Феномен по фамилии Лонгботтом (джен)

В сознание прихожу резко, как будто кто-то рывком вытолкнул меня из забвения. В первую секунду кажется, что из меня вышибли воздух точным ударом в солнечное сплетение, но внезапно понимаю, что могу дышать. И ничего не болит. Вообще. Хотя сам прекрасно знаю, что после аварии такого не может быть даже под анальгетиками. Открываю глаза, тупо смотря на лицо старухи, склонившейся надо мной. Санитарка? Эта мысль отрезвляет и заставляет со скрипом двигаться шестеренки в моей голове. Санитарки — милые или не очень бабушки с седыми волосами под платком, не раз порицавшие меня за любовь к экстриму, не смотрят так властно, будто только что уселись на трон Императора из того же Вархаммера и собираются завоевать мир.

— Невилл, как ты себя чувствуешь? — спрашивает она, и я не сразу понимаю, что обращаются ко мне.

— Голова болит, — рискнул ответить я.

Говорить Императрице Черепов, что я вообще-то Сергей по паспорту, не стал. Когда частенько валяешься в больнице то с переломом, то с сотрясением, легко наизусть выучить настойчивое зудение врачей в стиле «если бы сила удара была бы сильнее». Теплилась еще надежда, что у меня амнезия, я умудрился сменить имя и это предположительно (чем черт не шутит) моя теща. Пусть этот вариант царапался тем, что до этого имя меня полностью устраивало, а на девушке с такой мамой я бы не женился. А вдруг? Но услышав «свой» голос, я понял, что дело не в амнезии. Да и больничная палата ничуть не напоминала почти родное отделение больницы Калинина. Я не в своем теле. В больнице. В другом мире?

— Что произошло? — спросил я, стараясь изобразить удивление поправдоподобней, и решил добить каргу: — Где я? Кто я?

Она резко побледнела, какое-то время хотела бахнуться в обморок, а затем резко передумала. Старуха пулей вылетела из палаты, и мне было слышно, как она кого-то зовет. Я решил разведать обстановку. Комната напоминала больничный люкс: неплохой ремонт, почти новое постельное белье на койке, тумбочка, заваленная фруктами, и шкаф явно не из тех, что пережил развал Союза и с тех пор так и стоит. Но меня привлек отнюдь не ремонт, а зеркало, непонятно каким образом висящее, будто приклеенное к стене. Где недельная щетина и круги под глазами, где как-то застряли поляк, немец и русский? Первыми в глаза бросились пухлые щеки, коих у меня отродясь не было. Да и общее впечатление — полный мальчик, который со временем превратится в огромного увальня. Не я. Совсем не я.

— Невилл, тебе нельзя вставать, — прозвучало за спиной.

Императрица Черепов загнала в палату совсем молодую девчонку, похожую на типичную медсестричку. Симпатичная, вот только вместо белого халата или униформы на медсестричке болтался зеленый балахон.⁽¹⁾ И видно, что опыта у нее нет, иначе не дала бы старухе загнать себя в угол.

— Сейчас целитель Тики обследует тебя, — ласково, насколько может это сделать крейсер Аврора, сказала карга и обратилась к медсестричке: — Он говорит, что ничего не помнит.

Девчонка оживилась, достала из кармана палку и принялась что-то бормотать на латыни, старательно размахивая куском дерева вокруг меня. Мысли о сектантах я старательно давил в зародыше. Может, это какие-то оккультисты? Лишь бы в могилу своей нестандартной медициной не свели, ей-Богу!

— Я не могу пробиться сквозь природную защиту, — наконец сказала медсестричка, задумчиво глядя на меня. — Как тебя зовут?

— Не помню.

— Где ты родился?

— Эмм…

— Ты знаешь, кем приходится тебе эта женщина? — указала она на старуху. Я отрицательно покачал головой, а Императрица Черепов посерела. Она молчала, с каким-то ужасом глядя на меня, и наконец сказала:

— Тебя зовут Невилл Лонгботтом. А я твоя бабушка, Августа Лонгботтом. Ты выпал из окна, а затем ударился головой о землю. Мы сейчас в больнице святого Мунго, Невилл.

… какого…? Я в Гарри Поттере?

1) Трудности перевода. В оригинале целители носили "мантии цвета лайма", а при переводе эта фраза трансформировалась в "лимонно-желтые мантии".

Вернуться к тексту

Следующие несколько месяцев я провел в больнице святого Мунго. Со мной носились как со слабоумным, хотя, наверное, для окружающих я действительно был им. Я упорно делал вид, что ничего не помню, а медсестричка по фамилии Тики хваталась за голову и приводила за собой врачей-оккультистов в тех же зеленых балахонах. Те долго размахивали своими палками, бормотали зубодробительные фразы на латыни, а затем устраивали консилиумы и разводили руками. Пробиться сквозь «природную защиту» они не могли. Я сам грешил на обилие цыган в прошлой жизни, которое поспособствовало развитию устойчивости к гипнозу. А что же еще? Не провиденье же или, не дай Бог, сама Смерть защищает меня от палева.

Было очень скучно. Из больницы выходить не разрешали, а кое-как разгоняла тоску часовая прогулка по этажам. По утрам больница казалась будто сошедшей с экрана фильма о зомби или апокалипсисе: пустые коридоры, потрепанные жизнеутверждающие плакаты и звенящая тишина. Мунго вообще была очень странной: большинство пациентов попадали сюда исключительно по собственной глупости. Нет, у нас тоже были чудики, маящиеся херней. Я сам лично видел в очереди на рентген мужика за пятьдесят, который проглотил ключи от квартиры, чтобы та не досталась его жене, с которой он судился. О детях с лампочкой во рту и студентах с кастрюлей на голове я вообще молчу. А здесь был настоящий цирк: девочка лет пяти, покрытая желтыми пятнами в форме бублика, мужчина с хвостом то ли енота, то ли лемура, разновозрастная компания кудахчущих людей, то есть магов в перьях на самых неожиданных местах, ровесница Столетней Войны, на полном серьезе утверждавшая, что она — котел, а ее следует почистить непременно мужчине-вдовцу лет сорока… И таких персонажей было слишком много, чтобы не начать сомневаться в душевном здравии магической нации.

Стоит еще отметить столовку. Вот она была совершенно не похожа на наши. Никаких разносов по палатам и так далее. Вся больница вскармливалась по часам в одном месте. Только больным с пятого этажа делали поблажку, а все остальные скопом перлись на третий этаж. Нет ног? У тебя свело челюсть? Появилось три головы, вместо одной? Хочешь жрать — иди в столовую. Что мне снег, что мне зной, а поесть любят все. И если у тебя есть магия, то почему ею не пользоваться, а морочить голову медперсоналу? Увидев это, мне прямо полегчало на душе. На первый взгляд все идеально настолько, что передергивает, но стоит увидеть столовую — и с щемящей тоской вспоминаю злобную санитарку по имени Иветта Петровна. Но вот по овсянке родной больницы я не скучал! Хотя здесь ее тоже было навалом, как и симпатичных медсестричек в зеленых балахонах. Главврач тоже внушал уважение: здоровенный мужик со зверским лицом, от одного вида которого можно выздороветь окончательно и навсегда, мог так рявкнуть, что даже бабки-скандалистки, коих везде было великое множество, послушно затыкались и как-то съеживались.

Еще одним своеобразным развлечением были ежедневные разговоры. В мою палату приходила Императрица Черепов и под присмотром медсестрички, которая оказалась моим лечащим врачом, рассказывала про себя, этот мир и «меня». Я прикидывался валенком, но мотал на ус. Мои скудные знания про Британию и всю эту эпопею про Гарри Поттера давали о себе знать. Сам я книг про подростка не читал, только смотрел фильмы и пролистал матчасть, когда еще на последних курсах института клеил фанатеющую от этой серии девушку с большими… глазами. С ней я долго не повстречался, но воспоминания остались.

