Нилта (джен)

Неисповедимы пути господни, человеческие и собачьи. Каждый проходит их по-своему, но если люди еще как-то могут сами выбирать свой путь, господь дал людям этот великий дар — право выбора; то собакам этот выбор не предложен. Они проходят путь, который создают им люди.

Нилта, чистокровная немецкая овчарка, родилась у хороших производителей — серебряных медалистов нескольких московских выставок. Еще неуклюжим, толстолапым щенком с огромными ушами ее купила замечательная семья. Мама, папа и две девочки-подростки, одна из которых была восходящей звездой российской гимнастики. Жизнь Нилты казалась настолько прозрачно нарисованной, ей было предначертано быть любимицей в доме, получать свои медали и рожать новых породистых щенков. Все домочадцы души в ней не чаяли, и она выросла просто красавицей, умницей и очень воспитанной собакой. Когда девочки выходили с ней гулять, то им завидовали все местные собачники.

Но, видимо, в прошлой жизни что-то эдакое натворила ее душа, поэтому в этой Нилте пришлось расплачиваться в полной мере. Через три года в семье случилась трагедия — за один месяц сгорела в раковом пламени хозяйка семьи. Нилта страшно выла, когда на обеденный стол поставили гроб, обитый красно-черной материей. Она не давала увести себя из комнаты, залезала под стол и бессильно скалила на домочадцев клыки, когда они пытались вытащить ее из-под стола. Ее оставили в покое. Ночью Нилта вылезала из своего укрытия, ставила передние лапы на край стола и долго смотрела на неподвижное, восковое лицо хозяйки. Она вылизывала это лицо, пытаясь разбудить. Но хозяйка оставалась недвижимой, лицо было холодным и твердым — совсем не таким, как помнила Нилта.

На следующий день появилось много людей в черных одеждах. Они тихо ходили по квартире, разговаривали шепотом. Женщины толпились на кухне, готовя еду. Потом четверо мужчин подняли гроб, поставили его себе на плечи и унесли хозяйку Нилты. Дом на какое-то время почти опустел. В кухне оставались две женщины, продолжавшие готовить и накрывать на стол. В душе Нилты было пусто, она вяло входила на кухню, втягивала носом воздух, различая ароматы готовившейся еды. Но есть ей не хотелось. Она пила воду из своей миски и уходила обратно в комнату в надежде, что ее хозяйку принесут обратно и жизнь вернется на круги своя. Люди вернулись без хозяйки. Уселись за стол, долго пили, ели и говорили. Девочки постоянно убегали в свои комнаты плакать. Нилта нервничала, бегала за ними, но двери закрывались перед ее носом, не давая ей возможности хоть как-то облегчить горе домочадцев.

Через какое-то время, когда стало казаться, что жизнь опять входит в свою колею, случилась следующая трагедия. Утром сестры обнаружили в постели мертвого отца, у него просто остановилось сердце. И опять люди в черном, гроб на столе, поминки, воющая Нилта, теперь провожающая в последний путь своего хозяина.

Две девочки и собака остались одни. Несколько месяцев спортивная школа, в которой училась младшая из сестер, пыталась им помогать, но у людей ведь тоже есть свои заботы, поэтому о них в конце концов попросту забыли. Старшей уже было восемнадцать, она училась в институте, но когда один за другим умирают и отец и мать, не очень-то думаешь об учебе. Сестры опутали себя горем, как паутиной. Они перестали выходить из дома, забыли о том, что есть еще одна душа, о которой надо заботиться. Жизнь Нилты медленно превращалась в собачий ад. С ней не ходили гулять, и она сутками терпела, испытывая муки. В конце концов ей приходилось делать лужу в коридоре. Нилте было безумно стыдно, ей хотелось провалиться сквозь паркет — она бы так и сделала, если бы могла. Опустив голову, и поджав хвост, входила она в гостиную, где проводили большую часть времени сестры. Когда обнаруживалась лужа, ее лупили.

Судьба всех трех медленно, но верно скатывалась под откос. Младшая ушла из спортивной школы, старшая бросила институт. Обе начали пить, связывались с непонятными компаниями, устроили в доме ночлежку. Старшая сестра родила темнокожего ребенка, который ей был совершенно не нужен. Темнокожий папа мальчика исчез на просторах Африки еще до того, как будущая мама успела сообщить ему радостную новость. Про Нилту сестры забыли, а если и вспоминали, то только для того, чтобы дать пинка. Сердобольные соседи носили иногда девочкам еду, Нилте даже доставались картофельные очистки. Она смогла научиться их есть и даже полюбила этот вкус.

