Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

— Пойдёмте же, дитя моё, — проговорила Венцеслава.

Канонисса отворила дверь, и обе героини молча вышли за пределы замка, что на эти дни, стал для всех, живущих в нём, юдолью великой скорби, и, как казалось каждому, пребудет таковым до его кончины.

— Господи, за эту ночь и это утро для меня в этих стенах будто прошла новая, другая жизнь..., — промолвила графиня с нежданным, невольным вздохом, вглядываясь в даль перед собой, но словно ничего не видя.

Когда Консуэло проходила рядом с Венцеславой мимо пещеры Шрекенштейна, в её глазах помимо воли отразился страх, и наша героиня едва сдержалась, чтобы не вздрогнуть. Но графиня смотрела в другую сторону и была слишком поглощена собственными чувствами, и потому не заметила ничего. А наша героиня не сводила глаз с входа в подземелье, чёрным пятном зиявшего среди скал и растущих около цветов и трав. Ей хотелось ускорить шаг, дабы миновать это место, где сегодня утром ей было ещё страшнее, нежели тогда, два года назад, но Консуэло собрала всю свою волю, чтобы не поддаться этому стремлению.

Пасмурное небо казалось бескрайним, и на этом фоне две одинокие фигуры, медленно идущие вперёд, издали казались ничтожными песчинками в сравнении с огромной, бесконечной Вселенной.

"Две мысли одинаково повергают меня в ужас: что Зденко, быть может, уже нет в живых, что он не выдержал груза горя по своему другу, и что он же может поджидать, караулить меня, пытаясь улучить момент, когда я окажусь одна — чтобы лишить жизни..., — думала Консуэло, стараясь усмирить биение своего сердца, сжатого испугом, и, когда роковые скалы наконец скрылись из вида, то вместе с тихим вздохом облегчения к ней пришли иные мысли, — Теперь, среди этих деревьев, что виднеются неподалёку, я даже случайно не могла бы встретить Альбета... Я вспоминаю, как он, вырвав меня из крыльев Смерти следовал за мной, когда я впервые за много месяцев, ещё не вполне оправившись от того нервного горячечного бреда, сделавшегося со мной после того злосчастного визита в пещеру, вышла, чтобы вдохнуть свежий воздух. Так говорила в нём его любовь ко мне и стремление оберегать и защищать — пусть даже будучи невидимым и не обнаруженным мною... Но теперь та же чёрная тень, кою я не смогла отогнать, прилетела и унесла его от меня навсегда...".

Но это было не так. Душа Альберта покинула стены имения вслед за Консуэло и теперь бесшумно парила прямо за её спиной, терзаемая страданиями о том, что в эти мгновения не может обрести подобие плоти или стать лёгким, едва ощутимым, ласковым, едва прохладным ветерком, дабы коснуться, дать знать о себе, не пугая, но лишь вызвав смутные ощущения, мысли, похожие на иллюзию — нет, скорее, даже на фантазию. Духу, коим он стал, ещё не доставало силы, дабы обернуться даже почти невесомым, тихим дуновением воздуха. Но безликий, прозрачный призрак Альберта Рудольштадта понимал, что Господь намеренно устроил так — чтобы его любимая, чья душа, живущая в земном теле, сейчас так уязвима — не отправилась вслед за ним раньше времени, не выдержав ужаса и сочтя это господней карой. Обретя способность проявиться в материальном мире, он напротив хотел всеми средствами хотел показать ей свою прежнюю нежность — чуть встревожив волосы и одежду движением воздуха, коим хотел окутать её подобно объятию, навеять спокойные умиротворяющие сны, шепча слова утешения вместе шумом густых, зелёных крон деревьев, освещаемых скудным, бледным, холодным свето луны в зловеще тихой ночи...

"Ещё не время, — говорил Ему Господь, — подожди. Уже очень скоро она сможет вновь увидеть, услышать, почувствовать твою любовь и ответить тебе без мистического, суеверного страха... Но это случится не сразу, твоя избранница постепенно осознает, что ты не покинул её. И она отныне всегда будет с тобой рядом. Следуй за Моей рукой, что ведёт тебя, не торопись. Прежде она переживёт много мук, думая, что прошлое невозвратно, и твоя душа будет рыдать вместе с ней, разрываясь и не в силах помочь. Но, не зная о том, она вынесет все испытания благодаря твоему присутствию рядом с ней. Ваша любовь пребудет вечной."

