Тут вообще сложно с определением места, особо нигде не обозначается. — «Звезда» пожимает плечами. — Если б летели на самолёте, было бы быстрее, но остаток пути всё равно на машине бы пришлось терпеть.

Поезд серый, с красной широкой полосой. Ника первая забирается внутрь, пока у входа взрослые ещё проверяют билеты; Лера торопится за малышкой, явно стремясь не выпускать её из зрения и лишая тем самым возможностей устроить бедлам. Апрель дотлевает теплом, снег уже сошёл, а листва активно распускается, и Нике не очень понятно, почему бы цветам не раскрыться сразу всем и надолго — они вроде должны быть красивыми. На четвёрку попутчиков отведено купе, и Ника сразу забирается на верхнюю полку, сверкая оттуда кошачьими глазами; Лерайе присаживается напротив, но внизу, и улыбается уголками рта:

— Нравится?

— Прикольно. — Затаившись, как маленькая куница, Ника дёргает носиком. — Столько всего придумано! Хочешь — лети, хочешь — катись. Ой, Лер, а ты в таком каталась?

— Приходилось, — посмеивается старшая подруга. Она смотрит на девочку с незатейливой, ни к чему не обязывающей лаской, с какой смотрят на дорогого сердцу ребёнка. Надо признать, Лерайе и впрямь относится к младшему Оружию с сестринской заботой, хотя мало её ограждает: вместо того, чтобы вмешиваться (поддержать или уберечь), она предпочитает наблюдать. Наверняка осторожность говорит. Нет цели ставить себя под опасность. Точно наблюдает за Никой, анализируя всякую мелочь и стараясь собрать в целостное портфолио все её черты и способности.

Кажется, это впервые, когда они проводят время вчетвером, но абсолютно бессмысленно. Марк решает дать передышку замотавшимся ученикам, так что они с Андреем увлечённо играют в шахматы, одолженные у проводницы; Лерайе заплетает волосы Ники, затем распускает и заплетает вновь. Покачивается мерно вагон, убаюкивая шёпотом, парящим над рельсами, и пейзажи сменяют друг друга плавно, не толкаясь, не прерываясь — гармония истинной природы.

«Я так мало знаю о мире», — Ника находит взглядом Хозяина. Он рассказывает очередную байку из своей пёстроосколочной жизни, и сердце перехватывает чувством недоброго, остаточного сожаления. «Я так мало знаю о других душах». Сотни, тысячи раз Андрей улыбался посторонним, не чувствуя веселья, и непререкаемо оставался собой — не лицемер, но страшный лжец. За плечами то, что невозможно объяснить, невозможно забыть, невозможно простить, и этот призрак дамокловым мечом качается у самой шеи, не намереваясь перерезать почти затянувшуюся петлю.

Ника ещё слишком юна, чтобы понимать разницу между привязанностью и преданностью, но улавливать оттенки она способна подсознательно. Прикрывает глаза; на веки ложатся цветастые тени наружного дня, того, который обтекает их поезд и завершается далеко за спинами. Ника сидит, пошатываясь в такт вагону, и материальное размывается — её глаза видят иные картины.

Сколькими ты дорожил, Мастер? Фантом душит и давит на плечи. Взрослый уходит, отсекая полоску мозаичного света. Улыбается в полудрёме парнишка со смоляными волосами, скрывающими лицо. На нём Ника заостряет внимание, аккуратно следует за воспоминанием о нём. Почему его нет сейчас рядом с Андреем? Если сравнивать, за годы Андреевой жизни это был единственный друг.

Пути просто… разошлись. Ника в недоумении замирает, вглядываясь, как кулак стукается о кулак, Андрей язвит, задирая нос — что в семнадцать лет, что в двадцать четыре он тот ещё чсвшник. Парнишка поводит плечами, точно распрямляясь, и уголки его глаз изгибаются в доброй усмешке. Ника не понимает: если дорожишь, почему допускаешь расставание? Как это можно — быть друзьями, но в конце концов попросту разойтись в разные стороны, впредь если и оглядываясь, то в далёких снах?

«Не позволяй мне сиять», — стынет на губах то, что никогда бы не сказал Андрей. Он даже не думал о таком. Почему же пришло на ум Нике? Она хмурится, поднимает ресницы — Хозяин тут, как ни в чём не бывало, и внимательно выслушивает от Марка основы поведения в «высоком обществе».

