Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

— Но прежде..., — робко проговорила Консуэло. — Я должна вам признаться... Быть может, я не имею права, и это будет неуважением, но...

— Говорите же, дочь моя. Вы здесь имеете право на всё, что бы ни пожелали сказать или сделать — мы неоднократно говорили вам об этом. Просто вы слишком скромны и — невзирая на то, что несколько лет выступали на сценах самых знаменитых театров — не привыкли позволять себе многое — как в материальном смысле, так и в любви и добром отношении людей, окружающих вас — тех, что истинно понимают вашу душу. Да, это объясняет то, что вы многое пережили, привыкли к лишениям, считая их нормой вашей жизни, привыкли и к душевным страданиям. Ведь и Альберт — каким бы благородным он ни был и как бы ни любил вас — я знала, что его натура, его расстроенный рассудок причиняли вам, быть может, ещё большую боль, нежели неверность вашей первой любви. Ведь последнее было всего лишь одним эпизодом, а приступы Альберта повторялись едва не ежедневно... Да, у моего племянника нередко наступали и долгие периоды просветления, однако никогда нельзя было ожидать, что разбудит в нём эти болезненные иллюзии, и, мне казалось, что порой это происходило совершенно без причины...

"Вскоре в моей жизни не останется подобных, добрых людей — как Альберт и как все его родные — ещё и потому — и прежде всего потому — что я слишком грешна для этого", — подумала наша героиня, по-прежнему считая свои мысли справедливыми.

И наша героиня, всё же ощущая некоторую неловкость, преодолела себя и промолвила:

— Граф Христиан... Меня очень беспокоит его состояние... Он не выходит из своей спальни уже так долго...

Но "беспокойство" Консуэло было не волнением, а страхом. Ибо уж слишком бледен был несчастный отец Альберта, когда покидал гостиную вместе со всеми и отправлялся в свою комнату, и шаги его были чересчур медленны и неуверенны.

— ...и я... я бы хотела увидеть его...

— Консуэло, дитя моё, вы читаете мои мысли. Я тоже боюсь за своего брата. Просто... просто до сих пор я не чувствовала в себе достаточно сил, чтобы проведать его. Ведь Христиану могут понадобиться слова утешения. Он может расплакаться или даже разрыдаться в моём присутствии, а я окажусь не способна даже искренне обнять его. Но когда вы заговорили об этом — я ощутила, что смогу поддержать его. С вашей помощью. Я понимаю, что вы тоже устали, и я не стану требовать от вас активного участия. Вы просто будете рядом, и это придаст мне — нам — сил. А там — кто знает — быть может, и мой бедный брат согласится составить нам компанию в прогулке...

— Да, я была бы очень рада, графу Христиану пошло бы это на пользу. Свежий воздух мог бы отвлечь его от невыносимых мыслей.

— Но вот только сможем ли мы говорить о чём-либо ином, кроме нашего дорогого Альберта?.. Я боюсь, что наши речь вновь и вновь будут возвращаться к нему... Но да, для начала нам нужно увидеть его. Так пойдёмте же, дитя моё.

И обе они, не скрывая волнения, направились к спальне отца умершего графа Альберта Рудольштадта.