Любовь двух святых узников (Альтернативная версия) (гет)

Но какая же это была ирония! Консуэло понимала, что жаждет оказаться за решёткой, дабы наконец ощутить себя в безопасности хотя бы на какое-то время — в отдалении от этих маньяков, облечённых властью над сотнями людей — порой таких же беззащитных, как и она сама.

Наконец хозяин крепости, несколько раз крайне неторопливыми движениями повернув ключ в скважине, отпер каземат, и теперь уже в два стремительных шага подошёл к Консуэло. В эти короткие мгновения надзиратель вновь наблюдал приближение начальника тюрьмы в некотором страхе и замешательстве. Ему хотелось не дать владельцу крепости забрать её из своих рук, куда-то увести нашу героиню, чтобы спрятать от глаз этого жестокосердного человека. Ощущая глубочайшее, невыразимое сожаление о том, что нельзя ничего изменить, что всё уже предрешено, конвоир в ту же самую минуту испытывал желание — да, пусть не укрыть, но хотя бы как-то защитить нашу героиню. Но он не давал себе волю отразить это стремление в собственных чертах лица, хотя и понимал, что его хозяин не способен уловить подобных движений человеческой души и, скорее всего, принял бы их за обычный страх. И одновременно второй сопровождающий ясно осознавал, что не мог сделать ничего, что эти его мысли похожи на идеи безумца. Он будет наказан мгновенно, и к тому же получит ужаснейшую рекомендацию, после которой его не возьмут на работу ни в одно подобное учреждение — начальник хорошо постарается ради этого. Это обстоятельство было сильнее его.

Быстрым, грубым движением начальник тюрьмы вырвал Консуэло из рук своего подчинённого, схватил нашу героиню за плечо и потащил вперёд. Надзиратель понимал, что любое сопротивление — даже если бы можно было рассуждать о здравости, о соответствии подобных действий закону — будет бесполезно. За те несколько мгновений, что владелец крепости приближался к ней, Консуэло — хоть и вновь была захвачена мыслями о судьбе своего сподвижника и ощущала невыносимую моральную и физическую утомлённость и наступившую полную отрешённость от того, что происходит с ней самой — хотя и не в полной мере, видя всё в какой-то полутуманной пелене — успела интуитивно осознать, что сейчас произойдёт, и только по этой причине, когда ей пришлось резко и насильно перейти на быстрый шаг, почти бег, чтобы не упасть — последним нечеловеческим усилием, на которое только была способна — с судорожным, прерывающимся вздохом сохранила равновесие, когда на миг из взора и слуха её исчезло всё, уступив место полному мраку. И, если бы не невольная поддержка этого безжалостного и жестокого человека, если бы он внезапно, поняв, что будущая заключённая находится на грани обморока, он решил на какое-то время отпустить нашу героиню из своих цепких пальцев, чтобы позабавиться, если бы ему было всё равно, умрёт она или нет — кто знает — быть может, сейчас Консуэло уже и не было бы среди живых. И, конечно же, не последнюю роль в этом проявлении физического мужества сыграла уже приобретённая привычка к подобному обращению.

Пройдя, почти пробежав вместе с узницей всё те же два быстрых шага, хозяин тюрьмы втолкнул её внутрь камеры. Понимая, что любое, даже самое ничтожное движение, выражающее стремление высвободиться из железной хватки этого изувера не заставит его обходиться с ней осторожнее, а напротив, разозлит ещё больше, и это может выйти ей боком, что этот человек уже дошёл до той самой, опасной черты, которую он с лёгкостью может переступить, доведённый до предела одним-единственным словом, сказанным поперёк — наша героиня молча повиновалась — в том числе и затем, чтобы начальнику крепости не пришлось лишний раз подгонять её толчками и ударами.

