Марионетки анатомического театра (джен)

Слёзы спасали, искажёнными линзами размывая мир вокруг. Лабораториум, стол, распростёртое на нём тело. Она казалось такой беззащитно-нежной. Коротенькая исподняя рубашка почти ничего не скрывала. Ни полупрозрачную алебастровую кожу, ни точёность фигурки. Только сейчас он понял, почему её прозвали Фарфоровой Чари. Такая хрупкая волшебно-сказочная кукла, она оставалась неподвижной под взорами двух мужчин, столь пристально-бесстыже разглядывающих каждую пядь её тела, страшно, неестественно застывшая, словно мраморная статуя. Прекрасная и… неживая. Грудь не вздымалась, тоненький шёлк камизы не мог бы этого скрыть. Чари не дышала. Как это возможно, Эйт не знал. Но страх обуял его, на миг он увидел её мёртвой и… наверное, умер сам. Во всяком случае, какой-то кусочек сердца, если душа, конечно, таилась там, почернел навсегда, наполнившись неизбывной тоской. Как хорошо, что Тевье этого не видит! Там в пещере, в саркофаге измазанная кровью Чари была страшненькой, но отчасти даже смешной и совсем не мёртвой. А сейчас… сейчас чистая и прекрасная, но жуткая.

— Я жду, Хейли. Что ты видишь, когда смотришь, на неё? И не вздумай лгать и угадывать правильный ответ, — голос мастера не оставлял выбора.

— Красоту, мэтр. Неземную, вечную. Я вижу Богиню.

— О! Если бы ты знал, как близок к истине, мой мальчик! Пафосно, но искренне. И, главное, в самую точку! Ты прошёл испытание, юноша, я не зря потратил на тебя эти годы. Ты улавливаешь суть вещей, сам не понимая того.

Эйт даже попятился, он никогда не видел старика таким воодушевлённым.

— А теперь вспомни, кого ты видел в клетке?

— Монстра! Голодного и безликого. Пасть и когти, — Эйт невольно вздрогнул, вспомнив кривые клыки.

— А теперь, мальчик, я открою тебе тайну. ЭТО и ТО — одно и то же. В клетке наш предок. По его образу и подобию создана — ОНА — Скварчиаре трепетно-нежно коснулся щеки девушки, — и никак иначе! А теперь главный вопрос — что нас сделало такими, как эта юная баронесса? Как ты, как я в юности? Какая сила, и как её выявить, обуздать?

— Я не понимаю, мэтр.

— И я не понимаю, Хейли, но надеюсь сегодня это исправить. Я, конечно, тоже вижу Красоту, но не богини. Человека. Сейчас перед нами потрясающий экземпляр! Восхитительные формы! Насколько плавный изгиб груди. Какая узкая талия. Пусть это и объяснимо безжалостным затягиванием корсета. Но длина ног, округлость бёдер — это природа. Порода, я бы даже сказал. Иллюзорная хрупкость тростинки при изумительной точности выгнутых линий. Геометрическое совершенство! Но пройдут годы. Её волосы потускнеют, глаза утратят свой блеск, а кожа покроется рубцами морщин, отёками и старческими пятнами. От былой грации не останется и следа. А если помутится разум, она превратится в то самое существо в клетке. Страшное наказание, наложенное на нас Природой. Самая изощрённая пытка. Или жестокая насмешка богов, — старик замолчал.

В неверном свете чадящих лампад Эйту показалось, что по морщинистым желтоватым щекам дона Хьюго бегут слёзы.

—Забавно, Хейли, поэты и философы часто и охотно вспоминают, что все мы лишь куклы в театре Природы или Бога, но почему-то умалчивают о том, что театр анатомический. Кто-то с дотошностью, достойной великого учёного, следит за тем, как развивается, функционирует, а затем умирает и разлагается наше тело. Тело, которое по определению создано совершенным. Кто с этим спорит, тот идиот. Доказательство вот, перед нами, мальчик.

Старик вновь протянул дрожащую руку к Чари и коснулся её волос, разметавшихся по зловещему столу.