— Ты же и сам галантный, как джентельмен, — вскидывает бровь Лерайе.

— Вовсе нет! — посмеивается Вознесенский, откидываясь на спинку. И в такой вольготной позе скользит сдержанность кавалера, так что Нике хочется поморщиться и в его сторону плюнуть. — Я выходец самой обычной семьи. А манеры — так ведь можешь добиться всего, чего хочешь, и от ровесников, и от взрослых, если правильно себя подаёшь. Так что попривыкал и научился.

— Косишь под золотого мальчика? — Марк отзывается с интонацией, которой прежде не было, и Ника с немалым удивлением нарекает это весельем.

— Именно! — важно кивает Вознесенский. — Отношение к персоне сразу становится серьёзнее. Сверстников со двора это, правда, бесило невероятно, но драться я умею не хуже, чем выражаться. На нервах играть вообще спец.

— А ещё скромный, — закатывает глаза Лерайе. Руки её невесомо порхают вокруг головы Ники: заплела две косички от висков, сходящиеся на затылке и соединяющихся в единый узел. Как с куклой балуется. Девочка-то не против, даже приятно; вот и выходит, что Лерайе — второе существо, которому она позволяет себя касаться, после Андрея. Хотя тут уже стоит сделать поправку: Марк не раз её за шкирку поднимал, когда отрабатывали парный бой с Никой в человеческой форме. Рука у Марка тяжёлая, хрупкость он не щадит. Зато результаты того в итоге стоят: процентов на шестьдесят у Андрея и Ники есть теперь шанс выстоять в сражении против сильного противника.

— Очень.

Они разводят еду — острую, бумажного привкуса, которую наматываешь на пластиковую вилочку бесконечными кудрями. Процесс увлекает больше, чем вкус, а от запаха то ли желудок негодует, то ли слюнки текут — очень неопределённо. Нике не нужно много, чтобы жить, в том числе питаться, — но ведь еда — это так здорово! Андрей в корне не прав, называя её обжорой. Она не обжора, она — дегустатор!

Да уж, много из его лексикона слов подобрала Ника, но ругательств, если честно, раз в шесть больше.

Мир снаружи, прикрывая побег, заволакивает небо темнотой. В какой момент темнеет, уловить не успеваешь: кажется, ночь наступает сразу же, не оставляя и шанса солнечному свету. Синева гуашью заливает облака, и на их фоне, царапаясь, щерятся чёрные силуэты деревьев — тянутся в попытке проткнуть небо, но так и не достигают черты. Ника какое-то время заворожено смотрит в окно, привстав на коленях и опираясь на прохладную раму; мерно позванивают одолженные в вагоне стаканы в металлических стойках, поигрывает ароматом заварной чай в пакетиках, в руках Леры шелестят, танцуя, как у фокусника, карты.

— Ты, собственно, по национальности кто? — донимает наставника Андрей. — Еврей? Хотя нет, лицо слишком жёсткое… Для казаха всё-таки не такой азиат. Латино ведь?

— В предках наверняка был, — Марк неподвижен, и мысленно ему приписывается пожимание плечами. — По отцовской линии. Он такой же был.

— Хорошо его помнишь?

— Они нечасто приезжали туда, где я рос. Когда поступил на обучение, перестали видеться. Семейных уз особо нет.

— Фиктивный брак?

— Да. Потенциал Хозяина практически всегда передаётся по наследству. У родителей-Хозяев часто рождаются дети-Хозяева.

— Если так… — Андрей потирает точку между бровями. — Значит, Хозяев должно быть очень много.

— Совсем нет, — мурлычет Лерайе. — Далеко не у всех потенциал развивается. Да и это зачастую только возможность стать Хозяином. Большинство потенциальных Хозяев даже безымянного призвать не могут. Так что способность призвать именного — это вообще редкость!

— Из грязи в князи, — бормочет Вознесенский. Ника сдерживается, чтоб не фыркнуть: он и до этого себя как князь держал, тоже мне, трансформация.

Свет в купе холодный, ледянистый. Его гасят, ограничиваясь лампочками по стороне окна: золотисто-оранжевый свет бархатит пространство, наполняя неуловимым уютом, и четверо, собравшись в импровизированный кружок — Хозяин напротив Хозяина — разговаривают обо всём на свете. Марку и Лерайе приходилось долго скрываться, но обыкновенной жизни это не отменяло: и человеческие документы есть, и много куда выбирались. Рассказывают о путешествиях, Андрей рассказывает о знакомых из прошлой своей жизни, Ника слушает и встревает с комментариями, и вечер красится покоем.

