Ты не победишь! (гет)

Как нелепо получилось: секунды не хватило до спасения. Ну вот что со мной не так? Сейчас уже мило беседовала бы с Себом, покаялась бы Дьяволу в своей нетрудоспособности, возможно, поболтала бы с Ля мур о трудности правки. Но нет! Изувер всея Нотинстона нагнал меня у самой двери и так хлобыстнул по ней кулаком, что вздрогнули мы обе — и ни в чем не повинная дверь, и скуксившаяся от неизбежности я.

— Куда?! — рыкнул Кошмар моей жизни.

Он поставил лапы по обе стороны от моей головы, и теперь не представлялось возможным беспрепятственно повернуться к Величеству лицом. Я же не хотела вновь любоваться хитросплетеньем злобы, исказившей правильные черты Пита. А посему, практически уткнувшись носом в дерево, попыталась свершить обманный маневр: резко нагнулась и рванулась было подлезть под лапами господина Кретина, но тот, пропустив момент финального сальто, перехватил меня уже на пути к побегу. Причем его манера препятствовать бегству была просто феноменальной! Не дожидаясь, пока я доберусь лестницы, Его Величество сделал подсечку. Коварнейшим образом. Зато очень точно. Как будто в своем королевстве днями напролет только этим и занимался! Потеряв равновесие, я всплеснула руками на манер птицы. Увы, крылья за плечами не развернулись. Благо, я смягчила падение, рухнув на колени. Злая и до жути оскорбленная происходящим.

— Чтоб ты подавился своим высокомерием, Девидсон! — процедила я сквозь зубы, когда услышала раздавшийся над моей головой задорный смешок.

— А что, быстро ты… пала передо мной на колени, Сладенькая, — без стеснения сыронизировал Пит.

У него-то не болели колени и не были изодраны в кровь руки. Подумаешь, одежка помялась! Мне досталось сегодня куда больше! О чем я не преминула намекнуть господину Кретину.

— Тебе не стыдно, Дорогуша? Другой бы на твоем месте руку девушке подал, а ты…

— Наслаждаюсь прекрасным зрелищем, — не стал отрицать очевидное идиот.

У меня заскрипели зубы от злости! Вот же изувер! Его, наверное, аист в темечко клюнул, прежде чем подбросить безутешным несчастным родителям. Я просто не могла найти другой весомой причины, почему из Девидсона вырос такой бессовестный поросенок.

Тряхнув головой, я попыталась худо-бедно протереть от пыли коленки.

— Похоже, зарвавшимся богатеньким мальчикам неведомо такое понятие, как хорошие манеры. Что, за деньги не купишь честь и совесть, да, Сладенький? — как бы вскользь бросила я. — Тебя хоть отец с матерью выдерживают? — и уже порвалась было подняться на ноги, но не успела.

Потому что с этого момента началось перевоплощение Питера из шута нотинстонского в настоящего демона. Проникновенные лазурные глаза запылали, по всему натренированному, мощному телу пробежалась нервная дрожь. Парень дернул шеей, чтоб хоть как-то отогнать кровавый туман ярости. Но пересилить раздражение окончательно не сумел. В следующий миг Кретин уже наклонился ко мне и со звериной силой поставил лапы мне на плечи. Как будто хотел впечатать меня в пол.

Полыхающий бешенством, пропускающий вдох за вдохом, Пит с трудом выдавил короткое:

— Извинись.

Он некоторое время молчаливо всматривался в мои горящие протестом глаза. Не знаю, что было у Девидсона на уме, но выглядел он как Мефистофель, впервые спустившийся на Землю. В зрачках, огромных, как озера, отражалась я — со вздернутым подбородком, сжавшая губы в упрямом отказе просить прощения.

С чего бы? Можно подумать, я сказала неправду. Не далее, чем полчаса назад, этот самый взрывающийся от возмущения ирод разбрасывался золотой кредиткой и пытался купить мое свободное время. Так с какой стати я должна извиняться?

— Нет, — прищурившись, безапелляционно заявила я, хотя разум настойчиво требовал уступить во имя короткой передышки.

Полная негодования и вызова, я уставилась на прищурившегося однокурсника. Которому явно понравился мой задор. В ответ на мой щепетильный отказ Пит маниакально ухмыльнулся, кивнул, будто принимая приглашение к бою, а потом вдруг так резко нажал своими ладонями мне на плечи, что я вынуждена была согнуться в три погибели.

— Ускорим процесс, — пояснил происходящее сукин сын. — Не хочешь по-хорошему — будет по-плохому.

Носок его изрядно подтрепавшихся ботинок замаячил в опасной близости от моего носа. Я до конца не верила, что Девидсон решится, но он не оставил мне ни толики надежды на радужный исход. Подрассчитав силу, придурок наклонил меня так, чтобы между мной и ступнями Его Величества оставался малюсенький дюймик.

— Итак? — напыщенно вопросил Девидсон.

Видимо, он не был удовлетворен моей молчаливостью. Ах, если бы скотина знал, что происходит сейчас в моей душе, он лопнул бы от счастья, не иначе. Боль, гнев, сожаление. Я проклинала тот день, когда, плюнув на осторожность, вообще связалась с этим потерявшим тормоза ублюдком. Чувства неподдельного негатива, почти безумия взрывали меня изнутри. Я как чайничек, который передержали на огне, вспенилась и готова была выплеснуть, наконец, свою досаду. Есть же и у добродетели границы дозволенного? Но господину Кретину, конечно, были глубоко по барабану мои печали и горести. Как же: жертва поползновений ещё не пала ниц и не рассыпалась в извинениях. Непорядок! Надо призвать коня Люцифера, ударить в бубен, устроить грандиозное шоу с метанием кинжалов — да что угодно, лишь бы добить меня окончательно! Деведсону ведь было невдомек, что я на ногах-то держусь только благодаря его бравой хватке. Физически полутруп, я призвала на помощь силу далеких предков, чтоб выдержать испытание Кретином. Но они или были слишком заняты, или попросту открестились от Изувера, так как с вопиющей наглостью Пита мне пришлось справляться самой. С ломотой в спине и болью в сердце.

Мажору ведь мало было просто сблизить несчастную Лиззи Купер чакрами с полом. О нет! В грандиозные планы Короля входило довести меня до слез. Что ж! Вперёд! Учебник ему в руки! Пусть попробует добиться желаемого. В полусогнутом состоянии, кусая губы, чувствуя, как жизнь по крупицам уходит из бренного тела, я все ж таки не утратила контроля над эмоциями. Никаких слёз! Черта с два Кретин насладится моими горемычными рыданиями! А если он, кудрявый череп, попытается заставить меня подарить поцелуй его царскому ботинку, я просто сломаю ему ногу. Правда-правда!

— Теперь я вижу, — невесело усмехнулась я, терроризируя взглядом ткань его модной обуви, — ты и вправду сволочь. Но для меня это не новость, Девидсон. Так что можешь только мечтать об извинениях. Я НИКОГДА не скажу тебе волшебного слова на букву "п".

Мои разглагольствования вызвали сардоническую реплику: "Посмотрим!" А в следующий миг Величество накрутил на свою лапу мои многострадальные волосы. Я вскрикнула. Кто бы на моем месте возрадовался перспективе лишиться скальпа? Разве что святая. Но не подставлять же Девидсону щеку, чтоб он по ней ударил? Обойдется. Вместо отпущения грехов Мажору, я, сглотнув проклятье в его сторону, с воодушевлением людоеда цапнула Пита за лапу, которую он непредусмотрительно не убрал от моего плеча. И когда идиот возопил:

— Тыыыы! — я с превеликим удовольствием организовала ему крепкие "обнимашки".

Взяла и сдавила пальцами его широкую царскую щиколотку. Благо, распрекрасные штаны Величества были по последней моде задраны чуть выше допустимых норм. Именно так, чтоб мои руки коснулись оголенной загорелой кожи Мажора. А времени я даром не тратила, уж поверьте: самозабвенно ставила синяк за синяком на отпрыске великосветских пэров. У Короля чуть инфаркт от шока не случился. После своего грандиозного выкрика он немо глотал воздух с минуту. Но волосы мои по-прежнему не отпустил. Так что выбора у меня не было: изнывая от боли, я терзала Питера, сколь могла, яростно. Думается мне, потуги увенчались успехом, ибо, взбелененный, Девидсон рявкнул:

— Прекрати!

Ага! Конечно! Прямо сейчас досчитаю баранов, включая Пита, до ста тысяч ста пятидесяти и прекращу. Размечтался! Сцепив зубы, чтоб изувер захлебнулся рыком, я поднажала подушечками пальцев на его коленные чашечки. Думал, я буду терпеливо сносить его измывательства? Не на ту напал! Элизабет Купер не склонится пред идиотом, который не в состоянии написать коротенькую научную работу. Воспоминание о сем печальном факте лишь подогрело мое желание изничтожить Кретина. Пусть страдает, Звезда Нотинстонская. Не всё же мне, завернутой в позу закрывшегося колокольчика, глотать мученические стоны.

Девидсон, собственно, и не собирался терпеть: он вылил на меня тонну словесного негатива. Подергал за хвост, в порыве встряхнуть расстегнул верхние пуговки на блузке. Однако, надо отдать ему должное, лапами лишний раз не размахивал: понимал, что благодаря одному его неверному движению я стану счастливой обладательницей сотрясения мозга. А так как у самого Питера серого вещества было минимум, моё он берег как зеницу ока. Ни разу не ударил меня головой об пол, хотя, признаться, иногда, в моменты его особого беснования, мне думалось, что неминуемое таки произойдет.

Оно и произошло. Чуть позже. А пока мы самозабвенно играли в "кто кого", подвергая друг друга невыносимым мукам. На моей стороне была ловкость и изворотливость, на стороне Девидсона — грубая мужская сила. Какая ирония! На одной изворотливости победы не построишь.

Как будто я не понимала, что он мог с легкостью организовать мне очередной синяк или даже увечье похлеще. Но, изрыгая возмущенные проклятья, Девидсон медлил с финальным аккордом. На его лапе уже давно красовался милый прокус, и все же Мажор более чем аккуратно терроризировал мое тело: угол наклона никогда не переходил границ дозволенного, носом я ни разу не чиркнула по холодным плитам. Унизительная поза, злобные комментарии моих рвений высвободиться и чудный захват, теперь уже не волос, а шеи — вот список особых деяний Пита. Который, сипя предупреждения, с восторгом ребенка любовался моим коленопреклонением. Наверное, с радостью запечатлел бы великолепную картину "Лиззи Купер пала ниц пред Его Величеством Кретином Нотинстонским", да фотоаппарата под рукой не было. Печаль-беда!

Но Мажор не расстроился — в порыве вдохновенья дернул меня за волосы вверх, чтоб я встретилась с ним глазами, чтоб доказала: отступать не собираюсь. Можно подумать, укуса ему было мало. В награду за резкий вывих моей многострадальной шеи я с упоением вампира сжала зубы крепче. Перекошенный страданием лик изувера был усладой моих слезящихся очей.

— Ах ты… — дальше он произнес нечто скомканное и нечленораздельное, но смысл я более-менее поняла.

Со зверским выражением лица, с жаждой убийства на последней стадии Девидсон сделал рефлекторный шаг назад. Его лапы с силой оттолкнули меня, легкую, как пушинка. А дальше все произошло очень быстро. Только и успев клацнуть зубами, я отлетела тряпичной куклой вправо. Некстати вставший на моем пути поручень стал причиной гнусного ДТП. Итог кретиновой порывистости был прозаичен: со всего маху я вписалась в деревянный поручень. Ударилась несильно, но достаточно для того, чтоб испугаться.