— Невилл, я хочу тебя поздравить, — ласково сказала моя медсестричка.

— С чем? — я мысленно перебрал все праздники, пока не остановился на дне торговли, который должен быть завтра. Но ни я, ни мальчишка к торговле не имеет никакого отношения!

— Сегодня твой день рождения, — все так же нежно ответила Тики. — Тебе сегодня исполняется девять лет!

— А вам сколько лет, мисс Оливия? — задал встречный вопрос я, пока эта болтливая девчушка не завалила меня поздравлениями.

— Двадцать, — немного смущенно ответила недавняя школьница и спохватилась: — Твоя бабушка пришла тебя поздравить и навестить. Я приду как обычно, в восемь. Я опаздываю!

Старушка выглядела не ахти. Оно и понятно: сын и невестка не в себе, а любимый внук потерял память. Зато Императрица Черепов принесла торт, печенье и непонятные сласти. Я к сладкому почти равнодушен, но на диетической овсянке даже кока-кола, которая годится разве что туалеты мыть, покажется нектаром. Или амброзией. Императрица Черепов не напоминала типичную старушку, поэтому я даже не надеялся на подарок в виде собственноручно связанных носков или шарфа, но я даже и не думал, что моя «бабушка» Августа приготовила все эти сладости самостоятельно. Я не мог представить эту мадам глубоко за семьдесят-восемьдесят за плитой. В моем воображении обычная газовая плита и худая, будто проглотившая линейку старуха с властным лицом никак не вязалась. Боярыни сами не готовят: парочка чернавок у нее найдется… Но сладости — это не плохо. По размерам на военный дирижабль я не тянул, а после двух месяцев на чистой овсянке вес подрастерял. Но я был бы намного больше рад селедке с луком, шмату свежезасоленного сала или жареной картошке со шкварками. Но эта б…я овсянка!

— Невилл, — строго молвила, по-другому и не скажешь, Августа. — Целитель Тики разрешила мне сделать небольшой перерыв в твоей диете. Ты так похудел… Но это хорошо.

На этом месте я еле удержался от хмыканья. Сначала кормите, как свинью на убой, а затем непонятно чему радуетесь? Странные вы, англичане. Очень странные.

— Тебе исполнилось девять лет. Ты уже почти взрослый, а через два года поедешь в Хогвартс, где я не смогу за тобой приглядывать. Ты должен быть смелым, собранным и решительным как твой отец! И ничего не забывать. Поэтому я хочу тебе подарить одну полезную вещь.

Императрица Черепов жестом фокусника извлекла из сумки прозрачный хрустальный шарик, по размерам похожий на шарик для гольфа. Положив его мне в руку, она с какой-то грустью смотрела, как он становится красным.

— Что это?

— Напоминалка. Если ты что-то забыл, то он становится алым.

Да, эти маги-оккультисты-сатанисты вообще без мозгов! Ну кто дарит такой подарок пацану с амнезией? А что же забыл я? Ах, да, я забыл то, как я умер…

Я сидел между четырехглавым и восьмируким пацаном и зеленой от какого-то яда молодой ведьмочкой. В столовке единственной маго-британской больнички шумно праздновали стовосьмидесятилетний юбилей старичка, который из-за неправильно наложенных чар омоложения выглядел как если не ровесник моего тела, то шестиклассник. И нельзя сказать, что он был не рад. А торжество вел чересчур шустрый паренек тамада (во всяком случае, я именно так понял суть его профессии), которого в свою очередь пытались превратить недовольные заказчики в что-то молчащее, но даже в виде старинных часов обладал на редкость мерзким голосом. И вовсю пользовался благосклонностью медсестричек. Самая старшая — пятидесятилетняя и дважды разведённая Дорис, «можно просто Долли», держала тамаду на коленях, а две мадам чуть помладше сидели рядом, готовые вскочить по любому его велению. Мда, наверное, лицо у него такое… Как Париж.⁽¹⁾ Смазливое.

— Дорогой наш друг! Сегодня ты — действительно звезда нашего вечера. Если бы ты видел, какими восхищенными взглядами смотрят на тебя присутствующие здесь женщины!

Стайка женщин со страшными ожогами захихикала, а именинник скептически оглядел столовку. Единственная женщина, которая смотрела на него с восхищением, была пятилетней девочкой, никогда не видевшей вставную челюсть. Старика в теле ребенка бубнеж тамады достал и он громко сказал:

— За меня!

Он выпил половину стакана воды (выпить что-то более крепкое не позволяло новое тело), а затем ополоснул челюсть и бережно положил ее в футляр, вызвав недовольство у малявки. Тамада обрадовался, если можно относить человеческие эмоции к часам, и несколько оживился.

— Ну что же, за здоровье нашего юбиляра предлагаем выпить полные бокалы прекрасных напитков, а для этого — приглашаем всех за праздничный стол!

Градус скепсиса в столовке повысился. Несмотря на магию и неплохой ремонт, больница оставалась больницей. Она была пропитана типичным для больницы запахом медикаментов, разве что в прошлой жизни их состав был менее экзотическим. На праздничный стол невнятная овсянка без ничего не тянула, а тыквенный сок, который я быстро возненавидел, на прекрасный напиток не походила ни под каким углом.

И все было бы хорошо, если бы юбиляра не пришел бы проведать правнук. На вид он был моим ровесником (не этого тела, разумеется), разве что более упитанным, если не сказать раскормленным. Эдакий двухметровый валенок с отсутствием проблесков разума в глазах.

— Деда, я пришел тебя забирать отсюда, — весело сказал он. — Зачем ты все молодишься и молодишься?

Именинник тяжело вздохнул, достал из футляра вставную челюсть, задумчиво ее оглядел и вручил ошалевшему внуку.

— На! Тебе пригодится. С таким отношением в жизни.

Он поднял свой бокал, с подозрением понюхал, а затем хлебнул из армейской фляжки, возникшей будто по волшебству. Ма-агия, чтоб ее!

— Это оборотное! — воскликнула одна из медсестричек, почти уронив тамаду.

— Чистый спирт, — довольно и тихо добавил все еще мальчишка, медленно цедя местную водку из фляжки. Или, как медсестричка ее назвала, оборотное. — Я хочу жить долго, очень долго. Мое тело уже сдает, а ты, внук, ничего еще не понимаешь в этой жизни.

Именинника торжественно увезла каталка под причитания трех медсестричек. Они все-таки догадались позвать главного врача, в надежде на то, что он умудрится отобрать у школьника-пенсионера фляжку с водкой. Но нет! Старик и целитель Сметвик заперлись в кабинете и долго о чем-то разговаривали, а медсестричкам стало не до больных.

Мне даже удалось под шумок скоммуниздить хлеба к себе в палату, пока все были заняты перемыванием костей тех двоих. И я столкнулся лицом к лицу со странной проблемой: куда прятать хлеб? Ибо в столовке все вскармливаются по часам, а единственное, что там действительно можно есть — белый хлеб с золотистой корочкой. И выносить-то ничего нельзя! А мое заключение в больнице никак не заканчивается… Никаких целлофановых кульков у меня, разумеется, не было. Я даже грешным делом подумывал о том, что маги-сатанисты-оккультисты еще не узнали о шедевре органической химии, но те же конфеты насмерть упаковывали именно в него. А пакетов не было. Где логика? А нет ее. И когда я все-таки нашел бумажный пакет для хлеба и бережно спрятал, в комнату постучалась медсестричка.

— Доброе утро, Невилл, — ангельским голоском пропела она, с гадючьей улыбкой пропуская вперед Императрицу Черепов.

