Земля-обратно 2 (гет)

— Прю, ты дебил, — смеется Лис. — Так и будешь каждый раз от нее уходить, как только что-то не понравится?

— Нет, — уверенно мотает головой Прю. — Только когда не понравится сразу все. Вот как сейчас.

И тоже смеется. Наверно, ему должно бы быть сейчас паршиво. По идее. Те-о-ре-ти-чес-ки. Он же ушел от Розы, почти год жизни, потраченный на эти отношения, закончился фактически ничем, и как эта идиотка будет теперь без него жить, совершенно непонятно. Но ему хорошо. У него в желудке (а также в груди, ногах, руках и голове) плещется адское зелье — земной алкоголь пятого поколения, и как же жаль, что на Маленькой его не только не производят, но даже не продают. Сам же и проталкивал запрет на ввоз — может, зря? В сердце его стучит безумная мелодия — что-то из старого, но никогда не устаревающего постнеорока, — мир видится ярким, контрастным и живым, и Лис, скалящий зубы в улыбке, в этом мире — самый живой, контрастный и яркий. Рыжие волосы, бледное, почти белое лицо в темных веснушках, черная рубашка под черной курткой. Человек-контраст. Ну или человек-Лис, что на самом деле примерно то же самое.

— Не пей столько подряд, — говорит Лис, — паузы делай. А то через три порции превратишься в тыкву. Будете с Розой ботаническая парочка: она — растение, ты — овощ.

— Ничего у нас больше не будет, — возражает Прю и опустошает еще одну рюмку в подтверждение. — Надоело, сколько можно-то. Она же чертов вампир, она вечно голодная, она мой мозг жрет без соли и сахара, а почему я должен это терпеть?!

— В самом деле, если без соли и сахара, — дело плохо. Беда, когда женщина готовить не умеет.

— Все она умеет! — негодует Прю, потому что Роза действительно умеет готовить. Сам научил. — То есть... вот что ты ржешь?! Я не об этом говорил, вообще! Вот слушай, я все понимаю: у нее психика покорежена так, как мне и не снилось, ей от меня нужно принятие, забота, восхищение, еще какая-нибудь ерунда, это понятно. Но я же не бездонный! Я не могу с утра до ночи только давать и давать! Мне даже благодарность ее не нужна, не понимает, что я для нее делаю, — и ладно, что с нее взять; я хочу просто перестать впахивать так, будто у меня дома вторая работа, причем не по профилю. Я предлагал ей и психокоррекцию, и терапию памяти, да я даже психолога нашел, настоящего, старой школы, хотя их всего-ничего осталось. Нет, закатила истерику, ты меня не понимаешь, ты считаешь, что от меня одни проблемы, ты думаешь, я ненормальная, я для тебя ничего не значу, я омрачаю твою жизнь, пойду поплачу в углу. Это после всех моих трудов! Это как, нормально, вообще?

Лис пожимает плечами — не хочу, мол, оценивать.

— В прошлый раз ты говорил примерно то же, а как на Маленькую вернулся, так сразу с Розой помирился. И в позапрошлый. И еще — сколько там раз ты уже уходил? Может, пора уже признать, что она тебе зачем-то нужна, и перестать носиться туда-сюда?

— В этот раз все будет по-другому, — объявляет Прю и выпивает еще рюмку, дабы обозначить торжественный момент. — Я не вернусь на Маленькую. Я остаюсь на Земле.

Лис смотрит на него долгим-долгим взглядом.

— Не пожалеешь?

— Не пожалею. Роза не единственная женщина в мире.

— Вообще-то, я имел в виду смену планеты, работы и вообще всего, — вздыхает Лис. — Но это, конечно, тоже важно.

Когда становится не весело, а плохо, Лис тащит Прю к себе домой, повторяя свое «Прю, ты дебил».

— Я кому говорил — паузы надо делать? Десять минут, Прю! Долбаных десять минут подождать не мог?! Что, так тяжело?!

— Тяжело, — покаянно признает Прю. Все-таки правильно, правильно он запретил ввоз «пятерки» на Маленькую! В голове не мозги теперь, а каша какая-то. На алкоголе. — Лис, друг мой, мой единственный настоящий друг, знал бы ты, как мне с ней тяжело!

— «Единственный настоящий»? Кажется, ты не два раза паузу сделать забыл, а три-четыре. Тяжело? Ну, так ты же от нее ушел, теперь будет легче.

— А без нее еще тяжелее!

— Тебя не поймешь, принцесса, блин. То тебе тяжело, это тоже тяжело. Ну если с ней легче, то возвращайся к ней обратно, и хватит уже метаться, я тебе с начала вечера это говорю.

— С ней не легче! — возмущается Прю. — Я такого не говорил! Просто без нее совсем хреново. Представляешь, я, кажется, ее люблю.

— Если тебя стошнит в моей машине, платить за чистку будешь сам, — бурчит Лис, запихивая Прю в салон. Машины для Земли — редкость и уже почти что раритет, все давно перешли на надземный транспорт, но Лис говорит, что его на высоте укачивает, и вообще, пока дороги есть, имеет право ездить. И формально он прав. — Скажи спасибо, что после «пятерки» можно за руль садиться, если не надираться, как ты. Вот человек, пить не умеешь, а мне теперь волочь твое безвольное тело... нет, ну кстати, ничего такое тело, можно и потаскать, и не только...

Даже в таком состоянии Прю дергается и пытается вырваться из крепкой лисовой хватки.

— Лис, ты чего?! Ты, что ли, в самом деле?..

— Прю, ты дебил, — в очередной раз смеется Лис. — Я, разумеется, сын своего отца, а значит, интересуюсь всем, что движется. В сексуальном плане тоже. Но не друзьями, Прю, не друзьями. А ты мне друг. Зато ты наверняка немножко протрезвел, есть такое?

— Есть чуток, — признает Прю и почти самостоятельно устраивается на заднем сиденье. Ему одновременно неловко, погано и чуть-чуть смешно. Он молчит, молчит, но дорога все не кончается, а алкоголь так до конца и не отпускает, и он начинает снова, хотя сам понимает, что, пожалуй, хватит уже.

— Вот как я так встрял, а? Ну она же примитивная, у нее в жизни два с половиной интереса, причем один из них — она сама! Я не мог, что ли, найти нормальную человекообразную девушку, если уж так приспичило жить не в одиночку? А то эти генетические эксперименты...

— Спасибо, — ядовито говорит Лис, не отрывая взгляда от дороги.

— Ой. Ну я же не тебя имел в виду, и не вообще, я про Розу только. Если бы ты знал, сколько проблем с этой любовью! Сколько с ней проблем! Вот хорошо тебе, у тебя таких проблем нет... ведь нет же? — Прю запоздало спохватывается, что о личной жизни Лиса знает только тот факт, что в браке он не состоит. Но мало ли, что не состоит, Прю вон тоже официально не женат, а на самом деле...

— Нет у меня таких проблем, — вздыхает Лис. — Меня, знаешь ли, никто особенно не любит. Так, понемножку совсем.

Прю хочет возмутиться и сказать что-то вроде: «Как это никто, а я?!» Но вспоминает эпизод при посадке в машину, испытывает новый прилив неловкости и вместо просившегося на язык говорит:

— Как никто, а мама, а отец? — и тут же понимает, что по крайней мере с половиной вопроса промахнулся. Отец Лиса — искусственно созданное существо, которое любит — да-да, именно так — всех понемногу и никого на самом деле, лишь слегка выделяя тех, с кем проводит большую часть времени. В этом случае — мать Лиса, свою хозяйку. И стоит эта любовь обычно не очень дорого. Ну, если не в деньгах измерять, в деньгах-то суммы как раз весьма ощутимые.

— Ну про отца ты сам поймешь, если подумаешь минуту. А мама... мама, помнится, пыталась меня продать.

Прю с минуту думает, что то ли он ослышался, то ли Лис оговорился. Но Лис не спешит исправлять оговорку, и Прю переспрашивает:

— Продать?

— Ну да.

— Это как?!

— Ну вот так. Когда она поняла, что беременна, то решила, что это ее возможность получить обратно те деньги, которые она потратила на покупку моего отца. А возможно, даже в плюсе остаться. Родить такого же человека-лиса, только маленького и не из пробирки. Подрастить и продать, ну или сдавать в аренду, разные могли быть варианты. Ну и я не подвел, родился здоровый, красивый, с ушами и все такое. Она даже успела найти парочку потенциальных покупателей. А к году выяснилось, что у меня интеллект, самосознание и свобода воли. А еще через полгода в новостях сказали, что у меня еще и гражданские права есть. Представляешь, какой был ей облом?

— Не представляю, — честно сказал Прю.

— Ну, она недолго обламывалась. Думала, правда, от меня отказаться, но потом все-таки оставила. И вырастила, спасибо ей.

— Ну хоть что-то в этой истории хорошо.

— Да, — кивает Лис. — Особенно хорошо то, что сумму, затраченную ей на мое воспитание, я уже ей выплатил, а проценты она с меня брать не стала.

Ненадолго в машине воцаряется молчание. Не то чтобы умиротворенное или неловкое, скорее, недоуменное.

— Лис, а на кой черт ты мне все это рассказал? — спрашивает Прю, которого мучает то ли все-таки неловкость, то ли совесть, то ли стыд непонятно за что. То ли алкоголь пятого поколения.

— А просто так, — пожимает плечами Лис. — Все равно же завтра ничего не вспомнишь.

Назавтра Прю все прекрасно помнит. Но виду, конечно, не подает.