— Юность… Ах, если б ты знал, Хейли, на что я был способен в ваши годы. С двухсот шагов из аркебузы я попадал в белку, а сейчас с трудом узнаю того, кто стоит хотя бы в двух шагах от меня. То же ждёт и её. Но мы с тобой можем всё исправить. Если шагнём за грань. Взгляни, мой мальчик, сейчас она идеальна! Конечно, ещё три или четыре года пошли бы ей только на пользу, но уже нет времени ждать. Появление Альваро смешало все карты, заставило действовать незамедлительно, импровизировать. Но вышло как нельзя лучше. Когда Провидение благосклонно, нельзя отвергать его дары. Да и я, если честно, рассчитывал только на прелесть лица, поверив слухам и рассказам студентов. Но теперь вновь рождённая Лилит превзойдёт свой мифический прообраз. Выйдет из пены небытия новая Афродита. Никогда бы не подумал, что у избалованной, изнеженной девочки в золотой клетке могут быть столь упругие мышцы.

Эйт чуть не взвыл, когда Скварчиаре внезапно приподнял ногу Чари, согнув её в колене. Сухие, скрюченные артритом, но всё ещё невероятно сильные пальцы сомкнулись на тонкой лодыжке, а ладонь другой руки заскользила по бедру, сминая тонкий шёлк камизы. Хотелось прыгнуть, вцепиться в седые волосы и бить головой о край этого дьявольского стола, пока разъеденные наукой, извращённые мозги старика не разлетятся по всему лабораториуму.

Но Эйт, не отрывая взгляда от сползающего края рубашки, лишь промямлил:

— А разве у трупа могут быть упругие мышцы?

— У трупа? Юноша, за кого ты меня принимаешь? Я слепой, а не тупой. Конечно же, она не мертва…

Колдун! Он всё знает! Олух! Как можно было надеяться обмануть старого лиса. Обыграть на его же поле, шахматной доске анатомического стола!

Чари ударила свободной ногой по запястью Скварчиаре, сбрасывая его руку со своей щиколотки, с такой злобой и силой, что стало ясно, насколько омерзительны оказались для неё эти прикосновения. Крутанулась на столешнице, намереваясь соскочить, но не успела…

Как не успел и Эйт помешать старику.

Тот двигался с поразительной скоростью. Оказавшись у девушки за спиной, отделённый от Эйта разделочным столом, неуловимым движением захлестнул горло Чари кожаным шнурком, сдёрнутым с запястья. Цыганочка смешно хрюкнула, глаза изумлённо распахнулись. Её пальцы неуверенно скользнули по шее, словно на ощупь проверяя реальность так внезапно появившейся удавки. Поверила… Ногти отчаянно заскребли по тонкой коже затягивающегося ремешка. Всхлипнула, но не сдалась, напряглась, всё ещё силясь подняться, утягивая старика за собой.

— Ну что стоишь, болван! — завопил тот, — держи ей ноги!

Эйт оторопел. И даже оглянулся, нет ли кого за спиной. К кому обращается Скварчиаре? Никого, только манящая тьма спасительного выхода, до которого они так и не добрались. Значит, старик либо обезумел, либо…

— Хейли, будь ты проклят! Помоги мне! Я не справлюсь один! Она чертовски сильная!

Скварчиаре покраснел от натуги, едва удерживая извивающуюся акробатку. Сейчас он напоминал рыбака, пытающегося вытащить огромного золотистого спара на берег. И девушка со ртом, открытым в тщетной попытке глотнуть воздуха, трепещущая, блестящая от пота, походила на заглотившую крючок рыбу.

Эйт понимал, что сходит с ума. Разум искал пути, создавая фантасмагорические образы, чтоб скрыться от ужасающей реальности. Он был готов на всё, лишь бы закончить этот кошмар. И он решился. Сделал выбор. Учитель верил ему. А Чари... Он бы её всё равно потерял. Завтра...

Сорвался с места, обхватил ноги девушки, придавил их к столу, навалившись всем весом, уткнув пылающее от стыда лицо в её плотно сжатые колени. Иначе было не удержать. Скварчиаре говорил правду. Мышцы ног оказались действительно невероятно упругими, особенно сейчас, когда был напряжён каждый мускул цепляющегося за жизнь юного тела. Но не ноги волновали Эйта. Глаза Чари. И вся смертельная боль открывшегося ей предательства. Огромно-голубые, наполненные слезами океана и штормового ужаса. Эйт хотел верить, что это просто дрожание длинных ресниц, а не тень приближающейся смерти, не боль от его предательства. Неужели они никогда не станут прежними, чистыми, как небо, которого она уже не увидит…

— Молодец, парень! — Скварчиаре так тяжело дышал, будто душили его самого, — я думал, она после этого сонного зелья, что выпила, будет вялой, как замороженная лягушка. А тут... Надо ж! Спасибо, мой мальчик, держи её. Держи крепко. А ты ещё спрашивал, зачем нужны ремни.

