Эффект Лавгуд (джен)

Возвращение было похоже на первое дыхание после долгого пребывания под водой. Резкий, болезненный вдох, который наполняет лёгкие не только воздухом, но и самой жизнью.

Гарри пришёл в себя первым. Он лежал на деревянном полу, и первым, что он ощутил, был запах. Не стерильная пустота, не запах пыли со площади Гриммо, а сложный, причудливый букет ароматов: типографской краски, озона от работающего волшебного пресса, сушёных трав, висевших пучками на балках, и чего-то сладковатого, похожего на печенье с имбирём.

Он открыл глаза.

Они были в гостиной. В настоящей гостиной башни-ладьи. Стены комнаты были неровными, идущими под странными углами. В высоком, узком окне виднелось ночное небо, усыпанное настоящими, а не нарисованными звёздами. Повсюду были стопки книг и газет, странные механизмы с вращающимися шестерёнками и, самое главное, фрески.

Вся изогнутая стена напротив была расписана. Яркими, наивными, но невероятно живыми красками были изображены пять фигур. Гарри с его вечно взъерошенными волосами. Рон, высокий и немного нескладный. Гермиона с огромной книгой в руках. Джинни с квоффлом. И Невилл с пучком каких-то растений. Их лица были соединены тонкими золотыми цепочками, а над ними парила надпись, выведенная тем же золотом: «ДРУЗЬЯ».

Гарри медленно сел. Рядом с ним приходили в себя остальные. Рон стонал, потирая голову. Джинни села и несколько раз глубоко вдохнула, словно проверяя, настоящий ли воздух. Гермиона уже сидела, её взгляд аналитика впитывал каждую деталь восстановленной реальности, но на её лице было выражение не только триумфа, но и глубочайшей усталости.

Они были одни. Почти.

Рядом с ними, прямо в центре комнаты, сидела она.

Луна Лавгуд.

Она сидела на полу, подобрав под себя ноги, и медленно моргала, словно сова, вынесенная на яркий свет. Она была ужасно худой, её кожа казалась почти прозрачной, а светлые волосы, всегда бывшие её главным украшением, выглядели тусклыми и безжизненными. Но это была она. Её огромные, серебристые глаза обводили комнату, затем остановились на лицах её друзей. В них не было ни страха, ни паники. Только глубокое, вселенское удивление.

— Ого, — произнесла она своим обычным, чуть отстранённым, мечтательным голосом, который, казалось, совершенно не изменился. — Тут стало довольно шумно.

Слёзы хлынули из глаз Джинни. Она подползла к Луне и крепко, но осторожно обняла её. Луна неловко похлопала её по спине, её взгляд всё ещё был немного растерянным, словно она пыталась привыкнуть к физическому контакту после долгого отсутствия.

Рон издал какой-то сдавленный, всхлипывающий смешок. Гарри просто смотрел на неё, и волна облегчения, такая мощная, что у него закружилась голова, прокатилась по телу. Они сделали это. Они вырвали её.

— Луна… ты помнишь? — спросила Гермиона, её голос был хриплым.

Луна медленно кивнула, её взгляд стал более сфокусированным.

— Да, — сказала она так же спокойно, как говорила о Нарглах. — Я помню. Было очень… тихо. Я была в сером месте. И я знала, что вы забываете меня. Я чувствовала, как воспоминания обо мне истончаются. Как ниточки, которые нас связывали, рвутся одна за другой. А потом… я услышала ваши голоса. Они были очень громкими. И очень тёплыми. Вы построили из них мост. И я по нему пошла.

Её простое, лишённое всякого драматизма объяснение было страшнее любого рассказа о пытках. Она была в сознании. Она всё чувствовала. Она была заперта в тишине, наблюдая, как мир стирает её ластиком.

В этот момент входная дверь распахнулась с такой силой, что ударилась о стену. На пороге стоял Ксенофилиус Лавгуд. Его волосы были растрёпаны, мантия цвета яичного желтка перекошена, а из глаз, в которых снова горел знакомый безумный огонь, текли слёзы. Его память вернулась. Не постепенно, а разом, обрушившись на него всей своей тяжестью — не только радостью обретения дочери, но и ужасом от осознания того, что он её забыл.

— Луна! — выкрикнул он, и в этом крике было всё: облегчение, боль, вина, любовь. Он бросился к дочери и заключил её в объятия, рыдая так, как может рыдать только человек, которому вернули самое дорогое, что у него было отнято.

Гарри, Рон, Гермиона и Джинни молча поднялись и отошли в сторону, давая отцу и дочери их момент. Мир медленно, со скрипом, «вспоминал» Луну Лавгуд.