— Доброе, целитель Тики, — буркнул я. Время, в которое старуха меня обычно навещала, было совсем иным, поэтому я смотрел на обеих с легкой настороженностью. Но когда в мою палату зашла пара врачей постарше, понял, что дело серьезное.

— Ты, наверное, никак не можешь понять, почему мы пришли, — догадалась медсестричка. Я кивнул. — Мы никак не могли понять, вследствие чего у тебя возникла потеря памяти.

— Стихийный выброс магии… — недоуменно ответил на невысказанный вопрос то, что мне твердили уже два месяца, но меня перебил возмущенный голос незнакомого врача, который был ненамного старше медсестрички Оливии:

— Потеря памяти не может быть вызвана стихийным выбросом магии! Не для своего носителя.

Самый старший целитель — грузный мужчина лет шестидесяти — неодобрительно зыркнул на молодежь, а затем пояснил густым басом:

— Мы не имеем права давить на тебя, как и твоя бабушка. Для того, чтобы вылечить тебя, нам нужно точно узнать причину твоего недуга. Ты можешь рассказать нам все.

Мне это не понравилось. Видимо, маги наконец сообразили, что дело пахнет керосином, но причину правильно не определили. Мысли лихорадочно скакали от причины к причине, пока я не догадался включить идиота.

— Меня уронили из окна? — наивно спросил я, пытаясь вспомнить то, что говорила мне крейсер Аврора в первый день не-моей-новой-жизни. Уронили или выпал? Ладно, будь что будет. Старушка недовольно поджала губы, становясь похожей на жабу, но по глазам я увидел, что угадал.

— Кто? — одними губами спросил меня тот врач, становясь похожим на охотника, учуявшего добычу.

— Элджи… Элжеральд Морис⁽²⁾, — наконец ответила Августа. — Дядя Невилла.

Занавес. Семья в магическом мире, не переключайтесь!.. Один вопрос. Почему я?

1) Старый анекдот:

"— У вас лицо, как Париж.

— В смысле?

— Так и хочется съездить".

Вернуться к тексту

2) Пальцем в небо... Есть ли имя Элжеральд, нет его...

Вернуться к тексту

Дела творились странные. Консилиум врачей все-таки вызвал милицию, которую здесь почему-то звали Авроратом, и грудью защищал «беспутное дите» от встреч с родственниками. Но мне было как-то не до этого: целитель Тики решила испробовать на мне разные психологические приемы, которые вычитала в журналах. Тогда мне стало действительно страшно за свое психическое здоровье. Медсестричка долго и сопливо пыталась выяснить причины моей нелюдимости и отсутствия друзей среди детей моего возраста. Нет, мисс Оливия, «дети» моего возраста на работу ходят, а больниц боятся… Но не скажешь же так медсестричке? Приходилось терпеть. И часы психоанализа, и тесты с картонками, на которых резвились шедевры Ван Гога, и даже торжественное чтение вслух слезливых романов про больных детей я честно высидел. Черт с ними, с разговорами, а вот питание!..

Шел десятый день диковинной диеты авторства медсестрички. Ночью снились эротические сны, в которых я плавал в море борща со свининой. Иногда в царстве Морфея я возвращался в свою бытность бедным студентом. В одном сне я жарил картошку с соседями по общаге, наворачивая прямо со сковородки выданным ножом огненные куски, в другом выменивал что-то на кастрюлю супа у единственной девушки на потоке, в третьем ездил в свой родной городок начала девяностых… А затем просыпался, сжимая в руке хрустальный шарик, светящийся красным. Эта так называемая напоминалка мне чем-то понравилась. А так как особых развлечений в больнице не было, то нет ничего удивительного в том, что я частенько замирал с этой фиговиной непонятного назначения в руках, вспоминая прошлую жизнь. Помнится, именно такие шарики разных размеров свисали с модного светильника в гостиной, пока малолетний сын друга триумфально не побил их непонятным образом. Я даже не сильно ругал пацана, потому что сам особого смысла в чудном торшере не видел. Который выбирала бывшая жена, чтоб ей провалиться со своим модерном! Слава Богу, что ничего подобного у этих чудиков-оккультистов не было. Зато других идиотизмов было навалом. Взять хотя бы моих ежедневных гостей.

Ко мне в палату выстраивалась череда милиционеров, то есть авроров, местные и уже почти родные медсестрички меня жалели и — какое счастье — подкармливали, а того самого именинника подселили ко мне в палату. Мистер Коллинз оказался добродушным недостаричком, единственным недостатком которого был склероз. У одной бабульки по имени Бабнастя, царствие ей небесное, с таким же диагнозом я пару лет снимал комнату и с заскоками свыкся, даже помогал ей по мере возможности, а после ее кончины неожиданно оказалось, что квартиру старушка отписала мне. Вот так я и стал обладателем однушки на окраине города, пусть и не приходил божьему одувану кровным родственником. Да, казалось, и до сорока не дожил, а сколько всего вспоминается…

Сегодня моими гостями были два милиционера, будто сошедших со страниц всем известного рассказа Чехова. Один был высоким и до безобразия худым, а невыспавшаяся физиономия имела до того кислое выражение, что на фоне его даже вечно недовольное лицо старшей медсестрички было радостным. Второй был невысок, полноват и абсолютно лыс, зато отсутствие волос на голове с лихвой компенсировала добродушная, но усталая усмешка. Я смотрелся в его голову, на которой отражался свет светильника, как в зеркало, и чувствовал себя персонажем какой-нибудь книги про приключения Ивана-дурака: Толстый и Тонкий почтили меня своим присутствием.

— Мистер Блэр и мистер Хьюстон зададут тебе пару вопросов. Ты не против, Невилл? — с ласковой улыбкой спросила медсестричка. — Если ты не хочешь, то тебя никто не будет принуждать.

Мистер Коллинз в это время усердно притворялся спящим, но милиционеров этим было не провести, поэтому разговор пришлось отложить до застекленного балкона с видом на торговые ряды, который медперсонал использовал в качестве курилки. В воздухе стоял тяжелый запах сигаретного дыма, от чего я с грустью вспомнил, что детям курить нельзя.

— Политика Министерства такова, что целители имеют право ограничивать общение пациента, так как действуют в его интересах, — недовольно начал Тонкий, открыв окно.

— Я не против, целитель Тики.

В свое время мне частенько приходилось сталкиваться с милиционерами, адвокатами и всей этой компанией, в общении с которыми мне помогало чутье. Как-никак больше пятнадцати лет с людьми проработал, поэтому логику и здравый расчет включать не спешил. Выбора у меня все равно не было, а что можно взять с ребенка? Да и оба персонажа подозрительными не были: замордованные выездами, явно с ночной смены, если судить по невыспавшимся и осунувшимся лицам… Не будут прессовать, злости не хватает, настрой у них не тот, но расслабляться рано. Впрочем, медсестричка на моей стороне, что радует.

— Процедура стандартная, — деловым тоном сказал Тонкий.

— Все по закону, — добавил Толстый.

— Без присутствия целителя или опекуна нам не положено с вами общаться, мистер Лонгботтом, — строго пояснил Тонкий.

— Меня уже просветили, — кивнул я, разглядывая авроров в упор.

Служители закона явно до этого с детьми не работали, потому что нервничали. Тонкий говорил нарочито-официально, а Толстый — фальшиво-радостно, да еще и в деловом стиле, из-за чего мне хотелось в голос захохотать. Крыша едет не только у меня, что радует. Либо мои галлюцинации многое взяли у своего обладателя. А затем Толстый и Тонкий начали задавать вопросы.

— Постарайтесь воссоздать в памяти тот день, — посоветовали мне.

