Он пишет ей тысяча двадцать третью ночь подряд (гет)

Он пишет ей тысяча двадцать третью ночь подряд.

Он пишет. В конвертах ей шлет моря,

Кипящую лаву сердечных мук.

Он пишет упрямо невесть кому.

Вернее — он знает ее, лишь он.

И пишет, что дерзко в нее влюблен,

Взять штурмом ворота небес готов,

А тяжесть прошедших немых годов

Ему нипочем уж, как талый снег.

Она не приходит к нему во сне,

И он не боится не спать всю ночь.

И даже когда уж дышать невмочь,

Он пишет ей радость, с дырой в груди.

Без устали может пером водить

По белым просторам седых листов.

Он пишет, что любит ее лет сто

И хочет встречать свою старость с ней,

А в комнате этой порой тесней,

Чем маяться, может, в глухом гробу.

Он пишет, что любит ее одну.

Он пишет упрямо, за вихрем стих,

Но знает: она не читает их.

Он шлет ей в конвертах грозы слезу

И пишет, что годы змеей ползут,

Что трудно терпеть все капризы дня.

Он пишет, что хочет ее обнять.

Он пишет, что звезды всегда — как яд.

Он пишет ей тысяча двадцать третью ночь подряд.

Луиза Иммервар.

* * *

Куинни Голдштейн распахивает окно и смотрит на спящий город. В воздухе так сладко пахнет весной… На столе у Куинни стопка не разобранных писем, на сердце — сплошная боль.

Она встретила его в сентябре. Случайный мужчина в случайном ресторане, придержавший ей двери. Мимолетно улыбнулась в знак благодарности и пошла по своим делам. Но глаза — глаза ей запомнились сразу. Такого холодного оттенка зеленого она не видела еще ни у кого. Как будто иней припорошил траву, каким-то чудом не потерявшую своего цвета, подумала она тогда. Подумала и сама над собой посмеялась, мол, нашлась поэтесса, это же надо такую глупость сочинить.

Потом были холодный ноябрь и парижская опера. Роскошный Гарнье, куда она отправилась со своим очередным ухажером, мракоборцем из отдела Тины. Она шла по красной ковровой дорожке, выстланной на мраморной лестнице, обсуждая с кавалером Травиату, как вдруг едва не споткнулась на месте, выхватив среди гостей Гарнье холодную зелень глаз, которые тут же узнала. Взгляд был непозволительно жадный, долгий, и ее пробрало до мурашек. Незнакомец отсалютовал бокалом шампанского — узнал, запомнил — и затерялся в толпе.

Третий раз был декабрьский — самый странный и до нелепости глупый. Она столкнулась с ним на катке в Центральном парке. В прямом смысле столкнулась: не заметила его, врезалась, да так, что оба полетели на холодный лед. Их лица находились так близко друг к другу, и невозможно было не заметить: лед был вокруг, но не в его глазах. Он держал ее слишком крепко, а ее сердце билось так сильно, что, казалось, сейчас выскочит из груди прямо к нему в руки.

Четвертая встреча случилась в середине января. Она шла с работы, наслаждаясь погодой, когда вдруг рядом остановилась машина. Садиться к нему в машину было ошибкой. Во-первых, он узнал ее адрес, а во-вторых, прежде, чем отпустить, он ее поцеловал.

В комнате становится слишком холодно. Куинни закрывает окно и тянется к шали, но взгляд против воли останавливается на небольшой бархатной коробочке. Час назад решила, что не откроет, вернет, как и все предыдущие, но не может устоять перед соблазном. Чудесное колье из сапфиров и бриллиантов перекликается с синевой ее глаз и смотрится так чудесно. Она в жизни не держала в руках таких красивых вещиц…

Он шлет подарки, которые она всегда возвращает обратно. Пишет письма, которые она сжигает не глядя, — слишком больно читать. Он ждет ее у дома, и она пользуется камином. Днем как ни в чем не бывало улыбается, а ночью беззвучно плачет (чтобы не услышала Тина, сестре не за чем об этом знать), прижимая к сердцу очередное послание, запрещая себе его открывать.

Ночами ей снятся его губы. Губы, целующие ее, ласкающие все ее тело… И руки, которые обнимают крепко-крепко. И, конечно же, зеленые глаза.

А еще ей снится глава мракоборцев или сама президент. И вердикт: «За нарушение закона, сближение с не-магом, за подверждение опасности статута секретности…»

Знали бы глава мракоборцев и президент, как она ненавидит чертов статут! Но ничего не поделаешь, ей с этим жить…

Вместе с маем в Нью-Йорк приходит долгожданное тепло, и все вокруг расцветает. Писем становится больше и больше. Не в силах больше выносить этих адских мучений, Куинни Голдштейн принимает единственное верное решение.

Завидев знакомый силуэт, Куинни с трудом сдерживает порыв подойти; ей так сильно хочется увидеть его лицо, что становится трудно дышать. Руки дрожат, и вся она дрожит, хотя на улице тепло, но Куинни кажется, будто она покрывается инеем изнутри. Палочка спрятана в рукаве пальто, чтобы никто не заметил. Хоть поздним вечером на улице никого, но стоит подстраховаться. Куинни поднимает руку и молится шепотом:

— Не оборачивайся, только не оборачивайся. — И добавляет, чувствуя, как магия хуже ножа режет ее изнутри. — Обливиэйт.

Вот и все. Она это сделала. Он больше не будет помнить ее. Куинни знает, что поступила правильно, что так будет лучше для всех. Она волшебница, она не принадлежит его миру, и никаких шансов тут быть не может. Но отчего-то внутри становится так пусто, как будто у нее отняли ее саму…

За ужином Тина что-то замечает. Да и как тут не заметить, когда сестра непривычно молчалива и ничего не ест. Куинни отмахивается и уходит от ответа, на ходу что-то выдумывая. Куинни ждет писем, но писем нет.

* * *

Лэнгдону Шоу так хочется закричать на отца и брата, но они уже давно перестали воспринимать его всерьез. В городе что-то происходит, а газеты пишут о выборах, о кампании брата и о том, какой дождливый выдался ноябрь. Махнув рукой, образно выражаясь, Лэнгдон выбегает из здания корпорации Шоу и оказывается под дождем. Он-то знает, что магия существует. Магия снится ему по ночам.

Рядом с ним раздается щелчок раскрывшегося зонта. Красная перчатка летит прямиком в лужу перед его ногами, но не успевает соприкоснуться с водой.

— Благодарю. — Девушка, что обронила перчатку, улыбается, принимая обратно потерю. Лэнгдон невольно отмечает, какие же у нее красивые глаза и — не без удивления — как гаснет улыбка. Но не успевает сказать об этом, потому что она почти бегом бросается прочь, вверх по улице. Из-под модного берета выбиваются рыжие кудри, а на Лэнгдона Шоу вдруг, словно поток ледяной воды, обрушивается понимание: ему жизненно необходимо ее догнать.

История повторяется.

История идет по замкнутому кругу.