Нет у нее никаких психологических проблем. Нет у нее кошмаров, флэшбэков, комплексов, неврозов, травматических воспоминаний и прочих вещей, которые приписывает ей Прю. Ничего ее не мучает, кроме страха. И больше всего Роза боится себя.

Она знает, что она не человек. Это написано в техническом паспорте, полагающемся таким, как она, который она нашла и изучила, когда научилась читать и пользоваться галактической инфосетью.

Это написано в законах планеты Земля — вернее, ничего там не написано. Дети таких, как она, считаются людьми и имеют такие же гражданские права. Точка. О самих "искусственно созданных существах" ни слова в этом ключе.

Это написано в глазах Прю, когда Роза делает что-то неправильное с его точки зрения. Не "она ошиблась". Не "она просто такая, сама по себе, как личность". И тем более не "значит, ей так нужно". Там написано "она ущербное создание, которое не отвечает за себя и свои решения". Или "у нее проблемы". Или "это все из-за ее происхождения". Прю не хочет понять ее или поспорить с ней. Не хочет думать, что у нее есть своя воля и свои желания. Когда-то хотел, но вернувшись с Земли, переменился. Будто ее происхождение (не зря она не хотела, чтобы он узнал!) объясняет любую ее странность, любую проблему. И любую ее странность делает не особенностью, а дефектом. Теперь он не пытается и не хочет понимать и учитывать ее странности, он просто хочет ее починить, чтобы она стала... какой? Наверно, примерно такой, какой ее планировали создатели: всем довольной, милой, дружелюбной. Беспроблемной и удобной. Только чуточку умнее, чем другие люди-цветы. Элитный экземпляр, так сказать.

Роза боится того, что слишком похожа на таких, как она. На искусственных человекоподобных существ, созданных, чтобы жить чужой волей. Что однажды за стремлением угодить Прю, предугадать его желания, сделать его жизнь более удобной она потеряет себя, потеряет тот голос, который все еще шепчет ей: "Я есть, я не только отражение других, я существую сама по себе". Что она будет довольной, когда доволен он, и заискивающей, когда он злится. Что он станет для нее компасом, ориентиром... хозяином.

Роза боится того, что она слишком не похожа на людей. Что то, что ей кажется естественным, другим может показаться странным. Что ее благодарность, которую она не могла выразить никак иначе, ведь иначе она тогда и не умела, Прю принял за любовь. Гораздо раньше, чем ее любовь появилась на самом деле. Роза боится, что Прю узнает когда-нибудь, что она делала раньше, на Земле, и осудит ее не за это, а за то, что все эти воспоминания ни капельки ее не волнуют. Они не кажутся ей унизительными и страшными, они вообще не имеют никакого значения. Она не любит все это вспоминать, но ей не больно, не стыдно, не интересно даже. Было и было. Не более волнующе или неприятно, чем утренняя поездка на работу в общественном транспорте.

Роза боится людей с планеты Бао. Боится того, что однажды одному из них, осаждающих ее вниманием ежедневно, она скажет "ну ладно", потому что это проще, чем все время говорить нет. Потому что нет ничего особенно ужасного в том, чтобы уделить полчаса своего времени, если им так уж надо. Она боится забыть, что ее тело принадлежит только ей и никому больше. Она не хочет никого из них, этих странных больших людей, похожих на деревья, но ей ведь не жалко. Не жалко — и от этого страшно, потому что, понимает она, где-то вот здесь и лежит граница между ней и обычными женщинами того же вида, что и Прю. Им — отвратительно. Ей — никак. Для них тело — их собственность, не каждому можно позволить хотя бы дотронуться. Для нее это способ выражения благодарности, дружеского расположения, способ успокоить или успокоиться, извиниться или просто отвязаться. Она до сих пор не очень хорошо понимает, что такое собственность. Знает, но не понимает. Ее окружают вещи, принадлежащие ей, но она не ощущает этого, для нее это ничего не значит.

Прю иногда говорил, что принадлежит ей. А иногда — что она ему. Она до сих пор не понимает, что это значит для него. И она боится, что это значило что-то плохое.

Страх сделать что-то не то, сделать что-то, что начнет ее возвращение к состоянию женщины-цветка, окружает ее, как стеклянная сфера, как прозрачный колпак, отделяющий ее от мира: не мешает смотреть, не мешает дышать, но давит, ограничивает со всех сторон, сводит с ума.

А кроме этого, у Розы нет никаких проблем. Даже теперь, когда Прю снова ушел и сказал, что уже не вернется.

* * *

Сбежать было вовсе не сложно. Цветы врать, конечно, умеют, но делают это так бесхитростно и наивно, что "хозяин сказал мне ждать на улице" — вершина мастерства интриги, любой поверит и не заподозрит подвоха, а уж на такое Роза вполне была способна. Куда труднее было улететь с Земли. Роза пересмотрела множество фильмов о путешествиях между планетами, чтобы понять, как это вообще выглядит, и выработать план. Половина этих фильмов в итоге оказалась фантастикой. Если бы ей не повезло с суматохой в космопорту, ничего бы у нее не вышло.

Но даже это оказалось не так трудно, как то, что последовало дальше, после встречи с Прю и легализации на Маленькой: простая, обычная жизнь, о которой она не имела никакого представления. Жизнь, в которой никто не решает, что тебе сегодня надеть, что тебе есть, какую музыку слушать. Никто не следит за твоим режимом, не отправляет раз в два дня опрыскивать и промывать лепестки и не гасит свет ровно в десять вечера, говоря, что пора спать. Никому нет дела, что ты переешь, выпьешь слишком много алкоголя, пересидишь на солнце, забудешь выпить свой стакан воды... надо заботиться о себе самостоятельно. Надо нести ответственность за свою жизнь и свое состояние.

Роза знала: несмотря на быстро проявляющиеся при малейшем нарушении режима признаки увядания, она вовсе не такая хрупкая, как могло показаться. Засыхающие и осыпающиеся лепестки — это все маскарад, бутафория для тех самых любителей цветочков, ради которых и старались ее создатели. Знала, но все равно не могла спокойно смотреть в зеркало, видя, как в очередной раз темнеет и сохнет край лепестка. Она знала, что все это поправимо и скоро пройдет, что регенерация у нее такая, что людям и не снилась, но так боялась, что увидев дефекты, Прю ее бросит. Смешно, конечно. Именно такую, больную и увядающую, он ни в коем случае не бросил бы. Уж он-то умеет нести ответственность и за себя самого, и за всех, за кого пожелает.

Даже выздоравливая после ранения, полученного на Земле, Прю умудрялся окружать ее заботой, следить за ее режимом, питанием и состоянием листьев, чем ужасно выводил ее из себя. Она надеялась, что хотя бы теперь сможет стать сильнее, научится тому, чему не успела научиться раньше, в самом начале своей свободной жизни трусливо вцепившись в Прю. Но он не давал ей ни единого шанса. Он в нее не верил. Единожды узнав, кто она, он уже не мог считать ее кем-то разумным. Она стала для него безмозглой куклой, его обязанностью, обузой, которую он зачем-то повесил на себя.

Хорошо ли ты спишь, Роза.

Ты не забыла выпить воды, Роза.

Не сиди на сквозняке, у тебя уже лепесток свернулся.

Почему ты нервничаешь, Роза.

Хочешь, я найду тебе специалиста, Роза.

Я за тебя отвечаю, Роза.

Роза боится, что никогда больше не увидит Прю. Роза рада, что он ушел.

Лис ни разу не видел Розу. Просто не было за последнее время поводов летать на Маленькую, а Прю недостаточно сентиментален, чтобы демонстрировать ее фотографии, устраивать видеочаты ради их знакомства и делать прочие обычные для влюбленных глупости. Лис подозревал, что Прю вообще не был в нее влюблен, а кроме того, стеснялся Розы и своих отношений с ней. Потому и не показывал ее. Говорить говорил, ведь подобрал, пустил в дом, вроде бы, поступок скорее хороший, чем плохой, нечего тут стыдиться. Но и выпячивать, показывать всем подряд нечего.

Лис горячо одобрял такой подход.

Лис ни разу не видел Розу, но это совсем не мешало ему ее не любить. При всем своем скептическом настрое Прю, похоже, так до конца и не понял, во что он вляпался. А вот Лис это понимал. Возможно, лучше всех на свете понимал. И лучше всех на свете знал одну простую вещь: генмоды любить не умеют. Они умеют только подстраиваться и угождать, чтобы сделать свою жизнь более удобной. Это очень просто: если ты от кого-то зависишь, надо уметь сделать так, чтобы этот кто-то хорошо к тебе относился, холил тебя, лелеял, водил на профилактические осмотры и кормил вкусненьким сверх допустимого инструкцией. А если кто-то для тебя бесполезен, если ничего хорошего и приятного от него получить нельзя, то он бесполезен, и на него внимание тратить не стоит.

Мама рассказывала, отец иногда проявлял интерес к Лису в первый его год. Видимо, полагал, что, привязывая к себе ребенка хозяйки, может еще больше расположить ее к себе. А может быть, ему просто было забавно играть с младенцем, когда тот не плачет и не капризничает. Но когда он понял, что никаких чувств хозяйка к Лису не питает, то перестал тратить на него свои силы и время. Лис не помнил, что там было в первый год. На его памяти отец никогда на него даже толком не смотрел. Даже как на соперника, отбирающего хозяйское внимание: знал, прекрасно знал, что Лис ему не конкурент. Про хозяйку он знал все, что имело значение. Но Лис, которому отцовского умения чуять человеческие эмоции досталось с избытком, понимал, что это только до тех пор, пока он от нее зависит. Пока именно мать приносит ему еду, расчесывает его прекрасные волосы и выполняет капризы. Если вдруг ей пришлось бы его продать (хотя вряд ли мать пошла бы на такие жертвы), он моментально переключился бы на нового хозяина. Так же тонко чувствовал бы его настроение, изучил бы вкусы, был бы именно таким, каким нужно. Ему это легко. Это естественно для генмодов.

