Проверено на грамотность 
— Наклонись. Так… Теперь вбок. Подними руки. Вытяни вперед. Удобно?
— Дайе, мне кажется, ремни на правом боку надо немного отпустить.
— Хорошо, попробуй.
Примерка доспеха — дело серьезное, торопиться с ним нельзя. Новый, только что от оружейника, хатангу дэгэл(1), крытый толстой синей дабой, с узором бронзовых заклепок, начищенных до золотого блеска, подгонялся по фигуре, чтобы сидел плотно, но и двигаться не мешал. Не меньше внимания требовали и ремни широких наплечников. Все это было твердым от железных пластин, уложенных тесными рядами под ткань, тяжелым, глухо лязгающим, одним словом, настоящим. На площадке учебных поединков У Чифана остались тонкий войлочный нагрудник и такое же оплечье — вместе с легким шлемом с сетчатым забралом и мечами с затупленным острием. В длинном, до колен, доспехе, в шлеме с широким наносником и кольчужным назатыльником, в наручах из толстой кожи и сапогах с высокими твердыми голенищами, Тал Тал упругим шагом прошелся по оружейной, круто развернулся, выхватил из ножен палаш и одним движением перерубил пополам пустующую доспешную стойку из бамбука.
— Дайе, хатангу дэгэл вовсе не тяжелый, — в доказательство юноша несколько раз подпрыгнул на месте. — И ничуть не мешает двигаться.
— Походи в нем целый день, особенно в жару, а потом говори, тяжелый или нет, — усмехнулся Баян. — Но сработан на совесть. Я этого мастера давно знаю, его доспехи мне не однажды жизнь спасали. — Он еще немного послушал свист палаша и грохот падающих обломков и заключил: — Кончай разносить оружейную, снимай защиту и отправляйся за новыми брусьями для стоек.
После примерки обнову повесили на последнюю уцелевшую стойку — до завтрашнего дня. Рядом с ней уже лежал, готовый отправиться в обоз, тюк с тремя колчанами стрел, луками, копьем, топором и круглым щитом. В две седельные сумки уже давно были уложены смена белья и необходимые мелочи: нитки с иглами, шило, точила для стрел и клинков, моток веревки, несколько запасных полосок кожи и пряжек. Все это Тал Тал собрал и уложил самостоятельно под бдительным присмотром дяди, сопровождавшего сборы воспоминаниями о том, как за потерянную иголку воина сурово отчитывали, а за отсутствующее шило могли и плетьми наказать. Хотя в исходном списке мыльный корень не значился, Баян одобрил его, подтвердив, что опрятность в полевом быту — залог здоровья. А гребень племянник бросил в суму украдкой, поскольку брить голову по-прежнему отказывался, но ходить нечесаным чучелом не желал.
Уже полвека как императоры Юань не вели сколько-нибудь заметных войн в пределах завоеванной страны. Легендарные конники Чингисхана остановились, спешились и мало-помалу смешались с местными войсками. Недостатка в желающих служить под монгольскими знаменами не было, однако традиция ежегодных военных сборов и смотров продолжала существовать. Императорской гвардии требовалось пополнение взамен уходящих на покой ветеранов; границы империи также нуждались в усиленной охране. Свежие силы набирались из молодежи шестнадцати-восемнадцати лет — сыновей знати, уже не только монгольской. Не удивительно, что на площади перед императорским дворцом, где в этот день собрались будущие воины, слышны были многие наречия, и оттого сборы смахивали на ярмарку. Сходства добавляли разложенные на войлоках, точно на продажу, оружие и снаряжение; все это придирчиво осматривал чэрби(2) с помощниками. Несмотря на пасмурный и нежаркий день, он то и дело вытирал взопревший лоб: пререкания с иными родителями юнцов требовали немалых сил. А как не пререкаться, когда то стрел в колчане не хватает, то вместо копья выложили кривой дрын, даже не оструганный толком… и нет, уважаемый папаша, слуг вашему сыну не полагается, штопать штаны он будет самостоятельно, так что потрудитесь немедленно доставить сюда иголки с нитками и шило!
Маджартай и Баян снисходительно поглядывали на незадачливых соседей, спокойно ожидая своей очереди. И действительно, чиновник наметанным глазом оценил качество снаряжения и поблагодарил обоих за добросовестное выполнение долга перед империей.
