Сильнее и дольше бесконечности (джен)

Ласточки не встречают волков, а волки — ласточек. Это все знают. Встретить ласточку ещё менее вероятно, чем если бы бабочка села ему на нос. Волки слишком злые и быстрые, чтобы общаться (не есть, это важно) не с себе подобными, и слишком медленные, чтобы летать. У них луна отражается в глазах и голосе, а ласточки сплетают солнечную сеть крыльями. Но мне не стоило начинать рассказывать про то, что все знают, если бы в этот раз не случилось нечто из ряда вон выходящее.

Этот волк был одинок. А эта ласточка любила приключения. Волк не был изгнан, но ему так было проще, нам ли не знать, как это? А ласточка просто хотела побыть одна. Сами бы вы проводили каждый день, попавшись в нескончаемый щебет, который по какой-то ошибке органа слуха мы характеризуем как "красивый".

Это было ночью. Волк медленно и неспешно шёл, едва касаясь лапами тающей весенней земли, от которой исходил и намертво приклеивался к шерсти запах прелых листьев. Все волки пахнут весной. Он шёл тихо — главное, не разбудить кого-нибудь, не дай небо привлечь внимание. Сел на большом камне, белом, как застывшая капля молока, и уставился на луну. Большую, круглую, далёкую-далёкую. Не завыл — выть ему теперь нельзя, это лишнее внимание. Но она всегда его гипнотизировала.

А потом её так возмутительно пересекли чёрные крылья. Птица крупная и смелая — опустилась близко. Не близко, на самом деле, больше, чем в метре, но даже на столько к волку подойти ещё никто не решался.

Села — и заговорила. Не так противно, высоким голоском, каким обычно говорят птицы, а усталостью, неразделённой печалью, которая, конечно, была заметна волку. Ласточка была любопытной, а волк так давно ни с кем не разговаривал, что уже почти забыл, как это. И они говорили до самого утра — про жизнь, про неодинокое одиночество, про дальние тёплые страны, где никогда не бывает снега, как и волков.

Он впервые стал неосторожен, заливисто воя и смеясь, так, что перебудил всех белок и наутро все будут знать. Но какая разница? Какая разница, что теперь его точно изгонят из стаи, какая разница на их "нет, вы только посмотрите на них — хищник и птица"? Какая разница, если есть ещё одно создание вместе с его одиночеством?

Так он думал до наступления холодов. Ласточка собралась улетать, ведь это не её изгнали из стаи — ласточкам обычно нет друг до друга дела, лишь бы сбиться в клин и проткнуть небо. Им трудно было прощаться, и сердце его рвалось. Конечно, тёплые страны, без волков и снега. Но ласточка сказала, что вернётся. И волк знал, что ласточки возвращаются. Только зачем? Глупые. Но он ждал. И верил изо всех сил, что она правда вернётся. Поистине силён тот, кто даже в зиму не мёрзнет. И дело было вовсе не в его шерсти.

Без стаи было сложнее. Но оно того стоило. Зима всё-таки неохотно отступила, наградив промёрзшими лапами и ещё более злобным оскалом, но ласточка вернулась. И он был так счастлив, что бегал с ней наперегонки всю ночь, смеясь. Смеялся, чтобы не грустить от того, что он не мог летать.

И они снова говорили до холодов. Снова и снова это повторялось. Она превратила его жизнь в ожидание.

Однажды выдалась очень сильная зима. Волк боялся, что не протянет. Но он жил и грелся, путался, проваливался в сугробы и убегал от охотников, лишь бы снова увидеть ласточку. Дождаться, дождаться, дождаться.

Не дождался. Спали снега, появились листья и цветы, потом — плоды. А её всё не было. Весь клин вернулся, а её не было. Он спрашивал, но птицы, испуганные, лишь улетали. Действительно, кто будет говорить с изгнанником, ещё и волком?

Загрустил. Одиночество сожрало — оно всегда так делает. Волк пропал, далеко, глубоко и безвозвратно. Волк стал попадать в капканы. Изранил ногу, хромал.

А потом — охотник. Волк перед смертью только думал, лишь бы шкуру на пол не постелили — и всё смотрел на небо.

А небо знало, что именно этот человек убил его ласточку.