Вот и эта Роза была именно тем, что нужно Прю: объектом, требующим внимания и заботы, заботы и внимания. Но это вовсе не значит, что она действительно нуждалась в Прю — или хотя бы в заботе и внимании. У таких, как она, нет характера, только потребности, а к ним уже крепятся повадки, инстинкты, выгодные модели поведения. Тот факт, что Роза сбежала и попыталась жить сама, свидетельствует о том, что что-то в ней развивалось не так, как было задумано разработчиками, но это еще вовсе не означает, что она человек. Это всего лишь делает ее чуть менее предсказуемой — и значительно менее удобной для пользователя. И только. Бедняге Прю, похоже, пришлось испытать все сложности содержания домашнего цветка, не получив при этом и половины тех бонусов, за которые их содержали.

Лис знал, что на Землю Розе хода не было — не из-за плохих воспоминаний или опасности встретиться с бывшим хозяином, а вообще, по определению. Прю, кажется, еще не сообразил, как хорошо он выбрал место, чтобы оказаться недосягаемым для Розы, бормотал даже что-то вроде "если я ей нужен, то она прилетит и найдет". Но такого быть не могло. На других планетах Розу еще могли принять за простого гуманоида с какой-нибудь малоизученной галактической окраины, но на Земле первый же встречный легко опознал бы в ней генмода, а они не могли вот просто так разгуливать по городу без сопровождения: одинокое существо на улице — либо потерянное, либо украденное. А значит, долг любого сознательного и неравнодушного гражданина — вызвать специалистов из соответствующей конторы, а дальше сканирование сетчатки, поиски указанного в документации хозяина — и прощай, свободная жизнь.

Если бы она была звероподобной, то шанс проскочить еще был бы: все ведь знают, что у "зверей" были дети, им хотя бы зададут пару вопросов и попросят показать документы. Прю ведь выправил ей какие-то бумаги?.. Вряд ли нужного образца, но это хоть что-то... Это если бы она была зверем. А с цветами разговор короткий. Нет у них детей, есть только они сами. И место их — в горшке, в смысле, у хозяев, в подходящих для цветения условиях. Нет, если Роза обладает хоть какими-то зачатками интеллекта, хотя бы на том уровне, который обычно требовался от генмодов, она на Землю не сунется. А значит, Прю свободен, по-настоящему свободен. До тех пор, пока не захочет к ней вернуться.

Лис не видел Розу, но зато не раз видел, как это бывает: как возвращаются к тому, кто требует внимания и заботы. Потому что о нем — в отличие от Лиса, например, — действительно хочется заботиться. И кто бы ему объяснил, почему.

* * *

Лис впервые видит Розу — темно-зеленую, нежно-розовую, воздушную — на аватарке, прилагающейся к письму, в своей собственной почте. В письме, чудом пробившемся через фильтры и не упавшем в спам, она пишет:

"Здравствуй, Лис. Я не очень хорошо разбираюсь в таких вещах, но подозреваю, что я тебе не очень нравлюсь. Но я не знаю, кого еще мне можно просить об этом, кроме тебя, и надеюсь, что ты мне все-таки ответишь. Расскажи мне, пожалуйста, как дела у Прю. У него все хорошо? Ему нравится на Земле?

Я знаю, он сам уже пару раз справлялся у общих знакомых, как у меня дела. Я тоже хочу знать о нем! Иначе получается просто нечестно.

Расскажи мне, пожалуйста.

Роза

P.S.: ты ведь не расскажешь Прю, что я спрашивала?"

Лис пару минут сидит, осоловело уставившись на письмо. "Нечестно", "я тоже хочу"... как это... по-цветочному! Эдакий предельный эгоизм, замаскированный под заботу. Ах, как там Прю, ах, я страдаю!..

"Не очень хорошо разбираюсь в таких вещах"... Не разбирается она, как же. Провокаторша. Чего она хочет добиться? Чтобы он рассказал Прю об этом письме, тот растрогался, прослезился и рванул на Маленькую, мириться? Нет уж, не будет такого. Или она хочет втянуть его в переписку и перетащить на свою сторону, обзаведясь союзником среди друзей Прю? Или это она так настраивает Лиса против Прю (что он, интересно, такого Розе говорил, что она настолько уверена, что он ее не любит)? Или просто собирает информацию? Или хочет зачем-то вывести из равновесия именно его — самого Лиса? Подозревает его в чем-нибудь? Подозревает его связи с Прю или в том, что он настраивал Прю против Розы?

В любом случае, чего бы она ни хотела, Лис твердо знает, что он ей этого не даст. И он хочет, чтобы она тоже это знала. Поэтому он устраивается поудобнее и пишет:

"Здравствуй, Роза. Ты на всю голову больная, если думаешь, что я буду тебе отвечать. Лис". Он жмет "Отправить" и только потом понимает, что Роза все-таки сумела добиться главного: того, чтобы он ей ответил. Не отправил письмо в корзину, не пожал плечами и забыл о нем думать, а сам, по собственной воле, написал ответ, пусть и весьма нелюбезный.

Лис понимает это — и смеется. И начинает ждать письмо от Розы.

Раньше, в самом начале их знакомства, Прю казалось, что Лис любит всех людей как-то слегка авансом, ни за что, совершенно безрассудно и беспричинно. И лишь теперь он начал догадываться: скорее уж, Лис любит людей (и прочих гуманоидов, и даже не совсем гуманоидов) за то, что они не генмоды, а люди (или не совсем люди, или совсем не). Как будто это какая-то особенная заслуга или достоинство. Его отношение к генмодам было странно не только по представлениям почти не знакомого с этим явлением Прю, но и по земным меркам.

На Земле, к изумлению Прю, привыкшему считать Розу каким-никаким, а все-таки разумным существом, никто не стремился генмодов очеловечивать, не приписывал им человеческих страданий, способности любить, созидать или мыслить. Сказать "у меня был роман с генмодом" было примерно так же странно, как рассказать о романтической связи — ну, не с табуреткой, но, допустим, с собакой. Во-первых, это странно и противоестественно, а во-вторых, понятно, что чувства, испытываемые животными, совершенно иные, и никакой настоящей влюбленности, такой, какой ее видят люди, в подобной ситуации быть не может, одни проекции бестолковые.

Прю виделось в этом противоречие: как можно не приписывать человеческих чувств тому, с кем спишь? Ладно если бы это кукла какая-то была, но оно же живое, оно дышит, разговаривает, взаимодействует... Лис, правда, на это отвечал, что если бы Прю подольше пообщался с классическим, небракованным генмодом, у него не возникало бы таких вопросов, как давно не возникал этот вопрос у самих землян. Даже в произведениях искусства — ни в книгах, ни в фильмах, ни в песнях — не было темы "оживших" генмодов. Человечные компьютеры были, были разумные животные, предметы интерьера, транспорт, совершенно немыслимые какие-то роботы — и те были, а вот кого-нибудь похожего на Розу не было. Земляне не принимали чувства генмодов в расчет, для них это были простые, понятные и функциональные домашние питомцы, наделенные разве что простейшими эмоциями и еще и речью для пущего удобства.

Но из всех знакомых Прю только Лис, отказывая искусственно созданным существам в человеческих достоинствах, пытался наделить их человеческими недостатками: жадностью, корыстью, хитростью, умением манипулировать и бог знает чем еще. Остальные относились к ним ровно, Лис же их то ли опасался, то ли презирал, то ли и то и другое разом. Сам он говорил, что все те мысли и порывы, которые он им приписывает, — это не человеческие недостатки, а просто обычные животные инстинкты, наложенные на более совершенную базу, и нет, он ничего не имеет против генмодов, такими уж они созданы, главное, не забывать о том, что область их применения не так уж обширна, и использовать их строго по назначению. "Твоя Роза, я полагаю, другое дело", — каждый раз вежливо оговаривался Лис, но Прю прекрасно понимал, что делает он это исключительно из вежливости: знает, что Прю посчитает своим долгом Розу защитить, впутается в ненужный ему спор, переспорить Лиса не сможет и потом будет злиться и на себя, и на него. При этом спорить Прю совершенно не хотелось, просто в некоторых ситуациях можно поступать только строго определенным образом, и это была как раз такая ситуация.

И все-таки, что бы он там ни говорил насчет "они просто такими созданы", Лис определенно был предвзят.

И с ним совершенно невозможно было обсудить, например, разговор в чате с Розой. Потому что Лис скажет либо "решил порвать — так уж рви", либо "не морочь себе и мне голову, извинись, вернись и помирись с ней, если так надо". А переливать из пустого в порожнее откажется. А Прю как раз хотелось попереливать. Прю чувствовал себя виноватым.

Он оказался совершенно не готов к тому, что она может просто взять и написать ему. Ему казалось, она слишком гордая для этого, и раз уж он ее бросил, скорее удавится, чем пойдет на контакт. Будет до скончания века сидеть и ждать, когда он сам приползет мириться (а он не приползет). А она просто взяла и написала ему.

"Привет. В следующий раз, если захочешь узнать, как у меня дела, просто напиши мне и спроси. Я отвечу".