Если смотр амуниции походил на ярмарку, то рядом с ней образовалось настоящее озеро — сотня юношей, одетых в синие хатангу дэгэлы, как предписывалось правилами. Озеро тут и там бороздили серебряные рыбы — десятники в начищенных до зеркального блеска хуягах(3) распределяли между собой новобранцев. Накануне всем было сообщено, в какую десятку он зачислен. Узнав имя десятника, под начало которого поступал Тал Тал с братом, Баян заметил: «Чахан-Тэмуру всего двадцать один год, а он уже аравтын дарга(4). Молодец! Я знаю его отца, славный воин».
По распоряжению Эль-Тэмура все семеро учеников У Чифана вновь оказались вместе. К ним прибавилось трое новичков: парень лет восемнадцати с одутловатым брюзгливым лицом и двое улыбчивых близнецов, до оторопи схожих между собой и одетых совершенно одинаково. Чахан-Тэмур, сверяясь со списком, назвал каждого по имени, окидывая с головы до ног цепким взглядом. Выяснилось, что великовозрастного зовут Хэ Вейи, а близнецов — Таштимур и Тимурташ.
— А не наоборот? — хмыкнул Чахан-Тэмур. — Сами-то вы свои имена не путаете?
— Нет, аравтын дарга, не путаем! — хором ответили близнецы, вызвав общий смех.
— Так, аравт(5), слушай первый приказ: стоять здесь, ждать моего возвращения. Все услышали?
Дождавшись десятиголосого подтверждения, их новый командир исчез в толпе.
— Хэ, вот так встреча! — воскликнул Кама. — Разве тебя по просьбе отца не освободили от военного лагеря?
— Обстоятельства изменились, — неохотно ответил тот. — Рад тебя видеть, Кама.
— Иди к нам, будем держаться вместе.
Хэ шагнул к приятелю, бесцеремонно толкнув при этом Есенбугу, оказавшегося у него на пути.
— Эй, полегче!
— Что за комар тут пищит? — процедил Хэ. Он возвышался над Есенбугой на целую голову, и в длинном, до щиколоток, хатангу дэгеле с широченными наплечниками выглядел ходячей горой.
— По-моему, здесь только что кого-то оскорбили, — нарочито громко заметил Танкиши. Он без страха поглядывал на верзилу, полностью уверенный в своей безопасности. — Талахай, как думаешь, они подерутся?
— Само собой, — ухмыльнулся Талахай. — Если что, я ставлю на Хэ.
— Никто ни с кем не подерется, — вмешался Тал Тал. Одного роста с братом, он тоже получил презрительный взгляд от Хэ, но остался к этому равнодушен. — Во-первых, у Чахан-Тэмура из-за этого могут быть неприятности. Во-вторых, стыдно затевать драку в присутствии многих почтенных людей. А в-третьих… — он подошел почти вплотную к Хэ Вэйи и добавил, глядя прямо ему в глаза: — Кун-цзы советовал не делать другим того, чего не желаешь себе. Перечитай «Лунь Юй», там много полезного.
— Ты еще кто такой?!
— Я — его старший брат, — Тал Тал кивнул на Есенбугу. — На случай, если чтение великого Кун-цзы не поможет, предупреждаю: ты будешь иметь дело с нами обоими.
— Связываться неохота… — проворчал Хэ, отходя в сторону Камы. Тал Тал кивнул, возвращаясь на свое место.
— Если что, можете рассчитывать и на нас, — вполголоса сообщил один из близнецов.
— Но почему мы, а не он? — удивился Есенбуга. — Вы же нас не знаете…
— Зато мы знаем таких, как этот Хэ, — ответил другой.
Вернулся десятник с новым приказом: надевать шлемы и выводить лошадей. Они были согнаны в отдельный загон, и оттуда уже давно слышалось нетерпеливое ржание. Синее озеро растеклось ручьями, подернулось серебристой рябью шлемов и вскоре сделалось рекой: один за другим десятки, выстроившись колонной по двое, огибали площадь, выходя на дорогу, ведущую к городским воротам.
Тал Тал и Есенбуга едва успели махнуть на прощание дяде и отцу.