Я уже не помню, кто рассказал мне о Нилте и о том, что ее хотят усыпить, если не найдут кому отдать. Мама моя была всегда против животных, но в тот момент она лежала в больнице, я жила в нашей квартире одна. Когда я услышала историю Нилты — у меня не было сомнений. Я предложила: если сестры хотят — я заберу собаку. Моя знакомая позвонила, договорилась о встрече, и мы поехали. Когда мы вошли в квартиру, в лицо ударила такая какофония неприятных запахов, что я с трудом удержалась, чтобы не закрыть нос ладонью. Пахло старыми тряпками, мочой, пригоревшей кашей, алкоголем, непроветриваемым месяцами никотиновым воздухом. В одной из комнат раздавался ор младенца. Мы вошли в гостиную, где сидела одна из сестер, следом за нами вошла старшая. Я даже не успела поздороваться и спросить, где собака, как из угла ко мне метнулась тень, легла и положила морду мне на ботинки. Больше она от меня не отходила. Процедура передачи собаки произошла очень быстро. Мне отдали ее паспорт, поводок и ошейник, и вот мы уже на улице. Нилта пошла со мной так, как будто я всегда была ее хозяйкой. Она ни разу не оглянулась, не попыталась натянуть поводок, чтобы вернуться обратно.

Мы поймали машину и через какое-то время были уже дома. Только оказавшись с Нилтой в моей квартире, я в очередной раз поняла, что моя спонтанность — далеко не самое лучшее качество моего характера. Я даже не озаботилась тем, чтобы предварительно купить собаке еду. Пришлось скормить ей кусок докторской колбасы, который исчез в ее желудке так быстро, что я не успела даже сосчитать до трех.

Когда я не знаю, что делать — я иду к маме. Я могу ругаться на нее сколько угодно, фырчать и жаловаться, но мама — это тот человек, который меня ни разу в жизни не подводил. Я надела на Нилту ошейник и поводок, и мы пошли навещать маму в больницу. Естественно, что с собакой меня не впустили, поэтому мы нашли окна маминой палаты, я поорала немного, и наконец мама высунулась из окна. Увидев меня с собакой, она поняла, что дело пахнет керосином. В больничном дворе еще долго раздавались ее и мои вопли. Нилта крутила хвостом, вываливала на бок свой длинный язык и вовсю кокетничала с мамой. Она как будто понимала, что от этой женщины в окне зависит ее дальнейшая судьба. В итоге эта женщина, поимевшая когда-то счастье родить меня, сдалась, и мы пришли к консенсусу, что собака остается у нас. Мама сгоняла на больничную кухню, где сердобольные кухарки выдали ей бидон с остатками больничной еды. Нилта пировала. Когда я ее забрала у сестер, можно было спокойно пересчитать ребра собаки, даже не дотрагиваясь до нее.

Через какое-то время маму выписали из больницы, и мы зажили втроем. С Нилтой приходилось выходить на улицу несколько раз в день и ночью. Иногда, если я или мама не успевали, она писалась дома. Нилта спала у меня в комнате, поэтому участь ночного зомби доставалась мне. Пару недель мы никак не могли понять, в чем дело. Нилта подходила ко мне и тыкалась мокрым носом в руку, потом начинала скулить. На автопилоте я вставала, одевалась. Мы выходили из квартиры, и Нилта развивала спринтерскую скорость. Я не поспевала за ней, она скребла когтями по кафелю, опускала вниз заднюю часть тела и начинала подвывать. О лифте не шло и речи, мы неслись вниз по лестнице как два паровоза. Она неслась, а я скакала за ней. Иногда она не выдерживала, и приходилось убирать лестницу. Даже идиот бы понял, что с собакой не все в порядке, и мы поехали в ветеринарную клинику.

Такой стыд, как на том приеме, я испытывала редко. Осмотрев Нилту, врач начал обвинять нас, что мы бьем собаку. С красными ушами мне удалось вставить в гневный поток эскулапа, что она у нас всего пару недель, что нам ее отдали. Он качал головой и повторял: "Какое животное загубили". Оказалось, что у Нилты отбит мочевой пузырь, вылечить практически невозможно, можно облегчать лекарствами, если давать постоянно. "Мой вам совет — поселите ее на природе", — сказал врач.

Мы не знали, что делать. У нас не было домика в деревне, так не хотелось ее опять отдавать, но у нас практически не было выбора. В квартире ее держать невозможно. Мы написали объявления и расклеили их на всех возможных заборах и фонарях в нашем районе.

Через несколько дней зазвонил телефон, и хриплый мужской голос осведомился, не может ли он посмотреть собаку. На следующий день Виктор появился в нашей жизни неспешной походкой, сопровождаемый черным как смоль овчаром. Когда я открыла им дверь и глянула на Виктора, то первой моей мыслью было — мелкий бандюк. Невысоко роста, худощавый, нет, более правильным словом было бы — жилистый, он, казалось, состоял только из мускулов. Его кобель тоже производил впечатление, он был практически по пояс своему невысокому хозяину. Кобель степенно прошел с хозяином на кухню и лег. В нашей шестиметровой кухне сразу стало сложно поворачиваться, настолько крупным было это животное. Мы предложили Виктору кофе, привели Нилту. Она как будто понимала, что ее снова отдают, и шла неохотно. Виктор оказался одним из миллионов людей в России, пробующих в то время частное предпринимательство. Я ожидала все, но только не свиноферму. Мало того, свиноферма эта находилась в деревне на другой стороне Филевского парка, где мы так часто гуляли. Проблема Нилты была решена. Наша девочка будет жить на свежем воздухе и сможет вести нормальную собачью жизнь. Мы договорились, что будем навещать собаку.

