Вестник (джен)

— С Рождеством, Гермиона! Вставай, ну же! Распаковывай подарки! — звонкий голос Джинни ворвался в комнату, как озорной солнечный луч, пробившийся сквозь занавески.

Гермиона медленно повернулась на другой бок, зарываясь в подушку, как будто пыталась укрыться от собственного тела. Одеяло сползло с плеча. Воздух обжёг кожу. На миг он показался слишком холодным, почти колдовским. Но Гермиона не отреагировала. Только сжалась чуть крепче, лицо прижалось к подушке, губы чуть шевельнулись, будто она хотела что‑то сказать, но слова не вышли. И в этот момент Джинни взорвалась, как фейерверк, пущенный прямо в комнате:

— Гермиона, ты шутишь?! — воскликнула она, потрясая каким-то свёртком прямо у неё над ухом. — Ты опять заснула? Да ты совсем уже! Это всё эти дурацкие экзамены, я тебе говорю! Я ещё вчера думала, что ты сходишь с ума, по ночам встаёшь, как привидение, сама с собой бормочешь, а теперь ещё и спишь в Рождество!

Гермиона не ответила. Лишь тень дрожи прошла по её плечу. Возможно, от холода. А может, от чего‑то, что всё ещё было внутри сна, не давая вырваться.

— Ну ты и мрак!! — фыркнула Джинни, раздражённо, но с заботой. — Только потом не жалуйся, что все пирожки расхватали.

Теперь Гермиона проснулась. Ресницы дрогнули, и она с трудом открыла глаза. Перед ней качалась пёстрая гирлянда, прикреплённая к деревянной балке потолка. Воздух был насыщен запахом корицы, хвои и чего-то сладкого, словно само Рождество выдохнуло прямо в лицо. За окном падал снег, мягкий, густой, будто кто-то просеивал муку прямо с небес. Джинни уже стояла у подножия её кровати, в смешной шапке с бубоном и с охапкой свёртков в руках, её щеки горели от радости, как вишни на торте. Гермиона слабо улыбнулась и села, откинув одеяло. Тело отзывалось лёгкой слабостью, но в этом было что-то приятное. Тепло, мягкость, уют... Пока она не поняла. Пока не осознала.

— Где… — прошептала она и замолчала.

В голове была пустота. Не пугающая, не как забытая книга. Скорее как дыра в бумаге. Что-то отсутствовало. Вчера. Весь вчерашний день. Ни утреннего разговора, ни занятий, ни людей, ни еды. Пусто. Она моргнула. Попыталась вспомнить хотя бы что-то: кто сидел за завтраком? Была ли она в библиотеке? С кем говорила? Как вернулась в спальню? Ничего. Даже чувства от воспоминаний, будто их кто-то вырезал ножом, аккуратно, не оставив следов.

— Эй, ты в порядке? — Джинни склонилась к ней, прищурившись. — Ты выглядишь как после контрольной по Зельям. Ну же, это же Рождество! Смотри, тебе от мамы свитер пришёл! И ещё… — она потрясла пёстрый свёрток.

Гермиона заставила себя автомтически улыбнуться.

— Спасибо, — выдохнула она и осторожно взяла подарок, даже не глядя на бумагу. Руки дрожали едва заметно.

Она опустила глаза. На коленях лежал зелёный свёрток с золотой лентой. Гермиона вдруг осознала, как странно яркими казались цвета. Как будто всё было.. немного слишком. Бумага будто светилась. Она моргнула. Лента чуть дрогнула, как если бы шевельнулась сама по себе. Нет. Это просто усталость.

— Где Гарри? — спросила она не сразу, стараясь, чтобы голос звучал как обычно.

— Наверное, внизу уже, — отозвалась Джинни, разворачивая свой подарок. — Он с утра не показывался, но ты же знаешь его, мог проспать. Или заныкаться с Роном и Симусом где-то с шоколадными лягушками. А что?

— Ничего… — Гермиона чуть пожала плечами. Вроде бы всё нормально. Вроде бы всё как всегда.

Но что-то внутри сжалось, как от холода. Призрачное ощущение того, будто её душа споткнулась, и тело пытается догнать. Она посмотрела на ладони. Чистые. Без следов. Но в голове на миг вспыхнуло: мраморная стена, шепот, тень за спиной, Гарри с глазами без зрачков...

— А Теодор? — спросила она вдруг. Не понимая, откуда взялся этот вопрос.

Джинни посмотрела на неё с удивлением: — Теодор Нотт? А с чего ты вдруг о нём?

Гермиона открыла рот, но не знала, что сказать. Она не помнила, как он выглядел. Только ощущение: черная мантия, взгляд, тишина. И в этом взгляде было что-то очень важное, что-то, что должно было её спасти. Или предупредить. Она с силой зажмурилась.