В немом недоумении я, все ещё на четвереньках, поднесла руку ко лбу и с каким-то странным отстранением обнаружила там маленькую кровоточащую ранку. Больно почти не было. Однако Кретин таращился на мой лоб с таким неподдельным ужасом, будто я раздробила все кости лица без исключения. Как нашкодивший ребенок он спрятал руки за спину и выпрямился настолько, что без слёз смотреть было противно. Обычно весь из себя бравый, напыщенный, герой вдруг потускнел. Даже его взгляд, понурый, до жути виноватый, не приличествовал истинному Королю Нотинстона.

— С тобой все в порядке? — сделал он ко мне малюсенький шажок, но я, кое-как поднявшаяся на ноги и чудом провиденья оставшаяся в положении "стоя", не желала новых приключений.

— Хватит! — рявкнула я. И Девидсон замер на месте, словно преступник, которого загнали в ловушку. — Хватит, — уже спокойнее произнесла я. — Просто оставь меня в покое. Хотя бы на сегодня, идёт? — и вцепилась в перила, как в оплот добродетели.

Питер насупился. В его мощной фигуре, готовой податься всем корпусом вперед, прослеживалось нетерпение, но потакать рефлексам придурок не стал: сжал руки в кулаки, прищурился, ожидая продолжения ядовитой речи. Я вознаградила его за терпение.

— Ты полил меня водичкой, изляпал землёй, вынудил спрыгнуть с трехметровой махины, — перечислила я заслуги Кретина. — Из-за тебя я опоздала на работу! Не поела. Испортила одежду. Что ещё, черт возьми, тебе от меня нужно, Девидсон? — с каждым словом голос набирал и набирал обороты, последнее криком души вырвалось из саднящего горла.

Я выдохлась. Из легких будто откачали воздух. Короткие, беспредельно громкие удары сердца отдавались заторможенным эхом. И все же я продолжила:

— Теперь… доволен? — я указала пальцем на крохотную ранку, ставшую первым боевым крещением. — Или хочешь, чтоб мой череп разлетелся вдребезги? Этого будет достаточно, чтоб потешить твое долбаное самолюбие?!

Мне нравилась цветомузыка эмоций на побледневшем лице Девидсона: от сожаления до яростного непринятия. Мажор неотрывно смотрел и смотрел на меня. С таким выражением, будто мысленно убил меня уже раз пятнадцать. В ужасе я отпрянула в сторону, когда, совершенно обезумев, Питер пересек крохотный клочок коридора и подошел ко мне впритык. Его радужки почти не было видно, на белках проступили красные крапинки, а жилка на шее забилась как ненормальная.

— Что ещё? — севшим голосом по буквам выдавила я.

По лицу Девидсона прошла тень. Я слышала каждый торопливый удар его эгоистичного, черствого сердца. У меня ноги подкашивались, во рту пересохло от пережитых переживаний. Но я пересилила порыв трусливо вжаться в перила. Напротив, с рвением отчаянной амазонки выпятила грудь вперед, навстречу озверевшему мучителю.

— Ударишь? — на полувдохе кичливо спросила я и улыбнулась одними уголками губ. Цинично, вызывающе.

Этого хватило, чтоб у Девидсона свело желваки. Невменяемо втянув в себя воздух, он протянул ко мне руки, но, заметив, как резко я отшатнулась, выругался сквозь сжатые зубы.

Огромный кулак взметнулся вверх. Я ничего не могла поделать с позорной реакцией своего тела на этот угрожающий жест: сжавшись в тугой комок нервов, сильно-сильно зажмурилась. Я ожидала жуткой боли, сломанного носа, да чего угодно! Вот только оглушительного звука удара костяшками пальцев по бетону я предвидеть не могла.

Когда, рассеянно взмахнув ресницами, я оглянулась вокруг, господин Кретин уже оставил на стене свой нерушимый кровавый отпечаток. Фигура Мажора, объятая аурой негатива, маячила в паре шагов от меня. Поэтому я могла прочувствовать и боль, и злость, и опустошенность сами-знаете-кого. Из его лапы, между прочим ранее пострадавшей от моих зубов, на желто-коричневый пол коридора уже стекла пара алых капель, однако Девидсону, похоже, было плевать на ссадины. Запустив руки в растрепанную шевелюру, он мрачно подытожил размах своего беснования.

— Черт возьми… — устало пробормотал изувер, ни к кому, собственно, не обращаясь.

Он глубоко вдохнул, будто собрался нырнуть на неизученную глубину, и медленно повернулся ко мне, сглотнувшей и ошалело заморгавшей.

Наши взгляды скрестились. Мой — изумленный, его — изборожденный страданием.

Выпитые досуха, мы стояли напротив друг друга, осмысливая произошедшее сегодня. Никто не страждал признавать: банальная игра в "кто кого" перестала быть детской шалостью. Однако чувства, вышедшие из-под контроля, служили весомым доказательством того, сколь далеко мы зашли в эгоистичном желании обскакать противника. Мой лоб, его рука — мы оба пострадали от собственного честолюбия.

— Надеюсь, тебе ужасно больно, — все-таки не удержалась от колкой реплики я.

Это было выше моих сил. Рядом с Девидсоном я становилась ненормальной, почти одержимой, честное слово! Одно его присутствие внушало мне жуткую потребность ужалить словом, надломить, обидеть. Я до зубного скрежета, до дрожи в коленках хотела растоптать все потуги непревзойденного Короля Нотинстона выиграть. Господи, что же ты со мной сделал, Питер Девидсон?!

Ответная улыбка Мажора была воистину демонической. Он принял эстафету и с маниакальным блеском в потемневших омутах приблизился ко мне. Я больше не дрожала от страха. С приличествующей дикарке строптивостью вздернула подбородок. Этим досадным пустячком и воспользовался Девидсон. Свершив коронную пикировку, Кретин самозабвенно слизал кровь с маленькой ранки у меня на лбу. Ему были нипочем шлепки по предплечью и злобные рыки жертвы. Насладившись отвратительным действом, Его Величество отступил на дюйм, чтоб полюбоваться на плоды трудов своих.

— Чудесно, — подытожил идиот.

Его горячий смешок окончательно вывел меня из равновесия.

— Катись в Ад! — от души пожелала я рассмеявшемуся изуверу.

Девидсон с легкостью уклонился от пощечины и, перехватив мою руку, развернул ладонь внутренней стороной к себе.

— Только вместе с тобой, Сладенькая, — поставил он влажный поцелуй на линии жизни.

Да чтоб ему кактусом подавился, соблазнителю фигову!

С рвением питона я вырвала руку из лап маньяка.

— Девидсон, у тебя все мысли крутятся только в одном направлении? — брезгливо оттирая след от его поцелуя, из любопытства уточнила я.

Пит закатал рукава своей многострадальной рубашки, познавшей сегодня все тяготы бытия, и преспокойно парировал:

— Только недавно ты говорила, что мыслей у меня нет вообще… Прогрессирую!

Я готова была подарить ему путевку в преисподнюю прямо отсюда, из захудалого подъезда на Грин Стрит, но Кретин, завидев моё похвальное рвение угробить его, излишне театрально откланялся:

— Я и мои невесёлые мысли покидаем тебя, о королева разбитого чела!

На прощанье он провел пальцем по моему исполосованному засосами горлу, после чего вальяжно проследовал к лестнице.

Чуть позже, изнывающая от безысходного бешенства, я осталась, наконец, одна. Без Девидсона и его подначек. В мире и покое…

Лишившись адреналиновой подпитки, я вдруг ощутила слабость. Ноги подогнулись, пульс улетел в запредельные дали. Аккуратно, по стеночке я сползла на пол, села и обняла руками колени. Хотелось привести чувства в порядок и отдохнуть.

Хотенье, правда, так и осталось призрачным.

*

Минутка. Вторая. А потом миру и покою пришел полный абзац. Инициатором коего был Себ, трезвонящий из редакции. И первыми его словами, обрушенными на несчастную меня, были вовсе не желанные подбадривания.

— Камикадзе Купер, надеюсь, ты заказываешь себе гроб. Ибо это единственная логична причина, по которой ты, засранка редкостная, все ещё не на рабочем месте.

Я даже отфыркаться не успела, а грозный голос моего друга обличительно продолжил:

— Знаешь, знаешь, что по твоей милости страдает весь планктон?

Планктоном мы называли младших корректоров и помощников редакторов. Они были, можно так выразиться, людьми подневольными, посему страдали денно и нощно. И следовательно, обвинения Себушки были, по меньшей мере, беспочвенны. Я открыла рот и хотела уже поделиться этим открытием с разбушевавшимся Кэпом, но тот с придыханием гавкнул:

— У Дьявола внеплановое ПМС: ходит, третирует всех. Тебя, кстати, ищет, — ввернул ехидно мой любимый мистер Очевидность.

И сердце мое разбилось на тысячу стонущих осколков. Вот что я без зачатка статьи про Ричардсона делать буду? Я вообще сегодняшний день переживу, или меня вынесут вперед тапочками? Оттоптанными Девидсоном, что самое обидное!

— Мне, угадай, что звезданул? — в привычной ему расхлябанной манере гаркнул Себ. И, не дожидаясь моего вопроса, сам же выдал: — "Ваше творение сравнимо с фиговым листом статуи Давида во Флоренции". Прикинь?!!

Я не сумела сдержать смешка и вступила-таки в диалог с униженным и оскорбленным.

— Но у Давида нет фигового листа, Себ, — попыталась утешить друга я.

— Вот именно, Купер! — брызжа слюной, потряс трубкой Себ. — Моя статья, ёперный топор, теперь служит туалетной бумагой в местах не столь отдаленных "Ванс эпон э тайм"! Хорошо ещё, Аманда исходник сохранить успела.

Он отдышался, и, как обычно бывает с Себом, высказавшись, остыл.

— Давай, Купер, ноги в руки и вперед! Мы пока возьмем огонь на себя. А ты готовься упасть в ноги Дьяволу и бить челобитную.

Ну вот, Себ снова попал в точку. Повесив трубку я впервые за много часов ада искренне улыбнулась. Пасть в ноги, говорит? Это с моими-то заторможенными движениями и отбитыми коленями? Челобитную? Чтоб ещё один знак отличья поставить? Что ж, судя по всему, приключенья для меня на этот день не закончились. С трудом отрывая мягкое место от пола и кое-как ковыляя к переходу, соединяющему здание с редакцией, я мысленно перебирала все возможные способы попросить прощение у босса за свое свинское опоздание.

Но судьба вновь посопутствовала моей удаче: прямо на пороге, занятая повторением "мистер Хеллфаер, у меня есть оправдание…" я со всего маху налетела на своего мрачного начальника, который держал в страхе весь честной народ редакции.

— Я… у меня есть оправдание, — мужественно подняла руку вверх я, по чьей вине мистер Дьявол сшиб лбом мирно висевшую подле его головы полочку.

Хмыкнувшие в кулачки коллеги, узрев милую картину внезапной кары господина Изверга, тут же опустили головы к ноутбукам, чтоб не навлечь на себя гнев Хеллфаера. Мне же, счастливице, выбирать не приходилось. Коротко вздохнув, я уж было приготовилась к словесной порке, однако Дьявол, развернувшись и сверкнув шишкой на лбу, отчего-то переменился в лице. Он пару раз моргнул, для надежности протер очки, но, видимо, отчаявшись увидеть что-то другое, кроме поникшей меня, безнадежно покачал головой.

— В мой кабинет, — приказал он. И громогласно добавил: — НЕМЕДЛЕННО!