— Хорошо, что я с мамой успел попрощаться, — вздохнул младший брат. Старший не ответил: он думал о том, что первый раз едет куда-то кроме родного стойбища, впервые будет предоставлен сам себе и что в их аравте намечается раскол, а это совершенно ни к чему, ведь им предстоит существовать бок о бок ближайшие три месяца…
Отъезд молодежи в военный лагерь был заметным событием в Даду. Посмотреть на нарядных стройных всадников вышел, казалось, весь город. Сотне махали руками, кричали одобрительные напутствия, кое-кому даже повезло получить от щедрых горожан мешочки с провизией. Ехать в молчании становилось неловко, и вот где-то в голове колонны послышалась песня. Простой мотив и немудреные слова быстро подхватили все, в том числе и Танкиши с Талахаем: у них оказались звонкие и довольно приятные голоса. Есенбуга тоже запел, правда не очень уверенно. Тал Тал молчал, сомневаясь в своих способностях, но постарался запомнить слова.
В старинной походной песне рассказывалось, как доблестный воин Ван Ю-Ша зеленою весной под старой криптомерией прощается с возлюбленной(6).
За воротами уже поехали молча. Дорога была не знакома, и поначалу Тал Тал с любопытством смотрел на зеленеющие поля, сады, деревни, мимо которых они проезжали, но вскоре однообразные картины наскучили, к тому же шлем с непривычки сильно давил на лоб, а спина и бока под хатангу дэгэлом вдруг начинали чесаться в самых неудобных местах. И легким он в самом деле уже не казался.
Чтобы отвлечься, Тал Тал собрался спросить у Есенбуги, как тот представляет себе будущее житье в лагере, но брат опередил его, заговорив совсем о другом.
— Отец зимой хочет меня женить, — похоже, песня о разлуке с возлюбленной никак не шла у юноши из головы. — Обещает найти покрасивее. Здорово! Буду женатым человеком. А тебя когда женить собираются?
Отчего-то при слове «жена» Тал Талу представилась двоюродная тетка: бабища с красным лицом, зычным голосом и тяжелыми мужскими руками, окруженная оравой чумазых ребятишек. Тщедушный коротышка-муж терялся на ее фоне и казался подростком; впрочем, жили они дружно, и каждый раз, приезжая в становище, Тал Тал обнаруживал в ее семье новых детей.
Женитьба означает, что на женской половине дома Баяна, где сейчас устроена большая оружейная, поселится какая-то чужая женщина, которую ему, Тал Талу, выдадут как вещь, и с ней придется о чем-то говорить, и, самое главное, выполнять «супружеские обязанности». И хотя он уже знал, что это весьма приятное занятие, от самой фразы веяло такой пыльной скукой, что спина под слоем ткани и металла зачесалась просто невыносимо. Юноша заерзал в седле, пытаясь унять зуд, и ответил:
— Надеюсь, не скоро. Если хочешь знать, я вообще не хочу жениться. По-моему, пустая трата времени.
— Нет, брат, жениться надо, — снисходительно усмехнулся Есенбуга. — На женатого человека смотрят с уважением. Дети родятся, тебя почитать будут. Все женятся, так уж заведено.
— Да, конечно, — вздохнул Тал Тал. — Но все-таки я рад, что дайе пока не заговаривал со мной об этом.
— Везет тебе с дядей!
— Угу… — неохотно ответил он, вспомнив то, что вспоминать не хотелось.
Незадолго до отъезда они… нет, не поссорились, до этого дело, хвала богам, не дошло, но обнаружили, что некоторые факты воспринимают совершенно по-разному.