Это происходило не сразу. На следующий день в «Ежедневном Пророке» появилась крошечная заметка на последней странице, сообщавшая о «необъяснимом случае массовой краткосрочной амнезии в определённых кругах магического сообщества». Ещё через день Министерство Магии, получив от Гарри очень сдержанный, но недвусмысленный отчёт, спешно выпустило запоздалый приказ. В нём говорилось, что за «особые, ранее не учтённые заслуги в борьбе с последствиями тёмной магии» мисс Луна Лавгуд награждается Орденом Мерлина первого класса. Никто не задавал лишних вопросов. Волшебный мир, столкнувшись с чем-то, что он не мог объяснить, предпочёл сделать вид, что так всё и было задумано.

Люди начали вспоминать её, но с пробелами. Как старый, полузабытый сон. «Ах да, Луна Лавгуд, конечно, помню… кажется. Странная девочка, да?». Память о ней вернулась, но была покрыта рябью, как поверхность воды, в которую бросили камень. Только четверо её друзей помнили всё отчётливо. И сама Луна.

Но хэппи-энда, в его сказочном, безупречном понимании, не случилось.

Они изменились. Все пятеро.

Луна вернулась другой. Внешне она была всё той же мечтательной девушкой, говорящей о невидимых существах. Но теперь в её серебристых глазах, помимо звёздной пыли, плескалось знание бездны. Она видела не только Нарглов, но и пустоту, из которой её вытащили. Иногда, в разгар разговора, её взгляд вдруг становился отстранённым, и Гарри знал — она прислушивается к тишине. Она проверяет, не стала ли она снова слишком громкой. Шрамы, оставленные на её душе, были невидимы, но от этого не менее глубоки.

Четверо её спасителей тоже несли на себе незримые отметины. Они победили. Но они заглянули за занавес реальности и увидели, что за ним нет ничего, кроме холодной, равнодушной пустоты, в которой обитают хищники, неподвластные заклинаниям. Этот знание нельзя было «развидеть». Оно навсегда изменило их восприятие мира. Они стали видеть «глюки» чаще. Мимолётную рябь на поверхности чая. Тень, которая упала под неправильным углом. Отражение, которое на долю секунды жило своей жизнью. Мир больше не казался им твёрдым и надёжным. Он казался тонкой плёнкой, натянутой над бездной.

Они разделяли эту страшную тайну, и это сблизило их ещё больше, превратив их дружбу в нечто иное. Это был союз тех, кто выжил после столкновения с немыслимым.

Несколько недель спустя они сидели на холме у «Норы». Солнце садилось, окрашивая небо в оттенки оранжевого и лилового. Воздух был тёплым и пах скошенной травой. Рядом с ними стояла корзинка с сэндвичами и имбирным лимонадом, но никто к ней не притрагивался. Они просто сидели и смотрели на закат.

— Хорошо, что всё закончилось, — сказал Рон, нарушая долгое молчание. Он хотел в это верить. Он отчаянно нуждался в том, чтобы поставить точку.

Луна, которая сидела чуть поодаль, обняв колени, медленно покачала головой. Она не отрывала взгляда от неба.

— Оно не закончилось, — тихо ответила она. Её голос был таким же спокойным и мечтательным, как всегда, но теперь в нём слышались новые, стальные нотки. — Оно не может закончиться. У него нет ни начала, ни конца. Оно просто есть.

Луна помолчала, давая им осознать её слова.

— Вы причинили ему боль. Вы заставили его отступить. Оно потеряло добычу и было ранено светом вашей памяти. Теперь оно будет осторожнее. Оно просто снова сделало вид, что его здесь нет.

Луна подняла руку и указала тонким пальцем на темнеющее небо, где уже начали проступать первые, самые яркие звёзды.

— Видите? — спросила она.

Они проследили за её взглядом. Она указывала на Вегу, одну из самых ярких звёзд летнего неба.

— Вон та звезда. Она только что моргнула неправильно.

Сначала они ничего не заметили. Просто яркая, далёкая точка света. Но они научились смотреть по-другому. Они смотрели не на саму звезду, а на пространство вокруг неё. Они вглядывались в её свет, ища в нём фальшь.

И тогда они тоже это увидели.

На одну крошечную, едва уловимую долю секунды свет звезды не просто моргнул. Он дрогнул. Исказился. Словно на мгновение между ними и звездой промелькнуло нечто, преломившее её свет под неестественным углом. Как будто кто-то невидимый прошёл перед далёким фонарём.

Холодок пробежал по спине Гарри. Рядом напряглась Джинни. Рон сглотнул. Гермиона плотно сжала губы.

Они победили в битве, но война не была окончена. Она никогда не закончится. Их враг был не существом, которого можно убить и похоронить. Он был частью самой ткани мироздания. Вечным, как забвение.

Они сидели на тёплом, летнем холме, окружённые семьёй и миром, за который они сражались. Но они больше не были в безопасности. Они были часовыми. Стражами на невидимой границе между памятью и ничто.

И теперь они тоже видели, как неправильно моргают звёзды.