Понятное дело, никто и глаз не посмел поднять, когда Дьявол повел меня в свое логово. Строчили наброски текста, как танкисты из пулемета. А я в это время шла на каторгу… Ягненок на заклание. Жертва вопиющей несправедливости. Последний писк вампирской моды. Понурая и грезящая о Хеллфаеровом склерозе. Нет, ну ведь может же педантичный, следящий за всеми и вся перфекционист забыть, в конце концов, о задании, выданном мне вчера? Вот зайдет в кабинет, предложит чаю горячего с пироженкой выпить, спросит, чем и как помочь в трудах моих каторжных? В параллельной вселенной так бы и было, а в нашей… сразу же по пришествии в преисподнюю, Дьявол шваркнул в меня обличительное:

— Итааак, я готов выслушать ваш доклад касательно самого раскупаемого автора детективов.

И улыбку мне подарил, от которой в глазах зарябило. От слез, конечно же, а не от необузданной радости.

— Но… но… — запинаясь, ковыряла я носком туфли его аидовский паркет.

Как на зло в голову не шло ни одно оправдание из арсенала ярой прогульщицы и бездельницы Лиззи Купер. Не любительница врать, я очаровательно покраснела и, затравленно озираясь вокруг, ждала спасенья, как последние романтики — чуда. А в это же время уставший от будничной суеты Цербер редакции с нескрываемым любопытством обглядывал меня от макушки до пят.

— Что с вами случилось, мисс Купер? — не удержался от вопроса он, лелея взглядом пиджак, который я повязала рукавами вокруг шеи на манер Черного Плаща. Благо "галстук" из рукавов скрыл недостачу пуговок на блузке.

Сам Хеллфаер был привычно безупречен: лоснящаяся лаком шевелюра, костюм с иголочки — ни дать ни взять, идеальный волк с Уолл-стрит. Только с шишкой на лбу, которая, кстати, только придавала его образу несгибаемого дельца какого-то особого первобытного шарма. Не то что я — с разводами на брюках, с детским пластырем в цветочек на ранке, с глазами беременной русалки. Кошмар!

И все из-за Девидсона!! Так я и собиралась начать долгий рассказ о своих злоключениях, но, стоило мне только открыть рот, босс нетерпеливо махнул рукой и отмел прочь все мои распинания.

— А впрочем, оставьте душещипательные истории при себе. Хватит уже и того, что мои глаза объявляют войну моему разуму при виде вашей бестактности.

Прекрасно. Весьма изящно меня назвали уродиной. И раскритиковали фривольный стиль одежды. Ниже падать было некуда. Ан нет, траурности Дьявол добавил незатейливым:

— Как я понимаю, рукоплескать вашей статье-невидимке мне сегодня не придется?

У меня даже слов не нашлось, чтоб ответить. Понуро кивнув, я приготовилась к моральной порке, но мистер Хеллфайер, к великому моему изумлению, лишь угрюмо вздохнул. Миновав пору нудных нравоучений, он по-змеиному сощурился, осуждающе поцокал языком, а потом походкой подстреленного джентльмена добрел до своего рабочего стола.

— Возьмите, — протянул мне Хеллфаер стопку каких-то древних журналов. — Вам стоит прочесть те страницы, что я пометил стикерами.

Сама сердобольность. С колючим взглядом аллигатора, готового оттяпать руку, протянутую, чтобы принять щедрый дар.

— Спа… — проблеяла я. Хеллфаер же в своей пакостной манере с каменным лицом убил тень зародившегося счастья:

— Законспектируйте самое главное. Откройте для себя образность мысли, мисс Купер. Сделайте анализ каждой статьи. И, будьте добры, принесите мне отчет… послезавтра, — наслаждаясь ужасом, вздыбившим мне волосы, хлопнул в ладоши мой истязатель.

Ричардсона ему было мало. Решил проверить меня на прочность тонной макулатуры. Да, наш босс определенно не зря получил свое прозвище! Дьявол во плоти! Я даже как моргать забыла — таращилась на него умоляюще, немо требуя пощадить. Куда там, Хеллфаер методично лапки свои благородные о кристально белый платочек с рюшами вытер, глянул исподлобья на меня, застывшую в позе древнегреческой статуи, и язвительно подвел итог. Как он любит: тихо, одними губами:

— Я надеялся на вашу сознательность, мисс, но корабль моего доверия потерпел крушение…

Моя мама так же хладнокровно говорила: "Сегодня ты провинилась, Лиззи, иди в угол и подумай о своем поведении", а потом меня лишали сладкого на неделю! Сейчас, между прочим, после горьких слов начальника я вновь почувствовала себя пятилетней, беспомощной и очень виноватой. Готовой с пеной у рта прощение вымаливать. Только мистеру Хеллфаеру на мои терзанья было плевать: он, немного ослабив галстук, трагикомично сел на стул и театрально отвернулся к окну. Мне же сделал знак, чтоб убиралась с глаз его долой. Видимо, корабль доверия своего восстанавливать будет. В гордом одиночестве.

Повторять не стоило. Я, разбитая на голову его цинизмом, придавленная грузом работы, поплелась к двери.

— Простите, мистер Хеллфаер. Я буду стараться, мистер Хеллфаер.

А что ещё я могла сказать? Он по-своему был прав в желании пристыдить обнаглевшего сотрудника. И от осознания своей безответственности щеки запылали ещё ярче. Когда, доведенная самобичеванием до эмоционального коллапса, я кое-как выползла из обиталища Праведного Судьи, Себ раскрыл мне свои дружеские объятья.

— Бедненькая ты моя… — хрустнул он моими многострадальными косточками.

А потом узрил боевую рану на лбу, потому что пластырь отвалился в самый неподходящий момент, и запричитал, как репка в период сбора урожая:

— Это Дьявол тебя так отделал? — мне, естественно, вставить реплику Кэп не дал. — Жестокосердный полиглот! Как он посмел обитель беззащитную девчушку только из-за того, что та сорвала все сроки седьмого выпуска!

Если до сего момента я была просто ранена, то теперь мое сердце разбилось. Откуда бы мне, пару последних дней посвятившей войне с Девидсоном, было знать, что вместо положенного четверга через неделю дату выхода журнала сдвинули на следующую пятницу. У меня чуть пар из ушей не пошел после озвучивания чудной новости. Понятно стало, отчего Дьявол лютовал и дышал на всех огнем скрупулезности. А я ещё толком материал не собрала. Вот растрепа!

— Друг мой милый, — обнимая расчувствовавшегося Себа за талию, проворковала я. — А не пойти ли нам с тобой в Джус?

Джусом была одна уютная кафешка с вай-фаем, где можно без лишней суеты поколдовать над вордовскими файлами статьи. К тому же, там подавали чудесный кофе. Но, думаю, нравилось это кафе Себу в большей степени потому, что там работали до одури красивые официантки. Одна к одной! Губки бантиком, волосы как из рекламы шампуня, ноги от ушей. И расхаживали они в крохотных юбочках, приписанных дресс-коду. Мы часто зависали в Джус летом. Иногда с Амандой, иногда вдвоем. На пару у нас как-то более ладно получалось мыслить. Благодаря искрометному юмору Себа я не одну правку вытянула на скупое "хорошо" от Хеллфаера. Однажды после трех чашек капучино и двух порций чизкейка мы вместе перевели с испанского речь видного деятеля искусства. И это при том, что Себ всю свою жизнь занимался изучением французского, а я с горем пополам зубрила немецкий. Но Дьявол сказал "надо" — и мы изгалялись. В общем, Джус для нас стал чем-то сродни отдохновению. Уверена, Себ на все сто страждал составить мне компанию, но из вредности решил подначить:

— Это свидание? — интимно подергал бровями шутник.

Я свершила поворот, встала позади обожаемого Кэпа и сделала привычный захват, в результате которого дражайший друг уткнулся подбородком в сгиб моего локтя.

— Это похищение, — грозно просветила я смеющегося Кэпа.

Проходящая мимо Ля мур поправила очки, потрепала Себа по светлым волосам и по-матерински приструнила нас обоих:

— Бегите играть в другое место, козлятки. Здесь вам не песочница…

-…а храм журналистики, — в один голос протянули мы.

Эту фразу успели выучить наизусть все сотрудники "Ванс эпон э тайм". Аманда любила бросать её, когда замечала, что кто-то из подчиненных отлынивает от своих обязанностей.

Намек мы поняли. Переглянулись со старшей коллегой, разлепились и поскакали седлать стулья на рабочих местах. Каждый из нас уже, увы, успел убедиться: в гневе зам начальника ещё страшнее, чем сам начальник.

Двух часов усердного ворошения архивов и терроризирования интернета не дали абсолютно ничего: Андрэ Ричардсон был прямо-таки неуловим. Ни фотографии его, ни короткого очерка биографии. После тщетных поисков хоть каких-то следов этого человека-призрака я была выжата как лимон.

Потирая виски, я размышляла, не обернется ли для меня невыполнимое задание мистера Хеллфаера ужасным провалом, после которого я буду вынуждена поджав хвост уволиться из редакции. Такого расклада моя гордость точно не пережила бы, потому, удвоив усилия, я кинулась ворошить интернет-отзывы на самые раскупаемые во всей Англии детективы. Надо отдать должное автору, в недостатке почитателей и недостаче комментариев на книги уличить уважаемого Трилистника было невозможно. Его творчество взорвало сеть. И, урывком почитав некоторые высказывания о первом романе из цикла, я, кажется, поняла, почему.

*

В Джус мы все равно пошли. Себ, чтобы выкинуть из головы перепалки с редактором, напрочь зарубившим его первую правку, я — чтобы расслабиться и побыть наконец с тем человеком, которого не хочется придушить, растерзать, отправить на корм гамадрилам после пары минут нахождения рядом.

Правда, прежде чем заявиться со мной в кафе, Кэп прочитал мне лекцию о вреде подпорченного внешнего облика благопристойной дамы, зачесал потускневшие, местами слипшиеся волосы в хвост, купил приличный, телесного цвета пластырь, закусив губу, налепил его мне на лоб, после чего с видом настоящего героя вручил запасной костюм стюардессы, по его словам, совершенно случайно пылившийся на заднем сиденье его пежо. В случайности я, конечно, не верила, но, памятуя о том, что последней пассией Себа была стюардесса, мысленно пожелала ей доброго здравия и крепких нервов. Её блузка была мне немножко маловата в груди, так что пришлось дышать ровнее, зато юбка села как влитая.

Говорящие отметины на моей шее очень не понравились другу. Он долгим взглядом терзал мое горло, будто пытался таким образом оттереть следы засосов, но, спасибо ему большое, не сказал ничего. Молча снял с себя полосатый шарф и протянул его мне.

Вот за такую понятливость я и любила своего Себа.

*

В девять часов, детское, собственно, время, я потягивала холодный чай, обнималась с журналами, кои презентовал мне мистер Дьявол, и жаловалась Себу на жизнь. Вообще, тяжело, конечно, без улыбки рассказывать что-то унылое парню в рваном комбинезоне и футболке c рисунком Спанч Боба на самом причинном месте, на груди, то бишь. Но я искренне старалась! До той поры, пока официантка, эта гремучая смесь Мерлин Монро с цыганкой Азой, монотонно не поинтересовалась у Себа:

— Ну, и кто проживает на дне океана? — загробным глубоким голосом, кстати, поинтересовалась.

Я чаем чуть не захлебнулась, а Ловелас наш несравненный зубками своими белыми блеснул, челочку на бочок зачесал и с достоинством потомственного лорда пробаял:

— Мы, Боги, где только не проживаем…

У меня чай носом пошел. Закрыв рот рукой, я вынуждена была минуту изображать больную коклюшем, в то время как мой друг, донельзя заинтриговавший большеглазую красотку, записывал на салфетке номер её телефона.