Тал Тал уже не помнил, о чем они тогда говорили, но он упомянул историка Оуян Сюаня как одного из выдающихся ученых мужей Юань. Дядя помрачнел и хмуро поинтересовался, с каких пор лучшими в империи монголов считаются ханьцы. Племянник возразил, что дело не в том, ханьжэнь Оуян или монгол, а в том, что он — автор замечательных трудов по истории. Тогда Баян язвительно предположил, не связано ли восхваление ханьца с тем, что У Чифан — его соплеменник. «Ты не задумывался, почему твой дорогой учитель ни разу не назвал выдающимся ни одного монгола и тем более меркита?» — «Быть может, потому, дайе, что это неважно? У-цзы говорит, человека судят по делам и словам, а не по роду и племени…» От этих слов Баян просто рассвирепел и заявил, что полно среди монголов и меркитов достойнейших мужей, но проклятые ханьцы повсюду суют своих и уже заняли все ключевые места в империи, но будь его воля, весь «ханьский сброд» отправился бы на корм свиньям… Тал Тал растерялся и не знал, что возразить, настолько нелепо выглядели эти обвинения. Привыкнув с детства считать его образцом ума и здравомыслия, он не мог поверить своим ушам. К счастью, явилась Нансалма с каким-то хозяйственным вопросом, и спор прекратился сам собой. Но Тал Тал в тот день с грустью понял: Баян для него уже не безусловный авторитет, и некоторых тем лучше избегать, если не хочешь ссоры с человеком, которому обязан всем и который тебе очень дорог.
Между тем колонна, которая и так шла неторопливым шагом, совсем остановилась. Впереди послышались какие-то приказы, и вдруг головная десятка, подняв коней в галоп, унеслась вперед. Новый приказ — и еще пять пар всадников покинули колонну.
Тал Тал и Есенбуга стояли предпоследними в своем десятке, но и они услышали громкий голос Чахан-Тэмура:
— Ара-а-авт, до лагеря галопом за мно-о-ой! Строй держать!
Сонливости и усталости как не бывало. Тал Тал едва успел подтянуть ослабленный у подбородка ремень шлема и плотнее вставить ноги в стремена, а Танкиши и Талахай, радостно гикнув, уже скрылись в облаке пыли, поднявшейся на дороге. Миг — и вот уже нет Камы и Хэ Вейи; разом махнув плетьми, срываются с места Тинчу и Сюйсюй, братья Камы. Рыжий жеребец Тал Тала и пегий Есенбуги вскидывают головы, косятся в нетерпении на всадников: «Ну же! Чего ждете?!»
Ветер наотмашь бьет в лицо, сметая прочь все тревоги и сомнения. Нигде не видно ничего похожего на лагерь, только дорога, поля да темная кромка леса на горизонте, но это неважно, главное — вперед! Пусть У-цзы тысячу раз прав и не род определяет человека, но сейчас не время разума, степная кровь огнем опаляет сердце, и оно грохочет в такт конским копытам, и тяжелый доспех стал второй кожей, и нет преград, и неведом предел, и, кажется встает уже впереди, под сводом вечного неба цагаан туг — белое знамя Чингисхана…(7)
По мере приближения мираж меняется: не бунчуки, а белые купола юрт. Военный лагерь, окруженный частоколом, стоял на заброшенных полях, между тихой извилистой рекой и бамбуковой рощей. Так же, как уносились вскачь, десятки одна за другой въезжали в распахнутые ворота.
Тал Талу все это напомнило родное стойбище, с той лишь разницей, что его не обносили забором. Отличалась и юрта: вместо мягких шкур — колючие даже на вид одеяла и тощие тюфяки, отделенные друг от друга стойками для оружия и доспехов. Хорошо хоть место очага в центре осталось неизменным! Без живого огня даже в самой теплой юрте холодно…
Танкиши и Талахай сразу прошли к двум тюфякам в самом почетном месте — напротив входа. Кама с братьями и Хэ Вейи, толкаясь, заняли все четыре места у стены справа и, ухмыляясь, поглядывали на близнецов и Тал Тала с братом.
— Эх, придется вам сидеть на бабьей половине, — издевательски посочувствовал Талахай. (8)
— Ты где-то видишь женщин? — Тал Тал снял шлем, встряхнул головой, радуясь освобождению от тяжести, и как ни в чем не бывало повесил его на ближайшую левую стойку. — Или ты, Талахай, так скучаешь по цветочным девушкам, что принял Чахан-Тэмура за тетушку Лю?
Есенбуга и близнецы рассмеялись.
— Гы-ы! Уел он тебя, — ухмыльнулся Танкиши, никогда не упускавший возможности подтрунить над братом.
В юрту заглянул Чахан-Тэмур.
— Кому это тут весело?! А ну живо обоз разгружать!