Прю в который раз удивился, как у нее это так получается. Вроде бы, она сама пишет, предлагает писать ей напрямую и обещает, что будет отвечать, но столько в этом ее простом сообщении... снисходительности! Столько высокомерия! Будто не он ее бросил, а она отослала его прочь со своих глаз, а теперь, так уж и быть, снова снизошла до него, недостойного. Совершенно неудивительно, думал он потом, что вместо того, чтобы оценить ее попытку помириться или хотя бы пообщаться, он оскорбился. Ну, и долго ли поругаться, если очень хочется?

"А что, если я не хочу разговаривать с тобой?" — написал он, сам думая, что зря, ну зря же он ввязывается в диалог, надо бы просто ее проигнорировать, это было бы гораздо обиднее, но разве можно промолчать, когда она так нагло себя ведет?!

"Если ты не хочешь со мной разговаривать, значит, я тебе неприятна и не интересна. Тогда и знать, как у меня дела, тебе незачем, разве не так?"

Она была, возможно, глуповата для человека, но слишком логична для безмозглого генмода. И к тому же очень редко сдавалась первой. Чаще всего она спорила до последнего, с эдаким невинным видом, будто она правда не понимает, что тактичнее было бы промолчать. И это его тоже злило.

"Знаешь что, не указывай мне, что мне делать, а что нет. Сам как-нибудь разберусь, кому писать и кого о чем спрашивать".

"Разве я не имею права высказать пожелание? Это ведь меня тоже касается".

"На Земле вот считают, что не имеешь", — написал Прю. Не без злорадства написал, понимая, что на такое ей будет трудно подобрать ответ. А пусть помучается так же, как он мучается с ее "аргументами". Примерно минуту ответ казался ему удивительно удачным, но потом тот запал, в котором он это написал, куда-то делся, весь без остатка, и тут он подумал, что слегка перегнул палку.

"Рада, что тебе нравится на Земле", — написала Роза как раз тогда, когда он уже подумал, не извиниться ли и не попытаться ли перевести все в шутку (хотя как это сделать-то?). И ушла в оффлайн.

А Прю остался. Злой на себя за то, что каким-то неведомым образом оказался виноватым перед Розой, хотя не сделал ровным счетом ничего плохого, а просто волновался, как она там. И отчетливо понимающий, что писать теперь длинные объяснения и извинения — не нужно, а пожалуй даже и нельзя. Он ведь сам ее бросил! Так зачем ему теперь бегать за ней, извиняться, что-то объяснять и так далее? Да, ему хотелось бы вести себя с ней по-человечески, но что он мог поделать, если по-человечески с ней не получалось? И все-таки, все-таки, возможно, зря он так?

Но как исправить положение и стоит ли его исправлять, он не знал. И с Лисом советоваться, определенно, было совершенно бесполезно. Лис либо пошлет его вместе с его идиотскими проблемами, либо даст парочку диаметрально противоположных советов, потому что "ты сам не знаешь, чего хочешь, так мне-то это откуда знать". Он надеялся, что она напишет ему снова — чтобы помириться ли, чтобы поругаться, — и вот тогда он сможет принести ей извинения за то, что сказал то, что говорить не следовало.

Но она больше не писала.

Из всего своего предыдущего опыта Роза вынесла одно нехитрое, но действенное правило: не объясняйся. Или даже так: не объясняй себя. Не старайся рассказать, что думаешь, что чувствуешь и почему поступаешь именно так, как поступаешь. Особенно если тебя об этом не спрашивали. Не становись прозрачной и понятной — особенно для тех, кто ничего ради этого не сделал.

Потому что если человек без всяких усилий поймет тебя, он потеряет к тебе интерес. И, весьма вероятно, если он подумает, что ты очень хочешь, чтобы он понял тебя, он тоже потеряет к тебе интерес.

А еще хуже, если то, что он о тебе поймет, его не устроит. Поэтому лучше молчи. Не объясняй. Не скрывай ничего специально, не нагнетай интригу и нелогичность. Просто не подтверждай догадки, не будь многословна там, где можно сказать "да" или "нет", не показывай никому без необходимости, как ты устроена изнутри, и тогда все будет нормально. Тогда ты не надоешь человеку своей очевидностью. А все то, что ты не объяснила, человек объяснит для себя сам — именно так, как ему больше нравится.

Это такой удобный способ обмана, когда ничего даже и говорить не приходится. Розе часто приходилось к нему прибегать. Это было выгодно. Было выгодно быть бестолковым цветком и болтать о чем угодно, кроме себя самой. Именно это позволило ей не выдать себя раньше времени — до тех самых пор, пока она не решилась сбежать. Это и тот факт, что очень мало кто всерьез интересовался ей как личностью. И даже те, кто интересовались, охотно обманывались видимостью.

Обманывать Прю Роза не хотела. Но ей хотелось бы выгодно смотреться в его глазах, хотелось, чтобы он интересовался ей, думал о ней, прокручивал в голове их разговоры, задавал себе и ей вопросы. Поэтому она следовала заведенному правилу — и молчала об очень многих вещах. К сожалению, она не учла, что Прю частенько объяснял все, что угодно, не в пользу Розы. Потому что так ему было интереснее. Так ему больше нравилось. Так он мог подольше (всегда!) побыть в роли героя-спасителя неразумной искусственной женщины. Его воображаемая Роза была ужасно легкомысленной, безответственной и наивной, ничем не интересовалась и жила... примерно как растение, да-да. Ну, или как ребенок. Большой такой ребенок лет примерно шести.

Роза все ждала, когда же он заметит, что это не соответствует действительности, но он не замечал. Сначала это было смешно, потом стало обидно, а потом все закончилось, и она не успела ничего исправить. И теперь — теперь ей все чаще хотелось написать ему письмо. Объяснить ему себя — взахлеб, не утаивая ничего, включая все то, чем он никогда не интересовался. Как будто ее внутренний мир — это такая уникальная драгоценность, что, увидев его, он сразу захочет вернуться к ней. Как будто она может заново очаровать его (а был ли он когда-нибудь очарован?) — очаровать одним лишь тем, как она умеет чувствовать и думать, как видит мир. Как будто это все имеет значение для Прю. Который, между прочим, никогда особенно не интересовался, что она там себе думает. Он составлял мнение об этом самостоятельно. И этого ему хватало.

Розе очень хотелось написать ему теперь — не сообщение в чате, а большое-большое письмо, монолог, который он при всем желании не сможет прервать, потому что он уже высказан, выплеснут буквами на монитор — целиком. Написать, чтобы показать: смотри, ты ошибался! Смотри, я совсем не такая, какой тебе казалась, ты совсем не знаешь меня, ты не знаешь, от кого ты ушел! Но потом она думала, что Прю вряд ли было бы это нужно (раз он не интересовался раньше), и останавливалась. Удаляла черновик письма, очищала корзину, выключалась из сети, шла пить кофе с подругами. Мстительно обрывала засыхающие от кофеина чешуйки на запястьях, наслаждаясь тем, что Прю не будет раздраженно одергивать ее за это. Думала, что наверно, он просто никогда ее не любил. От этого почему-то становилось легче. Будто бы это не она все испортила, а просто так сложилось. Мало ли неудач может случиться в человеческой жизни. Сломала ногу, сломала каблук, забыла зонтик. Встретила того, кто так и не полюбил.

* * *

Здравствуй, милый. Какая погода там, где теперь твой дом?

Я так много хотела сказать, но откладывала — потом,

Все потом, все тогда, когда будет всего нужней.

А теперь это больше не пригодится мне,

А теперь ты не здесь, а за множество лет пути,

Я же здесь как на привязи, мне туда не дойти,

И не нужно, поскольку ты сам все решил за нас.

Но по-прежнему хочется знать, как ты там сейчас.

Но по-прежнему хочется знать — не порвалась нить,

Что-то мне не дает просто так тебя отпустить.

Что-то вновь заставляет видеть тебя во сне.

Напиши, как ты там. Напиши хоть два слова — мне.

* * *

А еще Розе хотелось написать Лису. Лис, ни разу ей не виденный, незнакомый Лис представлялся ей тем, на кого Прю будет опираться на Земле. Смешно: она знала, что у Прю есть там и другие друзья, но почему-то, думая о его жизни на Земле, в первую очередь представляла рядом Лиса. Возможно, думала она, у них — у Лиса и у нее самой — есть что-то общее. Какая-то эта генмодовская нечеловечность, беспомощность, неприспособленность к нормальной самостоятельной жизни. Что-то, что притягивает Прю и чего в ней теперь стало недостаточно много для того, чтобы удержать его рядом. У нее не было на то причин, и все-таки она представляла Лиса кем-то, кому очень важно и нужно присутствие Прю. Кто будет рядом с ним, кто будет втихомолку заботиться о нем, как это делала она сама, только, возможно, более смело, потому что Лис-то не будет бояться в этой заботе, в этой гонке за дружбой потерять самого себя. Лис был воспитан как человек, а не как генмод. Роза не представляла, каково это, но страшно ему завидовала.

А когда Лис ответил ей, она уверилась, что если и ошибалась в своих предположениях о нем, то не во всех.

