Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

— Я подожду вас, милая Консуэло, — сказала графиня, когда обе они почти дошли до дверей замка.

С самого утра Венцеслава надела закрытое, тёплое платье из сукна, так как в силу возраста временами ей бывало холодно даже летом, когда за несколько солнечных дней, что шли друг за другом, толстые каменные стены имения медленно, но верно нагревались. Сейчас же, в пору осени, подошедшей к своей середине — как и всегда — канонисса ощущала эту зябкость особенно сильно, и, конечно же, это чувство усугублялось переживаемым горем. И в этот день облачение Венцеславы было, разумеется, траурного цвета. Волосы пожилой графини были собраны сзади в замысловатую причёску, и подобный образ создавал впечатление печальной строгости.

— Да, я только возьму свою накидку и переодену туфли, — ответила Консуэло и направилась в комнату, где лежали вещи, что очень скоро она без сожаления оставит здесь.

Среди нарядов, что она везла с собой на гастроли, коим не суждено было состояться, действительности была длинная чёрная суконная накидка, что пришлась сейчас как нельзя кстати.

Когда через несколько минут канонисса увидела нашу героиню, идущую ей навстречу — то впервые осознала, насколько же они были похожи. Две женщины, облачённые в чёрные платья, объединённые общим несчастьем. Волосы одной — черны как смоль, другой — белы словно снег. Почти одинаковые причёски и рост. И, пусть боль каждой происходила из разных источников и ощущалась ими различно — она была настоящей, искренней и чистой.

Помимо этого, стоит с уверенностью утверждать, что родные любили Альберта сильнее, нежели друг друга. Их родственные, сестринские и братские чувства меркли перед трепетом за эту хрупкую, хрустальную душу, что они были не в силах защитить от страшных видений и голосов демонов, что так часто преследовали их сына. Они видели, как он то дрожал перед их грозными взглядами и речами, то бросался в иллюзорные сражения, одерживая победу или погибая — в он мог просто стремительно, за одно мгновение упасть на пол, лишившись сознания, и редко, когда кому-то удавалось поймать Альберта в свои руки — только если отец или слуги по счастью стояли за спиной нашего героя (когда же сзади оказывалась тётушка — она могла лишь в слезах и страхе смотреть на страдания собственного племянника и звать на помощь), и только чудо спасало его от ударов о каменный пол — все подобные приступы происходили либо в гостиной, либо в собственной спальне младшего из Рудольштадтов — но, тем не менее, порой обморок переходил в летаргию, что длилась часто больше суток.

Но главной основой, на кою опиралась эта самая любовь, полная трепета и болезненной нежности, было то, что своим горячим темпераментом, являвшим себя в жарких спорах об истории чешского народа, и, в частности с графиней Венцеславой о родословной их семьи, Альберт оживлял порой слишком чинную, подчинённую множеству условностей атмосферу замка, внося в неё свежесть и естественность — пусть и пугающую, резкую, всякий раз нежданную, словно вихрь, приносившийся из ниоткуда. И самый его облик — разлетавшиеся в пылу дискуссии по плечам длинные волнистые волосы, расстёгнутый ворот белой рубашки, блестящие глаза, горящие щёки — тогда становился воплощением этой внешней и внутренней свободы — свободы духа и разума.

А тем временем в мыслях Консуэло после слов графини вновь пронеслось: "Эти люди — последние в моей жизни, кому я доверила тайны своей души — пусть они и не понимали меня верно..."