Громче всех на отсутствие слуг жаловались Кама и сыновья Эль-Тэмура, но им тоже пришлось тащить из повозки тюки со своим снаряжением и волочь их в юрту. А ведь надо было и о лошадях позаботиться — расседлать, напоить, накормить…
— А нас самих кормить тут будут или как? — ворчал Танкиши, возясь с тугой пряжкой подпруги. — Еще немного, и я этот ремешок сожру!
В середине лагеря, на равном удалении от юрт, виднелся длинный навес с рядами столов и скамей. Оттуда уже давно неслись вкусные ароматы, отзываясь в сотне животов голодным урчанием. Солнце садилось, напоминая о том, что пора ужинать.
— Аравт, по росту строй-ся! — скомандовал Чахан-Тэмур, работавший наравне со всеми. — Быстро, а то без нас все съедят.
Самым высоким оказался Хэ Вейи, за ним следовал Талахай, потом Танкиши. Остальные были равны, но Кама с вызывающим видом встал следующим и потянул за собой обоих братьев. Тал Тал, уставший и голодный, пожал плечами и занял место рядом с Тинчу. Не такая уж это великая честь — стоять следующим после Танкиши. А Есенбуга вообще отошел в конец шеренги, пристроив между собой и братом обоих близнецов.
Десятник молча наблюдал за этой сценой. Дождавшись, пока подначальные урядились между собой, он веско заметил:
— Если до кого-то еще не дошло, говорю сейчас и больше повторять не буду. В этом лагере каждый из вас отличается друг от друга только ростом и степенью глупости. Ваши знатные родители и сундуки с деньгами остались дома. За провинности всех будут наказывать одинаково, жрать все будут одно и то же, отдельный нужник тоже никому не полагается. Всем понятно?
— Да, аравтын дарга… — вразнобой откликнулась шеренга.
— Не слышу!
— Да, аравтын дарга! — разом гаркнули десять глоток.
— Другое дело. Теперь в том же порядке — за стол.
Миска суховатого риса и кусок жилистой баранины показались пищей богов.
После ужина, вновь построившись, вернулись в юрту. Так же разошлись на ночлег и остальные десятки во главе со своими командирами.
— Сегодня дрова вам принесли, завтра трое из вас отправятся за ними сами, — Чахан-Тэмур кивнул на сучья, сваленные у стены юрты. Разводите огонь. Или собираетесь в темноте сидеть?
В очаге, обложенном крупными камнями, нашлись кремень и кресало — не лучшие, но выбирать не приходилось. Огнем занялся Тал Тал, благо никто из десятки не возражал. Есенбуга и близнецы по собственному почину принялись перетаскивать в юрту сушняк, остальные разбрелись по своим местам.
Непросто вызвать из мертвого камня и железа живой огонь. В стойбище и от Нансалмы Тал Тал узнал особые заговоры и теперь шептал их один за другим, строгая ножом щепу и тончайшие стружки, сооружая гнездо для первых искр, крохотных и слабых. Он перестал слышать что-либо кроме собственного шепота, не заметил, что в юрте утихли разговоры и все с любопытством следят за его действиями.
Чтобы огонь согрел тебя, прежде ты согрей его, говорят меркиты. Зажав между ладонями кресало и кремень, отдавая им тепло рук, он дочитал последний заговор и резко, наискось ударил железом по кремню. Сноп искр, ослепительно ярких в темноте юрты, упал в стружки, озарил их изнутри, и они зашевелились, словно крошечный феникс устраивался в новом гнезде. Теперь следовало быть очень осторожным: Тал Тал, не дыша, кормил новорожденное пламя сначала самыми тонкими веточками, былинками, опуская их в очаг по одной, затем выбирал чуть потолще, и ставил уже шалашиком — огонь взрослел, из гнезда перебирался в дом.
Опасность миновала, феникс вырос и расправил крылья. Можно выдохнуть и разогнуть затекшую спину.
— Ты правильно вырастил огонь, — уважительно заметил один из близнецов.
— Хватило одного удара, — подхватил второй. — Не каждый сумеет.
— Тал Тал у нас, оказывается, не только рыжий, но еще и шаман, — хохотнул Танкиши, подсаживаясь к огню, где собрался уже весь десяток. В руках у сына Эль-Тэмура появился пузатый бурдючок. Стоило выдернуть пробку, как по юрте поплыл аромат крепкого архи.
— С выпивкой осторожней, на запах вся сотня сбежится, — донесся насмешливый голос от входа. — Я архи за двадцать шагов чую.