Ну как у него получается-то так просто, одной фразой, очаровывать женский пол, волею судьбы попавший в радиус его сокрушительного обаяния? Уже который раз я наблюдала одинаковую картину: неподражаемая улыбка, искрометная фразочка — и очередная бедняжка, а то и её милая подружка, чуть не с пеной у рта кидалась обниматься с Себом. Или позволяла ему записывать ручкой на ладони его номер. Или подсаживалась к нам за столик. Или… да оставим эти формальности, мой друг был просто неподражаем.

Наверное, только на меня его колдовство не действовало. Потому, думаю, что я в начальной школе его учебником отлупила за мелкое хулиганство. Выбила, как говорится, любовь из его светлой головушки. Ещё чего, дергать отличницу Лиззи Купер за косички! Непорядок! Правда, Себ выглядел таким убитым, когда я ему фингал под глазом поставила, что вместо него разревелась уже я. И в знак признания своей вины вручила мальчишке свой ланч-бокс со вкусняшками. Так и помирились, кстати: сидели на лавочке в беседке, молча хрумкали печенья, сделанные моей мамой, и думали каждый о своем. Я, например, о том, что плести косички больше не стану — себе дороже, а Себ… кактус его знает, о чем он тогда думал. Однако когда через месяц их семья полным ходом принялась готовиться к переезду, мой будущий соколлега, а тогда ещё просто третьеклассник Себастьян Эйлз, подкараулил меня в коридоре после занятий, взял за руку как взрослый дяденька — я в кино видела — и серьезно так, совсем не по-детски пообещал:

— Я буду заботиться о тебе, Лиззи. Просто подожди меня, ладно?

А у самого глаза на мокром месте. Того и гляди расплачется при всех. Разве можно было допустить, чтоб его нюней считали? Конечно, я сказала, что подожду. И сопротивляться не стала, когда Себ меня крепко-крепко обнял. Посреди коридора. На виду у девчонок, которые потом меня вечно дразнили. Из зависти, надо полагать. Они-то все были в Эйлза влюблены. Даже прозвище ему дали — Ромео. За "внешность ангела и задумчивый романтичный взгляд", насколько мне было известно.

А потом Себ уехал. И встретились мы потом только в редакции. Через десять лет, когда мне было девятнадцать, а ему — добрые двадцать один. Нам даже не пришлось истязаться догадками: почти сразу узнали друг друга. Имена-то остались прежними, да и память никто из нас, слава богу, никто не терял. Так что когда передо мной предстал стажер "Ванс эпон э тайм" Себастьян Эйлз, я скорее обрадовалась, чем удивилась. Подломленная предательством Майкла, я была счастлива встретить, пусть даже и случайно, того, с кем были связаны хорошие воспоминания. У Себа тоже, полагаю, предрассудков не было. Мой вновь обретенный очкастый товарищ, минуя приветствие, сграбастал меня в охапку и потащил к компьютеру. Под неотступным контролем Аманды, привыкшей, что Себ флиртует с доброй половиной редакции, он с присущим ему юмором объяснил, ху из ху в дружном коллективе, куда меня занесло. Он также показал, как проще работать с текстом, какие программы для правки удобнее, а о каких лучше забыть. Он был само дружелюбие. Улыбающийся, бесшабашный шалопай в красных брюках и салатовом пуловере. Мы стали прекрасным тандемом "Ванс эпон э тайм". Даже Аманда оценила широту нашего размаха, когда уже спустя месяц после моего вступления в права стажерства команда Купер&Эйлз прикончила статью об особенностях кинк культуры.

В общем, Себ и я… мы были как соль и перец, скрепленные в набор: без одной из составляющих творенье выглядело бы неполноценным. Поэтому Себ мирился с моей скрупулезностью, а я — с его вечными поисками спутницы жизни.

Итак, информационная справка окончена. Вернемся к реальности, где, положив ногу на ногу, мой дорогой друг Себастьян, избавившись от новой почитательницы, тянул через трубочку странного вида коктейль. Его пристрастие к необычным напиткам меня, кстати, немного коробило. Но он же мирился с тем, что я пью чай без сахара и никогда не заказываю мясного. Так что и я, со своей стороны, уважала предпочтения Кэпа. В еде и женщинах, разумеется. Но это не мешало мне изредка подтрунивать над горемыкой.

— Итааак, — наклонившись поближе к Себу, заговорщически подмигнула я. — Счет коснулся цифры сто? Или поздравлять ещё рано?

Эйлз мило нахмурился и картинно пожал плечами. Мол, не считаю и правильно делаю.

— Мне бы хватило одной-единственной, но она, о ужас, любит горький кофе на ночь и смотрит мультики в свои почти двадцать, — мягко поддел он меня в ответ.

Я закатила глаза. И руку из захвата его коварного захвата вытягивать не стала.

— Если твоя единственная не найдет способа повидаться с Трилистником, то куковать тебе в гордом одиночестве, мой милый друг, — вернула я его с небес на землю.

Себ картинно приложил мою руку к своему лбу и всеми частями лица изобразил вселенскую печаль.

— Тогда мне придется отпустить тебя к столпам литературы современности, моя дражайшая подруга.

Я зинтригованно прищурилась. Обычно подобных слов на ветер Себ не бросал. Пропустив мимо ушей его пафос, я незамедлительно потребовала:

— Выкладывай, что тебе известно.

Себ вздохнул, притворно обиженно мотнул головой, но спустя секунду, когда я влепила ему щелбан, перестал артачиться.

— Я слышал, в воскресенье состоится вручение наград С-интертеймент. Ричардсон, полагаю, должен присутствовать там в качестве режиссера "Долгих каникул".

Я слышала об этом сериале, но посмотреть так и не удосужилась. А теперь, благодаря Дьяволу и Девидсону, наверное, никогда и не посмотрю. Где же времени-то набраться на развлечения?

Себ, между тем, продолжал:

— Знаешь, я бы не стал называть эту "слётку" полноценным мероприятием. Так, скорее, закрытая вечеринка. Гламурнные шалопи вместе со своими продвинутыми папочками будут получать эстетическое удовольствие, разглядывая картинки из фильмов. Ну, и под конец вечера, ясное дело, кому-то из номинантов вручат статуэтку в знак благодарности за труд.

Кэп рассказывал таким тягучим заунывным голосом, что я чуть не хмыкнула.

— Тебе-то почем знать? Может, у них будет весело, как…

— …как на вечере у Калигулы? — подсказал находчивый друг.

И я рассмеялась уже открыто. Вырвала у Себа свою руку, погладила его, словно щеночка, по русым волосам и после его довольного урчанья выдавила:

— Не завидуй, единственный мой. Когда-нибудь и ты попадешь на такую закрытую вечеринку.

Я хотела было потрепать расстроенного друга за щечку, но какой-то придурок вероломно вмешался в нашу идиллию воркования, задев мой стул ногой. Ни извинений, ни объяснений я так и не дождалась, поэтому с недовольством повернулась в сторону нахального чужака. Каково же было мое изумление, когда в парне, посмевшем прервать мой разговор с другом, я узнала Бена Смита. Кажется.

Нет, у меня не было проблем с идентификацией личности знакомых, пусть даже недавних. Память на лица никогда меня не подводила. Но в этом индивиде, с ног до головы затянутом в кожу, с прической родом из 80-х, с сигаретой за ухом и со зверским выражением глаз я с трудом различала тень того Бена, хорошего, правильного парня, с которым имела счастье сидеть рядом на занятиях мистера Листера. Разнузданная походка, едкий цинизм, впитавшийся в тяжелую ауру… передо мной будто предстал совершенно другой человек. С лицом Бена, в этом я не сомневалась. Признать, однако, что мы знакомы, однокурсник не посчитал нужным. Он грубо толкнул мальчика-одуванчика, шедшего ему навстречу, и расхлябанно сел за соседний с нашим стол. Плевать ему было на то, что подросток изляпал соком свой модный джемпер. Зато одуванчику было не плевать. Шваркнув в урну испорченный товар, он, выпятив грудь колесом, подскакал к термоядерно спокойному Бену.

— Охренел? — прозаично начал свою речь одуванчик. Смит и ухом не повел.

Он с интересом разглядывал меню. Вертел его и так и эдак, как будто букв, пропечатанных там, отродясь не видел.

— Ты! — смело ткнул Бена в плечо особо возмущенный. — Быстро гони деньги! — и лапу протянул на манер бродяги с большой дороги.

Ещё бы песню грабителя затянул, умник. Влюбленная пара напротив отлепилась друг от друга и с интересом зрителей в кинотеатре уставилась на одуванчика и иже с ним. Девушка даже по секрету на весь зал сказала своему избраннику: "Слушай, какой-то отмороженный этот вот…" — и указала мощным когтем на Бена. Она, между прочим, более отмороженной выглядела в своем топе, больше напоминавшем верх от купальника. Но остальные же молчали! Её возлюбленный, тоже особо умом не блещущий, подтвердил постулат второй половинки: "Ага. У него куртка, как у моего папаши!" И когда они дотошно обсудили гардероб и обувь вновь прибывшего, идеи для беседы исчерпались. Парочка с замиранием сердца и болью в печени ждала развязки действа. В принципе, я тоже. На пару минут, пока Себ отлучился на улицу поговорить по телефону, я была абсолютна свободна в своих предпочтениях, как проводить время. Отложив телефон, изнасилованный моими запросами "Трилистник. Андре Ричардсон", я воззрилась на своего однокурсника, который, даже если и услышал разнузданный приказ одуванчика, не сдвинулся с места и от своего занятия не оторвался. Это обстоятельство задело пострадавшего. Он решил ринуться в бой во всеоружии. Идиот! Выхватил у Бена полюбившееся до дрожи меню, шваркнул бумажку на наш, кстати, с Себом стол, после чего, раздувая ноздри, заорал:

— Слышь, урод! Сюда иди!

Он бы дорос до Смита сначала. Видно же: обычный задира, любитель повыделываться. Нытик по натуре. Рядовой слюнтяй, короче. Такие и официантку облапают, и отнекиваться потом будут. Мол, не я, и все дела. Она сама первая приставать начала. Но в этот раз малец хватил лишку: не подрассчитал, что Бен действительно включиться в процесс может. Смит же с лютой ненавистью в раскосых глазах пялился на одуванчика. Он, кажется, не совсем понимал, что одуванчик говорит, но интонация и то, с какой нахальной миной тот отобрал самое святое, не давало парню усомниться, что одуванчик нарывается на драку.

Дальше все произошло молниеносно. Выскочка ткнул пальцем в плечо Смита, тот перехватил руку обидчика, вскочил с места, опрокинув стул, сделал какой-то коронный трюк карате и… вуаля, наш настойчивый требователь законап и порядка лежит носом в стол, с рукой, заведенной за спину. А Бен стоит сзади и поправляет свободной лапой бандану, съехавшую на бок.

Ну, и где зубрила, готовый родину продать ради идеально написанной лекции профессора Листера? Где добряк, влюблено тетёшкающий книгу Трилистника? Этот странный индивид с мимикой топора, одетый во все черное, был явно не из нашего двадцать первого века. Ему бы дубинку в руки — и пусть идет охотиться на динозавра! Ан нет, почесав тыковку, Бен сообразил, что поступил неправильно. Наверное, визги одуванчика разбудили в парне намек на жалость. Так что в следующий миг он преспокойно отпустил беднягу. Бедняга, бардовый от натуги, изнывал от попранного самолюбия.

— Администрация!! — разрывался он.