— У мистера Лонгботтома амнезия! — воскликнула медсестричка, взывая к совести милиционеров, но те были неумолимы.

— Нам нужны хоть какие-нибудь детали, чтобы прояснить ситуацию, — устало ответил Тонкий.

— Начнем, пожалуй, с самого простого… — пробормотал Толстый, без воодушевления копаясь в папке с документами. — О, нашел! По статье 320 от 1709 года лица, не достигшие одиннадцати лет, не имеет права представлять свои интересы в суде без присутствия одного из родителей, опекунов или доверенного лица, а по статье 525 от 1710 года лица, являющиеся подозреваемыми по делу, не имеют права представлять интересы несовершеннолетнего.

— Из этого следует, что Августа Лонгботтом не имеет права представлять ваши интересы в суде, — жестко отрезал Тонкий, высказав вслух то, что и так подразумевалось.

А выводы-то были неутешительными. Императрица Черепов для меня оказалась не безобидной старушкой по мнению местной милиции, которая может назначить мне опекуна хоть из фискальных органов, в народе налоговиков, или тех же мелких чиновников, причем эта парочка из рассказа Чехова так и не осветила свою принадлежность к какому-то фронту. Белые или красные? А, какая разница! Милиционеры пришли — грабят, юристы пришли — грабят…

Дальнейшее описывать не буду, потому что их слова не несли никакой информации, которую я бы не знал. Но мысли мои были далеко не радужными, когда Толстый и Тонкий с помпой покинули больницу. И мой задумчивый вид заметила медсестричка.

Она села на лавку напротив меня и замялась. Вид у нее был почему-то испуганный. Не знает что сказать?

— Невилл… Тебе придется быть свидетелем на суде, — сказала она, тщательно подбирая слова.

— Я знаю, мисс Оливия.

— Просто Оливия.

— Хорошо, Оливия. Но мистер Хьюстон и мистер Блэр сказали, что я еще маленький?

— Да, это так, — согласилась она. — Мистер Фоули, ответственный по делам несовершеннолетних, назначил меня твоим ответственным лицом.

— Почему?

Девчонка внезапно широко заулыбалась и попыталась потрепать меня по отросшим волосам. Я не поддался нашествию безумия и мрачно на нее посмотрел.

— Это мое решение.

Мне нечего было сказать ей. Молоденькая девушка, которая по незнанию ввязалась в судебное разбирательство, не собиралась оставлять ребенка на произвол судьбы. И даже стало как-то не по себе от того, что всерьез не воспринимал ее наивный щебет про то, что целитель должен нести ответственность за пациента. Но я надеюсь, что медсестричке не придется расплачиваться за юношеский максимализм. Только надеюсь.

Суд — это не просто ценный мех! Но суд в так называемом магическом мире тот еще цирк. Началось все, пожалуй, с того, как пришлось нам с медсестричкой добираться в местную управу, то есть Министерство Магии. Был тут еще подвох: в это министерство не ходили ни автобусы, ни маршрутки, ни поезда, даже если и были. Можно было бы смыть себя в общественном туалете, но мне эта идея сразу не понравилась. Медсестричка тут же утешила меня тем, что таких маленьких детей таким образом транспортировать запрещено. Есть все-таки плюсы в том, что шкурка моя лет на тридцать младше содержания! Ладно, меньше, но все равно.

— Невилл, ты когда-нибудь трансгрессировал? С бабушкой или дядей? — проникновенно спросила медсестричка, заглядывая мне в глаза.

Я не стал спрашивать, что значит таинственное слово «трансгрессировать», уже догадавшись, что ничего хорошего. Читал я первые три книги по диагонали, а фильмы пусть и все, но в полглаза, поэтому мои знания о быте оккультистов весьма расплывчатые. И говорить, что вопрос с поездкой надо было решать раньше, а не в день суда, я тоже не стал: мало ли какие тут порядки. Поэтому глубокомысленно помотал головой в знак отрицания и привычно прикинулся валенком. Мистер Коллинз на соседней койке хмыкнул, бросив на медсестричку выразительный взгляд поверх газеты. При том, что он все еще выглядел как шестиклассник, выражение снисхождения на круглом лице в веснушках смотрелось комично.

— Ребенок, ты хоть знаешь что такое трансгрессия? — звонким голосом спросил молодящийся старичок.

— Не-а, — равнодушно протянул я и пожал плечами. Медсестричка смутилась.

— Трансгрессия — это перемещение на большое расстояние, — пояснил сосед по палате, вернувшись к газете.

— А это больно? — сделал круглые глаза я. Я же ребенок, хоть и постоянно об этом забываю.

— Нет, не больно. Но такой способ отпадает, — тяжело вздохнула медсестричка. — Так как ты еще ни разу не трансгрессировал, то и сейчас рисковать не будем. Придется добираться по-магловски до ближайшего входа для посетителей.

Пришлось в спешке напяливать монашескую рясу, которую медсестричка называла парадной мантией, и послушно следовать за ней. Нам действительно пришлось идти пешком. При учете того, что Оливия откровенно хреново ориентировалась в городе (хотя всю жизнь в нем прожила. Странно, не находите?), не было ничего удивительного в том, что мы заблудились. Мне ни разу в жизни не доводилось бывать в Лондоне, как и в Великобритании, но Биг-Бен узнать смог без всяких карт, чем вызвал удивление медсестрички. И когда она наконец-то начала узнавать дорогу, моя нога неудачно заскользила на каком-то пакете. Я потерял равновесие и начал судорожно размахивать руками, пытаясь не впечататься в асфальт всей спиной. Медсестричка попыталась схватить меня за шиворот, но я выскользнул из рясы и впечатался прямо в телефонную будку.

— Невилл, мальчик! — сдавленным голосом сказала Оливия, хватаясь за сердце рукой с балахоном. — Ты в порядке?

— В относительном, — буркнул я, потирая голову, которая пострадала больше всего, и с неудовольствием заметил, что тут и до реальной амнезии недалеко.

— Кажется, мы на месте, — с облегчением выдохнула медсестричка, глядя на телефонную будку так, будто она заполнила за нее документацию на месяц вперед. — Здесь есть вход в министерство.

Оливия набрала какой-то специальный код, который я не запомнил, и женский голосок, напоминающий тот самый раздражающий писк Настеньки из советского «Морозко», поинтересовался нашей целью визита.

— Мы идем на судилище, — громко сказал я без задней мысли. Предчувствие чего-то паршивого с каждой секундой все усиливалось.

— Ваши имена? — механически спросила женщина тем же мерзким голоском.

— Оливия Тики и Невилл Лонгботтом, — быстро ответила медсестричка, посмотрев на меня с укором.

В щели для сдачи что-то щелкнуло, и в ней появились два значка, один из которых Оливия прицепила к моей рубашке. Точнее не моей, а мистера Коллинза, которую он мне одолжил со словами: «Она мне еще долго будет не по размеру».Как будто мне она ближайшие лет восемь будет впору!

Весь путь до зала суда прошел без эксцессов. Пусть и не сразу пустили, напирая на то, что у меня нет палочки. Но и с этой проблемой мы разобрались, когда пришел некий аврор Перри, похожий на Боярского в роли Д’Артаньяна. Не знаю чем, но усами — точно. Медсестричка тут же покраснела, когда поняла, что до сих пор нежно обнимает мою «парадную мантию».

— Что за нарушителей правопорядка ты не пускаешь, Норт? — весело спросил он, подмигнув Оливии, из-за чего она еще больше покраснела.

— Самых важных, — встрял я, не дожидаясь ответа охранника на входе. — Без нас ничего не будет!

— Так уж ничего? — ухмыльнулся он, больше обращаясь к девчонке-целителю, а не ко мне. Ну и ладно, я не гордый.