Без доспеха, в тонком войлочном поддоспешнике, Чахан-Тэмур выглядел почти их ровесником. Даже полоска усов не прибавляла ему возраста, особенно сейчас, когда отблески пламени на лицах делали их одинаково юными.
Десятнику первому преподнесли бурдюк. Он отхлебнул, довольно крякнул и передал по кругу.
— Шутки шутками, но чтобы это был первый и последний бурдюк, — предупредил Чахан-Тэмур. — С пьяными здесь разговор короткий: сначала в холодную воду, чтоб протрезвел, потом под плети.
Развеселившийся было десяток примолк. Танкиши убрал почти пустой бурдюк за спину и неожиданно громко икнул. От этого вновь все рассмеялись.
— Вот завтра вам уже не до смеха будет, — продолжил десятник, отсмеявшись вместе со всеми. — Первые дни всегда самые трудные. С рассвета и до обеда учеба — конная и пешая, с обеда и до заката — работа. Слуги в лагере только при кухне, остальное все сами: воду таскать, дрова, убирать в загонах, белье стирать… Между прочим, в юрте должно быть чисто, как в храме перед Буддой. Разбирайтесь между собой, кто ее мести будет, но если увижу грязь, весь аравт останется без ужина. И еще: после заката за ворота ни ногой. Любителей погулять всегда ловят и секут. Ночью из юрты — только по нужде и обратно. Увидят, что шастаете по лагерю, поймают — разбираться не станут. Есть у нас тут один мастер плети, шкуру вместе с мясом до костей спускает… Так что мой вам совет, парни: не нарывайтесь почем зря, поберегите спины для женских коготков. Уразумели?
Десяток заулыбался и понимающе угукнул.
— Надеюсь, в самом деле поняли, — он поднялся, собираясь уходить. Все встали, провожая старшего. — Доброй ночи.
Огонь в очаге догорал — фениксу пришла пора превращаться в пепел, чтобы завтра возродиться вновь. Все разбрелись спать, только Кама с братьями еще оставались сидеть, толкуя о чем-то вполголоса.
Тал Тал снял поддоспешник, верхние штаны и рубаху, скатал в валик и положил под голову. Улегся на бугристый жесткий тюфяк, потянул на себя колючее одеяло. Ныли плечи и ребра, натертые за день тяжелым доспехом, от обилия новых впечатлений и выпитого архи в голове стоял глухой шум.
Слова десятника о женских коготках напомнили о Тао. С той ночи он часто вспоминал разноглазую ворожею, и хотя от таких мыслей в штанах почти всегда делалось тесно, но вместе с этим желанием возникало и другое: Тал Талу хотелось говорить с ней — обо всем на свете. Отчего-то он не сомневался, что это должны быть невероятно интересные беседы, даже если он окажется только слушателем. «А хорошо бы написать ей письмо, — подумалось ему. — Поблагодарить еще раз, признаться, как чуть не сбежал». Теперь-то он знал, что она не посмеется над его робостью, и потому мог доверить ей все свои тайны… Но писать было нечем и не на чем, да и кто бы отвез письмо в Даду? Что ж, можно просто думать о Тао, ведь если она способна видеть будущее, может быть, как-то услышит, почувствует его мысли? Главное, найти верные слова… Как назло, в голову лезла разная муть, но уже почти заснув, он все-таки нашел их.
«Приступая к игре на цине, кладут его на подставку так, чтобы пятый лад приходился напротив сердца. Ты — мой пятый лад у самого сердца, Тао…»
1) буквально «твердый, как сталь, халат». Монгольский доспех XIV века. Фото и видео с ним можно посмотреть у меня в телеграм-канале, ссылка в профиле.
2) монгольский вариант интенданта
3) другой тип доспехов, набор металлических пластин или полос, подвижно скрепленных между собой. Фото тоже есть в телеграме.
4) десятник
5) десяток
6) пользуясь случаем, автор развлекается, как может. Песню, надеюсь, узнали.
7) это не полотнище белого цвета, а 9 бунчуков — длинных вертикальных шестов с волосяными кистями и особыми символами на верхушке. Фото также в телеграм-канале.
8) монгольские юрты делились на правую мужскую половину и женскую левую.
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу
