Преступный человек (гет)

Солнце жарит так, словно вот-вот выжжет Аканэ глаза. Огромное, раскалённое, похожее на красный перезрелый апельсин — согревает давно потухшие развалины Нона-Тауэр, отражается от гигантских зеркальных осколков и радугой сверкает на мелкой стеклянной крошке.

Глаза слезятся от режущего сетчатку света, но Цунэмори упрямо стоит на вывороченном куске асфальта, крепко обхватив себя руками, и думает о том, что ещё три недели назад была на подвальном этаже разрушенной теперь Башни и в очередной раз отчитывалась перед Сивиллой.

Сейчас с момента взрыва прошло уже пятнадцать дней. Всего пятнадцать бесконечно долгих дней. Аканэ чувствует себя смертельно уставшей и беспомощной. И не знает, как с этим быть.

— Красиво, — негромко шепчет она, зябко поёжившись.

— И жутко, — отзывается Когами.

Аканэ, явно не ожидавшая, что окажется застуканной на руинах старого мира, вздрагивает, хмурится от досады и напоминает себе держать язык за зубами — опасная привычка рассуждать вслух до добра не доведёт, и единственное, что сейчас радует, это отсутвие сигареты в руках.

— Я, кажется, ясно выразилась относительно передвижений по поверхности, Когами-сан.

— И я внимательно вас выслушал, Цунэмори-сан, и донёс до сведения своих людей, — делая особенное ударение на имени, без намёка на покорность в голосе отвечает Шинья.

— Приказы одинаковы для всех.

— Верно, и Гино дал добро, — Когами щёлкает зажигалкой, а Аканэ понимает, что угодила в свою собственную западню. Тоскливо косится на сигарету и пытается тайком вдохнуть табачный дым. Выходит неважно, но не то чтобы Цунэмори всерьёз рассчитывала что-либо от беглого карателя утаить. — К слову, хороший выбор: он возразит тебе тогда, когда ты на самом деле будешь сомневаться, и сдастся под твоим напором, если ты действительно решишь его в чём-либо убедить. Из тебя вышел недурной серый кардинал.

— Для его лучшего друга ты слишком мало в него веришь, — небрежно и не слишком убедительно роняет Аканэ.

— Так всё-таки «ты»?

— Иди к чёрту.

Когами негромко смеётся и выдыхает дым. Смотрит, как осторожно, но глубоко дышит Аканэ, и с едва заметной улыбкой на губах подходит ближе.

— Дурная привычка.

— Тебя спросить забыла, — с наигранной злостью огрызается Цунэмори, но отойти не пытается даже из принципа.

Хотя надо бы. И хотелось бы.

Хочется топнуть ногой, обиженно повернуться к беглому исполнителю спиной и окатить волной презрения и недоверия, но реальность отступает перед образом, что она три года самостоятельно культивировала, собственное «но» меркнет по сравнению со своим же «хочу», а сердце и разум неосознанно тянутся к знакомому. Родному. Надежному.

И Аканэ стоит рядом. Дышит одним на двоих с ним воздухом и тихонько злится на саму себя.

— С Сивиллой можно было бороться иначе, — негромко, почти отчаянно признаётся Цунэмори. — Я почти справилась.

— Знаю.

— Когда же я оступилась?

— Когда решила, что должна справляться с этим в одиночку.

— Да, точно, — горько и совсем не весело смеясь, кивает Аканэ. — Это я уже слышала.

— Я не упрекаю.

— Ещё бы ты упрекал! — восклицает Цунэмори и тут же шумно втягивает в себя воздух, пытаясь успокоиться. Сутулится, словно стараясь стать меньше, скукожиться и спрятаться, и ненадолго прикрывает глаза. — Когда ты узнал?

— О Сивилле или о том, что знаешь ты?

Аканэ поворачивается к нему лицом, встречается взглядом с серыми глазами и устало вскидывает брови.

— Хочешь сказать, это произошло не одновременно?

Шинья выглядит почему-то довольным, а плечами пожимает напоказ небрежно, будто бы стараясь таким образом заранее, на всякий случай до инспектора донести, что теперь уже эта информация никакого значения не имеет, и как бы скоро он о Сивилле не узнал, сейчас ничего изменить нельзя. Никакое раскаяние не повернёт время вспять, и он не сможет прийти на помощь. Не смог бы, даже будь у него такая возможность.

Держаться в тени было правильным решением. Единственно верным.

— Почти сразу, как ушёл. Ты пришла ко мне с запрограммированным на парализатор Доминатором — я не знал, в чём дело, но неладное заподозрил.

— И кто же просветил?

