Альбéрт и Консуэло (гет)

Консуэло не заметила во взгляде Альберта ни тени гнева и улыбнулась, глядя ему в глаза. Лицо его выглядело более свежим, на щеках появился лёгкий румянец, блеск в глазах перестал быть таким лихорадочным; прежнее волнение никуда не ушло, но теперь утомление не выступало серьёзным обстоятельством, угрожающим его рассудку.

Мысли нашей героини на минуту внезапно перенеслись в прошлое, кажущееся теперь таким далёким. Сколько же раз призраки прошлого могли в конце концов просто забрать её избранника с собой навсегда.

Этот святой человек мог умереть в страшных муках, например, в подземелье, окружённый плодами больного воображения, которые слишком часто не мог отличить от реальности, а семья Альберта могла бы долгое время не знать о случившемся. Перед внутренним взором Консуэло живо предстала сцена, как несчастной канониссе Венцеславе сообщают о том, что её племянника обнаружили бездыханным в подземелье Шрекенштейна. Сердце этой добрейшей женщины могло бы разорваться в тот же миг — ведь она любила Альберта как своего сына. Много лет назад, когда мальчику исполнилось всего три года отроду, его родная мать, подверженная приступам каталепсии, внезапно вновь впала в летаргический сон. Но забытье было таким глубоким и продолжалось так долго, что все родные её супруга — графа Христиана фон Рудольштадта — были единодушно согласны между собой в горькой мысли о том, что ангел смерти на сей раз унёс супругу отца семейства на своих крылах. Почтенная Венцеслава, зная о том, какую ранимую и чувствительную душу с самого раннего возраста имеет юный наследник их рода, старалась, как могла, по-своему восполнить эту любовь, делая для Альберта всё, что было в её силах, всякий раз приказывая подавать на завтрак, обед и ужин его любимую еду и покупая самую красивую одежду, часто разговаривая с ним, исполняя любые желания, целуя и лаская каждый вечер перед тем как уложить маленького Альберта спать.

Но ещё ужаснее был бы уход Альберта, свидетелями которому стали бы его родственники, коих он, считая себя Яном Жижкой, мог принимать за своих врагов, и потому отбиваться, пытаясь "победить". Как страдал бы тогда его отец, которого собственный сын считал бы врагом — даже понимая, что сейчас с ним пытается сражаться не Альберт Рудольштадт, но неведомая сущность, внезапно обретшая чужую плоть и кровь. А обожаемая тётушка стояла бы в стороне, обливаясь неутешимыми слезами и, возможно предчувствуя скорый конец своего самого любимого существа на всём свете. А Амалия, охваченная страхом и ещё большим презрением, сбежала бы из замка и не вернулась больше никогда.

И такая страшная кончина была бы невыносимо печальна и несправедлива как для этой не повинной ни в чём души, так и для родных, понимающих причины такого поведения, но будучи не в состоянии сделать хоть что-то, как-то облегчить страдания мятущегося духа.

И неважно, сколько бы лет он прожил в бесплодной борьбе с демонами собственного разума — это не сделало бы уход Альберта менее болезненным и непохожим на муки ада.

Видя, что взгляд его возлюбленной устремился куда-то внутрь своей памяти, Альберт медленно подошёл к своей избраннице и тихо и осторожно спросил:

— О чём ты думаешь, Консуэло?

— Нет… ни о чём… прости меня…, — она попыталась сменить тему разговора и опустила глаза, засуетилась, но возлюбленный нашей героини смотрел на Консуэло прямо и пронзительно, и от этого взгляда нельзя было скрыть ничего.

— Разве в тот торжественный и знаменательный вечер, при совершении того обряда, коему было суждено соединить наши сердца навеки — мы не поклялись не иметь тайн друг от друга? Ты не сможешь обмануть меня.

— Я думала о прошлом. О твоём прошлом. О том, что могло бы быть с тобой, когда бы…

— Когда бы я не встретил тебя на пороге фамильного замка Рудольштадтов?

— Мне представлялись такие ужасные картины. Я не знаю, в чём причина, не знаю, почему вдруг сегодня, сейчас, когда я должна быть так счастлива — почему эти мысли мешают мне наслаждаться нашим союзом — я не понимаю…

Альберт прикоснулся руками к волосам Консуэло и отвёл их от её лица. В его взгляде читались печаль, сострадание и горькое сожаление.

— Родная моя, успокойся, не терзай свою душу. Как же ты устала, намучилась со мной. Я понимаю тебя. Твоей душе всё ещё нужен отдых. Каждый день, каждый вечер я каюсь в каждом своём поступке и слове, продиктованных помутившимся разумом и смею питать робкую надежду на прощение Создателя. Но помни — ты спасла меня от страшной смерти. Я догадываюсь, что виделось тебе. Да, всё было бы так, коли не священная предопределённость. Но нашей общей судьбе по-другому быть не могло. Так было предначертано. Мы спасли друг друга, чтобы ценой нашей миссии вырвать этот мир из объятий зла.

— Да. Да, Альберт. Какой была бы моя судьба, коли не встреча, что изменила мою жизнь так, как я не могла представить даже в самых смелых мечтах? Кто знает, что было бы со мной, когда бы я продолжила выступать на сцене — пусть даже иных театров, переступая через невыносимую боль и смертельно боясь вновь увидеть Андзолетто — когда бы у меня не было иного выхода. Мне кажется, я не выдержала бы и дня и отправилась в горний мир — к своим праотцам… — тут Консуэло усилием воли оборвала себя, понимая, что её голос начал дрожать, что ещё немного и по её щекам покатятся неудержимые слёзы. — Но довольно об этом. Мы уже можем поесть в соседней деревне — я договорилась с сельчанами. Нас примут те же люди, у которых мы гостили третьего дня.

— Моя Консуэло, — Альберт тихо обнял её и закрыл глаза, — что бы я делал без тебя?, — с улыбкой добавил он.

И наши герои, обнимая друг друга, неторопливо, тропой, поросшей цветами, направились в близлежащую деревню.

В небе и на земле между тем царили тишина и безветрие. Природа здесь имела приглушённые, сдержанные, сероватые, желтоватые, зеленоватые оттенки — одну из ипостасей своей красоты — спокойную и безмятежную. Но, несмотря на это, она совсем не казалась мрачной.