Как Медвежонок клад нашёл (джен)

Короткие послеполуденные летние сны Медвежонок называл «маленькой дрёмой», долгие зимние — «большой спячкой», а простые ночные — «сном-серединкой». У Медвежонка «маленькая дрёма» как полёт стрижа. Лёгкая, быстрая. Он перебирает лапами, торопится успеть посмотреть всё, что ему дрёма приснить хочет. А у Ёжика сны задумчивые, округлые, как камень-голыш. Лежит такой вроде совсем обычный, а посмотришь внимательно — жилки по камню узором разбежались, паук так красиво не всегда сплетёт. Или вот один бок у голыша тёплый, ласковый, другой холодный, неуютный. А переверни его, там под камнем чего только не найдёшь! Нет, Ёжик во сне не спешит, торопыги всё самое интересное пропустить могут.

— Уф-ф, Ёжик, — Медвежонок шумно пыхтел. — Ты спишь-спишь, ко мне не идёшь, а я тебя жду-жду…

В полудрёме Ёжик не сразу понял, где Медвежонок его ждёт, ведь они вместе сидят на берегу реки и слушают её июньскую песню.

— Я там это… на чердаке клад нашёл… — продолжал удивлять Медвежонок.

«Интересно, где у реки чердак?» — сонно размышлял Ёжик.

Но сон уходил, медленно таял туманом. Ёжик мягко плыл в этом тумане, а голос Медвежонка разгонял дымку, тянул к себе.

— …нашёл, но не стал без тебя смотреть. Надо обязательно показать Ёжику, решил я. Обязательно. И побежал к тебе посоветоваться.

— Гляди, может, там варенье. Малиновое… — мечтательно сказал Медвежонок, когда они забрались на чердак дома, и показал на трубу.

Труба шла от печки в комнате, проходила через чердак и выходила на крышу. На её кирпичах почти под самыми стропилами прилепились кувшинчики. Они располагались в два рядка и жались друг к другу. Все были наглухо запечатаны, лишь маленький и кривобокий с самого краю зиял горлышком с неровными краями.

— Только я засыпаю, снится мне гроза. Гудит так гулко, шумит. То близко подберётся, то издалека будто. Нос почешу, ты знаешь, он у меня на грозу всегда чешется, и нет сна. С неделю уж днём сон приходит, спасу от него нет, — Медвежонок всплеснул лапами. — А сегодня так громко гром ворчал и рядом совсем, будто на чердаке самóм. Дай, думаю, посмотрю. И вот… нашёл…

Ответить Ёжик не успел. От маленького окошка раздалось тяжёлое густое жужжание, и на чердак, переваливаясь в полёте, влетела Большая Оса с двумя головами.

— Здравствуйте, — сказал вежливый Ёжик.

Большая Оса качнула кормой, продолжая барражировать к трубе, где стала пристраивать нижнюю голову к маленькому кривобокому кувшинчику. И не голова это вовсе оказалась, а шарик глины. Оса его притирала, утрамбовывала, извивалась и вибрировала, а потом утомлённо села на пол.

Стало тихо.

— Здравствуйте, — наконец сказала Большая Оса. — Умаялась я, — и она отёрла лапкой поникшие усики. — Я уж думала, не свидимся. Как прилечу с соседями знакомиться, гужу, жужжу, а в ответ только доски поскрипывают, да пылинки в солнечном луче купаются.

Медвежонок почему-то не любил пчёл. История там была больная, тёмная, и Ёжик не спрашивал.

Медвежонок не любил шершней. Эта история тоже была больной.

С другими осами Медвежонок знакомство пока не свёл и хотел, чтобы это «пока» длилось и длилось. Но вот она, Оса, сидит, знакомиться прилетела.

— Ну что, соседушки, будем жить мирно?

— Угу, — предложение жить мирно Медвежонку понравилось, он осмелел, отмер. Но вопросы нужно было разъяснять сразу. — А сколько вас таких в рое? Чердак-то небольшой.

— Одинокая я сичас, — закручинилась Оса. Большие глаза её потускнели, а три маленьких глаза заволокло слезами. — Вся семья — я да дети, и те когда ещё вылупятся… Яйца у меня вышли ладные, красивые, отборные. Тружусь, не покладая крыл, чтобы осяткам своим какое-никакое сытое детство устроить. Вот последнюю колыбельку для сыночка доделываю, — Оса⁽¹⁾ качнула головой на кувшинчики.

Медвежонок вдруг зажмурился и мелко затрясся.

— Кла-а-ад, — всхлипывал протяжно. — Мали-и-иновы-ый… — заходился он.

Он ухал, фыркал и похохатывал так заразительно, что сначала Ёжик, затем и Оса захихикали, на него глядя.

А потом они сидели под кустом и пили чай.