И Альберт вынужден был смирять своё желание каждый раз, когда он тщетно хотел протянуть свою бесплотную ладонь, дабы коснуться плеча возлюбленной, но не мог сделать этого, и по щекам его катились невидимые слёзы.

Однако теперь, став лишь душой, он обладал иным дарованием — дух Альберта имел возможность физически воспрепятствовать всем, кто желал причинить боль его избраннице. Он знал о том, что рассудок Зденко помутился до той степени, что тот всерьёз вознамерился уничтожить Консуэло.

"Но хватит ли мне сил?..", — вопрошал он то ли у самого себя, то ли у Всевышнего.

"Доверься Мне и себе, не терзайся напрасно. Твоя любовь защитит её", — был ему ответ.

А тем временем канонисса нарушила тишину внезапными словами:

— Что ж, быть может, нам и не стоит сейчас говорить ни о чём. Я вижу, что вы так же пребываете в своих мыслях, и я не настроена мешать вам. К чему нам мучить свои сердца, повторяя всё, что было сказано уже много раз — вновь...

— О, нет, что вы, вы бы не помешали мне. К тому же, ведь вы сами когда-то сказали мне, что в жизни Альберта — а значит, и в вашей — были совершенно счастливые периоды, когда он улыбался и радовался так искренне, как никто из тех, кого вы знали когда-либо...

— Да, дитя моё... Я помню, что почти всегда тёмные глаза Альберта лучились каким-то особенным, неземным, мистическим, священным светом, когда взгляд его падал на какую-нибудь икону или картину религиозного содержания, а в особенности — на лик Христа — даже искушаемого в пустыне врагом рода человеческого, или того хуже — распятого — ведь Альберт, как и все мы — знал, что Сын Человеческий преодолел эти муки с величайшим достоинством. И, желая вновь увидеть в чертах нашего сына и племянника то выражение безмерной благости и умиротворения, несколько раз на дни рождения и святые праздники мы дарили ему картины и иконы, где Сын Божий был изображаем проповедующим среди учеников. Альберт был счастлив, и однажды даже выразил робкое желание, что хотел бы получать теперь только такие подарки. Но мы, зная и видя впечатлительность и непомерное пристрастие Альберта к подобным вещам, проявляли осторожность и временами избегали подобных ... Он вообще имел обыкновение много времени проводить в часовне, где сейчас молится его отец — граф Христиан. Изредка, не зная, что Альберт там, я оказывалась на пороге и неизменно видела, что мой мальчик стоит на коленях у статуи Сына Вседержителя... тогда я как-то интуитивно ощутила в этом неведомый, непонятный мне знак, и меня бросило в лёгкую дрожь. А сейчас я явственно осознала, что Альберт так пугающе похож на Иисуса... А вы... Консуэло... вы верите... в реинкарнацию?..

От этого нежданного вопроса нашу героиню сковал невольный холод и она была готова застыть на месте.

— Я... я не знаю..., — растерянно и с испугом в голосе проговорила наша героиня.

— Простите меня... не знаю, почему я заговорила об этом сейчас, что натолкнуло меня на эти мысли... Но ведь вы всегда ощущали в Альберте нечто... вы же сами говорили мне...

— Да, я помню, я знаю... Но ведь Альберт не спас мир от мук... хотел, но не спас...

— Как не спас и Иисус Христос...

Наша героиня в невольном удивлении обернулась к графине Рудольштадт.

— Да, я знаю, что слышать подобные слова от меня — женщины, всю жизнь прожившей в, как я теперь понимаю, слепой вере — . Я верила не в то, во что было нужно истинно — в стремление, в намерение, в душу... Можно не успеть сделать ничего, но куда важнее попытки или даже просто чистота чувств, планов и мыслей... И теперь я ещё больше люблю моего — нашего — Альберта... И как же жаль, что это произошло лишь после смерти. Пойдёмте же обратно, дитя моё. Я думаю, что нам нужно поберечь силы для этого вечера, что станет самым ужасным для всех нас... И дай Бог, чтобы на следующее утро все мы смогли проснуться в этом мире...

И Консуэло молча повиновалась. Она ощущала, что настроение её выравнивается — она не испытывала больше той невыразимой тоски, но и не ощущала эйфории или радости, из-за которых люди, окружавшие её, могли счесть, что горе окончательно свело нашу героиню с ума. И, разумеется, это было заслугой призрака Альберта, что следовал теперь за Консуэло неотрывно, не отступая ни на шаг. И дух его был безмерно счастлив уже и этим — что ему удалось хотя бы на время избавить свою любимую от невыносимых страданий.