Может, ради этой краткой передышки она и бежала столько, на ходу вырезая датчик и страшась оглянуться хоть на мгновение?

Словно под мысли Ники поезд застывает, вздрагивая от носа до хвоста, по вагонам, будто по позвонкам, пробегает потревоженность. От внезапного перехода на тормоза девочка валится на Хозяина; Марк придерживает Леру за талию, быстро посматривая на окно. Протяжно вздохнув, будто простонав в безразличную темноту, поезд останавливается; брови Марка сходятся на переносице, в наступившей вмиг тишине его голос глухо и негромко произносит:

— По плану сейчас не должно быть станции.

— Ты что, расписание выучил? — присвистывает Андрей, но получает невозмутимый взгляд, горящий утверждением. Осекается. — Отлично. Внеплановые остановки — я так понимаю, именно в поезде, в котором едем мы, можно считать подозрительным?

— Что-то не так. — Лерайе пристально вслушивается в темноту. Всё вокруг застыло, как облитое воском. От соседних купе не исходит ни звука. Где-то далеко проводники хлопают дверьми, совещаются поспешно, озадаченные происшествием. Воздух на вкус как вата, электричество тонкой змейкой скользит между вдохами — один за другим хорошо различимы. Нике мерещится, что если навострить ушки, можно разобрать биение четырёх сердец. Андрей всё ещё придерживает за плечо, и его пульс, коли позволить, сольётся с пульсом Ники — они ведь без минуты одно существо, призыв маячит на языке.

— Надо проверить. Только вагон. — Марк поднимается бесшумно, как огромная пантера, и тенью ступает к двери. Безо всякой звуковой команды Лерайе ложится в его ладонь небольшим мелкокалиберным револьвером.

— К бою, Ника.

Тело кратким колебанием меняет форму, и чувства объединяются в один поток. Глазами Андрея Ника обводит ставшее вдруг чересчур свободным купе. Наставник, качнув револьвером, мягко отодвигает дверь и скользящим шагом направляется в один конец вагона; Андрей поворачивается во второй.

«А если это рил случайность? — прикидывает Ника. — Хотя если уж Ма-арк так напрягся…»

— Следи за обстановкой, — шёпотом советует Андрей, настороженно оглядываясь.

Свет не горит — ни внутри, ни снаружи. Места между купейными отсеками и окнами мало. Достаточно, чтобы прошёл один человек, допустимо с катаной, но сражаться вряд ли выйдет достойно. Ника любит своё боевое обличье: элегантная, сияющая катана — безукоризненность форм, но сейчас в выигрыше будет тип как у Лерайе. Ну да ничего! Они-то уж сориентируются по ситуации.

Парень с мечом плавно сокращает расстояние до задних дверей. Там уборные, площадка к выходу из вагона. Тяжёлая дверь — преградой; Андрей аккуратно опускает ладонь на ручку. С лёгким жалостливым поскрипыванием отворяет. Ника напрягается, подрагивает изящное лезвие, готовое давать отпор, и Хозяин чуть пригибается, сгибая колени… но там пусто. Тихо и пусто. Они выглядывают на площадку: ни души, двери закрыты. Со стороны другого вагона возня — проводники.

«Наш гость может затаиться в каком-то из купе?» — бормочет Ника.

— Может, — тихо отзывается Андрей и распрямляется, задумчиво глядя в ночь. — Но это уже не проверить. Вряд ли он будет выделяться среди пассажиров.

Итак, в их поезде теперь катит безбилетник. Ни дня спокойно пожить.

Марк плотно закрывает дверь, щёлкает замком, запирая. Отступает и, не поворачиваясь ко входу спиной ни на миг, садится. Лерайе рядом молчит; матово блестят глаза, свободный светлый свитерок открывает ключицы и лямки чёрного топа. Ника складывает ладошки под коленями и вертит головой, пока её макушку не накрывает ладонь, мешая создавать лишние колебания воздуха.

— Это не группа, — первые слова Марка растворяются в беззвучном шуме. Отвечая сразу на вопрос, поясняет: — Группе сделали бы документы и посадили на поезд законно. Это одиночка. Без поддержки со стороны владельца. Для такого проще остановить поезд и забраться, чем заранее готовиться.