Когами жмурится от яркого солнца и с несколько секунд раздумывает над ответом.

— А если я скажу, что весь мир знал, что у нас происходит?

— Отвечу, что день из без того не был радостным.

* * *

У всех, кроме профессора.

Тот, задолго до того, как выбрать своей кафедрой психиатрию, всерьёз увлекался криминалистикой.

Его интересовали закономерности приготовления, совершения и раскрытия преступления, возникновения и существования его следов, собирания, исследования, оценки и использования доказательств. Нравилось разрабатывать систему предупреждения, раскрытия и расследования преступлений. Нравилось считать себя способным её разработать, но, как только он вышел из-за студенческой скамьи, шоры с глаз пришлось снять.

Криминалистика перестала казаться столь привлекательной, он с головой ушёл в большую психиатрию, а позже, сполна насытившись миром патологии, нашёл себя в том, что получалось у него лучше всего.

Сначала в психологии преступников.

— Я вас ждал, — отвлекаясь от книги, но не оборачиваясь, произносит Сайга.

Но теперь и в психологии людей, их ловивших.

Гиноза садится в кресло, не дожидаясь приглашения, и встречается взглядом с внимательными глазами за прямоугольными стёклами очков.

* * *

— Инициатива «Глобус», — рассказывает Когами, доставая вторую сигарету. — Так её назвали. Около сорока лет назад появилась идея создать союз двадцати крупнейших стран мира, основанный на едином органе управления. Планировалось открыть по одному филиалу в каждом государстве и объединить их посредством Всемирной Паутины. «Наказание до преступления»… — Когами хмыкает и закуривает. — Часть стран отказалась сразу. Части идея пришлась по вкусу, но никто из них не был готов запустить прототип — быть может, главы государств не были уверены в том, что их коэффициент окажется удовлетворительным, или же подозревали, что население в общей своей массе едва ли положительно отреагирует на принудительную психологическую проверку. Эти страны дали проекту добро при условии, что, прежде чем их подключат к общей сети, проект протестируют на любой стране-добровольце, — стряхивает пепел и пожимает плечами. — Этой страной оказались мы, и, как ты, верно, догадываешься, инициатива с треском провалилась. Успех в пятьдесят два процента не мог считаться успехом даже условно. Японию обязали отключить Сивиллу в течение трёх месяцев, но…

— Но мы объявили о своей автономности и повесили железный занавес, — хмуро заключает Аканэ. — Как удалось избежать информационной утечки?

— Сивилла, — вновь жмёт плечами Когами. — Она пресекала любые попытки оставшихся девятнадцати государств просочиться в нашу Сеть. До прошлого года Япония не только не выпускала за пределы страны никого, кроме верхушки власти, но и не впускала на территорию иностранных граждан. Покинуть страну можно было только бежав из неё.

— И ты бежал.

— Не ставя перед собой цели узнать о «Глобусе», но да, — соглашается Шинья и примирительно улыбается. — Спрятаться от Сивиллы в Японии у меня не было ни единого шанса.

* * *

— Я ждал вас, — повторяет профессор и откладывает книгу в сторону, — но, должен признаться, несколько раньше.

— И когда же? — с видом человека, неуверенного в том, интересен ли ему ответ, спрашивает Гиноза.

— Когда Аканэ выдвинула вашу кандидатуру. Что-нибудь выпьете?

— Нет, благодарю.

— А зря, — Джоджи включает кофеварку, и спустя несколько секунд в помещении густо пахнет кофе. — Колумбийская арабика — бархатистая, сильная. Лёгкая горчинка, мягкая кислинка и едва уловимые фруктовые ноты. Потрясающий кофе…

— Я не о кофе пришёл говорить, — резко перебивает его Нобучика.

Сайга садится обратно, обхватив чашку двумя ладонями, и делает крохотный глоток. Он пьёт чёрный, без сахара и всегда обжигающе горячий — Аканэ, к примеру, считает, что у напитка такой температуры вообще не разобрать вкус, Когами профессора целиком и полностью понимает, а вот что касается Гинозы, то тут, предлагая, Джоджи немного лукавил.

Гиноза Нобучика наверняка предпочитает крепкий чай, а если и пьёт кофе, то только с молоком.

* * *

— Кто они? Те, с кем ты пришёл, — не слишком надеясь на честный ответ, спрашивает Аканэ.

— Те, кто знали о «Глобусе» и бежали из страны до того, как об их осведомлённости прознала бы Сивилла. Дети репрессированных политиков, скрывшихся сорок лет назад, друзья и коллеги. Иностранные агенты, пытавшиеся всё это время проникнуть в Японию, — без утайки отвечает Когами. — Но большей частью — повстанцы из ЮВАС.