Виктор появился у нас в доме много раньше, чем мы договаривались. Один раз утром раздался звонок в дверь. Я, прогудевшая практически всю ночь на дискотеке, отреагировала на этот звонок метким высказыванием о том, что я думаю о звонившем. Мимо двери в мою комнату прошлепала домашними тапками мама. Я услышала приглушенные голоса. Немного удивленный — моей мамы, и низко гудящий мужской голос. Я накинула халат и вышла в коридор. На пороге стоял Виктор со своим кобелем. Мама выглядела ошарашенной — это состояние я редко за ней замечала. "Собирайтесь, дамы, мы едем на пикник", — провозгласил Виктор, и я ощутила себя Сашкой из "Москва слезам не верит".

Мы с мамой, как две дрессированные собачки, сшибаясь лбами, побежали чистить зубы и переодеваться. Виктор ждал нас на кухне, покуривая свой "Беломор". Другого курева он не признавал. Мы собрались и поехали на его свиноферму.

Помните фильм "Москва слезам не верит"? Эпизод, когда Гоша привозит своих дам на пикник? У меня было ощущение, что Виктор — это наш Гоша. Мы великолепно провели время, познакомились с его друзьями и их женами, но меня не оставляло ощущение, что я нахожусь совершенно в чужом мире.

Моя мама думала, видимо, по-другому, они с Виктором стали очень близки. Он был все еще женат, но уже много лет жил отдельно от своей супруги. Он часто ночевал у нас, помогал в доме, ремонтируя все то, что раньше приходилось делать нам с мамой. Я, несмотря на то, что о Викторе была определенного мнения, и мне казалось, что он совершенно не подходит моей матери, все равно его любила и уважала. Где-то через год грянул гром. Как-то раз позвонил его друг и рассказал маме, что Виктор арестован. Мама всполошилась. Из сбивчивого рассказа друга получалось, что на одном из пикников, на котором мы не присутствовали, Виктор напился и изнасиловал и избил жену одного из совладельцев свинофермы.

Мы начали искать адвоката, потому что были на сто процентов уверены — Виктор просто физически не мог изнасиловать или избить женщину. Да, он не был интеллигентным человеком, он был простым мужиком, но его кодексу чести мог позавидовать любой богач. Мама нашла самого лучшего адвоката... Который посоветовал не соваться в это дело, так как существует его бывшая-настоящая жена. И именно она должна позаботиться о том, чтобы найти Виктору хорошего адвоката.

Мама была на суде, Виктору впаяли около десяти лет. Спустя год после того, как он сел, его друг узнал правду. Его свиноферма процветала слишком хорошо, что не нравилось тому самому совладельцу, жену которого Виктор предположительно избил и изнасиловал. Совладелец имел какую-то мизерную часть от бизнеса, но очень хотел поиметь все. Поэтому он и придумал со своей женой это фиктивное нападение. Бабенка переспала с напоенным вусмерть Виктором, все остальное было делом техники. Наше знание опять же ничего не принесло — мы не были свидетелями.

И Нилта, и черный Витин кобель исчезли, как будто их никогда и не было. Мы понемногу забывали о них, через несколько лет мама уехала на год в Америку. В один из дней в моем доме затренькал телефон, я взяла трубку.

"Оля, Оля — это ты?" — раздался хриплый, безумно уставший голос. "Да, это я". "Оля — это Виктор". Я судорожно перебирала в голове возможных ухажеров с таким голосом, но никак не могла идентифицировать. "Оля, я тот самый Виктор, что у вас Нилту когда-то забрал", — все встало на свои места. Я разрешила ему приехать ко мне. Он стоял в дверях, и я силилась узнать в этом безумно худом и уставшем человеке того самого Виктора, что дал моей маме, да и мне, столько счастья. В руках он неловко мял букет красных гвоздик, которые всунул мне. Мы прошли на кухню. "Хочешь чаю?" — спросила я его. "Да, только покрепче". Я заварила чай. Он молча встал, вылил приготовленный мной чай в раковину и повернулся ко мне: "Дай мне пачку чая". Я дала. Он, уверенным движением человека, который знает в доме каждый сантиметр, достал с полки невесть как сохранившуюся алюминиевую кружку, высыпал в нее практически целую пачку чая, долил воды и поставил на огонь.

"Это чифирь, классная штука", — сказал он, снимая с огня кружку. Я не знала, о чем с ним говорить. Узнала, что он живет у бывшей жены и очень болен. Ушел. И умер через месяц от болезни, которую подхватил в тюрьме.

Так и закончилась история о Нилте, Викторе и о том, что Москва слезам не верит.