— Значит, нет сомнений, что в поезде кто-то из-за нас? — уточняет Андрей. Можно практически рассмотреть вихри предположений у него в голове, чудо, что сплошными абзацами текста ещё не разразился.

— Это точно. Осталось решить, что с этим делать.

Шестерёнки щёлкают. Ника вертит в руках механические часы, стащенные из вещей Хозяина; чудесное изобретение, столько деталей под небольшим блестящим корпусом. Колёсики и перекладинки бьются друг о друга, высчитывая то, что априори высчитать невозможно. Надо быть очень наивными, чтобы верить, что сумеешь подчинить время — если надо, оно подчинится само, и никто тут не поможет.

— Если бы это был Круг, решивший тайком выслать наблюдателя, они бы тоже оформляли документы? — интересуется Андрей.

— Да. Они работают законно.

— Прибывший ведь не обязан быть врагом.

— Лучше готовиться к худшему.

— Окей, понял. В любом случае, он свои намерения проявит. — Парень подпирает подбородок рукой, локтём упирается в колено и в такой позе мыслителя глаголит дальше: — У нас два варианта: ждать или искать. Если пойдём искать — это смотреть каждое купе, а то и проводников дёргать по билетам. Суматоха, на которую уйдёт много времени и сил, но вряд ли профессионал позволит себя так обнаружить. Скорее решит, что мы паникуем, и нападёт при посторонних. Полагаю, лучше подождать. Он всё равно объявится.

Марк кивает, не выражая несогласия.

— Ждать, серьёзно? — Ника не в силах сдержать язвительный комментарий; опускаются брови, насупленность прогоняет настороженность. — И что, будем сидеть и шарахаться друг от друга?

— А ты что предлагаешь, кроха? — елейно, как мёдом по гравию, протягивает Андрей. Глаза его недобро сверкают: не привык к своевольности со стороны младших.

— Нападать!

— На кого? Ты не знаешь его лица.

— Но Оружие-то различу!

— Не различишь, если его форма небольшая, какую можно легко спрятать, — замечает Лерайе. Она смотрит на Нику с едва различимым снисхождением, заставляя девочку ещё больше мрачнеть. Добавляет на вздохе: — В любом случае, будем выбираться на разведку. Если вдруг гость действительно не к нам, то нам ничего не грозит.

«Все такие взрослые, ё-моё, — кисло думает Ника, активно болтая ногами за невозможностью продолжать спорить. — Взвешенные-уравновешенные, блин». Её бы воля — кинулась бы прямиком в прорубь, какая уж разница, чем всё закончится — хоть что-то сделать вместо тупого сидения! Андрей, почуяв настроение напарницы, кончиками пальцев касается её плеча:

— Помнишь наш разговор про защиту? — в полумраке радужка его глаз, подсвеченная с одной стороны, размыта градиентом. — Я не хочу лишний раз подвергать тебя опасности.

— Я Оружие, а не беспомощный ребёнок, — огрызается Ника. — Я создана для опасностей! Я и есть опасность!

Андрей мягко, но непререкаемо качает головой.

«Упрямый осёл».

— Мы не до конца разъединились, если что. Я слышу твои мысли.

— Ослина! — ворчит Ника, глядя ему в глаза.

По купе разносится сдавленный смешок, но Лерайе на них уже не смотрит, обернувшись к выходу. В отличие от младшего Оружия, пробудившегося два месяца назад, «Безликая звезда» умеет ждать.

Хотя они продолжают беззаботные беседы, прошлой лёгкости уже нет: отвлекает любой посторонний звук с внешней стороны. Купе превращается в отдельный мир, замкнутый на четырёх персонах и ограниченной возможности говорить — важные темы не затрагиваются, имена впредь не звучат, при обращении лишь киваешь нужному лицу. Это уже не радует, и Андрей с краткой ностальгией вспоминает, как славно они ехали первую половину дня — ненапряжно и добродушно.

— Мы сходим проверим по вагонам, — наконец, сообщает Марк. Он поднимается синхронно со своим Оружием; та двумя пальцами отдаёт честь и уже миг спустя поблёскивает кинжалом на поясе Хозяина. Вот зачем ему столько креплений для оружия на одежде, хотя фактически используется только одно-два. И даже убрав клинок, Марк соприкасается с ним — ребром ладони, запястьем или кончиками пальцев, будто поддерживая связь.