— Я отца-мать не помню, сама по себе росла. Не голодала в коконе и на том спасибо. А по весне встретила одного: талия узкая, крылья — вжух, усы — ух! Серьёзный такой, обстоятельный. Мы с ним нектаром налакомимся и давай летать. А в конце мая он другую встретил. Самец. При живом отце дети — сиʹроты. Да я им скажу, при полете погиб, на задании… — Оса подпёрла голову лапками и тихо шевелила усиками. — И тут Ветер предложил: летим, говорит, мир посмотришь, себя покажешь, ты у нас оса в самом соку. И полетели. Раньше-то я у моря жаркого жила…

Ёжику было не очень интересно слушать про коварного самца, и он стал думать, что вот та тень от пенька похожа на Филина, а вот та — на Зайца… Но слово «море» выдуло из него задумчивость, как сор из скворечника.

— А какое оно… море?

— Море-то? На лес похоже. Как лес вверх растёт, так море — вглубь. Тоже то тёмное, чёрное почти, то прозрачно-зелёное. И рокочет, шумит всегда. Только у леса треск, у моря плеск. Вот в лесу маленькие звери на окраине да опушках часто живут, крупные — в чаще. И в море так — мелочь у берега крутится, а крупная рыба в глубине вся. Вся и разница-то в воде. Как зарядит дождь неделю — сыро в лесу станет, стыло, неуютно. А море наоборот, значит. Оно как мелеет, так хиреет.

— А живёт в море кто? — Ёжик волновался, почти подпрыгивал. Казалось, сейчас откроется какая-то важная-важная тайна.

— Так, мил ёж, много кто, разве ж всех упомнишь. А вот сама я не видела, но через Чайку, что с Камбалой приятельствовала, знаю про родню твою — Морского Ежа. Говорят, тоже любит звёзды считать, только они у него свои — морские.

Вот она тайна! Морская родня! Разве мог Ёжик подумать даже, что у такого как он, сухопутного насквозь, есть родственники за границей суши. Ёжика так поразила эта новость, что дальше разговор покатился уж совсем без него.

— …Наконец мы с Ветром добрались сюда. А потом он сговорил какую-то пичугу и дальше с ней полетел…

— Тоже самец? — участливо спросил Медвежонок.

Оса тяжко задумалась.

— У ветра разве ж поймёшь. А я и не спрашивала. Дружили мы. Сложно. Притирались долго, раздражались часто, но держались вместе. Вот в море есть животное Моллюск. Ранимое такое, обидчивое. Чуть что не по его, створки схлопнул и сидит там, обиду переваривает. А уж изнеженное… Крупинка ему под створку попадёт, а как не попасть, если он ими хлопает постоянно, так он сразу расстраивается — та-акое возвышенное существо какая-то песчинка потревожила, а вытряхнуть-то её не выходит. От расстройства он давай эту песчинку смесью какой поливать, уж где он её берёт, того не ведаю, а в муках рождаются перлы. Моллюск с ними потом и не расстаётся никогда. Всё полирует, шлифует, наяривает. Вот так… раздражало-раздражало, а потом свыклось-смирилось, да на всю жизнь сроднилось. И мы с Ветерком всё раздражались-притирались, да и родилась у нас жемчужина — дружба.

— А у нас с Ёжиком не так. Мы и не ссоримся вовсе.

— И хорошо. Легкая у вас дружба. Солнечная, как одуванчик. А есть ещё нежная, как паутинка. Солёная, как море. Или богатая, как поляна, всё-всё в такой есть. А бывает не случившаяся, не взаимная. Хоть жёлудь, к примеру, возьми: кабанчику такое по вкусу, а лиса нос воротит…

Беседа текла и текла, а Ёжик сидел и думал: «Интересно, а у Морского Ежа есть Морской Медвежонок? Наверняка есть. И дружба у тех, морских, тоже крепкая».

Пришёл робкий вечер. Осмотрелся, освоился, осмелел. Сменил освещение, подобрал себе по вкусу — договорился со светлячками, зашторил небо ночными тучами и отправил спать солнце. Самовар простыл уже не раз, и не раз его заново раздували. А они всё сидели, пили чай и ждали, когда появится луна. Заяц говорил, что там живет Лунный Заяц — кузен по тёткиного мужа линии со стороны заячьей матушки. Ёжик не спорил, Заяц легко расстраивался, бил лапой в пол и косил больше обычного. Но Ёжик точно знал, что на луне живёт Лунный Ёж.

Ежи — они разные. Лесные, морские и лунные. Мир создан для ежей.

Это надо неспешно обдумать.

Из-за туч вышла луна и, улыбаясь, поплыла по небу.

1) Большая Оса — это пилюльная оса.

Ещё одно фото: молодая пилюльная оса покидает домик

http://privetsochi.ru/uploads/images/00/15/08/2010/09/08/d0c765.jpg

Вернуться к тексту