— Объяснись, — велит Прю. Иногда он бывает до странного похож на особу королевской крови. Их, в общем-то, почти нигде не осталось, а где остались, там называются совсем иначе, но Лис помнит это понятие. Мама дала Лису достаточно хорошее образование. Так вот, иногда Прю выглядит действительно царственно. Когда злится, в основном. Величия полные штаны просто. В такие моменты голос его неприятен и тверд настолько, что им можно колоть орехи. Рубить головы. Выносить мозг — физически, не морально. Что там еще можно делать твердыми предметами и совершенно противоестественно делать голосами? Вот, все это Прю отлично умеет. Лис ненавидит, когда Прю разговаривает с ним таким голосом. Собственно, раньше Прю себе такого не позволял, так что Лису это только наблюдать доводилось. Но теперь он точно знает: не любит он такое обращение, ой не любит! Уши от такого сами прижимаются к голове, и хочется то ли оскалиться, то ли убежать. Будь он чуть менее сыном своего отца, ему бы, возможно, еще захотелось рычать или полезть в драку, но у генмодов с агрессией сложные отношения. Она у них, как бы сказать, декоративная. Чтобы ни в коем случае не навредить всерьез владельцу. Истерики, пассивная агрессия и испуг — сколько угодно. Кулаками размахивать — нет. Лис не генмод, и кулаками размахивать ему доводилось (поскольку в детстве это было самым эффективным доказательством того, что он никакое не "искусственно созданное существо"). И он это даже немножко умеет, после такой-то практики. Но не любит. И именно поэтому делает это несколько чаще, чем следовало бы. Через "не хочу". Но сейчас, по идее, можно просто поговорить.

— По какому поводу я должен объясняться? — миролюбиво и слегка небрежно спрашивает он, хотя все его враз обострившиеся чувства хором орут "конфликт, конфликт, сейчас будет конфликт!".

— Ты писал Розе, — говорит Прю. Утвердительно говорит, надо заметить, а вовсе не спрашивает. Вот оно как.

— И что? — говорит Лис, потому как не видит поводов ни для того, чтобы оправдываться, ни для того, чтобы врать. Хотя есть один момент, который ему очень не нравится. — И чью же почту ты вскрыл, чтобы это узнать? Мою или Розы?

— Роза ходила проверять почту с моего фона, — говорит Прю. — Так что ничего я не вскрывал. Твое письмо у нее во входящих.

— Не вскрывал, конечно. Просто вот в голову пришло сходить и проверить почту наивного растения, которое забывает выйти из своего аккаунта, — желание показать клыки почему-то становится сильнее.

— Лис, ты стрелки не переводи, ладно? Мы сейчас не обсуждаем, насколько этично я поступил. Мы обсуждаем, какого черты ты пишешь Розе!

— Нет, Прю, это ты обсуждаешь, какого черта я пишу Розе. А я обсуждаю ситуацию, так сказать, комплексно. И знаешь, что я хочу сказать? Прю, ты дебил.

— На этот раз почему? — все еще совершенно ледяным тоном говорит Прю, но обострившиеся чувства Лиса говорят: "конфликт отменяется, почти наверняка".

— Потому что своим эффектным наездом ты расписываешься в том, что письма ты не читал, иначе знал бы, какого же это черта все-таки я вдруг взял и написал Розе, — Лис горд тем, что довольно быстро это сообразил. — И знаешь что, Прю, ты либо уж иди до конца, если взялся расследовать и разнюхивать, либо не берись за это вообще. А то смешно выглядит: почитать он постеснялся, поэтому пришел ко мне требовать, чтобы я сам все рассказал.

— Ты не понимаешь, — вздыхает Прю. — Я совершенно не хочу за ней следить, но... я за нее отвечаю, ты можешь себе представить, что это такое?

— Могу, могу. Круто. Это почему же ты за нее отвечаешь?

— Ну, это ведь я ее подобрал, устроил, адаптировал. Из-за меня ее нынешняя жизнь — такая, какая есть, а не какая-нибудь другая. Значит, мне и следить за тем, чтобы она в этой жизни не наломала дров.

— Переписываясь со мной?.. Ладно, это потом. Ты лучше вот чего скажи. Доколе ты собираешься за нее отвечать-то? Даже детки несмышленые рано или поздно сепарируются от родителей, а ты Розе, вообще-то, не родитель совсем.

— Не родитель, — кивает Прю. — Это совсем другое. Поэтому и просто так отделиться друг от друга у нас не получится. Мы в ответе за тех, кого приручили.

Нет, ну Лис, вообще-то, и сам рассматривал Розу скорее уж как домашнего питомца Прю, чем как что-либо еще, но все-таки, ради блага самого Прю, согласиться с такой постановкой вопроса он не может никак.

— Чего-чего?!

— "Мы в ответе за тех, кого приручили". Ты мне как-то раз сам это сказал. Еще давно.

— Да знаю, знаю, — морщится Лис. — Это один земной классик. Помню, было дело, цитировал. Потому что молодой был и глупый. Но я с тех пор поумнел, а вот ты, кажется, нет.

— И что же во мне такого глупого?

— А то! Прежде, чем брать какую-то фразу в качестве руководства к действию, неплохо бы проверить, каким человеком был тот, кто ее сказал. Ты не поверишь, но литературный талант еще не означает, что человек хорошо разбирается в жизни. Я предпочту что-нибудь куда более косноязычное, но сказанное человеком, который прожил долгую жизнь в мире и согласии с родными и друзьями, был счастлив с любимыми и не совершал совсем уж вопиющих подлостей.

— А этот твой классик, значит?..

— А понятия не имею, — нагло врет Лис. — Но ты бы проверил, прежде чем припадать к первому попавшемуся литературному источнику. И вообще, сам подумай: что, например, делать, если ты с прирученным расходишься во мнениях о том, кто кого приручил и было ли это вообще? Например, приходит к тебе кто-нибудь и говорит: ты, мол, всегда был со мной приветлив и добр, и тем самым приручил меня навсегда, жить без тебя не могу и не собираюсь, расхлебывай это как знаешь. Ты действительно должен нести за это ответственность? Или вот наоборот: ты думаешь, что приручил кого-то, поскольку помогал, опекал и так далее. А человеку вообще эти твои старания до фонаря, ты исчез с горизонта, он отряхнулся и дальше пошел, и совсем не считает, что ты его приручил. Ты действительно должен нести за него ответственность? И как ты думаешь, что Роза скажет, если ты ее спросишь, приручил ли ты ее?

— Она без меня пропадет, — уверенно говорит Прю, но от Лиса, конечно, не ускользает тот факт, что на вопрос-то от не ответил. Ни на один из серии вопросов.

— Ну, не пропала же до сих пор, — пожимает плечами он. — И, извини, конечно, она вполне может найти себе какого-нибудь другого дрессировщика-приручателя. Пусть вот он за нее отвечает. Чего ты-то всю жизнь должен отдуваться?

— Я поощрял ее отношение ко мне, — не менее уверенно говорит Прю.

— Потому что был влюблен, разве нет?

— Ну да, был.

— Но это в прошлом. Или нет?

— Я... так все-таки, Лис, о чем ты писал Розе?

Ну вот, на второй круг пошел. И что вот с ним делать? Вообще-то, Лис и сам намеревался рассказать Прю. Как-нибудь. Когда-нибудь. Но не любит он, когда так подробно расспрашивают...

— Вообще-то, это мое дело.

— Меня оно тоже касается.

— Да каким же это боком? Ладно, допустим, ты отвечаешь за Розу. Ты считаешь, я для нее неподходящий круг общения?

— Нет, но...

— Или ты просто хочешь ее контролировать, просто так, без всякой пользы делу?

— Не пиши ей больше, — говорит Прю и меняет тему.

Не пиши, ага, сейчас. Лис, вообще-то, и не собирался больше этого делать, но теперь ему прямо даже хочется. Послушание — это тоже характерная черта генмодов. Лис старательно ее в себе искореняет.

Прю видит сны про Розу. Поначалу он объясняет себе этот факт, в основном, длительным воздержанием. Не таким уж длительным, по правде сказать, но уж точно дольше, чем бывало во время совместной жизни с Розой. Роза из его снов красива, улыбчива и соблазнительна — гораздо соблазнительнее и красивее, чем он ее помнит. То ли подсознание его почему-то встало на сторону Розы, и льстит ей, и приукрашивает ее, то ли память его слишком избирательна. Прю склоняется ко второму варианту. Ведь сошелся же он с ней когда-то, не устоял, да что там, он сам этого хотел. Выходит, она и правда бывала хороша, и эта ослепительная красавица — тоже Роза, та же самая, то самое нервное злое пугало, которое ему вспоминается гораздо чаще хрупкого цветка.

Прю видит сны про Розу.

Роза усаживается к нему на колени и льнет, и ластится, и проводит узкими прохладными ладонями по груди и спине, и выпускает шипы, и вонзает их в него, и по шипам льется кровь, а Роза слизывает ее со своей ладони. Прю больно, но он терпит, потому что Роза, перепачканная его кровью, довольна и невероятно красива.

Роза улыбается и танцует, снимая одежду: не специально устраивает шоу лично для него, просто у нее случилось хорошее настроение, она переодевается, вернувшись домой с работы, и танцует, размахивает руками, кружится по комнате, напевая какую-то невыносимо пошлую музыку, из тех, что один раз услышишь — весь день не отвяжешься.

Роза улыбается и танцует, снимая одежду, на этот раз персонально для него. Прю хочется вскочить из кресла и прекратить это, обнять ее и сделать так, чтобы она перестала, но он терпит, потому что Роза очень красива.

Роза танцует и извивается, призывно улыбаясь, перед толпой древолюдей с Бао, а глаза бездумные и бессмысленные, как у любого генмода. Толпа, перешептываясь, наблюдает, как Роза постепенно избавляется от одежды, и, кажется, устанавливает очередность. Прю просыпается раньше, чем Роза раздевается полностью.

Роза в немарком рабочем комбинезоне копается во внутренностях телепорта, а тот постепенно оживает, и начинается какая-то развратная чертовщина с участием кабелей и рычагов.