Каково это — биться, ранить и убивать той, кого любишь?

«Не нравится мне сидеть и терпеть», — проносится сквозная мысль, но Андрей не вступает в дебаты. Марк всё-таки опытнее. Сейчас осознаётся, что недалеко Андрей от Ники ушёл: его тоже раздражает необходимость цедить время по минуте, бездействуя. И он также предпочёл бы отправиться исследовать обстановку. Дивится сам себе: раньше ведь бросился бы, наплевав на мнение, с чего теперь такой шёлковый? И тут же вспоминает: во-первых, он доверяет Марку и Лере, нет нужды их отталкивать и рваться самому. Во-вторых, в этот раз любая оплошность может привести не к неудобствам, а прямиком к смерти.

Смерть Андрей представляет весьма абстрактно. По сути он прежде не сталкивался с угрозами достаточного уровня, чтобы бояться гибели или вообще хоть на метр к ней близко стоять. Да, в подростковые годы бунтарствовал, лазал по заброшкам, возглавляя отряды таких же балбесов, нарывался со скуки, но никогда не находился в серьёзной опасности. Вот и новый опыт, здравствуй, как дела? Представляется, что Андрей может умереть, как-то с трудом. Не погибнет он, не на того напали. Он скорее всех потопит и по головам взойдёт, чем позволит задушить себя.

Однако всё ещё есть Ника. Дуется, как бельчонок, что не позволили хвостом повертеть, но Хозяин придерживается мнения, что так лучше. Знали бы в лицо врага, может, и атаковали бы. Ныне опрометчивый шаг может стоить этой малышке как минимум трещин, а подставлять Оружие Андрей не собирается. Он обещал её защитить. И защитит.

Прежде чем выйти, Марк оглядывается и по стенке постукивает костяшками два раза, через паузу ещё один. Андрей кивает и плотно прикрывает за ним дверь в купе.

— Будь готова, — предупреждает он Нику. Девчонка демонстративно задирает нос и отворачивается. «Вредина», — вздыхает про себя парень и проходит, присаживается напротив, опирается на столик. Округлый, скользящий, расцветкой под мрамор. Камни не бывают живыми, это запечатанная первобытность; если обтесать, разве не останутся такими же холодными?

За окном одна за другой меняются локации, деревья тонут в чёрной ночи. Стекло толстое, непробиваемое, а за ним — вспорхнувшая будто с соседней ветви птица — чернокрылая, с одним-единственным пером, вытянутым и смертоносным, и Андрей только с восклицанием тянется к Нике — детально, как в замедленной съёмке, округляются её глаза, поднимается собственная ладонь — стекло взрывается.

Опять обломки режущие, опять — как в том же торговом центре; стройный силуэт хищной кошкой прыгает, подминая Андрея, и на окрик «К бою» Ника реагирует, но бесполезно. В полумраке пляшут оранжевые отсветы, спотыкаются друг о друга; цепкие руки впиваются в плечи, крадутся выше, стремясь к горлу, к пульсирующей бешено вене, ноги обвивают за таз и не дают вырваться — противник лёгкий, легче Андрея, и цепкий как клещ. Катану отбивает другое лезвие с лязганьем, проходящимся по нервам, как наждачка; купе сужается до крохотного квадрата, где два человека отчаянно борются за жизнь одного из них. Оружие напавшего — в стороне, блокируя катану, Ника тонко и пронзительно зовёт; Андрей, шипя, бьёт коленом наугад, едва сумев вырвать ногу из чужого захвата — профессионал по рукопашной ему попался. С дивана грузно падают на пол купе, горло пережато, пальцы судорожно стремятся разжать руку на горле, чужой локоть блокирует плечи. На секунду силуэт врага нависает над ним изогнуто, как изогнутый серп — и вовсе не хищно, а предельно сосредоточенно смотрят тёмные глаза.

Андрей хрипит и таранит головой, умудряются перекатиться, на миг он подминает врага под себя — тот ускользает, как вода меж пальцев, и не хватает ни опыта, ни скорости: Андрей успевает понять лишь, что чья-то ладонь косо, сбившись в движении по неясной причине, опускается ребром на его затылок.

Оранжевые огни перестают плясать и тихо и мгновенно гаснут, будто кто-то внезапно выключил жизнь.