— Суда точно не будет, — жестко обрубил я, хотя в этом тельце звучало это… нелепо.

Местный мушкетер посерьезнел, в задумчивости пошевелил усами и решил нас довести до зала, где и должны были решать мою судьбу. Медсестричка поминутно извинялась за мое не очень вежливое поведение и пыталась убедить мистера Перри, что мне очень стыдно. По его лицу было видно, что он не сильно-то верит в мое раскаянье, но ни он, ни я не пытались прервать Оливию. Я — зная, что это дело бесполезное, а причина молчания аврора осталась загадкой.

И началось судилище! К слову, оно началось уже давно, но мне, как свидетелю, положено было заходить в зал суда только после особого приглашения. И вот оно прозвучало. Эх, если бы еще что-то понимать в происходящем, а то мое техническое образование никак не помогает. Как-то пролетело мимо меня чудесное знание о составе суда и кто из них сидит в зале. Не доводилось бывать в подобных заведениях даже в качестве свидетеля. Поэтому пока сижу, молчу, изображаю ангела, а в голове вертится только одно. Попал. Конкретно так попал с этим судом. А он только начался… Вопросов масса, но озвучивать их никто не даст, да и бесполезно это. Нет у меня здесь права голоса, одна медсестричка истину глаголить будет. Мы пока сидели на самом последнем ряду, чтобы не отсвечивать.

— Невилл, не бойся. Я с тобой, — прошелестело над ухом, а мое плечо сжали пальцы. Медсестричка… Оливия, как она просила себя называть, ободряюще улыбалась. — Судья на стороне закона!

— Да, с такой судьей мы точно посадим Элжеральда, — проворчал я, разглядывая жабу в судейском кресле.

Да уж, действительно жаба. Похожая на старую учительницу биологии из моего советского детства, с такими же внушительными тремя подбородками и прической пуделя. Разве что у Зинаиды Петровны не было противоестественной страсти к розовому. Но местная жаба не похожа на неподкупную биологичку с твёрдыми моральными принципами. По одному выражению необъятного лица видно, что мадам обладает редкостной хитро… сделанностью.

Зато у меня был шикарный повод увидеть лично моего недобитого убивца. Да, именно убивца. Что сказать? Мужик как мужик. Похож на вампира-алкоголика (красные глаза с красным же лицом). Усатого вампира-алкоголика. Видать, сильно подкосила повестка в суд, хотя может он по жизни выглядит, как живая иллюстрация к бестиарию. Рядом с ним сидела бледная женщина лет сорока с до того кислым лицом, что даже вечно хмурое лондонское небо терялось на ее фоне. Жена? Сестра? Эх, если бы мне от Невилла память перепала, то я бы смог ответить на этот вопрос. А так — увы. Взгляд невольно возвращается к Императрице Черепов. Она, в отличие от других «добрых родственничков», не вертится на месте от переживаний. Ей-ей, если бы не злобный взгляд, можно придумать, что старушка пришла в театр спектакль посмотреть.

— Слово предоставляется свидетелю Невиллу Лонгботтому, — монотонно проговорил секретарь и тут же исправился, заглянув в документы: — Простите, его доверенному лицу Оливии Тики, целителя больницы Святого Мунго.

Медсестричка медленно поднялась со своего места, напоследок кинув на меня внимательный взгляд, и поднялась к свидетельской трибуне. Видок у нее был, несмотря на деланно непринужденный вид, тот еще! Цвет лица а-ля новая побелка, слегка отдающий в зелень, и испуганное выражение глаз. Словом, шла она как на эшафот.

— Итак, девятнадцатого июля тысяча девятьсот восемьдесят девятого года в шесть часов вечера в больницу имени Святого Мунго поступил пациент… — начала медсестричка, и я только тогда понял, что до этого практически не дышал.

Игра за мою жизнь началась.

— Итак, де­вят­надца­того и­юля ты­сяча де­вять­сот во­семь­де­сят де­вято­го го­да в шесть ча­сов ве­чера в боль­ни­цу име­ни Свя­того Мун­го пос­ту­пил па­ци­ент… — на­чала мед­сес­трич­ка свою речь. Довольно уверенно, наверняка репетировала перед зеркалом. А может и Толстый и Тонкий наведывались к ней повторно, чтобы немного подготовить.

Кстати, герои рассказа Чехова тоже присутствовали в зале, только были явно не в главных ролях. За столом обвинителя сидел паренек, на вид ровесник медсестрички, только цыгановатого вида, а адвокатом была пухлая блондинка в прямоугольных очках. И если последняя с легкой улыбкой слушала рассказ Оливии, то паренек недовольно хмурился, не глядя на медсестричку. А жаба в судейском кресле, которую назвали мисс Амбридж (кстати, при такой внешности не удивительно), вообще больше заинтересована своими ногтями, чем происходящим в зале суда. Неужто она и была главным антагонистом в «Ордене Феникса»? Да, там точно была ведьма с такой фамилией, вот только милая женщина средних лет с экрана на эту стадвадцатикилограммовую тетку была мало похожа.

— Скажите, целитель Тики, каким образом было установлено, что мистер Лонгботтом пострадал по вине мистера Мориса, ведь изначально речь шла о том, что мальчик упал из окна по неосторожности? — спросила адвокат. Медсестричка явно сбилась с мысли и растерялась от подобного вопроса.

— Хм… Так заявила миссис Лонгботтом, — робко ответила Оливия. — Именно она вызвала целителей. О том, что его уронили из окна, Невилл рассказал позднее.

Пухленькая блондиночка явно почувствовала неуверенность медсестрички и расслабилась. И тут я понял, что именно сейчас Оливии придется вертеться, как уж на сковородке. А она этого, увы, не умеет… И что же делать? Только попытаться понять, на что будет упирать эта дамочка. И ее следующий вопрос поставил все на свои места.

— Если вы не против, ваша честь, я задам еще несколько вопросов свидетелю обвинения. Вы ведь являетесь ведущим целителем мистера Лонгботтома, целитель Тики? — ласково спросила адвокат.

У меня непроизвольно вырвался смешок, и судья-жаба взглянула на меня с отвращением. Детей не любит? Да кто их любит, пока свои не появятся!.. Но меня некая мисс Амбридж интересовала меньше, чем ответ Оливии, который не заставил себя долго ждать. Разумеется. Она ведь не понимает, что это только начало!

— В его медицинской карте значилась частичная потеря памяти, вызванная черепно-мозговой травмой. Исходя из ваших записей, мистер Лонгботтом не мог вспомнить даже свое имя, что уж тут говорить о самых последних событиях, предшествующих травме.

Да, блондинка явно не голубых деградирующих кровей! Маглорожденная, как говорили в больнице. Тут и хоть какое-то подобие медицинского термина попыталась вплести, и разнесла все обвинение, никого конкретно не дискредитируя. А между строк читается, что тебе, маленькая девочка, надо хоть иногда показания сверять, а то будет неудобно.

— Да, это так, — кивнула медсестричка, но не растерялась: — У мистера Лонгботтома очень сильная природная защита от инородных вмешательств, поэтому было довольно сложно установить, какие именно воспоминания были утрачены. Нам пришлось обратиться к Совету Целителей, чтобы попытаться прорваться к той части памяти, которая по непонятным нам причинам блокируется.

— И вмешательство Совета Целителей помогло? — поскучнела адвокат.

— Определенно. Пациент начал вспоминать фрагментарно, на полное восстановление памяти может уйти много лет, но прогресс на лицо. И когда он вспомнил последние минуты перед падением, я, как целитель, не могла остаться в стороне! — медсестричка раскраснелась и с каждой секундой говорила все увереннее.