Роза в рубашке и кожаной куртке сидит в земном баре с бокалом чего-то сладкого и вредного даже на вид, шевелит лисьими ушами и помахивает хвостом в такт музыке, а потом ложится на барную стойку, свесив руки и ноги по обе стороны — ужасно неудобное положение, но Роза в нем смотрится естественно, то ли потому что это сон, то ли потому что это Роза. "Прю, ты дебил", — говорит Роза и улыбается ему.

И так далее, и так далее.

Роза стоит на коленях, а на шее у нее змеиный хвост. Он слегка сдавливает ей горло и поднимается выше, к лицу, кончиком проводя ей по скулам, щекам, губам. Роза привычно, как-то автоматически облизывает его и смотрит на того, кому хвост принадлежит:

— Тебе ведь это даже не нравится.

— Зато это не нравится тебе, — отвечает он. Змеиная хватка усиливается. Роза не сопротивляется, не поднимает рук, не пытается вырваться, просто терпит, лишь пытаясь вдохнуть чуть глубже, пока змеиный хвост не отпускает ее, одним плавным движением исчезая за пределы видимости Прю. Тогда она валится на пол, уже беспрепятственно хватает ртом воздух. На шее у нее проступает вязкий бесцветный сок — такое иногда случается из-за сильного нажима. Потом он потемнеет, и след будет видно еще с неделю.

— Тебе не стоило меня злить.

После таких снов Прю просыпается злой, как черт, а последний, с хвостом, заставляет его наконец-то признаться себе: дело не только в воздержании. И не только в остатках чувств к Розе и невесть откуда взявшейся ревности. И не только в заботе о моральном облике Розы. Он волнуется за нее, вот в чем все дело. Сейчас он уже не думает, что она моментально погибнет без его опеки. Ну ладно, на самом деле, конечно, думает, но он привык смотреть фактам в глаза, даже самым неприятным, а факты таковы: Роза не пишет ему, взывая о помощи, Роза не просит немедленно решить все ее проблемы, а все оставшиеся на Маленькой общие друзья в один голос заверяют, что она до сих пор не потеряла работу, не растранжирила все деньги, не потемнела и не засохла от несоблюдения режима, не развалилась на части и даже, как он и просил, нашла себе комнату и съехала туда. Значит, либо она менее беспомощна, чем он полагал, либо ей уже помогает кто-то другой. В любом из этих случаев он не должен беспокоиться о ее благополучии (хоть он и беспокоится все равно). Но есть еще одно обстоятельство, которое волнует Прю. Так волнует, что змеей вползает в его сны. Что будет, думается ему, если Розу вдруг найдет ее бывший хозяин?

Прю знает, кто он. У генмодов нет серийных номеров, чипов или еще чего-то подобного, чтобы сразу определить происхождение, породу, год выпуска, фамилию владельца и прочие данные. Для того, чтобы узнать эту информацию, нужен анализ крови и доступ к базе данных производителя, а доступа такого у Прю не было и не предвиделось. Зато получить доступ к списку заказчиков и покупателей генмодов-цветов оказалось чуть проще. Это было не то чтобы совсем законно — запрашивать такую информацию, но нашлись люди, которые были признательны Прю за историю с обнаруженным нелегальным телепортом, и им не составило труда немножко ему помочь. И вот, отлеживаясь в больнице, Прю внимательно просеивал список. Кто регулярно водит генмодов на профилактические проверки, а кто отлынивает и, возможно, давно потерял или уморил своего? Кто заявлял о кражах и пропажах? У кого розы, а у кого лилии, ромашки, орхидеи? Он добросовестно проверял всех, хотя сердцем чуял, что это дурная работа, нужная только для проверки. Чтобы не сомневаться в том, что он и так знал с той минуты, как увидел в списке имя Гюр Сааш. Гюрза.

Жизнь гораздо чаще похожа на дешевую мелодраму, чем это принято признавать. Можно жить на одной маленькой, очень маленькой планете и никогда не встретиться. А можно жить на разных планетах, ходить разными дорогами и все-таки столкнуться, а потом столкнуться снова. Прю так и не смог исключить из имевшегося списка абсолютно всех других кандидатов, но Гюрза остался в списке вместе с тремя другими возможными именами. И Прю был абсолютно уверен: Роза принадлежала именно ему.

Был один простой, элементарный способ узнать это наверняка: можно было поговорить с Розой и спросить ее. Но Прю этого делать не собирался. Вообще никогда. И вот теперь он видит сны про Розу и Гюрзу. Конечно, у него нет никакого хвоста, он гуманоид и землянин, но говорящее прозвище, видимо, не дает покоя его подсознанию. Может ли такое случиться, что Гюр каким-то образом отыщет Розу? Раньше Прю определенно сказал бы: нет, это просто невозможно. Но теперь, когда он знает, что у Гюра был свой интерес на Маленькой и свой ход туда, может ли он с уверенностью думать, что никогда Гюрза туда не попадет, а попав не услышит о женщине-цветке? Теперь, когда сам Прю перешел ему дорогу, может ли он быть уверен, что Гюрза не будет пристально изучать его жизнь и близких ему людей, а изучив, не найдет и не узнает Розу?

Все эти вопросы не были бы так актуальны, если бы тогда, во время операции на Земле, Гюра смогли бы задержать. Но он, увы, успел удрать до прибытия полиции. Когда Прю узнал об этом — еще до того, как список хозяев генмодов стал ему доступен, — он был ужасно зол. И он был ужасно зол, когда проснулся и понял, что боится за Розу, боится и считает себя виноватым, что ничего не рассказал ей, что не рассказал, кто в него стрелял, не предупредил, что теперь она может снова попасть в поле зрения своего хозяина. Хотя, спрашивается, что бы она смогла поделать с этим? Но ему тревожно за Розу, и он решает все-таки написать ей, тратит минут сорок на подбор слов, пишет и стирает, а потом решает сделать перерыв, отвлечься и включает новости.

А в новостях говорят: планета Маленькая оборвала все контакты и соединения с галактической сетью. Маленькая больше не выходит на связь.

Когда Роза впервые услышала от кого-то из посетителей слово "переворот", она не подумала, что он касается ее лично. Но не подумала и обычного обывательского: "меня это не касается". На Маленькой всё касается всех, иначе не выходит: нет таких глухих углов, до которых не докатятся очередные перемены, где можно было бы от них укрыться. Если что-то происходит, то для всей планеты разом.

И все же, думала Роза, персонально на нее переворот не нацелен. Ну, не должен быть нацелен. Точной информации, что вообще происходит, кто виноват, чего хочет, ни у кого не было. Но обслуга из кафе все-таки, как правило, никого особенно не интересует. Так что если ее и заденет, то по касательной.

Да, вероятно, переворот изменит ее привычную жизнь. Возможно, снизится зарплата. Возможно, закроется кафе или еще что-нибудь неприятное случится. Но сама она — никто, она недостаточно важная персона, чтобы кто-то преследовал ее или как-то иначе портил ей жизнь — специально, адресно. А значит, она как-нибудь справится. Как справится и с чем именно — там видно будет. Но все будет хорошо, даже если не сразу. Подумаешь, переворот.

На улицах ничего не изменилось: не исчезли прохожие, не гремели взрывы и выстрелы. Ночью, правда, стреляли, но недолго и далеко. Единственное сразу заметное изменение коснулось связи. Жаль было остаться без галактической сети, когда Прю так далеко, но может быть, и это к лучшему: зачем, в самом деле, что-то писать ему вдогонку, когда он уже бросил ее? Она ввязалась с ним в диалог, у нее даже был для этого вполне весомый повод, но самой-то себе она могла признаться, что повод был именно поводом, а не причиной, а на самом деле она просто хотела с ним поговорить, просто надеялась... на что? Неизвестно, на что. Сама она, по крайней мере, сформулировать этого не могла. Не на то же, что он раскается и вернется.

И с Лисом — тоже крайне глупая затея. Зачем ей сдалась эта переписка? Но ведь если бы сеть была, она непременно написала бы письмо. Не устояла бы. Слишком велик соблазн хотя бы таким образом еще раз прикоснуться к жизни Прю, почувствовать себя причастной к нему и его делам.

Вечером она почувствовала свою причастность к Прю куда сильнее, чем при любой переписке. За ней пришли трое людей с планеты Бао. Тогда она и осознала, что пусть для самой себя она простая работница кафе, для многих других она все еще девушка Прю, занозы Прю, важной шишки Прю, человека, который один лучше всех управлялся с диаспорой древолюдей, который контролировал все, что прибывает на планету и отбывает с нее, который... в общем, он здесь действительно важный человек. Был. Он улетел на Землю и не собирался возвращаться, но это Роза знала, что Прю не вернется. И друзья его знали. А люди, организовавшие переворот и отменившие все то, что выстраивал на планете Прю, не знали. Или знали, но не верили. Или просто перестраховывались. И за ней пришли.

Один из древолюдей был смутно знаком: кажется, он в числе прочих время от времени караулил ее после работы, знакомиться пытался — довольно неуклюже. Роза не умела читать их мимику и не очень разбиралась в их эмоциях, но то, как старательно он на нее не смотрел, было очень похоже на смущение. Ничего толком не объяснили. Когда Роза притворилась, что не понимает ситуацию, и начала выяснять, куда, за что, почему ее просят куда-то с ними ехать, опустили свои руки-ветки ей на плечи — двое из троих, третий по-прежнему смотрел в сторону. Сопротивляться, конечно, не стала, да и какой смысл тут был сопротивляться? Только лепестки обрывать почем зря: ни отбиться, ни убежать она все равно бы не сумела.

