Разноцветные фрески (гет)

Когда шторм стих, единственный оставшийся от флота Одиссея корабль оказался у какого-то неизвестного острова. Тяжелый от жары и влажности воздух душил, деревья шелестели зловеще, будто пристально наблюдали за незадачливыми гостями, а жало вины пронзало грудь Эврилоха. Стоило поверить Одиссею и не трогать мешок с ветрами — ведь капитан и не скрывал, что там шторм. Но нет, Эврилох послушал шепотки команды, решил проверить сам — глупо и так обидно.

Оплакать бы погибших товарищей, да слез нет, глаза давно высохли от морской соли и жестокого — безжалостного — ветра. Снять бы тяжесть ошибки с плеч — но Одиссей лишь небрежно отмахнулся от первого помощника, отправляя на разведку. Может, так лучше. Может, позволит отвлечься.

Эврилох во главе отряда шел по чужой земле: пусть остров на первый взгляд был необитаемым, чье-то внимание жалило затылок, цепкими лапками ползало по позвоночнику, паутиной липло к лицу — не стряхнуть, не уйти. Пчелы с тихим, мерным жужжанием перелетали с цветка на цветок — и Эврилоху даже они казались недобрыми разведчиками. Корни деревьев лезли под ноги, ветви хватали одежду, солнце испепеляло полуденным жаром — все на острове словно стремилось сжить незваных гостей со свету. Через час взмокший, напряженный отряд вышел на территорию с явными следами жизни: забор ограждал огород от леса, палки отмечали границы определенных овощей, на грядках зрели — Эврилох мог бы поклясться в этом — капуста, лук, чеснок и все, чему положено зреть на грядках. Чуть в стороне расположились оливковая роща и фруктовый сад, где росли яблони, груши, инжир и прочие деревья.

— Еда! — зачарованно протянули товарищи Эврилоха и бросились к свежим фруктам, стремясь утолить голод и жажду.

Эврилох и сам с удовольствием бы кинулся на внезапный дар богов, но случай с пещерой циклопа научил его кое-чему: у таких роскошных угощений всегда есть хозяин, который не любит нежданных гостей.

— Ах, прошу, оставьте яблоки в покое, они еще недозрели, — высокий мелодичный голос разлился по саду, заставив мужчин замереть. — Проходите внутрь, позвольте мне попотчивать вас как следует, вы ведь наверняка так устали с дороги, — деревья расступились, и перед изумленными глазами Эврилоха и его товарищей вырос великолепный белокаменный дворец.

Голос, вне всяких сомнений, принадлежал женщине, и воображение уже рисовало ее портрет: нежная, заботливая, прекрасная, способная осыпать ласками тех, кто так долго в этом нуждался. Эврилох не успел раскрыть рта, как вся его команда радостно бросилась в прохладу каменных стен, побросав на землю недоеденные яблоки. "Не к добру это", — мрачно подумал он, осторожно ступая вслед за товарищами.

Самые смелые фантазии не могли описать красоты и изящество хозяйки острова, Цирцеи. В ней явно текла божественная кровь: на это недвусмысленно указывали золотисто-оранжевые глаза. Цирцея двигалась легко, плавно, словно танцующе, улыбалась нежно, ставила на стол самые разнообразные блюда: и свинину, и говядину, и курицу, и рыбу, и сыр, и прозрачный, чистый мед, наполняла кубки вином, и напоминала Эврилоху искусного паука, оплетающего муху мягкими стальными нитями паутины и готовящемуся вонзить жало в невинную жертву. Эврилох не принимал участия в пире: стоял поодаль, скрытый тенями колонн, и молился, чтобы радушная хозяйка его не заметила — бесполезно, судя по брошенным мимоходом взглядом.

— Госпожа Цирцея, а порадуй нас какой-нибудь историей, — пьяный, как свинья, Геласий икнул и похабно, намекающе улыбнулся. — Да не стесняйся ты, посиди рядом.

Цирцея замерла на секунду с кувшином в руках. А затем на ее губах расцвела ядовитая усмешка.

— Историю? О, это я могу, дорогой, — она приблизилась к Геласию, который отчего-то побледнел. Другие члены команды тоже побелели и покрылись испариной. — Подумайте о прошлом и ваших грехах. Это были последние грехи, которые вы совершили. Знаешь, мне ведь подвластна вся сила здесь.

Эврилох с ужасом услышал пронзительный крик Геласия и, спустя секунду, остальных товарищей.

— Это цена за то, чтобы жить, — Цирцея оставалась совершенно спокойной, пока мужчины один за другим скатывались с лож на пол. — Этот мир не склонен к тому, чтобы прощать.

Ее глаза сверкнули золотом, и Эврилох вспомнил Посейдона с его "Безжалостность — это милосердие". Цирцея, как и бог морей, гордо стояла посреди созданного хаоса. Ее жало впрыснуло яд в несчастных товарищей Эврилоха, и они, мучаясь и крича, обращались в розовых свиней!

— Как вам такая история? — жутко улыбнулась Цирцея и взглянула прямо в глаза Эврилоху.

Он знал, что нужно что-то сделать. Помочь друзьям, с которыми он бок о бок прошел Троянскую войну. Разорвать липкую паутину магии — но как? Она богиня. Он смертный. Она превратит его, как остальных — едва ли Эврилох сможет хоть что-то ей противопоставить.

Он сделал шаг. Еще один. И побежал прочь от великолепного дворца. Из всех монстров на пути именно прекрасная женщина со спрятанным жалом оказалась самой ужасающей.