— Что?

В голосе Аканэ звучит настолько искреннее изумление, что Когами убирает сигарету от губ и всем корпусом поворачивается к ней.

— Юго-Восточный Азиатский Союз, — осторожно поясняет Шинья, не слишком уверенный в том, что Цунэмори смутила аббревиатура.

— Я знаю, что это, — непонятно огрызается инспектор. — Я знаю, что гражданская война не прекращалась ни на день, но мы начали постройку Шамбалы полгода назад и столько же поставляем миротворческих дронов, так почему… — Когами снисходительно улыбается, склоняет голову к плечу, и Аканэ снова чувствует себя школьницей, неверно решившей у доски пример.

Учитель недоволен, класс смеётся, а она унижена и зла. Цунэмори не знает, насколько пример удачный — она никогда так не ошибалась.

— Ясно, — цедит она сквозь зубы, искря как оголённый провод. — Ты всё это время был там. Сотни жизней на алтарь твоей гордыни и взыгравшего эго.

— Так ты обо мне думаешь?

— Нет, Когами, — возражает Аканэ и всплёскивает руками в совершенно не свойственном ей жесте. — Так ты себя ведёшь, и, знаешь, мы оба уже видели человека, совершившего ту же ошибку.

Смотрит прямо, невидящим взглядом человека, окончательно и бесповоротно потерявшего связь со здравым смыслом, не находит во взгляде Шиньи понимания, но знает — там алыми буквами сияет табличка «ОПАСНО». И, наплевав на вопящий инстинкт самосохранения, безапелляционно припечатывает:

— Ты убил его.

* * *

— Вы пришли поговорить о себе, — невозмутимо соглашается Сайга. — Люди по природе своей склонны к подобным беседам с теми, кто готов слушать, и…

— Я не…

— …зачастую говорят о себе даже тогда, когда рассказывают о других, — заканчивает профессор и с вежливым любопытством приподнимает брови. — Так о чём вы хотели поговорить, Нобучика?

Гиноза от сквозящей в голосе Джоджи оскорбительной издёвки буквально дуреет. Скрипит зубами, стискивает механический кулак, едва сдерживаясь и игнорируя скользящую по глазам алую пелену, и усилием воли заставляет себя выдохнуть. Берёт себя в руки и звенящим от напряжения голосом спрашивает:

— За чем она к вам приходит?

* * *

Когами один из тех немногих людей в окружении Аканэ, обладающих воистину железным самоконтролем, когда дело касается их самих. Переход на личности — верный способ проиграть спор с ним, в то время как любое посягательство на справедливость и порядок превращает его в высокотехнологичную, сложную бомбу с чувствительными сенсорами по всей поверхности. Не подходи — взорвёшься, Цунэмори усвоила это ещё в первые месяцы в Бюро и раз и навсегда зарубила себе на носу.

С Гинозой всё совсем наоборот — он сохраняет хладнокровие ровно до тех пор, пока конфликт остаётся за пределами его зоны комфорта и взрывается как пороховая бочка, стоит обидчику переступить воображаемую стоп-линию.

Свои плюсы и минусы есть как в первом, так и во втором случае, но если к Гино за годы совместной работы она успела притереться, то от подобных пикировок с Когами порядком отвыкла.

И сейчас о вырвавшемся неосторожном обвинении остро жалеет.

— Прости, — выдыхает она и отводит взгляд, теряя весь запал. — Ты насмехаешься, и я…

— Аканэ, это не насмешка, — перебивает её Шинья, и если отголоски злости и слышны в его голосе, то давать ей волю сиюсекундно он не намерен. — Беззлобная снисходительность — быть может, но это старая привычка. Я не хотел обидеть и, ещё раз повторяю, тем более в чём-либо тебя упрекнуть.

— Знаю, — отзывается Цунэмори, обхватывает себя руками и неловко переводит тему: — Шамбала рухнула? Так ты понял, что что-то стряслось с Сивиллой?

— Да, — кивает Когами, и напряжение ненадолго отступает. — Власть вернулась к председателю Хань, и мне самому не верится, что я это говорю, но Сивилла была куда гуманней. Гражданская война разгорелась с новой силой. Они уже даже не воюют — истребляют друг друга.

— И почему же ты здесь?

Шинья оборачивается, и вот теперь Аканэ видит разницу. Не насмешка, нет. Беззлобное, совсем не обидное и даже тёплое снисхождение. Лёгкое удивление тем, что она действительно не понимает, и глубокое, насквозь пропитавшее его смирение. Смирение человека, знающего, что привязанность — недоступная роскошь, что идти на поводу у собственных чувств смерти подобно и что двое дорогих людей здесь не сравнятся с сотнями, доверившимися ему там.