Интересно все-таки получается! Те психи, которые дол­го раз­ма­хива­ли сво­ими пал­ка­ми, бор­мо­тали зу­бод­ро­битель­ные фра­зы на ла­тыни, а за­тем ус­тра­ива­ли кон­си­ли­умы и раз­во­дили ру­ками — Совет Целителей? И пусть про­бить­ся сквозь «при­род­ную за­щиту» они не мог­ли, мои слабые воспоминания про всю эту эпопею Гарри Поттера они приписали к своим заслугам. Не совсем они «того», как оказалось… Наши тоже так бы сделали, особенно если доказать ничего нельзя. Еще бы и налабал какой-нибудь журналист слезливую статейку про добрых врачей и несчастного ребенка.

— И вы были свидетелем того, как мистер Лонгботтом обвинил мистера Мориса? — попыталась найти прорехи в истории блондинка в очках. Как же ее зовут-то? Впрочем, какая разница.

— Помимо меня в тот момент в палате больного находилась его бабушка, Августа Лонгботтом, — пожала плечами медсестричка. — Она может подтвердить мои слова.

— Миссис Лонгботтом?.. — спросила адвокат, с дежурной улыбкой повернувшись к Императрице Черепов.

— Подтверждаю, — холодно ответила старуха.

Амбридж воспряла духом и решила вспомнить о том, что она все-таки судья. Оливии задали еще несколько наводящих вопросов, которые дали всем понять, что Императрица Черепов почему-то скрыла факт того, что вампир-алкоголик случайно уронил из окна… меня, давайте говорить так. Это почему-то вызвало бурю возмущения у до этого молчаливо наблюдающих. И что они здесь делают? Хотя раз они присутствовали в зале, то какая-то функция у них была, но до этого момента зеваки просто молчали. И почему, спрашивается, они так шумят? Не знали, что ли, подоплеку дела? Разве суд по другому поводу созывался? Это очевидно было с самого начала. Или всем не очень разбирающимся в подобных делах никто ничего не говорил, чтобы смогли изобразить нужную эмоцию? Словом, зеваки оживились.

— Это просто возмутительно!.. — бормотал дребезжащим голосом дедок в котелке, совсем как из советского «Шерлока Холмса». Он сидел на одном из последних рядов, но его вибрирующий голос было слышно даже мне.

— Августа никогда не была милой, но сейчас… — возмущалась полная дама, которая даже на вид отдавала нафталином и викторианской эпохой.

— Бедный мальчик, он… — охала ведьмочка в зеленом балахоне.

Они зашептались, заговорили, зашумели все разом, не обращая внимания ни на кого. Противно. А что было бы, если вместо меня сидел мальчишка из фильма? Ничего хорошего для него, хотя и суда бы не было… Старуха бы всем заткнула рот, но я-то, валенок, не додумался промолчать! И теперь должен терпеть это унижение. «Бедный мальчик»? Девушка, вы бы видели мою трешку в центре! Интересно, кому она отошла после моей смерти…

— А теперь мне бы хотелось задать несколько вопросов миссис Лонгботтом, — это ожил до этого хмуро молчащий обвинитель.

Императрица Черепов встала со своего места. И спокойная, как… Швабра, лежащая на полу. Теперь паренек-обвинитель забрасывал вопросами старуху так же, как до этого «развлекались» адвокат с медсестричкой. Она отвечала сухо, не вдаваясь в подробности, четко и по делу. Обвинитель понял, что ничего от нее не добьется и переключился сначала на миссис Морис, которая лишь подтвердила слова Оливии и старухи. А потом обратил внимание и на самого мистера Мориса, который уже условно был признан виновен, поэтому…

-…поэтому для того, чтобы избежать недомолвок, лучше воспользоваться всеми возможностями. Исключительно теми, что не противоречат закону, разумеется! — улыбнулась судья.

— Веритасерум?.. — ошеломленно выдохнул мой добрый дядечка, выпучив красные глаза.

— Что вы! Это слишком жестоко по отношению к вам, — рассмеялась Амбридж.

Наверное, это было какое-то заклинание, потому что Морису конкретно развязало язык, его буквально прорвало. Он жаловался на босса, задерживающего плату за товар, на жену, которая ни дня в жизни не проработала, на какого-то Карла из Лютного, потому что он так и не вернул деньги, и особенно хаял Августу. Этот факт немало позабавил, точнее сами комментарии «несчастного родственничка». Оказалось, что дядюшка Элжи был племянником Императрицы Черепов, а после смерти брата, старуха помогала его жене и сыну до последнего. Но им все было мало.

— Из-за этих чертовых денег мне приходилось выслушивать ее жалобы! Какое мне дело до того, как скоро сдохнет этот ни на что не годный сквиб? — почти кричал мистер Морис, а потом обратился к старухе: -Я просто хотел избавиться от твоего нытья! И ты, ты причитала: «Почему я не отдала его маглам?» Ты мечтала воспитать второго Фрэнка, но у тебя не получилось. Да ты бы, тетя, была счастлива, если бы он сломал себе что-нибудь и не очнулся в больнице!

Его с трудом утихомирили, признав виновным. Амбридж просто ловила кайф от происходящего и раскраснелась, а Императрица Черепов замерла на своем месте. Настал ее черед отвечать. Наверное, на нее наложили то же заклинание, вот только Августа поначалу сдерживалась. Отвечала односложно, пыталась увильнуть от некоторых вопросов, но эта так называемая магия не давала.

— И почему же вы не сообщили о произошедшем сразу? Не обратились в Мунго за помощью? — спросил обвинитель, и тут я понял, что сейчас бахнет. В переносном смысле, конечно.

— Чтобы все узнали, что мой внук — сквиб? — громко сказала она. — Это был бы такой позор! Почему из-за него умер Фрэнк? Он был самым отважным аврором в вашем трясущимся от страха Аврорате и лучшим сыном на свете! И даже смерть этой… Алисы не стоила того.

— Но ваш сын и невестка не умерли, согласно официальным данным, — пропела Амбридж.

— Они умерли в День всех Святых, а он лучше бы и не рождался! — глухо сказала старуха.

«Тебе было плевать, что я твой внук, бабушка?», — эта мысль вышла неожиданно громкой и мне не принадлежащей, как будто я на самом деле был ее родственником. С чего бы меня должно было это волновать? Но… Невилл был обычным мальчишкой, без всякой этой магии. Добрым ли, злым, но живым человеком…

— Что же скажет мистер Лонгботтом? — дежурно спросили меня.

— Никто не имеет права решать за меня! — сказал я, глядя только на Императрицу Черепов. В конце концов, не мне ее судить, но отреагировать надо было. Ничего путного в голову не приходило, поэтому я ограничился пафосной фразой из какого-то боевика.

— Вполне возможно, что это больше не понадобится, — сладко улыбнулась Амбридж. — Как видите, в зале присутствует мистер Фоули.

Она показала толстым пальцем куда-то в зал, показывая на этого мистера Фоули. Кто это? Ах, да, ответственный по делам несовершеннолетних или как-то так. На вид обычный вояка в годах, из тех, кто колесил по гарнизонам до распада.

— И как раз он позаботится, чтобы мистер Лонгботтом нашел новую семью, где будет любим! — проворковала она, прикладывая руку к сердцу, а затем сказала уже изменившимся безразличным голосом: — А пока он побудет в месте, где ему ничто не будет угрожать. Приют миссис Данбар станет временным домом для этого мальчика!

Я взрослый человек! Что значит «в приют»? Что значит «они выберут мне новую семью»? За меня? И эти психи считают, что я молча проглочу все, что они скажут? Ну уж нет! Мое лицо странно пульсировало, как если бы я очень сильно покраснел, а в груди поднималась горячая волна. Но от злости я не обратил на это внимания. Эта самая непонятная волна требовала выхода. Голову сжал стальной обруч, а пальцы начало покалывать, как от напряжения.