Администрация была рядом. Менеджер, лицом схожий с самцом орангутанга, наблюдал за сценой с самого начала. Он явно был большим фанатом бокса, и особый размах Бенового приемчика пришелся товарищу по душе. Он бы руку Смиту пожал и на рубашке попросил расписаться, но работа есть работа. Посему менеджер уныло поплелся навстречу обезумевшему одуванчику.

— Вы чем-то не довольны, клиент? — хмуро спросил татуированный орангутанг у пострадавшего.

Тот задохнулся собственными словами. Жестикулируя, брызжа слюной, он рассказал такую криминальную историю с ним и Беном в главных ролях, что у меня волосы дыбом встали! Да если дело до полиции дойдет, Смиту тяжко придется.

Свидетелей инцидента, конечно, предостаточно. Но все они определенно опасались молодого человека с огнем необузданности в глазах. Хотя больше, полагаю, смущало их его умение постоять за себя. Вряд ли кто-то встанет на защиту австралопитека, одним махом завалившего нехилого по комплекции одуванчика. Который все требовал и требовал справедливости. И в чем-то, конечно, он был прав: негоже вот так бросать людей на столы посреди бела дня. Но это ведь не повод вызывать патруль. При том, что инициатором склоки был, между прочим, он!

Я кусала губы и наблюдала, как здоровяк в черном фартуке, с бейджем Джус скрепя сердце пытается достучаться до совести Бена и стребовать с него объяснение. Бен же, заложив руки в карманы своей модной куртки, крутил головой по сторонам. Похоже, он не понимал, в какую щепетильную ситуацию умудрился вляпаться.

— Если вы не уладите конфликт, нам придется вызвать полицию, — тонко намекнул на толстые обстоятельства менеджер.

Ноль реакции.

— Да чего вы ждете? Таких сразу за решетку надо… СРАЗУ! — не унимался одуванчик.

Он вытащил из кармана свой навороченный телефон последней модели, разблокировал экран и… и я таки не выдержала. Глубоко вздохнув, я резко встала со стула и быстрым шагом подошла к "святой" троице.

— Я знаю этого человека, — робко начала я, уповая на то, что Бен прекратит играть в гостя из прошлого и поможет, наконец, себе сам. — Мы… эээ… друзья.

Мое вмешательство не осталось без внимания. Все трое парней посмотрели на меня. Одуванчик — с пошлой ухмылкой, ему, видите ли, форма стюардессы показалась милой. Менеджер — почти с ужасом: он определенно хотел побыстрее разобраться с проблемой. И только Бен — непонимающе. Он удивленно взмахнул ресницами, будто улететь на них собрался, но все же благодушно разрешил встать с ним рядом.

— Бен не хотел тебя обидеть. Просто он не любит, когда его трогают. Правда, Бен? — строго спросила я застывшего исполина в черной кожаной куртке с шипами. И вновь повторила его имя, уже громче и настойчивей.

Я ожидала ответа, любого, если честно. Но вот к чему я готова не была, так это к тому, что мой однокурсник, согнувшись пополам, схватится за голову и беззвучно застенает. Весь будто облаченный в боль, он под шепоток толпы неловко переставил ногами и, запнувшись, едва не упал. Если бы я не поддержала бедолагу, тот наверняка распластался бы на полу.

— Бен? Бен? — участливо позвала я его, но Смит продолжил терзать ладонями виски.

Одуванчик, кажется, временно отложил военные действия и теперь с интересом живодера наблюдал за страданьями жертвы. Минуты как раз хватило жертве, чтоб вновь выпрямиться и прекратить пугать меня задушенными полувсхлипами. Бледный, прерывисто дышащий, Бен распахнул глаза. Мне почему-то померещилось, что радужка стала тоном светлее. Да и взгляд изменился. Со звериного, ненавидящего весь мир — на почти что истерический, бегающий.

— С вами все в порядке, молодой человек? — для надежности уточнил менеджер, не привычный иметь дело с больными на голову.

Бен кивнул, но с ним определенно творилось что-то неладное: мой однокурсник испуганно озирался вокруг, обшаривал местность в надежде узрить знакомый интерьер, смотрел, смотрел, но желаемого не находил. По мере признания реальности шок Бена становился все ощутимее и ощутимее. До тех пор, пока взгляд парня не наткнулся на меня, силящуюся не показать виду, сколь огорошило меня его неординарное поведение.

— Лиз… — рассеянно провел он ладонью по шевелюре и примял наконец жуткий зачес.

Хипсовая прическа теперь уже не смотрелась так вызывающе. Более того, даже штаны из кожи и куртка в шипах вдруг стали словно великоваты Бену. Он выглядел в них как маленький мальчик, надевший одежду громилы-отца. И хотя я не понимала, с чего вдруг такой визуальный обман — по размеру-то вещи сидели на парне как влитые — но факт оставался фактом: образ неандертальца рассеялся. Растерянный парень на его месте, побледнев, во все глаза таращился на меня.

— Я… — у него сжало горло от произнесенных пары слов.

Хотела бы я похлопать его по плечу и сказать, что все не так уж плохо. Во всяком случае, после его коронного хватания воздуха ртом никто больше полицию вызывать не собирался. Но Бен, ошарашено отступив на шажок, вдруг сорвался с места и, едва не сбив с ног Себа, который как раз в этот момент входил в Джус, выбежал на улицу. Оставив меня разгребать ворох его проблем. Прекрасно! Вот и делай после этого людям добро.

Устало пнув стул, я обернулась к одуванчику.

— Сколько он вам должен за сок?

Без лишних слов, слишком шокированные, чтобы пререкаться, мы быстро уладили конфликт. Денег за испорченный свитер парень предусмотрительно просить не стал. Побоялся, наверное, что вместо Бена ему накостыляет поджавший губы и очень сердитый Себ. Хоть он был и не в курсе событий, ажиотаж публики вокруг нашего с пострадавшим дуэта ему очень не понравился. Да и, думается мне, Эйлз осуждал одуванчика за жадность. Сам-то Себ никогда не стал бы так мелочиться. Тем более, с дамой… Но, как говорится, у всех свои стандарты, потому, усевшись рядом с другом и выдохнув с облегчением, я подробно пересказала произошедшее. В красках. И про Маньяка-из-прошлого Смита, и про кувырок одуванчика. Я думала, Кэп засмеётся, похвалит меня за веселую историю.

Однако реакция Себа была совершенно иной. До одури распрямив спину и разве что не заискрившись от негодования, мой всегда безумно задорный друг с видом террориста, готового разнести кафе к чертовой матери, схватил меня за плечи. И встряхнул. Много-много раз. Пока я не закивала головой как болванчик. Но и тогда Себ не убрал рук. Он терзающе серьезным взглядом посмотрел мне в широко распахнутые глаза и катастрофически ломано рявкнул:

— Совсем свихнулась?

Я таким грозным его вообще никогда не видела. Чтоб брови на переносице съехались, чтоб губы задрожали, а лицо перекосилось — да Себ ни разу в жизни ни на кого не накричал. При мне, во всяком случае. Мы даже в шутку не ссорились, но сейчас… я аж поежилась от того холода, которым повеяло от этого нового, разгневанного Себа.

— Какого х… — рьяно начал Эйлз, но вовремя прикусил язык. — Зачем ты лезешь на рожон, Лиз? — уже спокойнее продолжил он. — В этом вся ты. То сирых и убогих защищаешь. То справедливости ищешь. Вот скажи мне, тебе не страшно? Не страшно было вмешиваться в разборки, совершенно тебя не касающиеся? — не дождавшись моего ответа, он весомо заметил: — Ты же этого Бена без году пять минут знаешь! Видишь, он и на самом деле оказался засранцем редкостным…

Себи ещё много чего наговорил бы, но я положила ладонь поверх бархатистой руки, мягко улыбнулась в знак того, что уважаю его заботу, и безапелляционно прервала нравоучения:

— Я поняла, папочка! Больше так не буду!!

Кэп определенно не поверил, но лапы убрал от меня, хоть и покосился волком. Вот как, скажите, вынести его эту непривычную сердитость? Себ ведь был единственным, кто одной искрометной фразочкой мог мне настроение поднять. А тут злостного монстра изображает. Очень натуралистично, кстати. У меня пальцы на ногах похолодели от его ледяного осаждающего взгляда в упор. И поджелудочная скрючилась, напоминая, что за день я ни разу полноценно не потрапезничала.

— Ну, Сееееб!!! — сложила лапки в молитвенном жесте я. Не хватало ещё и с другом поругаться. Что ж это за день-то такой проклятый?! — Я, правда, всё-всё поняла уже! — клятвенно заверила я непреклонного бдителя моей чести и совести. — Хватит, а? И так чувствую себя преступницей, покусившейся на твою добросердечность.

Я понуро опустила голову. Покаялась. А этот засранец напротив даже и бровью не повел.

— Я тебя на минуту оставил, — постучал он пальцем по столешнице. Но в карих глазах уже проскакивали чертенята, — а ты умудрилась с потенциальным главарем мафии потусить, — это он так ласково Бена назвал.

Но я была рада уже и такому сравнению. В конечном итоге, Себ ведь перестал хмуриться.

— Если бы остался, я бы вас даже познакомила, — поставив локти на стол и положив подбородок на скрещенные пальцы, заверила своего обожаемого коллегу я. Он наклонился вперед, нагло отломил большущий кусок от моего чизкейка и, смакуя удивительное лакомство, с набитым ртом заверил:

— Не, брутальных немых криворуков оставь себе, Лиз, — он запил мое пирожное желеобразным нечто из красивого бокальчика, насладился моей усмешкой и в стиле неподражаемого Себастьяна Эйлза добавил: — Я уже слишком стар, чтобы загораживать их своей грудью от мальчиков-одуванчиков.

Он ещё и бровями поиграл, и за сердце схватился, засранец! Конечно, я прыснула.

С веселой подачи друга конец вечера прошел в теплой уютной атмосфере. Мне даже вторую порцию чизкейка скормили. И, хоть я жутко протестовала, Себ таки исхитрился оплатить мой счет.

*

Дома, ворочаясь с боку на бок в постели, я прокручивала в уме события сегодняшнего дня. Девидсон, Дьявол, Бен, Себ — все они успели удивить меня, если не сказать, ошеломить до глубины души. Морально переполненная, физически похожая на корягу в период её разложения, я кое-как уснула. Кутаясь в одеяло и обнимая подушку обеими руками.

А ночью впервые со дня её смерти мне приснилась мама. Она была такая, как я её запомнила: задумчивая, мечтательная, с ошеломительно милыми ямочками на щеках. Самая-самая родная! Мамочка. Рыжий локон по-прежнему выбивался из толстой косы. Льняное синее платье так шло её голубым глазам! Господи, у меня душа в пятки ушла, когда я увидела знакомую хрупкую фигурку около качелей. Дыханье перехватило от её красоты. Теперь-то я поняла, почему папа из медведеподобного молчуна рядом с этой кукольной, эфемерной женщиной превращался в счастливейшего мужчину на земле.