— Эй, — мягко сказала Джинни, подходя ближе и садясь на край кровати. — Если ты устала, ты можешь не идти на праздничный ужин. Никто не заставит. Может, тебя просто вымотал семестр.

Гермиона кивнула. Но внутри у неё уже не было ощущения сна. Скорее, ощущение наблюдения. Как будто кто-то или что-то, следит за тем, как она играет свою роль. Она посмотрела на распакованный свитер. Ручная вязка. Красивый. Уютный.

Но узор на груди, он дрогнул. И на долю секунды, всего одно дыхание, вместо инициалов "Г.Г.", там проступили другие.

"Т. Н."

Она резко отвела взгляд. Что-то было не так.

И Гермиона Грейнджер это знала. Даже если никто больше этого не замечал.

Комната была тёплой, солнечной, наполненной запахом хвои, корицы и бумажной пыли, но Гермиона сидела на кровати, будто в центре снежной пустыни. Джинни ушла. Дверь хлопнула, шаги унеслись прочь, растворились в оживлённой болтовне за стеной. Смех, крики, кто-то звенел обёртками, весь Гриффиндор уже праздновал.

Но не она. Гермиона сидела, уставившись в одну точку. Сердце неровно стучало, как после бега или дурного сна. На лбу выступил пот, хотя в комнате не было жарко. Что-то свербело под кожей, как нерассказанное воспоминание. Где Гарри? Она не знала, зачем ей это было так важно. Но нужно было найти его. Сейчас Гермионе он был так нужен!

Она быстро переоделась, накинув свой любимый красный свитер поверх белой рубашки. Гермиона остановилась у зеркала. Её отражение смотрело в ответ чуть медленнее, чем следовало. Лицо было уставшим, но в глазах что-то вспыхивало. То ли настороженность, то ли тревога, будто она всё ещё не до конца проснулась. Коридоры Хогвартса встретили её пустыми. Волшебные гирлянды искрились в воздухе, то тут, то там появлялись мимолётные иллюзии: поющие духи Рождества, летающие снежинки, ожившие игрушки. Всё вокруг было праздничным, нарочно беззаботным. Чересчур беззаботным. Словно кто-то пытался прикрыть реальность сверкающей обёрткой.

— Гарри? — окликнула она в первом же зале. Пусто.

Она прошла мимо Библиотеки. Там было закрыто. Заглянула в Астрономическую башню, там дремал какой-то старшекурсник, свернувшись клубочком. Потом Гермиона проходила около коридора возле Большого зала, где уже слышались запахи жареной индейки, праздничный гам, крики:

— Эй, Гермиона! С Рождеством!

— Хочешь кусочек тыквенного пирога?

Она ответила рассеянной улыбкой и прошла мимо. Гарри нигде не было. Рона она мельком увидела у стола. Тот был с Перси и Джорджем, которые спорили о дурацких колпачках. Но Гарри не было рядом. Гермиона свернула к лестнице, ведущей к Запретному коридору. Почему , она сама не знала. Ноги сами шли. Она вдруг вспомнила: здесь был свет. Витражи. Факелы. И голос.

"Посмотри на меня." Голос, который не звучал снаружи. Камень под ногами был прохладным. В углах, чуть гуще тени. Она увидела его у окна. Стояла фигура, знакомая до дрожи в пальцах, и в груди что-то облегчённо дрогнуло. Гарри. Он стоял, спиной к ней, в профиль, чуть опущенные плечи, волосы небрежно растрёпаны, мантию колышет лёгкий сквозняк. Всё было привычно. Гермиона подошла осторожно, но уже с нарастающим волнением. Он не обернулся.

— Гарри? — тихо.

— Ммм, — ответил он. Голос его был почти ленивым. — Я знал, что ты придёшь.

Она сделала ещё шаг ближе. Сердце билось громче, но теперь — от напряжения. Чего-то в его тоне не хватало. Той обычной, порой раздражающей, но настоящей живости. Он звучал так, как будто разговаривает с ней в повторе.

— Ты в порядке? — спросила она. — С утра тебя не было нигде. Я… я искала тебя повсюду. Даже Рон не знает, где ты.

Гарри чуть повернул голову, но всё ещё не полностью. Его профиль в полутени. Острый, тень от очков будто вырезана на лице.

— Я просто хотел немного тишины. — Он говорил медленно. — Слишком много шума сегодня.

— Но сегодня же Рождество… — слабо улыбнулась Гермиона. — Это не похоже на тебя, Гарри. Ты всегда был в центре праздника. Помнишь, как ты с Роном прятал пироги в подушках?