И Эйт держал. Глотал слёзы, моля о прощении, обнимая дёргающиеся стройные ноги, но держал.

— Так, девочка, так... Не сопротивляйся… вот умница, — анатом чуть ослабил кожаный шнурок, но не настолько, чтоб Чари смогла вздохнуть, — Это будет долго, девочка, но потерпи. Быстрее никак. Нельзя повредить гортань или сломать подъязычную кость. Тогда всё насмарку. Бычий пузырь бы пригодился. А вообще к этому случаю готовил я маску из овечьих кишок. На голову, без отверстий. Натянул бы пока спала, пристегнул ремнями и всё, ничего бы не почувствовала, а теперь терпи… Не надо царапаться, котёнок, уже бесполезно…

Жутко, но голос Скварчиаре вдруг стал мягким, ласковым. Бархатисто-успокаивающим, словно он рассказывал сказку перед сном своей внучке:

— Тебе страшно, я знаю. Ты верила в сказки. Начиталась книжек. Луиджи да Порто, если не ошибаюсь. Не удивляйся, я ведь итальянец и тоже когда-то был юн и влюблён. Трагическая история влюблённых вечна и всегда одинакова. Альваро бы до этого не додумался, верно? Только ты надеялась на счастливый конец. Хотела, как спящая принцесса, проснуться от поцелуя. Может, так и будет. Но Альваро не твой принц. Хоть и разделил участь Ромео. А ты — спи. Не думай о том, что умираешь. Видишь, Тёмный океан ласкает тебя, зовёт, манит. Шагни вперёд. Отдайся теплу его набегающей волны…

Девушка действительно перестала сопротивляться. Её тело лишь слегка подрагивало, словно качаясь на волнах невидимого океана. Но Эйт знал, что не из-за слов безумца. Каридад умирала, потому что не смогла пережить его предательства. Иначе бы она никогда не сдалась. Эйт задул пламя.

— Мастер, — голос Эйта даже не дрогнул, — Я правильно понял, что вам было нужно свежее тело, а не трёхдневной давности? Нельзя было допустить, чтоб она умерла где-то в другом месте.

— Именно, юноша! Необходимо, чтоб дух остался привязанным к телу. Нельзя пролить кровь или позволить сорваться с губ последнему вздоху, это знали древние. Поэтому бескровные казни ведьм. Дух привязывают к телу, а тело оставляют гнить или уничтожают. Но нам важно, чтоб тело не подверглось даже малейшему разложению. Только при этих условиях мы сможем начать… Ты перешагнул черту, сделал выбор, отбросив условности, — Эйт видел, что Скварчиаре устал, пот лил ручьём, на виске пульсировала вена, значит сердце уже выскакивает из груди, а силы анатому, наверняка, будут ещё нужны для финальной части своего чудовищного опыта.

— Я не мог иначе, — прошептал Эйт, — вы меня этому учили.

Старик улыбнулся, но тут же скривился, когда ногти Чари впились в его запястье.

— Да умирай уже, упрямая девчонка! — Скварчиаре хоть и исходил потом, но ни на миг не ослаблял натяжения петли. — Хейли, твоё обучение почти закончилось. Это шаг был решающим. Все испытания позади. Я понимаю, насколько жутким оказалось финальное. Но поверь, я не планировал его. Слегка переоценил свои силы. Или недооценил её. Никогда не совершай такой ошибки, Хейли.

— Я понимаю, мэтр, и поэтому хотел попросить… Позвольте мне закончить начатое вами. Ведь чтоб оценить величие и трепет Тайны науки, нужно прикоснуться к смерти, разве нет? Я... я хочу стать таким же, как вы. Научиться принимать решения. Я остался один. Я хочу шагнуть за грань вместе с вами, мастер. Если, конечно, достоин.

— Хм, что ж… ты очень удивил меня, мальчик, хочу верить, что твоими устами говорит мудрость, а не инстинкт зверя. Что ж, сегодня ты поднимешься на первую ступень бесконечной лестницы познания. Поверь, ты не ошибся в выборе пути.

… и Скварчиаре отпустил концы шнурка.