— Невилл, твои руки! — воскликнула медсестричка.

Сиденье передо мной, в которое я вцепился, дымилось. Я посмотрел на свои ладони и мягко говоря офигел: мои пальцы горели, по ним сновали яркие искры, которые превращались в пламя.

Но мне было не больно.

* * *

— Поздравляю с первым магическим выбросом! — невесело поздравила меня медсестричка, когда мы вышли из Министерства.

— Спасибо, — ответил я, думая совсем о другом.

Она чувствовала себя неловко, но все-таки пыталась растормошить меня. Не могла подобрать слова. А мне было как-то… ровно. Безразлично. С решением суда не поспоришь, не в том возрасте и теле. Да еще и стихийный выброс этот! До этого момента я как-то не воспринимал всерьез все происходящее, а теперь даже и не знаю, что делать. Я — маг. Сирота. И теперь мне одна дорога — в приют. А я сам как слепой котенок в вакууме.

— Сейчас мы пойдем собирать твои вещи в больницу, а завтра тебя заберет миссис Данбар, — сказала она, не глядя на меня.

— Это будет завтра, — ответил я, пожав плечами. — А сегодня просто хороший день, мисс Оливия. Почему вы плачете?

— Просто так, потому что печально, — улыбнулась Оливия сквозь слезы. Они текли и текли по щекам, будто обвиняя меня в черствости.

Она помотала головой, пытаясь стереть слезы или хотя бы скрыть. Я не мог ничем ее утешить, а она — найти слова. А мне они не нужны. И так все понимаю. Медсестричка меня жалеет, что ли? К черту их всех, магов и родственников. Все так или иначе твари. От этого никуда не денешься.

И мне опять хотелось закурить.

Мне ничего не снилось. К счастью, наверное. Не хотелось думать о том, что будет завтра или через год. Мистер Коллинз почувствовал мое настроение и меня не трогал, хотя ему суть дела вполне могла быстро разжевать медсестричка. Я осмотрел свои нехитрые пожитки и пришел к выводу, что героя из меня не выйдет. Какой-то на голову стукнутый персонаж бы сразу решил, что нужно валить из больнички, а если бы и остался до сих пор, то дернул из «приветливого» магического мира еще вчера. Я же прекрасно понимал, что на улице не выживу. Идти мне некуда и не к кому, денег и документов нет, знания реалий Великобритании тоже отсутствуют, а добрых людей пусть и больше, чем злых, но мне с моей удачей такого не светит. В лучшем случае я смогу попасть в такой же приют, только обычный. И каковы перспективы? Очень, очень неясные. Лучше пока осмотреться, разузнать что-то полезное про магию, а там уже и школа не за горами. А я в нее попаду, раз был стихийный выброс. Хотя загораться, не чувствуя боли, — неплохая вещь, если подумать. Научиться бы еще этой способностью управлять — цены бы не было.

Переночевав со всеми не очень приятными мыслями, я понял, что все могло быть и хуже. Если бы судьей была не придирчивая Амбридж, которая всеми силами пыталась завалить обе стороны, то меня могли отдать Императрице Черепов. И тут бы быстро выяснилось, что я и Невилл — две разные личности. Одно дело прикидываться валенком полчаса раз в два дня, а совсем другое — строить из себя непонятно что на постоянной основе. Мы бы с ней не ужились, как ни крути. Вот чего я не люблю, так это подчиняться, тем более мозги-то у меня не ребенка, а взрослого человека. Да и сидеть на месте я точно не смогу. Не думаю, что старуха бы спокойно смотрела на то, как я шарахаюсь по магловским библиотекам в поисках профессиональной литературы, чтобы что-нибудь не забыть, а потом обкладываюсь книжками, как диснеевская принцесска животными. Отпуск — вещь, конечно, хорошая, но я уже начинаю скучать по своим чертежам, особенно по многострадальной частной обсерватории с вечно недовольным заказчиком, по очень медленно соображающей секретарше главного и даже по бывшей жене, чего сам от себя не ожидал. И как я буду без практики? Без нее никуда не сунешься, будь ты врачом или архитектором, как я.

— Хочешь подержать мою вставную челюсть? — внезапно спросил мистер Коллинз, и я почувствовал, что моя нижняя челюсть плавно отвисает.

— С чего вы взяли? — постарался ответить вежливо и спокойно я.

— Я заметил, она тебя очень сильно веселит, — весело сказал мой сосед по палате, сложив выпуск «Ежедневного Пророка» самолетиком. — Сейчас тебе это бы не помешало.

Он с невозмутимым видом открыл тумбочку и достал футляр со своей челюстью. При этом он до сих пор оставался в теле шестиклассника, потому что чары омоложения закрепились, и выглядел очень забавно в длинной и широкой рубашке в зеленую клетку, которая свисала до колен, поэтому нет ничего удивительного в том, что целители между собой называли нашу палату детской. Я постарался тоже не выдать свое замешательство и принял футляр так, как принимал бы высшую награду. Коллинз торжественно кивнул. Он вообще как-то легко относился ко всем шуткам, связанным с возрастом и прочим, даже сам не упускал возможности трагическим шепотом, только так, чтобы слышали медсестрички, заявить, что у него, кажется, морщины на лбу.

— Могу даже подарить, — щедро предложил мистер Коллинз писклявым голосом, а я не сдержался и захохотал в голос чуть ли не до слез, как не делал уже давно. Челюсть, милая вставная челюсть, как мне нужна!

— Спасибо, не надо! — отказался я, отсмеявшись.

— Мне же лучше. А теперь скажи мне, что же произошло вчера на суде? — спросил он, став серьезным.

— Ничего особенного, на самом деле, вину дяди доказали. Его приговорили к шести годам Азкабана, — честно ответил я, помня о том, что единственная тюрьма с готичными душепийцами называется именно так.

— Шесть лет… Преднамеренное, — покачал головой Коллинз, думая о чем-то своем. — Почему же?..

— Деньги.

Я замолчал. Разве ему можно рассказывать все то, что произошло в суде? Мой стихийный выброс привлек внимание, вызвав бурю эмоций у Императрицы Черепов. Честно говоря, мне было ее даже немного жаль. У них же тут ребенок немаг означает примерно то же, что и у нас ребенок с отклонениями. В теории государство помогает, общество принимает, но по сути человек остается вторым сортом. И это норма, большинство даже не пытается делать вид, что жить без магии — совершенно нормально. Когда старуха поняла, что я все-таки, хм, волшебник (как же это странно звучит!), то пребывала в шоке. Нет, в шочине! Чуть ли не рыдала, чего я от нее не ожидал. Грозилась отдать мне палочку отца, купить метлу и еще что-то, но Амбридж ехидно покривилась и сказала, что момент был упущен. И тут я даже проникся некой симпатией к жабе в розовом. Раз магия есть, то теперь можно и вспомнить про родство? Не много ли вы хотите? Нет, в этом плане с судьей мы были на одной волне, если можно так сказать.

А мистера Мориса распирало! Он еще не совсем отошел от заклинания и все еще болтал все, что в голову взбредет. Не хочу думать о той грязи, что выползла наружу. Мой несостоявшийся убийца припомнил старухе и то, как она помогла засадить Лестренджей в тюрьму, хотя прямых доказательств их вины не было, загнала в гроб покойного мистера Лонгботтома (вот тут я верю!) и разрушила жизнь Мориса своим вмешательством. И нехотя добавил, что надеялся на то, что старуху разберет удар от смерти внука, а наследство достанется ему. Он описывал еще несколько благоприятных для него исхода, но, к несчастью для него, появился я, умеющий разевать рот не только по приказу Императрицы Черепов. Честно говоря, мне все эти скандалы до лампочки, но Оливия как Цербер следила за выражением моего лица, чтобы дитятко не расфигачило в порыве страсти роковой дорогостоящую министерскую мебель, поэтому приходилось изображать какие-то эмоции помимо отвращения. Ее вроде бы мои кривляния убедили, но косилась она постоянно.