В большой комнате — небольшом зале? — куда ее привели, она почувствовала себя совершенно неуместной. Здесь были люди и только люди, но это ладно бы: быть единственным генмодом среди людей Роза почти что привыкла. Но здесь были в основном женщины непростые, это было видно и по дорогой одежде, такой, какой у Розы никогда не было и быть не могло, и по их манерам. Чьи-то жены и дочери, решила она, поразмыслив. Поэтому она и оказалась среди них: не жена и не дочь, но женщина, связанная с Прю. Заложница, средство давления или что-то вроде того. Она как-то сразу поняла, что это не вызов на какой-нибудь допрос или беседу, это заключение. Она здесь надолго.

Поначалу Роза храбрилась перед самой собой: скоро они поймут, насколько она бесполезна в качестве средства давления на Прю, и отпустят ее. Он же ее бросил, он ее не любит, какая ему разница, где она и что с ней! Они поймут и отпустят ее, и она просто забудет эту поездку, вернется домой и будет жить дальше... Но потом она сдалась и призналась себе: она действительно вполне неплохая заложница. Прю может ее не любить, может сбежать от нее на край света, но никогда и ни за что не скажет, что ему на нее наплевать. И поступать будет так, будто ему не наплевать. Он ответственный. Зато его нет на Маленькой. Может быть, когда они поймут, что он не собирается возвращаться, они все-таки ее отпустят?

Женщины в комнате гудели взволнованным роем, чему-то возмущались, строили догадки. Всех их собрали здесь люди с Бао, но никто не верил, что переворот — их инициатива. Женщины сходились на том, что древолюди наверняка просто исполнители. А вот кто отдает приказы — этого они не знали. Гадали, конечно, перебирали варианты, но Роза не слушала. Слишком много неуверенности было в их словах. Они не знали. Точно так же, как не знала она. Иногда за кем-то приходили и уводили. Некоторых потом приводили обратно — скорее злых, чем напуганных. Это хорошо, решила Роза, это значит, ничего действительно плохого с ними пока не случилось. На вернувшихся немедленно обрушивался град вопросов, но от полученных ответов интонация общего гула не становилась увереннее, поэтому Роза по-прежнему не слушала.

Им принесли еду, через некоторое время погасили свет, и Роза уснула под тихие нервные разговоры. Потом свет включили, потом снова принесли еду, потом двое древолюдей снова пришли кого-то забрать. Они подошли к Розе, один из них ткнул в нее длинным блестящим пальцем:

— Ты.

Она поднялась и пошла с ними, застывшая и онемевшая от неожиданности: зачем она-то могла понадобиться? Она же никто, она не имеет никакого значения... неужели Прю вернулся, и поэтому?..

В комнате было пятеро древолюдей. Один из них указал на лежащие на столе бумаги:

— Это твое?

— Да, мое, — сказала Роза.

— Можешь прочитать?

— Прочитать? Зачем?!

— Прочитать. Нам.

Древолюди говорили очень кратко, так, что их и понять-то не всегда получалось. Роза слышала, что между собой они общаются чаще тактильно, чем словами. Тем страннее выглядела их просьба. Роза пожала плечами, взяла лежавшие на столе листки, откашлялась и начала читать.

Люди с планеты Бао не помнят, что видят сны.

Люди с планеты Бао созданы для войны.

Людям с планеты Бао неведом огонь и страх.

Люди с планеты Бао не путаются в словах...

Она читала им свои стихи и видела, как раскачиваются в такт их ветви и как они застывают в ритмически неудачных местах. Застывать им приходилось довольно часто, и Розе было за это стыдно. И все-таки они слушали ее. Слушали, покачиваясь, будто в трансе.

"Бывают заклинатели змей, — думала Роза. — А я заклинатель деревьев".

— Мне, милая, латте. Бескофеиновый. С молоком без лактозы. И сиропчик туда ванильный. С заменителем сахара.

— Ну Лис, ну хватит, ну я ведь уже извинялась! — кривится Элли.

— О да, я помню: заменитель извинений с нулевым содержанием искренности. Ты кофе-то сделай.

— Что, прямо вот такой? То есть назло мне, из-за тупой обиды ты будешь пить эту гадость?

— Ну почему сразу гадость? — продолжает забавляться Лис. — Ты сама-то такое когда-нибудь пробовала? Нет? Вот и я нет. Но я готов дать этому напитку шанс. А ты снова несправедлива к нам, суррогатам.

— К каким еще "нам"? — бесится Элли. — Если у тебя комплексы какие-то с детства недолечены, так я в этом не виновата!

— Мне жалобу писать или пока не надо? — нежно осведомляется Лис и тянется к "жалобной" кнопке меню.

— Не надо, — бурчит она. — Нечестно! Я один раз неудачно выразилась, да, но сколько можно меня за это пинать? Да еще и пользоваться тем, что я тебе ответить не могу!

— Сколько можно? Да сколько угодно! Мне-то пока что не надоело. Работай-работай, а то так ведь можно и штраф схлопотать за некачественное обслуживание.

Элли отворачивается, шепотом ругается, но Лис не одергивает ее, нет у него сегодня настроя долго собачиться.

— Ты чего такой злой с ней? — спрашивает Прю.

— Ну, вот так, — пожимает плечами Лис и больше ничего не говорит. Не потому что это какая-то тайна, а потому что он видит, что Прю, вообще-то, до фонаря его сложные взаимоотношения с Элли, он ждет, когда уже в новостях перестанут рассказывать о совершенно не интересных ему вещах и расскажут, что стряслось на Маленькой. Поэтому Лис ничего не рассказывает ему о своем неудачном романе. Не расписывает месяцы локального ада, которые этому предшествовали, — когда ему казалось, что его любовь может все, даже завоевать благосклонность Элли, надо только постараться как следует, а Элли была с ним совершенно согласна. В смысле, тоже думала, что ему надо постараться как следует, и тогда, может быть, она наконец-то что-то решит.

Лис не рассказывает, как почти перестал доверять собственным ощущениям, предпочитая слушать ее слова — что-то вроде: "ты мне очень дорог, ты прекрасный человек, я не знаю, чего еще можно хотеть; возможно, я когда-нибудь полюблю тебя по-настоящему". Как подобные речи казались не унижением, а обещанием, очень дорогим, очень ценным. И тем более он не рассказывает, как очнулся после фразы "Мне нужны настоящие отношения, а не суррогат", после того, как она спросила, как же ей доверять тем чувствам, что показывает Лис, если он может просто их изобразить, генмоды же умеют. Очнулся как после потери сознания: "Где я, кто я, как меня угораздило", — выставил Элли за дверь своей жизни, очень хотел забыть, но не забыл. Уже, вроде бы, и не хочет от нее ничего, не хочет выяснить, не хочет вернуть, даже почти не хочет объяснить, где именно она была не права, а все равно приходит в это кафе — выпить кофе и помотать нервы — скорее себе самому, чем Элли.

Лис отдает себе отчет: раз приходит, значит совершенно не важно, что он там врет об этом самому себе, какие причины выдумывает своему желанию зайти в место, которое, конечно, удобно расположено по пути, но оно ведь там далеко не единственное; значит, еще не остыл, значит, что-то еще есть у него такое к Элли, любовь ли, злость ли, даром что ему кажется, что все прошло и перегорело. Он знает: надо не разбираться в этих желаниях, не потакать себе, а просто забить, перестать видеться с Элли до тех пор, пока эта потребность не исчезнет. Лис не раз проходил через это, он в этом эксперт. Но до чего ему надоело снова и снова отвязываться от тех, к кому уже привязался!

— Да что за бред! — Прю от души бьет кулаком ни в чем не повинную столешницу. — Какого хрена вообще?!

Элли поворачивается на грохот, чтобы в свою очередь выяснить у Прю, какого хрена. Смотрит на него некоторое время и отворачивается.

— Что там? — спрашивает Лис. Ему не нужно имитировать интерес или что-то изображать: ему на самом деле важно, что случилось на Маленькой. Во-первых, жалко Прю, он весь уже извелся за несколько часов, прошедших с первых новостей о потере связи с планетой. Во-вторых, у него, между прочим, два контракта там. И что теперь с ними делать, спрашивается?

Прю его, кажется, не слышит. Он слушает новости, эмоционально переругиваясь с экраном

— Добровольно передал полномочия...

— Да какого дьявола! Добровольно, конечно!

— Этим утром принесли присягу...

— Да какого дьявола!

— В связи с последними беспорядками...

— Ну я же им говорил!

— Люди с планеты Бао понесут строгое наказание...

— Да вы сами в это верите?! Нашли виноватых, тоже мне...

— Шокирующие кадры...

— Да какого... Нет, не может такого...

— Пострадавшая находится в лучшем планетарном госпитале.

Прю молчит.

— Прогноз врачей благоприятный.

Прю молчит.

— Пресс-секретарь исполняющего обязанности президента Маленькой сделал заявление по поводу пострадавшей...

Прю ставит новости на паузу, отматывает чуть назад и смотрит на остановленный кадр. Лис тоже смотрит, и у него слегка немеют пальцы и уши. На экране двое древовидных стоят на крыльце какого-то административного здания — Лис не может вспомнить, какого, но он точно мимо ходил, когда бывал на Маленькой — и держат над головой женскую фигуру. Она безвольно висит в их руках — кажется, без сознания. Кожа ее так бледна, что отливает зеленью... Впрочем, нет. Кожа ее так бледна, что почти не зеленая. Она должна быть гораздо ярче. Лис сличает женщину на картинке с улыбчивой аватаркой, виданной им совсем недавно, и чувствует, как встают дыбом волосы на загривке, даром что их там нет. Потому что это действительно Роза.