Страшный булькающий хрип, переходящий в раздирающий кашель, вырвался из груди Чариты. Вернее, ворвался вместе с воздухом в измученные лёгкие, скрывая почти такой же всхлип облегчения, слетевший с губ Эйта. Вздрагивая, заходясь в кашле и рыданиях, девушка свернулась в комочек. Несчастная расколотая Фарфоровая Чари.

— Прости, маленькая, — Скварчиаре погладил её по спутанным волосам, — придётся начать снова, — а затем поднял глаза на Эйта, — Запомни, юноша, вырвать тело из лап смерти — не значит сохранить жизнь. Наоборот. Жизнь — это разложение. Она убивает по определению. Но есть способ. Нужно лишь остановить, предотвратить процесс, пока он не начался. Весь секрет в юности. Как же это оказалось просто, и никто не догадался! Вот она — высшая ступень лестницы познания. Она перед нами, остался один шаг. Сейчас наша задача сохранить само тело. Сохранить красоту. Без сосуда не будет и вина. Жизнь можно вдохнуть позже, ведь душа и так вечна. Йехуда Лёв бен Бецалель в Праге это доказал. Приступай, Хейли. Не стоит мучить девочку ожиданием.

Эйтерн обогнул стол. Теперь всё просто. Встать между Чари и стариком. Закрыть её своим телом. Скварчиаре будет совсем рядом. Он ничего не заподозрит. Один удар с разворота в горло костяшками пальцев или ребром ладони, как получится. А затем удавку с шеи Чари на шею старика. Пинком по больной ноге повалить на пол, одним коленом прижать руку, чтоб не дотянулся до пистоля, вторым — упереться в позвоночник, и рывок удавки на себя. Жалеть гортань и подъязычную кость Эйт не собирался. Ещё шаг и…

…сжавшаяся в клубок Чари вдруг развернулась с неумолимостью и скоростью стальной пружины. Её не зря прозвали Серебряной змеёй. Узенькая ступня внезапно распрямившейся ноги арбалетной стрелой врезалась Эйту в живот, лишив дыхания, заставив рухнуть на колени. Второй удар пришёлся в висок. Мир вспыхнул осколками разбитого зеркала, рассыпался, перевернулся, как в калейдоскопе. Эйт ткнулся лбом в ножку стола, извергая из себя содержимое желудка. Боже! Если бы она это проделала со Скварчиаре! Захлёбываясь рвотой, он понимал, что Каридад всё сделала правильно. Для внезапного устранения выбрала наиболее опасного, на её взгляд, противника, молодого, ловкого, предавшего её. От прихрамывающего Скварчиаре она, похоже, просто надеялась убежать. Ошиблась.

Со скоростью кобры рука старика метнулась к девушке. Пальцы намертво вцепились в волосы. Рванул на себя, едва не оставив Чари без скальпа, переволок через стол, шарахнул о стену. Чари сползла на пол, попыталась откатиться, но Скварчиаре ухватил её за щиколотку и подволок к себе. Чари завизжала, пнула его в лицо, сломав нос, по-кошачьи вцепилась в глаза. Но ногти только оставили на щеках багровые борозды. Глаза надёжно защищали бочонкообразные окуляры. Старик влепил ей пощёчину, ещё одну. Цепкими пальцами ухватил свободный конец так и не сброшенной удавки…

Эйт завыл. Жутко, по-волчьи, понимая, что это конец, но сделать ничего не мог. Вернее мог и делал: пытался подняться, цепляясь за свисающие со стола ремни. Не выходило. У Чари оставался один миг, чтоб скинуть петлю, пока Скварчиаре наматывал шнурок на запястье. Не догадалась. Только ойкнула совсем по-детски, взмыв вверх и задёргавшись в футе от пола. Эйт явно не рассчитал оставшиеся силы своего мастера. Скварчиаре без особого труда оторвал девушку от земли и держал на вытянутой руке, как котёнка, уже не заботясь о сохранности горла. Ярость затмила всё. Эйт видел, как Чари вертелась на тонком ремешке, брыкалась, пыталась царапаться, но попросту не доставала до анатома.

Ломая ногти о стол, Эйт всё же поднялся и сделал шаг, но мир опять качнулся, как днище унесённой штормом лодки. Эйт снова лежал на полу почти под ногами у повешенной девушки, его выворачивало наизнанку. Сознание уплывало, смешивая времена и места, как художник — краски на палитре.