— Все сложно, — добавил я, на что Коллинз кивнул.

На завтрак мы шли в молчании. Овсянка была еще отвратнее, чем обычно, а концентрация тыквенного сока просто убивала. Хотя вполне возможно, что еда была совершенно обычной, просто пессимистичное настроение делало ее еще хуже. Единственное, что меня порадовало — отсутствие жалостливых взглядов. Всем по большому счету было плевать на меня и мои проблемы, как и везде. Часть медсестричек, которые были в курсе всех перипетий со мной, из вежливости задали несколько вопросов, ответы на которые уже знали, и так же вежливо поохали. На этом их участие закончилось, а мне внезапно стало смешно. Я был прав: по сути маги ничем не отличаются от обычных людей. Высшая раса? Ха!

И я бы наверняка сказал бы что-то по этому поводу мистеру Коллинзу, если бы на горизонте не появилась медсестричка с незнакомой мне женщиной. Если Оливия излучала привычную нервозность, то вторая… подавляла. Некрасивая, высокая, худая, похожая на женский вариант Снейпа из фильма. Наверняка миссис Данбар, которая должна меня забрать. Она смерила меня взглядом, примерно как моя бывшая, когда я купил вместо дорогущего ковра ручной работы обычный в хозяйственном магазине: оценивающе и при этом откровенно сомневаясь в умственных способностях. Я в ответ уставился на нее, пытаясь скопировать это выражение, а миссис Данбар улыбнулась. К слову, улыбка ей шла. Она переставала быть некрасивой и становилась просто не очень симпатичной женщиной порядочно за тридцать.

— Здравствуй, Невилл, — уверенно сказала она. — Меня зовут Брианна Данбар.

— Вы директор приюта? — не слишком-то вежливо спросил я.

— Можно и так сказать. Но мой дом — не приют, а я — не директор, — туманно ответила Брианна. Я воздержался от комментариев и вопросительно посмотрел на медсестричку. Оливия пожала плечами и криво улыбнулась.

Прощание вышло коротким. С мистером Коллинзом мы уже успели распрощаться, а единственным человеком, с кем нужно хорошо расстаться, была Оливия. Как ни странно, от медсестрички за все время пребывания в больничке я увидел намного больше заботы, чем за последние три года с момента развода. Девушка выглядела подавленной и даже виноватой. Я неловко пожал ей руку, а она неожиданно обняла меня. Не скажу, что мне было удобно утыкаться лицом в живот, тем более в этом положении я чувствовал себя идиотом. Не десять мне лет, в конце концов!

— Мы еще увидимся! — шепнула Оливия мне, присев на корточки. Так я был чуть выше ее, даже мог почувствовать запах духов, от которых тут же зачесался нос (какая-то цветочная гадость из далекого детства).

— Свидимся, целитель Тики, — ответил я, пытаясь не чихнуть.

Я схватил свой чемодан и потащился за миссис Данбар. Мы быстро спустились на первый этаж, где располагались несколько каминов. Я видел пару раз, как из них вываливаются покореженные маги. Зрелище не для слабонервных, если честно. Однажды в камине появился белый-белый мужик с отрубленной выше локтя рукой. Кровь хлестала так, что не помогали даже те заклинания, которые накладывали ему целители. В крови был не только пострадавший, но и камин, пол, стены, люди… А запах — та еще жуть! Кровь, человеческая, да еще в таких количествах… Валил я из комнаты для прибывающих очень быстро. А потом меня чуть не вывернуло наизнанку, когда понял, что все мои больничные тряпки, в которых я шлялся по этажам от безделья, пропитались кровью того мужика. Хорошо еще, что на меня в таком виде никто не обратил внимания и от вещей удалось незаметно избавиться. Ну как незаметно… С помощью мистера Коллинза, разумеется. Если бы видела меня Оливия всего в крови, то жить мне оставалось от силы пару часов. Словом, никаких положительных эмоций эти камины у меня не вызывали. По каменному лицу директрисы приюта вообще нельзя было что-то понять.

— Ты когда-нибудь путешествовал через каминную сеть? — мимоходом спросила миссис Данбар, а я почувствовал приступ ностальгии.

— Никогда, — пожал плечами я.

— Надо прижать руки к телу, чтобы не задеть каминные решётки и не зацепиться за выступы в трубах. Глаза лучше закрыть, чтобы голова не кружилась, так как волшебник в камине постоянно быстро вращается. Дышать лучше неглубоко, — коротко проинструктировала меня директриса.

— А зачем? — удивился я.

— Чтобы не вдохнуть сажу в трубах, — снисходительно ответила она. — Наше место назначения — Уайтперл. А адрес называй четко, если не хочешь оказаться где-нибудь очень и очень далеко.

Первым шел я. Наверное, чтобы не сбежал. «Уайтперл», — мысленно твердил я. Дурацкое название, но тут, в принципе, так часто бывает. Я шагнул в камин вместе со своим чемоданом и вслух назвал место прибытия, тут же забыв, что глаза лучше закрыть. Ощущения были странные. Сначала как будто кто-то выключил свет, а потом резко включил. Мелькнула яркая вспышка, внутренности скрутило и протащило в разные стороны, а потом собрало воедино за три секунды. И вот — я в Уайтперле! Но почему-то не рад…

— А где здесь ванная? — сдавленным голосом спросил я у миссис Данбар, появившейся мгновением позже. Перед глазами плясали черные мушки, утренняя овсянка просилась наружу. Верх, низ, право и лево ничем друг от друга не отличались.

— Первая дверь справа, — ответила Брианна и уже вдогонку добавила: — Я же говорила, что глаза лучше держать закрытыми!..

Я умылся холодной водой, и мир теперь казался не таким качающимся. Над странного вида раковиной висело даже на вид древнее зеркало, отражение в котором меня не радовало. Светлые волосы, то ли серые, то ли голубые глаза, бледная кожа… Человека из зеркала со мной роднят только мешки под глазами. Даже взгляд какой-то другой. Странно… Неприятно?.. Непривычно. Вышел из ванной в задумчивости, все так же волоча за собой чемодан. Директриса терпеливо ждала меня в коридоре.

— Я покажу тебе твою комнату, а потом познакомлю с другими детьми, — спокойно сказала она. — Места у нас не много, поэтому жить будешь вместе с Филис.

Разумеется, я не знал кто такой Филис и с чем его едят, но помалкивал. Комната оказалась на втором этаже. Миссис Данбар остановилась и тихо постучалась, а после этого вошла. Мое новое жилье оказалось не очень-то большим. Старый шкаф и две кровати — больше ничего в ней не помещалось. На одной из кроватей сидел мальчик лет девяти с кислым, почти похоронным лицом. По видимому, мой сосед.

— Филис, познакомься с Невиллом, — доброжелательно оповестила Брианна. — Покажи ему дом, пожалуйста. Я жду вас к обеду.

Она тихо вышла, прикрыв за собой дверь. Мальчик просверлил меня мрачным взглядом, скривившись. А мне нужно было наладить контакт с соседом, поэтому пришлось улыбнуться.

— Ты Филис, да? Как тебя называть? Фил? Меня лучше просто Невилл, — протараторил я. Пацан ответил презрительным взглядом.

— Ты слепой? Какой я тебе Фил? Я — девочка! Зови меня Фэй, иначе тебе здесь не жить! — выплюнул…а она.

Контакт с местными жителями активно налаживался.