Не знаю, как у мамы это получалось, но она каким-то непостижимым образом влюбляла в себя всех, кто был рядом. Прирожденная муза, она вдохновляла людей на подвиги. Я ужу успела забыть, сколько природной силы в её хитрых смеющихся глазах. Моя лучшая, самая любимая… мама. Во все глаза я смотрела на ту, что бессовестно покинула меня на пять долгих одиноких лет. Сердце в груди подпрыгивало при виде знакомых до дрожи черт родного лица. Я помнила до мельчайших подробностей этот настороженный полуповорот головы, эту робкую поступь, и все же что-то в маме было не так. Слишком умиротворенно она улыбалась. Никуда не торопилась. Да и потрепанный журнал в её руке казался мне диким несоответствием канону. Некогда маме было читать светские новости. Она вечно суетилась: бежала в больницу, где подрабатывала на полставки медсестрой, наведывалась в булочную на углу — занести свое фирменное блюдо, торт с черносливом, неслась в школу, чтоб встретить меня… Присутствие мамы было в каждом крохотном уголке нашего дома. В уютных занавесочках, сшитых её руками, в разросшемся фикусе, в сводящем с ума аромате домашней выпечки. Она ещё и соседям успевала помогать: то старушке бельё постирает, то зануде с пятого этажа подарит вкусный кексик, чтоб не бурчал на всех постояльцев. Мамино добродушие спасало весь подъезд, полный разношерстных жильцов. Я с легкостью могла представить её вяжущей, пекущей торты, ловящей вместе со мной воздушного змея. Сонливо зевающей над романом Маркеса. Но с журналом странной марки "Devlin's job" представить не могла. При папиной-то антипатии к беллетристике.

— Лиззи, иди ко мне, пирожок, — заметив тень моей растерянности, позвала меня мама голосом, который я обожала больше всего на свете.

Я хотела рвануться вперед, схватить её за руку, никогда-никогда не отпускать, однако ноги налились свинцом. Каждое движение давалось так тяжко, будто я пробиралась через толщу воды. Вроде той бушующей — на обложке журнала, что прижимала к груди мама.

"Утонувшее счастье". Какой красивый, бьющий в самую душу заголовок. Наверное, я бы тоже дала соей статье название, подобное этому. Если, конечно, я когда-нибудь опубликую статью под своим именем.

Но сейчас, стоя подле мамы, робко положившей ладонь мне на плечо, я забыла об амбициях, треволнениях, грусти. Мне было достаточно просто обнимать самого прекрасного, самого нежного, самого дорогого человека в моей жизни. Я бы заставила время замереть, если бы мне представился такой шанс.

— Маленькая моя, — гладя меня по волосам как ребенка, приговаривала мама, — несладко тебе пришлось?

А я, не замечая слез, давно исполосовавших щеки, только кивала. Зачем отвечать, ведь она всегда разбиралась в моих чувствах лучше, чем я сама.

— Не плачь, Лиз. Не плачь. Ты у меня сильная, правда?

В свете недавно произошедших событий это была полуправда, но мне так не хотелось расстраивать маму, что я выдавила из себя надтреснутое "да". И она широко улыбнулась мне в макушку.

— Врунишка, — небольно хлопнув меня ладонью по спине, хмыкнула она.

Я шмыгнула носом. Очень по-взрослому.

Мама дала мне выплакаться. Прижимала к себе, целовала в мокрые щеки. А когда поток, казалось бы, неиссякаемых слез утих, она подняла мое лицо вверх и посмотрела в мои огромные серые глаза.

— Ты молодец. Я горжусь тобой, моя бесстрашная бунтарка, — и, немного помолчав, еле слышно добавила: — Теперь твоя очередь. Помоги ему…

Когда же я непонимающе насупилась, силясь понять, кто такой "он" и чем надо помочь, мама вложила мне в руки журнал.

Я никогда прежде не видела такого выражения её лица. Решительного настолько, что летят искры. Моя шутливая, гораздая на выдумки и шалости мама ни разу не смотрела на меня так исступленно. С таким взглядом полки за собою ведут. Армии собирают. Подвиги совершают. Она же, знакомая незнакомка, взяла мои руки в свои, крепко сжала и яростно прошептала:

— Обещай мне, Лиззи. Обещай, что скажешь ему: "Это не твоя вина. Я… прощаю тебя". Обещай!

Корешок журнала упирался мне в локоть. Мамины касанья стали эфемерными. Всего секунду она глядела на меня полуумоляюще-полуповелевающе. Пока тень её синего платья не превратилась в дымку.

— Мама… — попыталась я поймать её исчезнувший силуэт.

И вздрогнула. Как пронзительно прозвучало вслух это забытое, полное живого отклика боли слово!

— Обещаю… — что бы это ни значило, решительно проговорила я, обращаясь к пустоте.

Тогда, терзая ногтями обложку непонятного призрачного издания, я была на сто процентов уверена, что мамины слова мне нужно тактично передать убитому горем папе.

Как оказалось позже, нет. У мамы, моей хохотушки мамы, были свои покрытые пылью времени тайны. И лишь когда скелеты в шкафу начали греметь слишком громко, до меня с горечью дошло: о самом любимом и нежном человеке в моей жизни я знала катастрофически мало.

Но это было потом, потом.

А сейчас, комкая пальцами огрубевшие страницы, я с тоской смотрела вдаль, все ещё с придыханием надеясь, что мама вновь раскроет мне свои объятья.

Увы, чуда не произошло. Мне оставалось только со злостью терзать глазами журнал, единственное напоминание о нашем коротком неоднозначном свидании.

*

Образ треклятой обложки преследовал меня даже утром. Надпись "Devlin's job" на фоне размытого силуэта одинокой хижины, приютившейся на берегу вспенившегося океана. Картинка намертво впечаталась в память, будто кто-то невидимый поставил узорный штамп. Я видела её, наскоро скидывая тетради и ручки в рюкзак, видела её, когда топала к станции метро, видела в отражении вывесок и в суетливых взглядах прохожих я тоже её видела. Она захватила мой мозг. И лишь на последней паре, языковой культуре народов Англии, мне удалось отогнать от себя образ маленького домика в окантовке бушующей стихии. Кто бы сомневался, помог мне в этом Девидсон, нарисовавшийся на безоблачном горизонте рядовых универских будней.

— Сладенькая! — отсалютовал он и без приглашения плюхнулся со мною рядом.

Я пронзила Идиота презрительным взглядом, приметила узкую повязочку вдоль костяшек на правой руке и с трудом сдержала едкий комментарий. Крушитель фигов. Бой со стеной не прошел даром. Один : ноль в пользу стены. С радостью посмотрела бы продолжение поединка. Пусть бы и второй лапе досталось. Для симметрии.

— Нравится? — проследив за направлением моего взгляда, хмыкнул придурок, потрясая перед моим носом своей раненой конечностью.

— Безумно, — не сумела-таки сдержаться я. — Хотя гипс тебе пошел бы больше.

Улыбка Питера завяла. Он скривился как от укуса комара, придвинулся ко мне вплотную и указательным пальцем стукнул по лбу. Именно в то место, где красовался бесцветный пластырь, скрывающий вчерашний знак отличия.

— Ты тоже похорошела, Дорогуша, — сделал Кретин сомнительный комплимент.

— Твоими молитвами, — грубо отбросив его руку, осадила блондина я.

Мне были глубоко неприятны прикосновения Девидсона. Подле него я чувствовала себя незащищенной и до боли уязвимой маленькой девочкой, которую легко может поймать в свою ловушку соседский мальчишка, третирующий окрестную мелюзгу. Когда Кретин появлялся в поле моего зрения, ладони автоматически холодели, а во рту появлялся приторный привкус предвосхищения стычки. Находясь в радиусе действия Питера, слыша его хрипловатый голос, я совершенно не контролировала свои эмоции. Они могли измениться беспорядочным образом. От липкого осуждения до жгучей ненависти хватало всего одного шажка. И мне страшно было от осознания того, какую жуткую власть надо мной имеет этот, казалось бы, бесполезный для общества человек. Показушник. Мажор. Полная бездарность.

— Может, перестанешь уже ошиваться около меня и… — обличительно начала я.

— …пропустишь наипознавательнейшую лекцию Сайруса? — округлил глаза Девидсон. — Не ты ли вчера пеняла мне на прогулы?

Он не постеснялся припомнить мне мои же слова. И подмигнуть.

Я почувствовала, как из глубин сознания поднимается ярость. Закипающая, до безбожного мощная. Адекватность под её напором нервно отходила на второй план.

Только этого мне не хватало!

В конце учебного дня. В пятницу. Накануне выходных.

Боже, ну почему, почему из тысячи девушек, гордо носящих звание нотинстонка, он выбрал именно меня?! Да пол-университета ради вот этих чудных завитушек на его неумной макушке готовы душу дьяволу продать! Зачем же своим царским обществом мучить меня?! Вопрос был, конечно, риторический. Истоки проблемы росли из нашей роковой первой встречи. Теперь же, увы, мы были прикованы друг к другу. Прокляты! Я прекрасно видела, что Девидсона влечет ко мне, как бабочку — на яркий свет сжигающего пламени. Я сама испытывала странные чувства, находясь с ним рядом.

Одного отрицать было нельзя. Мы ненавидели друг друга. До одури. До летального исхода. Но столь же страстно жаждали продолжить чертову игру в "кто кого".

У Девидсона аж глаз дергался, как по адреналину человек соскучился. Черные дыры во мне выпиливал, силился показать себя умником с большой буквы У. Даже жалко его. На моем поле переиграть меня собрался? Ну, флаг, как говорится, в руки.

— Что дальше? — уважительно показала я большой палец. И под аккомпанемент злобного сопенья Кретина хмыкнула: — Попадешь в десятку лучших студентов?

Невидимый выключатель Пита дал осечку. Синие глаза вспыхнули. Окей. Вызов был принят.

— Тогда ты признаешь меня гением на виду у всего Нотинстона? — приподнял бровь Величество.

Я фыркнула. Во даёт! От скромности изувер определенно не страдал. Ему бы укол от воспаленья самомнения! Чтобы реально научился оценивать свои возможности.

— Не боишься проиграть, Сладенькая? — не унимался полудурок.

Он ещё и рожицу недовольную скорчил. Патлами белесыми встряхнул устрашающе, в своей мерзкой манере усмехнулся и воззрился на меня с нескрываемой жалостью. Мол, проигравших не судят. Я чуть не прослезилась от умильности. Королю совсем башню сорвало. Теперь благонравным учеником собрался заделаться. Интересно, насколько его бравады хватит?

— По рукам, — от моей широкой улыбки едва челюсть не треснула, но я честно пыталась не хохотать. — Могу даже станцевать в честь великого просветления, — смело предложила я.

Питер на миг словно задумался, а потом наклонился впритык ко мне, нежно убрал мои волосы в сторону, после чего выдохнул в самое ухо:

— Ну, если так...

Я чуть со стула не рухнула от его позерства. Благо, в кабинет летучей молнией ворвался доктор Сайрус. Легенда Нотинстона. Гроза зубрил и подхалимов.

Извечно в черном аки смерть, бледный и с темными кругами под глазами, этот неряшливого вида мужчина славился своей непредвзятостью. Хотя, побывав на одной паре Сайруса, я бы сказала иначе: доктор гуманитарных наук просто-напросто не переваривал тех, кто пытался пересечь черту, им проведенную. Он избегал телесного контакта с аудиторией, загодя готовил на столе место, куда нужно положить доклады студентам. Ненавидел особо одаренных типов, решивших покуситься вдруг на его внеурочное время или на его внеурочное внимание. Пока отвечал кто-то из моих однокурсников, Смерть тупился в журнал с лекциями. Он едва ли замечал, как меняются лица нотинстонцев, вещающих у кафедры о загрязнении или фильтрации жаргонизмов в нашем языке. Сайрус, казалось, был больше озабочен своими ногтями, чем речью того или иного ученика. Признаться, такой подход меня несколько смущал. И все-таки его лекции были непревзойденны. Никто из преподавателей не умел превратить свой предмет в произведение искусства. Но когда Смерть открывал рот и начинал вещать о красоте ирландских баллад, о девственном напеве оксфордских народных сказаний, стены аудитории исчезали. Мне казалось, я сердцем слушаю его бархатный тягучий баритон. Уплываю на волнах лирики. Я… получала эстетическое наслаждение от стройности слов доктора. Наверное, мечтательная задумчивость на моем лице и послужила сигналом к атаке Девидсону, о котором я совсем позабыла после неподражаемого вступления мистера Сайруса.