До открытия Университета Лаго дель Лобо не мог похвастаться разнообразием развлечений. Теперь же студенты толпой валили на любое представление приезжих хугларов. Особенно любима ими оказалась «публичная казнь» «совратительницы юной и отродия диавольского» в одном лице. А именно в лице Каридад Сегри. Настоящих душегубов, как правило, отвозили в Памплону или Бильбао, а то и в сам Мадрид, так что город подобными столичными развлечениями избалован не был. Актёры же быстренько смекнули, что к чему, так Эйт случайно и попал на выступление Фарфоровой Чари, потащившись за толпой. И пропал… Потом он не пропустил ни одного представления и всякий раз нервничал, хоть номер и был популярным до чёртиков.

За час до основного действа девушку на осле или муле провозили по всему городу в облачении «непорочного зачатия», которое гарантировало истинным преступникам прощение небес, а Чари скорее наоборот, поскольку белая туника, постоянно сваливающаяся с одного плеча, и голубая шапочка смотрелись на ней почти непристойно. Что, собственно, и вызывало такой успех у постановки. Перед ней горделиво вышагивал глашатай в шутовской двурогой шапке с бубенцами, извещая о всех её бесконечных «злодеяниях» комического и весьма фривольного толка, изредка перекидываясь с «осуждённой» старыми, но любимыми толпой шутками. Например, обнажив в очередной раз плечико, сидя на муле задом наперёд и обмахиваясь его хвостом, девушка жаловалась на жуткую жару. «Ну да, — соглашаясь, вздыхал глашатай, — но тебе-то повезло, а вот мне по этой жаре ещё домой возвращаться». Эйт никогда не понимал такого юмора, но толпа заходилась от хохота. Девушка в это время корчила рожицы и выделывала разные акробатические номера на спине мула, смеша зрителей и не забывая выманивать монетки. Зеваки, покатываясь от хохота, присоединялись к процессии и, наконец, добирались до площади, на которой уже была установлена высоченная и совсем даже не бутафорская виселица, с которой уже свисал канат с петлёй на конце. Кого-то из зрителей просили крепко связать девушке руки. Конечно, за отдельную и весьма не мизерную плату. Желающих находилось предостаточно. Чари нелепо, с шутками и падениями забиралась на эшафот. Следовала комическая перепалка с палачом, в финале которой тот, стоя на коленях, умолял её наконец засунуть голову в петлю. Что она и делала, только задом наперёд, под общий хохот. Палач в ярости срывал капюшон и уходил с помоста. И глашатай начинал торги за роль палача. Суммы, порой, набегали баснословные. Наконец, самый щедрый поднимался на помост и под одобрительный гул и свист толпы выбивал лесенку из-под ног Чари. Тут Эйт отворачивался, потому как в первые минуты всё выглядело слишком натурально. Но он понимал, что артисты работают на публику, и увы, кто-то наверняка приходил на площадь только из-за этих минут. В толпе слышались визги и даже плач. Эйт радовался, если находился тот, кто порывался вытащить девушку из петли. Но увы, таких почему-то всегда оказывалось меньше, чем добровольных казнедеев.

Наконец, жуткий танец смерти заканчивался, Чари затихала и начиналось настоящее представление. Изумительный по красоте и опасности акробатический номер. Танец воспарившего ангела, души, избавившейся от тяжести тела. Ни намёка на пошлость или комичность. Падал нелепый синий колпак, рассыпавшиеся волосы вспыхивали языками небесного белого пламени на фоне темнеющего неба. Под нежную музыку, вращаясь, поворачиваясь к зрителям то лицом, то спиной, она танцевала. Кружилась всё быстрее-быстрее, вызывая изумление и людской ропот. Прижав ноги к груди, проскальзывала над верёвкой стягивающей запястья. Под торжествующий вопль толпы легко подтягивалась, скидывая петлю с шеи. Повиснув на ногах, освобождала руки, и начинался танец свободы и полёта. Словно на качелях, девушка падала вниз, касаясь волосами или кончиками пальцев помоста, и тут же взмывала вверх к самому небу. Скользила и замирала, кружилась и плыла. Темнело. Верёвки уже было не разглядеть, и казалось, духи воздуха качают её на своих невидимых ладонях. Наконец, словно маленькая шаровая молния, она скатывалась вниз по канату, раскланивалась и, подхватив с помоста брошенный капюшон палача, с озорной улыбкой бежала в толпу собирать монеты.