Он наконец повернулся к ней полностью. И на секунду, всего на одну долю, в его глазах мелькнуло что-то тёмное. Не грусть. Не усталость. Пустота. Как будто за глазами не было мыслей, только эхо.

— Не начинай опять, Гермиона. — Его голос был мягким, но в нём сквозило раздражение. — Всё в порядке. Просто я немного… задумался.

Она нахмурилась, но, как будто сама себя успокаивая, кивнула. Слишком много странного происходило в последнее время. Может, она просто вымотана. Может, действительно экзамены. Или зима. Гарри шагнул ближе, снова став тем, кого она помнила. С тенью улыбки, с лёгкой хрипотцой в голосе, с тем выражением лица, в котором она привыкла находить силу.

— Не стоит всё усложнять, — сказал он, почти шепча. — Сегодня хороший день. Просто будь здесь. Со мной. Ты ведь доверяешь мне, да?

Гермиона кивнула.

— Конечно, Гарри, — прошептала она. — Всегда.

Тень от окна легла на его лицо, и на миг Гермионе показалось, что черты искажены. Как будто Гарри был изображением, отражением в кривом зеркале. Но взгляд остался прежним. Или она просто хотела в это верить?

— Гарри, — медленно сказала она. — Если с тобой что-то случилось… если ты что‑то помнишь такое… ты можешь сказать. Мне. Только мне.

Он тихо рассмеялся. Смех был сухим, неестественным, будто его спустили с высоты, не познав прежде живого тела.

— О, Гермиона… — Он сделал шаг вперёд, медленно, будто опасался вспугнуть. Его голос стал мягче, тише, но в нём зазвучало что-то тяжёлое, грузное. — Ты всегда хочешь всё понять. Всё объяснить. Всё разложить по полочкам.

Он замолчал на мгновение и, прищурившись, добавил:

— Как будто это спасёт тебя.

Она замерла. Сердце отбивало глухо, но чётко, как капли в пустом сосуде. Воздух между ними натянулся.

— Что ты имеешь в виду? — голос её прозвучал тише, чем она рассчитывала. Сухо. Почти шёпотом.

— Может, ты просто устала, — продолжил он. — Всё это давление. Ответственность. Ты ведь не даёшь себе права на ошибку. Не позволяешь себе быть слабой. Даже сейчас. Ты ищешь во мне признаки опасности, но, Гермиона…

Он приблизился. Теперь они были почти вплотную. Его взгляд, не испуганный, не тревожный, а внимательный. Почти нежный.

— Может, дело не во мне. — Он говорил с такой спокойной уверенностью, как будто уже знал, что она не возразит. — Может, это ты не знаешь, где ты сейчас. Кто ты. И что ты вообще пытаешься спасти.

Она всматривалась в его лицо. До тошноты знакомое, до дрожи родное. Черты, которые она знала, казалось, лучше собственных. Линия скул, сломанный изгиб носа, упрямый подбородок. В этом лице было столько памяти, столько прожитого. И бессонные ночи, и сражённые страхи, и тихие разговоры на грани срыва. Но сегодня в нём не было той хрупкой тревожности, которая всегда держалась где-то под поверхностью. Не было знакомой тени сомнения в уголках глаз, ни намёка на внутреннюю борьбу, с которой он обычно жил, как с неизбежной тенью. Слишком спокоен. Его взгляд был глубоким, почти завораживающий. Его глаза не метались, не искали подтверждения в её лице. Сейчас он не нуждался в ней, не искал опоры. И в этом было что-то пугающее. Гарри всегда шёл вперёд с сомнениями в груди, с виной, с болью, с вечной привычкой нести на себе больше, чем мог. Но сейчас он стоял перед ней так, будто давно переступил через что-то важное, через страх. Через боль. Может, даже через самого себя. И Гермиона не знала, как с этим быть. Она привыкла к нему живому. Настоящему, вспыльчивому, упрямому, запутанному. Привыкла к тому, что он сражается даже в мирные дни. А этот Гарри не сражался. Он был слишком цельным, слишком сбалансированным. Словно нашёл истину, но по пути забыл, как чувствовать.

И именно это разрывало её изнутри. Не страх, что с ним что-то не так, а невозможность понять, когда и как он стал другим. Спокойствие, от которого её бросало в озноб. Ласковая отстранённость, в которой была страшная, новая природа. Гермиона не знала, что страшнее: то, что он изменился, или то, что он чувствует себя лучше. И всё равно, когда он взял её за руку, она не отпрянула. Потому что даже этот Гарри, пусть непонятный, странный, пугающе уравновешенный, был ей нужен. Потому что это всё, что у неё было. Пока.