— Купер, слюни подотри. Ты же сейчас весь класс забрызжешь, — не постеснялся изобразить тошноту господин Кретин.

В самый неподходящий момент, когда границы разума раздвинулись и перед внутренним взором начал вырисовываться Камелот. Смерть и дальше продолжал, меняя тембр и акцент, рассказывать о мифическом правлении кельтского героя, заставляя аудиторию немо вздыхать, а также переживать взлеты и падения легендарного вождя, отвоевавшего земли у варваров саксов. Но Засранец Девидсон вырвал меня из идиллии пятого века. За что я с превеликой радостью наступила ему на ногу.

— Замолчи! — гавкнула я. — И слушай!

— Эту тягомотину? — коварно наступив мне на ногу в ответ, ангельски поинтересовался бескультурный индивид.

Я пожелала ему срастись чакрами с баобабом, после чего расчетливо напомнила:

— Уже сдрейфил добраться до десятого места?

Питер тряхнул кудряшками и посмотрел на меня оценивающе-нахально. Его взгляд, горячий, циничный, задержался на закрытом вороте водолазки и, лаская, скользнул на губы. Как будто кретин глазами пожирал меня. Кошмар! В порыве стыдливости я поднесла ладонь к шее, чем вызвала кичливый смешок.

Ну и ладно! Пусть веселится! Изувер ненормальный!

— А как же здоровый дух соперничества, гордость, банальное усилие выиграть? — с присущим мне тактом поддела величество я.

И вынужденно одернула юбку, потому что в ответ на иронию придурок томно глянул на мои колени. С такой жадностью во взгляде, что мне стало по-настоящему душно. Будто мы не в учебном учреждении лекцию слушали, а в караоке зажигали уже седьмой час. Ужасное чувство.

На заднем фоне мистер Сайрус нес в массы просвещение, и наши перешептывания, я заметила, не остались для него тайной за семью печатями. Поэтому я прикусила язык и предупреждающе глянула на Питера, уже открывшего было рот, чтобы парировать мне.

— Только попробуй! — глазами предупредила я его.

Девидсон лишь пожал плечами. Ему-то, идиоту, было все равно, как о нем отзовется преподаватель.

— Доктор Сайрус! — к моему ужасу, поднял руку Кретин.

Он прервал Смерть на полуфразе, и теперь мрачный жнец стал на ранг мрачнее и суровее.

— Да? — неохотно повернул он голову в капюшоне к наглецу.

Доктор был на полпути к галерке — он часто перемещался во время лекции, это создавало эффект звукового эха, ну, и, естественно, не давало студентам расслабляться — и теперь, сгорбившись, застыл подле Алисы, которая столь же вдохновенно, как и я, ловила каждую букву в эффектной речи Сайруса.

— Мисс Купер не согласна с вашим последним постулатом, но, видимо, стесняется опротестовать вашу речь вслух, — припомнил мне урок Спаркса Девидсон.

— Хммм? — поднял бровь мужчина.

У него дернулась скула, но, в целом, Смерть остался верен канонам щепетильности. Вежливый, строгий, допускающий намек на творчество преподаватель, готовый выслушать даже того ненормального, кто рискнул потягаться с ним в знании языковой культуры народов Англии. Мажор поставил меня просто в идиотское положение. Либо выдумать сюрреальную причину, почему я срываю лекцию, либо обличить злейшего врага во лжи. Последнее, однако, отметалось. По темно-синему огоньку в бесноватых омутах я поняла: Питер только того и ждет, чтоб я сдалась и признала — он хитросделанней и круче. Да пусть подавится своим бахвальством, выпендрежник убогий!

Выпятив подбородок, я встала из-за парты.

— Вы утверждаете, что вестфалы — основоположники нашей современной риторики, — нерешительно начала я, копаясь в памяти.

Из вех истории мне было известно не так уж много об этом примечательном племени западных саксов, и все же за одну вещь можно было зацепиться.

— Однако даже происхождение гордого названия нашей страны происходит от наименования племени англов. Более того, по утверждениям историковедов, саксы были народом диким, выигрывавшим скорее на своем бесстрашии, чем на умении просчитать ход противника. Так о какой же культуре можно говорить, раз…

Мои щеки пылали. Не помню, когда последний раз я изображала из себя полную невежу перед толпой. Хотя нет, помню. НИКОГДА! Черт возьми, я привыкла давать полные точной информации ответы, по которым можно писать учебники. И вот… Стою и несу всякую ересь. Хорошо, мистеру Смерти хватило вежливости без ремарок выслушать бред душевнобольного… Зато уж как повеселился Девидсон! Идиот закинул ногу на ногу, покхыкал, словно больной ангиной и, в довершение позы негодования, сложил лапы на груди.

— Не позорься, Купер, — прервал мою бессодержательную речь господин Кретин.

Мы с Сайрусом синхронно пронзили его острыми взглядами. Правда, я, не в пример Смерти, сдержаться не смогла.

— Кто бы говорил, — мрачно осадила выпендрежника я.

Питер обиженно надулся. Привстал, как бы показывая всем присутствующим, что собрался слово молвить и, поразив меня в самое сердце, действительно молвил.

— Нынешнее название нашей бравой страны обобщенное. Да будет тебе известно, в ирландском и других кельтских языках наименование племени саксов употребляется для обозначения современных англичан: в ирландском «Sasana» значит Англия и «Sasanach» — англичане. Если брать в гэльский, то параллель заметит даже такой профан, как ты: «Sasunn» — Англия, «Sasunnach» — английский.

Мощно! Я как стояла с открытым ртом, так и не закрыла его, пока Король не завершил свою историческую справку. Очень, кстати, точную, судя по выражению удовлетворенности на лике Смерти. Последний прямо мысленно рукоплескал. А вот мне, признавшей поражение, только и оставалось, что скрипеть зубами да терроризировать пальцами ребристый краешек парты. Не могла же я оду спеть королевскому граматею! Будь он трижды проклят, откуда узнал-то столько о племенах варваров? Они по духу Высочеству близки что ли?

В общем, я была поражена, если не сказать шокирована. Кусала губы от досады, волком косилась на Девидсона, у которого от самодовольства раскраснелись уши. И лишь доктор Смерть не дал мне погибнуть от раздражения. За время препирательств преподаватель успел дойти до нашего ряда и теперь с неподдельным интересом разглядывал придурков, извративших его лекцию.

— Раз вы уже примерили на себя мою роль, мистер Девидсон, — интересно, когда он выучил его имя? Нас-то всех, меня и однокурсников, не удосужился даже по лицам различать, — то, смею предположить, сыграете её до конца.

И это было не предложение. Посмел бы Мажор возразить. Ему бы тут же голову косой отрубили за неподчинение. Вид у доктора Сайруса был такой, как, наверное, у сакса, впервые познавшего вкус пролитой крови. Не стала бы я с ним связываться. Питер, наверное, оценил перспективу лишиться предмета, на котором носят шапку. Послав мне воздушный поцелуй, идиот, перепрыгнув через две ступеньки, встал лицом к заинтригованной аудитории.

— Моменто мори, всяк сюда входящий.

И чтоб не втуне сгинул человек,

Напомним во продрогшем настоящем

С седьмого по десятый англовек, — развязно начал Мажор.

Он заложил руки в карманы и вальяжно начал раскачиваться с пятки на носок. С выражением лица а-ля "король мира". Его голос не дрогнул и щеки не вспыхнули. Обтянутая темно-серым джемпером грудь опускалась ровно, дыхание ничуть не сбилось. Величеству, сдается мне, даже нравилось повышенное внимание толпы, разом притихшей, шокированно переглядывающейся после грандиозной, идеально продуманной вступительной анфилады мистера Показушника. Мне только и оставалось, что дивиться его умению выставляться. Изумительно, просто изумительно! За два года выучил маленький отрывочек производства мистера Сайруса. Какой молодец! Мне, наверное, бравировать стоя полагалось, но, уж простите за скупость, дорогой стихоплет, ручки после вчерашнего ползанья по шкафам болят, нет сил, агонизируя, хлопать! Скептически покачав головой, я уселась поудобнее: вдруг придурок ещё что-нибудь интересное выкинет. И точно! Глядя прямо мне в глаза, абсолютно, на все триста процентов уверенный в своем природном шарме, Кретин азартно продолжил распинаться:

— Итак, леди и джентльмены, — в точности повторил он обращение к нотинстонцам мистера Сайруса, — наш путь пролегает сегодня через готическую Англию. Давайте погрузимся в круговерть мелодичного слога англосаксов и попадем под очарование йоркского эпоса, берущего начало от…

В гробовой тишине, под аккомпанемент изумленного выдоха Смерти мой злейший враг, не заботясь о том, что все взоры пронзают его одинокую фигуру, слово в слово повторил уже сказанное сегодня преподавателем. Насмешливо глядя на меня, уже утратившую веру в него, как в кромешного идиота, Питер плавно, определенно получая удовольствие от процесса, рассказывал о Короле Артуре, прославившем его Мэлори и совсем незаметно, мастерски перешел от грубой культуры викингов к примечательной разнообразием эпохе возрождения.

— Забегая немного вперед, хотелось бы отметить, что Тюдоры… — он прервался, в шутливой манере склеротика почесал затылок и вопросительно обернулся к застывшему у кафедры преподавателю.

Кретин закончил пересказ ровно на той фразе, которую оборвал не далее получаса назад, когда вероломно вмешался в речь доктора. Последний, кстати, в пику своим обычаям таращиться куда угодно, кроме как на студентов, шарил задумчивым взглядом по выступающему. Смелый выпад Девидсона задел чувствительные струнки души многоуважаемого Смерти. Повертев в руках карандаш, он несколько устало кивнул Питеру.

— Блистательно, — признал таланты Девидсона препод. И когда тот задрал нос и едва не лопнул от самодовольства, очаровательно поставил Короля на место. — Однако прерывать лекцию на самом интересном — разве это не апофеоз бестактности? Вы обязаны продержать внимание аудитории до конца. Так будет правильно, Вы не находите, мистер Девидсон?

Мистер Девидсон не находил. Он вообще не находил ответа в свистопляске своего жуткого возмущения. Кретин выглядел безумно комично, то порываясь броситься прямиком к Смерти с целью задушить, то вдруг снова отступая на шажок к первому ряду. Я не смогла сдержать улыбки. Эта черта Питера — сначала рваться в бой, хорошенько не взвесив масштабы последствий, а потом истязаться от бессильной злобы, делала его почти милым. Почти ребенком.

— На следующем занятии я жду от Вас столь же блистательного продолжения лекции, теперь уже касательно той самой эпохи Возрождения, которую Вы смело упомянули в своем сегодняшнем выступлении.

И улыбка. Одними уголками губ. Эфемерная, едкая. Смертоносная. Я бы от такой убежала в соседнее королевство. А вот у Девидсона наглости хватило ещё и поспорить с преподавателем.

— Почему я должен делать за Вас Вашу работу? — не постеснявшись присутствия сотни свидетелей, выдал камикадзе.

Однако, на удивление, доктор не взбеленился. Он, взмахнув полами робы, вышел из-за кафедры, остановился подле пышущего возмущением Питера и, по-отечески мягко положив руку на плечо Кретину, очень тихо произнес:

— Потому что впервые за два года, проведенных вами в нашем благонравном учебном заведении, мистер Девидсон, вы впервые проявили хоть какой-то интерес, — мистер Сайрус кашлянул, внимательно посмотрел в глаза своему осекшемуся ученику и холодно добавил: — Вправе ли я мешать Вам сделать, наконец, шаг вперед, мистер Девидсон?

