Смерть Альбéрта Рудольштадта. Одинокая светлая странница (гет)

— Я уничтожу её... уничтожу... Я обещаю это тебе, Альберт и Тебе, о, Господи..., — шептал тем временем Зденко в тишине своей комнаты-пещеры, походящей на келью — настолько та была аскетична.

В сером полумраке, освещаемом скудным пламенем небольшого костра, склонившись над пустым деревянным столом, он заканчивал точить маленький ножик.

Кроме того, у него был приготовлен пузырек с одурманивающими травами и тряпка.

Под покровом ночи после похорон Альберта, он намеревался бесшумно проникнуть в замок и, поднеся к лицу Консуэло ткань, пропитанную сонным настоем, тайно унести нашу героиню в подземелье и там нанести ей смертельный удар.

Но вот, добившись наконец достаточной остроты оружия, Зденко поднял голову и замер от ужаса. В возникшей перед ним ниоткуда полупрозрачной дымке он мгновенно узнал лицо своего наперсника. Те же длинные, вьющиеся волосы, чёрный камзол, блестящие тёмные глаза, бледное лицо... Это был нечёткий, размытый облик Альберта Рудольштадта — но этого было достаточно.

— Что ты делаешь? Не смей, слышишь? — голос Альберта звучал негромко, но повелительно и даже грозно — как говорил бы в иные времена Иисус Христос со своими учениками.

— Господи... это ты, Альберт..., — юродивому потребовалось несколько мгновений, чтобы справиться со своими чувствами — страхом, потрясением и последовавшим за ним почти священным благоговением.

— Я здесь, чтобы остановить тебя.

— Но... друг и брат мой... почему ты хочешь воспрепятствовать мне? Но... она же убила тебя! Сначала бесстыдно разрушила нашу дружбу, отняв тебя у меня, а потом и вовсе лишила тебя жизни! Скажи... ты ведь пришёл за мной? Так забери же меня прямо сейчас, и я забуду о своём намерении!

— Ты должен жить. Тебе ещё рано уходить за мной. Но твой рассудок сейчас во тьме. И я лишь спасаю тебя от того, что потом может свести тебя с ума навсегда. Господь не простит тебе этого греха. Она должна жить. И она будет жить. Так откажись же от своих намерений — или я сделаю всё, чтобы не дать тебе совершить того, в чём тебе никогда не будет прощения ни от меня, ни от Господа. Вины Консуэло нет ни в чём. Да, она не богиня и не святая, а земная девушка, поддавшаяся сомнениям и страху. Но не более. Она светлее многих. И твоя душа тоже светла, однако ты не столь безгрешен, как моя избранница. Консуэло подобна Марии-Магдалине. Но твой же дух мучим ревностью и упрямством, невозможностью смириться с потерей, кажущейся тебе сейчас невыносимой. Ты по-прежнему убеждён в том, что она имела намерение разрушить нашу дружбу — в то время как я не могу говорить с тобой как прежде лишь оттого, что смерть моя была слишком мучительной, и мой дух не обрёл прежнюю силу, коей обладал на земле. Но подумай — зачем ей это?.. И потому ты должен будешь совершить над собой усилие, дабы не попасть в геенну огненную. И, если ты соберёшь всю свою волю и не сделаешь того, что задумал, и раскаешься — после своей кончины ты будешь вместе со мной, и мы станем беседовать столько, сколько нам будет угодно. И она будет вместе с нами. Если же ты уверишь себя в том, что мой разговор с тобой — иллюзия, и станешь сражаться со мной — я применю все свои умения, данные мне после смерти. И, прошу тебя поверить — их немало, и уже сейчас они имеют немалую силу. Я стану чинить тебе препоны в виде непроницаемых прозрачных стен, воды — выпуская её в проходы — как это делал ты, чтобы поливать сад, что растёт снаружи, огня и ветра. Ради Консуэло я способен привести в движение все стихии. Да, быть может, мне и не удастся победить тебя, быть может, моих сил ещё будет недостаточно, и твой гнев — гнев земного, живого человека — сумеет одолеть их все — но после мы никогда не встретимся на небесах, а ты обречёшь меня на вечные муки в раю — ибо без моей Консуэло и кущи Эдема станут для меня подобны адскому огню. Господь открыл мне, что, когда моя душа — то, что ты видишь перед собой — лишь одна из её форм — окажется на небесах — то попадёт туда. И тебе не будет не суждено увидеть меня уже никогда. Потому, если ты по-прежнему любишь меня как друга — заклинаю — остановись!

И Зденко, обессиленный и потрясённый произошедшим, услышав столь непререкаемый запрет из уст своего наперсника, мучимый непониманием, ревностью, безысходностью, беспомощностью и отчаянием, медленно обхватил голову руками и остался сидеть в полумраке своей кельи, вырубленной прямо в скале Шрекенштейна, и смотреть на то, как в импровизированном камине догорает небольшой, скромный очаг.