Но... Он никогда не ударит по ним. И другим бить не позволит.

Странный коктейль из эмоций в обыкновенно непроницаемых глазах ошарашивает, и Аканэ к своему стыду чувствует, как щёки заливает предательский румянец.

— Вот и я думаю, что это не вопрос, — соглашается Когами с её безмолвным ответом и вновь затягивается.

* * *

— Я могу поговорить с вами об Аканэ, Нобучика, — мягко замечает Сайга. — Но беседовать о том, чего она сама не пожелала вам рассказать, увы, не в праве.

— Я не спрашиваю о чём, — Гиноза устало проводит рукой по лбу и прикрывает глаза. — Я спрашиваю, за чем?

— Вы спрашиваете, за чем или почему не к вам? — считает нужным уточнить Джоджи, и взгляд, которым его награждает бывший инспектор, куда красноречивее любой хлёсткой пощёчины. — За мнением. Иногда за утешением. Почти никогда за советом. По большей же части Аканэ приходит, чтобы высказаться и не услышать ничего в ответ. Что же касается вашего настоящего вопроса…

— Гиноза-сан, — громко трещит коммуникатор голосом Шо.

Нобучика тихонько ругается, выуживает из пиджака устройство и жмёт на кнопку приёма.

— Да, Хинакава?

— У нас сообщение. От Министерства.

Гино смотрит на коммуникатор так, словно всерьёз надеется увидеть лицо Хинакавы, и встаёт.

— Уже иду.

Одёргивает полы пиджака, застёгивает пуговицу и сверху вниз смотрит на профессора.

— Так что же?

— Ответ на него будет зависеть от того, знаете ли вы, за или против Сивиллы всё это время была инспектор Цунэмори.

Гиноза хлопает дверью раньше, чем слышит негромкое и лукавое: «Мои двери всегда открыты». Громко чеканит шаг, пытается думать о том, что с ними наконец связалось Министерство, что сейчас, вероятно, им будут угрожать и запугивать, и не может.

В голове крутится проклятое «за или против», и хуже всего то, что Гино прекрасно знает ответ.

* * *

— Сивилла была неплоха, — несмело и обречённо признаётся Цунэмори. — Несовершенна, да. Жестока, может. В чём-то категорична, но с ней у нас был шанс на порядок. На мир.

Шинья качает головой, выбрасывая ещё одну выкуренную сигарету, щурится на уже свалившееся за горизонт солнце и снимает куртку. Набрасывает её на плечи Аканэ, и та, тут же позабыв о собственном упрямстве, кутается в знакомое тепло и запах.

— Мы учились и работали так, как хотела Система, — твёрдо произносит он. — Жили там, где хотела она. Принимали те решения, которые были одобрены ею. Ещё немного, и мы бы влюблялись и создавали семьи с теми, кого выбрала бы для нас Сивилла. Плевать я хотел на такой мир, Аканэ, и к чёрту этот порядок, если мне не позволено жить в мире там, где я хочу, и с теми, с кем хочу!

Одно мгновение Цунэмори борется со странным желанием спросить, где и с кем он хочет. Почему-то смущается этого вопроса, вспоминает ироничную ремарку Джоджи о любопытной ситуации и об огне и зарывается носом в ворот куртки.

— Мир рухнул за пятнадцать дней, — шепчет она, и Когами её едва слышит — из-за ворота и без того шёпот звучит особенно глухо, а говорит Аканэ в сторону.

— Мы построим новый, — обещает Когами. — Без прошлого, без истории.

У Аканэ в кармане трещит коммуникатор. Она нехотя вытаскивает руку из длинного, тёплого рукава и отвечает на вызов.

— Да?.. Хорошо. Сейчас будем… Нет, не с Яёй, с Когами... — откидывает волосы с лица и кивает. — Уже едем.

Жмёт на отбой, но коммуникатор от лица не убирает. Прижимает его к подбородку и как-то очень грустно улыбается.

— Построим новый, — словно эхо, повторяет она. — А позволят? — запахивает чужую куртку поплотнее и идёт к машине. — С нами связалось Министерство. Кажется, тоже собирается строить новый мир, — садится на пассажирское сиденье и привычно подтягивает к себе колени. — На трупе старого.

В штаб-квартиру они едут молча. Когами ведёт ровно, уверенно. Аканэ сидит рядом, свернувшись клубочком, и если ненадолго прикрыть глаза, то можно представить, что этих пяти лет не было.

Конец первой части