Они с полминуты играли в переглядки. Победил мрачный жнец, хотя, признаться, на какой-то краткий миг мне показалось, что мистер Сайрус и сам не знает, каков будет исход этой исступленной битвы.

— Ладно! — под конец бросил Девидсон. Он первым отвернулся. — Я закончу эту черто… — перегнул он было с эпитетом, но после громкого многозначного покашливания доктора исправился: — эту заумную лекцию.

На том и порешили. Девидсон, в последний раз волком зыркнув на преподавателя, отправился на свое место, а Смерть, включив обаяние на полную катушку, будто ничего не случилось, перескочил на тему не менее интересную — осветил вкратце идеологию поэмы о Беовульфе Алкуина.

А пока Смерть с присущим ему запалом вещал об эпохе борьбы франков с готами, господин Кретин пребывал в прострации. Он отстраненно разрисовывал ручкой поля своей тетради и думал о чем-то своем. Лишь единожды Кретин вскользь посмотрел на меня, когда, неловко повернувшись, я нечаянно задела его локтем. И в этом беглом взгляде, брошенном на меня, я уловила тень непонятной опаски. Будто я представляла собой угрозу ядерного взрыва. И теперь бедному Девидсону нужно было сию угрозу устранить. Но искра паники потухла почти сразу же после того, как зажглась. Питер мотнул головой, отгоняя от себя тревоги, и вновь превратился в редкостного засранца, готового портить мне жизнь. Ничто не меняется в мире Кретина Нотинстонского!

*

Недолго мистер Выпендрежник сидел без дела. Расслабиться и получать удовольствие от пары мне Его Кретинство не позволил. Негоже, чтобы рядом со страдающим кто-то мечтательно грыз кончик карандаша. Если б я рыдала навзрыд, билась головой о стену, тогда — да, все бы у Девидсона было в полном порядке. А я вот, ямочками сверкая, наглядеться на мистера Смерть не могла. Каждую его реплику тщательно на листик переписывала. Чуть ли не в ранг кумиров преподавателя возвела. Где уж тут Питеру покой обрести? Наглым образом, пока я самозабвенно черкала в клеточках округлые буковки, придурок коварно придвинулся ко мне вплотную. Я даже пикнуть не успела, а он уже положил огромную лапу на мое колено.

— Ку-ку, — поздоровался идиот, — мне скучно! — в ответ на топорный взгляд в сторону своей потенциально отрубленной конечности пояснил похабное действо Питер.

Вы когда-нибудь чувствовали, как внутренний цербер раскрывает свою пасть и готовится свершить марш-бросок, чтоб угробить несчастную жертву? Вот я, например, чувствовала себя так, будто способна совершить смертный грех, если Величество не уберет руку. И под грехом, конечно же, я не имела в виду чревоугодие… Хотя что-то определенно заманчивое было в идее скормить Мажора аллигаторам! Но съеденным герой быть не боялся: пробежавшись пальцами по кромке моей расклешенной юбки, он, закусив губу, чуточку отодвинул краешек ткани вверх. Миллиметра хватило, чтоб мое бешенство вырвалось наружу:

— Изыди, Девидсон! — огрела я его учебником по руке.

Корешок пикировал точнехонько на забинтованную полоску. Лицо Девидсона перекосилось. Он изобразил немой рык гепарда, подстреленного охотником, но в мою юбку вцепился намертво.

— Неа, мне и тут хорошо, — осклабился Кретин и, поерзав, вновь попытался сдвинуть рюшу.

Мне было совершенно не до игр. Щеки полыхнули бардовым, сердце забилось в груди как ненормальное. Подумать страшно: раздевание на виду у всей аудитории! Да Кретин чокнулся! Разве можно…

Можно.

Полоснув меня белозубой шальной улыбкой, Девидсон нежно погладил ладонью участочек, отвоеванный в нечестном бою. Нарисовав облачко или что-то очень похожее на него, Кретин неожиданно сжал пальцами мою ногу так, будто хотел оставить на ней дорожку из синяков. С широко распахнутыми глазами, давясь несогласием, я вцепилась в его запястье обеими руками, дабы не позволить идиоту просунуть лапу мне под юбку.

— Сбрендил? — сорвавшимся голосом истерически вопросила я.

Питер не соизволил ответить, хотя его губы были в непростительной близости от моего уха. Хмыкнув, изувер игриво пощекотал покрывшуюся мурашками кожу и, очертив большое полукружье, казалось, согласился прекратить безобразие. С минуту он слушал мое сбившееся рваное дыхание, касавшееся его щеки и волос, а потом, натешившись своим чистоплюйством, резко передвинул лапу на внутреннюю сторону бедра, чуть дальше коленки. С позерским "ммм" и оскалом а-ля "Дракула-моё-всё". Чиркнув ногтем по глади колготок, его настойчивая ладонь мерзко поплыла по моей ноге вверх. Катастрофически медленно, словно прожигая дыры в броне моего здравомыслия.

— И что ты будешь делать, если сбрендил? — потершись коленом о мою захваченную в плен ногу, сипло уточнил Кретин. — Может, поцелуешь? — мечтательно пробормотал он и, упоенный своей властью, ущипнул.

Очуметь! Посреди класса, переполненного гиперактивными студентами, перед носом вечно перемещающегося по периметру "арены" мистера Сайруса, который, благо, сейчас так увлекся перечислением заслуг англиканской церкви, что временно выпал из реальности. Питер Меня Лапал! Феноменально! Да у Девидсона напрочь выключило мозги. Или совесть. Если, конечно, таковые у него вообще имелись. Впрочем, рассуждать о добродетелях сами-знаете-кого долго не пришлось. Он с удовольствием доказал, что пасторский воротничок величеству не к лицу. Как будто я сомневалась!

Разнузданный, самодовольный, Девидсон едва в не хлопал ладоши, наблюдая за моими тщетными потугами отстраниться. За все то время, пока доблестные англичане смирялись с христианством в словесной версии мистера Смерти, Кретин и дюйма не оставил между нашими телами. Тихим сапом все протирал, протирал своими штанами лавочку, и отрезал, наконец, мне все пути к отступлению. В итоге я получила: слева торжествующий Король, справа — бездонная пропасть прохода, оккупированного доктором Сайрусом. Двинусь хоть немного, и рухну под ноги преподавателю. Отличная перспектива! Особенно, если учесть, что лапа Девидсона маниакально дернулась и приподняла мой подол.

— Поцелуешь ведь? — несильно стукнув меня по ноге, вопросил идиот.

Клацанье моих зубов подле его уха было более чем красноречивым ответом. Но и оно не усмирило великую жажду Звездуна доконать меня окончательно.

— Укусишь? — насмешливо вздернув брови, вдохновенно предположил идиот.

Станцую. На его могиле. И эпитафию сочиню: "Здесь похоронен сукин сын. Мы, наконец, гордимся им!". Так я подумала. Вслух же проскрежетала другое:

— Помогу прославиться, — и, шваркнув вызов, как собаке — кость, торжественно послала ему самую ядовитую улыбку из своего арсенала.

Увы, Девидсон не оценил мощи предупреждения. Он картинно зевнул, развалился на своем месте поудобнее, бросил заинтригованный взгляд под парту, туда, где обнажились чуть не до кромки колготок мои ноги, и скучающе выдал:

— Да ну?

Чтоб у него вечный запор случился!

Меня от гнева всю перекорежило, а Девидсону хоть бы хны! Сидит себе с дурацкой ухмылочкой, будто зубную пасту рекламирует. Весь из себя самодовольный, ну прямо герой с большой буквы Г. И ведь не поспоришь. Эта буква безмерно подходит великому Говнюку всея Нотинстона! Он же, сволочь редкостная, меня в такое положение поставил, что я и ударить его не могла: наши елозанья, вкупе с Девидсоновыми поползнавеньями, сразу разоблачились бы. Поэтому с усердьем умалишенной я от души царапала запястье Идиота, посмевшего покуситься на мою честь. Идиоту очень не нравилось, что какая-то гусеница пытается Его Величество покромсать в капусту. Натерпевшись злобных выпадов, он всего-навсего сжал на моей ноге свою лапищу. Этого вполне хватило, чтоб я перестала рыпаться и замерла. Пораженная, раздавленная стыдом и гневом, очень медленно, как в заторможенной съемке, я опустила глаза на коленку, словно надеялась взглядом вернуть воздушные воланы юбки на приличествующее им место. Однако эффектные рюши подвели хозяйку: понурыми лепесточками они сбились в районе бедер. И оттого непристойней, бесстыдней смотрелась огромная загорелая ладонь Девидсона на фоне моей безукоризненно белой кожи. Рука изувера гадким захватчиком стиснула мое бедро, ласково погладила местечко под коленкой и, поддев большим пальцем конец юбки, игриво отодвинула подол немного влево. Так, чтоб выставить на всеобщее обозрение мои скромные розовые танго в цветочек.

— Мило, — прокомментировал сукин сын увиденное.

У меня уши загорелись после его пошлых слов. Черт! Черт! Черт! От щекотливости ситуации даже волосы встали дыбом. Кошмар! Как такое вообще могло случиться, чтобы Питер… Чтобы вот так запросто… Да я никому никогда дальше поцелуев заходить не позволяла, а тут…

Кажется, у меня мысли взорвались звездопадом ненависти. Руки похолодели, губы сжались в тонкую полосу. Стыд, злость — эмоции переплелись в единый комок. Я и не думала, что какого-то идиотского заигрывания хватит, чтоб вызвать во мне такой бушующий шквал негатива. Однако факт оставался фактом: воздуха катастрофически не хватало. Все сенсоры устремились к тому участочку кожи, который поработил своим жарким касаньем Девидсон. Глубоко вдохнув, выдохнув и мысленно досчитав до пяти, я коротко рявкнула:

— Прекрати.

Ещё до конца не осознавая, сколь яростно ненавижу индивида, сидящего подле, я милостиво предложила ему сделку:

— Прекрати сейчас, и я честно попытаюсь забыть то, что здесь произошло.

Светлый лик Короля вытянулся. Малюсенькую долю милисекунды он изумленно таращился на меня. Ясное дело: жертва поставила ультиматум. Это же нонканон! Кретин-то надеялся: я заплачу, молитвенно челобитную ему отобью, а потом ещё униженно ковриком расстелюсь, чтоб он, милость его можорская, стопы царские об меня вытер. А тут я — несгибаемая, как скала, с убийственным взглядом глаза в глаза. Шантаж учинила. Спорить могу, у Питера разрыв сердца чуть не случился. Его черствого, кретинского сердца, навеки заледеневшего от хамства и подлости. Это сердце, кстати, заколотилось лихорадочней, когда я, прищурившись, произнесла:

— Иначе пожалеешь.

И всё. У Господина Кретина отказали тормоза. С маниакальной улыбкой в тридцать два, с выражением глаз а-ля "Ганнибал снова вышел на охоту" Девидсон беззастенчиво черкнул указательным пальцем по ободку моих простеньких трусиков.

— Да неужели? — развязно хмыкнул он, испепеляя меня всполохом огненно-синего.

Я не потрудилась ответить. Не прерывая визуального контакта, спокойно подняла руку вверх.

— Ты не посмеешь, — проскрипел зубами Девидсон, но в его голос дрогнул, а в глазах проскочила тень завороженного сомненья.

— Ты станешь очень популярен, Питееер, — на его манер растягивая гласные, прошипела я.

А в следующий миг…