Оказавшись наконец в каземате, наедине с одной лишь собой, и перестав наконец ощущать на своих плечах стальную хватку и вообще прикосновения чьих-либо рук, Консуэло неосознаваемо, еле слышно — да и то только самой себе — вздохнула с облегчением, и, пошатнувшись, на мгновение оставшись без опоры, но, движимая страхом упасть и тем самым невольно навредить или даже прервать жизнь собственного ребёнка, в тот же миг сквозь полутёмную завесу, уже неотрывно стоявшую перед её глазами — с неимоверным напряжением, усиливаемым страхом не успеть удержаться — различив очертания железной кровати, не в силах идти самостоятельно, нащупав дрожащей рукой — но не той, что заключил в свою мёртвую хватку управитель крепости — теперь наша героиня дошла до такого состояния, что уже обе её ладони от невероятного напряжения последних сил, остававшихся у Консуэло, и одновременной слабости, всё больше захватывавшей её несчастное тело — непрерывно сотрясал тремор — холод светло-серой каменной кирпичной стены, с немалыми усилиями самостоятельно пошла вперёд — как-то инстинктивно, почти не осознавая, что делает, и стремясь лишь к вожделенному физическому и душевному отдыху — словно слепая, на негнущихся ногах медленно, словно в полусне — дошла до неё, в каком-то неловком и неестественно быстром движении, одновременно стараясь не упасть и оберегая дитя, что носила под сердцем — словно сломанная кукла на шарнирах — села, опустила руки локтями на колени и провела ладонями по лицу.

Наконец нашей героине стало немного легче и движения приобрели некоторую степень прежней естественности, плавности и лёгкости — коими и обладали на протяжении всей жизни Консуэло — до начала злополучного судебного разбирательства — хотя её правая рука всё ещё дрожала и не слушалась нашу героиню. Левой рукой Консуэло вынула из кармана юбки скромное маленькое украшение, до того, как её схватили прямо во дворце короля Фридриха — висевшее на груди нашей героини, и кое чудом удалось сохранить — деревянные бусы из мелких шариков, собственноручно вырезанные и выкрашенные в каштановый цвет Альбертом. При первом расставании он вручил их Консуэло как талисман вечной божественной защиты и в знак своего вечного невидимого присутствия рядом — зная скромный вкус своей возлюбленной и её привычку к простоте и неброскости во внешнем облике — и, опустив голову и взгляд, стала перебирать их пальцами — словно о чём-то думая или пытаясь успокоиться.

Надзиратель, провожавший Консуэло взглядом и, наблюдая за каждым шагом, болью отдававшимся в его сердце, радуясь тому, что с каждой секундой, когда её нога ступала по холодному каменному полу — всё меньшее расстояние отделяло эту вконец ослабевшую, измученную до полусмерти молодую женщину от постели, где она сможет наконец прийти в себя и отдохнуть, и готовый в любой момент броситься на помощь нашей героине, испытал великое облегчение и едва подавил вздох.

— А пока — не теряй времени — осваивайся на новом месте, — продолжал тем временем владелец тюрьмы. — Хотя, скажу тебе по опыту тех, кто был в этом месте до тебя и находится здесь сейчас — привыкание происходит очень долго. Но у тебя впереди ведь ещё целых пять лет, так что — счастливо оставаться! Очень скоро мы встретимся и я скрашу твоё одиночество! Жди меня! Это будет незабываемо — я обещаю тебе! Незабываемо для нас обоих!

Всё это он говорил, вновь неспешно, поворот за поворотом запирая дверь каземата и всё с той же неторопливостью убирая в карман внушительную связку ключей, стараясь звенеть каждым из них как можно громче и также не отрывая глаз от своей «подопечной».

Слушая его, она всё сильнее дрожала от страха, а последняя фраза вселила в нашу героиню почти животный ужас, который сковал Консуэло, словно железные доспехи, не позволяя даже пошевелиться.

Издевательски медленно удаляющийся голос хозяина крепости гремел в стенах казавшегося бесконечным, уходящего вдаль каменного коридора, освещённого факелами, подобно чудовищному, непрерывному, беспредельно нарастающему рокоту приближающейся грозы.

Заканчивая свой страшный монолог и видя достигший своего апогея испуг молодой узницы, начальник тюрьмы удовлетворённо улыбнулся, продолжая смотреть ей прямо в глаза, а затем отвернулся и, ухмыльнувшись, не спеша пошёл вместе со своим напарником, ожидавшим его чуть поодаль от порога камеры, прочь, по-приятельски обняв стражника за плечо. Первым порывом конвоира было как-то инстинктивно отстраниться, но надзиратель подавил в себе это желание — ибо тогда стыдился, но всего прежде страшился быть непонятым и заподозренным в расположении, хорошем отношении к молодой пленнице, а значит — в потенциальном противостоянии владельцу крепости, убеждённому в своей безграничной власти как над своими подчинёнными, так и над всеми многочисленными заключёнными его тюрьмы.