Ее одежда вся в крупных дырах — на животе, на груди, на бедрах. Вокруг дыр расплываются мокрые пятна. Кажется, по изображению специально пустили рябь, чтобы не было видно, что в каждой дыре — рана. Но Лису и не нужны такие детали, чтобы это понять, потому что он видит, что древолюди не держат Розу руками, как обычно держат ношу. Их пальцы просто протыкают ее тело. Судя по количеству дыр, ее так проткнули уже много раз, порой погружая всю кисть руки целиком. Они там что, передавали ее из рук в руки, как эстафетную палочку?

Изображение недостаточно качественное, но Лису кажется, что руки древолюдей темнее, чем обычно, от стекающей на них жидкости. Ему очень не хочется думать об этой полупрозрачной жидкости как о крови.

Элли, привлеченная внезапно наступившей тишиной, поворачивается к экрану, окидывает взглядом стоп-кадр, слегка бледнеет:

— Кошмар какой, где это происходит?

Прю молчит, поэтому Лис встряхивается, прокашливается и со второго раза выговаривает:

— На Маленькой.

— Кошмар, — повторяет Элли, бросает ещё один зачарованный взгляд на Розу и возвращается к кофемашине.

Прю молчит ещё с минуту. Лис не торопит его, потому что уже знает, что тот скажет, и знает, что будет отвечать, и совершенно не хочет приближать этот момент.

— Мне нужно домой, — говорит Прю. Кто бы сомневался.

— Один никуда не полетишь, — бесцветно отзывается Лис. Он старается сказать это спокойно, как нечто уже решенное, чтобы Прю не пришло в голову спорить. Прю и не спорит, и от этого Лису становится ещё страшнее.

Он, конечно, так и знал. Знал, что она не сможет не нарваться на неприятности, это просто в ее природе: собрать на себя все возможные проблемы. Один из внутренних голосов Прю (тот, что зовется объективностью) напоминал ему, что это переворот, чрезвычайная ситуация, в такое время случиться может что угодно и с кем угодно, так что вряд ли есть ее вина...

Но она могла быть осторожнее! Осмотрительнее! Не попадаться им на глаза, не провоцировать их! Ведь не могли же с ней сотворить такое просто так? Именно с ней, с ней одной. А это значит: Роза в своём репертуаре. Тридцать три несчастья, а не женщина. Она ведь наверняка даже не подумала о том, чтобы как-то себя обезопасить, так и пошла себе на работу, как будто мир вокруг ее вообще не касается. Подумаешь, переворот, как-то так, наверное, она сказала. Она всегда отличалась безразличием к политике — за что и поплатилась.

Тот же внутренний голос подсказывал, что поплатилась Роза, скорее всего, за то, что на Маленькой знали об их отношениях. Новый президент, кто бы он ни был, наверняка не питает добрых чувств Прю, в присутствии которого весь этот их переворот просто не мог бы случиться. И теперь он — что? Мстит ему через Розу? Запугивает? Или наоборот, провоцирует, выманивает? Эта мысль Прю совершенно не нравилась, она была болезненной до спазма где-то внизу живота. Уехал и решил, что больше не отвечает за ее жизнь. Ага, как же! Он отвечает за нее просто по факту, потому что когда-то однажды связался с ней. И теперь она из-за этого...

Но разве не могла она быть хоть чуть-чуть осторожнее?!

Как бы то ни было, на Маленькую ему надо срочно. Не столько из-за Розы, сколько из-за всего остального. Если все наладить, то у Розы тоже все будет в порядке.

Но как же жутко она выглядела, когда...

Нет, об этом Прю лишний раз думать не хотел. Он подозревал, что эта картина и так во всех подробностях явится ему этой же ночью. Жаль, нельзя не спать. Ему надо быть в форме — и всегда-то надо, а сейчас особенно.

Лис, кажется, вознамерился отправиться с ним, но Прю это совершенно не волновало. Пусть себе собирает чемодан, а Прю вовсе не намерен ждать ближайшего рейса, когда зарегистрированный телепорт на Маленькую всего в получасе езды от кафе. Один шаг — и он на Маленькой. И тогда он сможет все исправить.

Лис смотрит на него пристально, говорит:

— Я думал, ты будешь меня отговаривать.

Врать напрямую Прю не хочется, да и нет у него на это сил. Воображения, энергии, желания — ничего у него нет. Так что он просто пожимает плечами:

— Ты взрослый человек, как я могу тебе указывать.

Лис смотрит на него ещё внимательнее, потом вздыхает:

— Ну конечно. Ты до сих пор не смотришь расписание рейсов. Ты вовсе не собираешься туда лететь, да? То есть, ты собирался просто меня кинуть и удрать в одиночку. Ладно. А ты подумал о том, что нелегальных телепортов на Маленькую больше нет — сам же и прикрыл, — а официальный наверняка заблокирован на вход с Земли? А если даже вдруг работает, то по легальному ты пройдешь со всеми документами. Хочешь, чтобы тебя там почётный эскорт встретил, да с оружием? Соскучился по чувству собственной значимости? Прямо смертельно соскучился, я смотрю!

— Не преувеличивай. Вряд ли меня так скоро отследят.

— Лично я бы, зная тебя хоть немного, непременно дал инструкции всем работникам, а на случай их нелояльности повесил автоматическое отслеживание, чтобы истошно орало при твоём прибытии. Кроме того, разве ты сам не подумал, что утечка этой истории в прессу здорово смахивает на провокацию? Причем провоцируют именно тебя!

— Подумал, конечно.

— И ты думаешь, что при этом можешь вот так заявиться из любого телепорта, и никто-никто тебя не пристрелит на месте и даже не задержит? Прю, я много раз говорил, что Роза плохо на тебя влияет, но я недооценил размер бедствия!

— Дело не в Розе, а...

— А в Маленькой вообще? Ну-ну. В общем, если хочешь угробиться, незачем тащиться на Маленькую, можно прямо здесь въехать на машине в ближайшую стену. Только не на моей, пожалуйста.

— Ладно, — нехотя признал Прю, подумав. — Допустим, меня действительно будут отслеживать, но есть и еще один путь. У меня под кожей по-прежнему есть микротелепорт, реагирующий на острые состояния...

— Да что ж такое-то! — рявкает Лис. Прю, кажется, впервые видит его настолько взбешенным. — Ты сегодня задницей думаешь, что ли? Какой микротелепорт? Хочешь выстрелить себе в башку и появиться в госпитале на Маленькой? Вот подарочек-то будет новым властям! Им можно вообще ничего не делать, просто дать тебе загнуться самостоятельно. Ну, и смерть констатировать. Розе это все, несомненно, принесет большую пользу.

— Да не обязательно стрелять. Можно просто добиться состояния удушья, и через полминуты...

— Круто. Вообще сама гениальность. А ты знаешь, сколько людей умирают вот так вот, решив немножко себя придушить? Хочешь тоже так?

— Хватит тут изображать самого умного! Знаешь, сколько людей умирают, потому что вообще рождаются и живут? Это разумный риск! У тебя что, план есть? Нету? Вот и...

— У меня-то есть, — спокойно говорит Лис. — Мы вот прямо сейчас поедем к телепорту, выясним, работает ли он. Если работает, то посылаем официальный запрос, раз уж Маленькая снова открыта для связи, хотя бы в мерцающем режиме. Обычно решение принимают часа за три. Три часа на разрешение, ну ладно, может, теперь будет полдня. Два дня на оформление бумаг. У меня на Маленькой два контракта, мне реально туда надо, чтобы поговорить со всеми и понять, что в силе, а что нет. Пойдешь в телепорт по моим документам с официальным визитом. Тебя, конечно, все равно узнают, но хоть какая-то фора у тебя будет.

— И кто, спрашивается, меня выпустит по твоим документам? Я даже внешне не похож, про данные чипа вообще молчу.

— Вот и поищи, кто выпустит. У кого из нас связи в полиции, в конце концов?

Когда, интересно, Лис успел стать таким умным? Неужели это просто потому что это не его планета и не его Роза?

— А если тебе не дадут разрешения?

— Вот если не дадут, тогда и будешь обдумывать, как наиболее эффектно убиться об телепорт. А до этих пор включи, пожалуйста, голову и думай этой головой. Может быть, найдешь запасные варианты. Если уж вариант корабля тебя не устраивает.

— Это долго, — теряет терпение Прю. — У меня нет столько времени!

— Убиться ты всегда успеешь, Прю. А кроме планов самоубийства ты пока что ничего не придумал, извини. Самое время воспользоваться чужими наработками.

И Прю покорно тащится за Лисом. Он и сам понимает, что до нормального рабочего состояния ему далеко. В его личном деле значилось, что он умеет работать в стрессовой обстановке, принимать оптимальные решения в экстремальных ситуациях — и куда все это делось вот прямо сейчас? Что с ним творится?

Прю не знал наверняка, но тот же внутренний голос, требовавший объективного отношения к попавшей в неприятности Розе, тихо подсказывал: истерика, дорогой. Это называется истерика.

Сто лет не бывало? Забыл, как это происходит? Ну так вот тебе ценный жизненный опыт, кушай, приятного аппетита.

Розе нравилось в больнице: тут был доступ в сеть. Красивый седовласый человек в первый же день принёс ей личные вещи, которые она отдала древолюдям при аресте, а кроме них старенький серебристый планшет. Красивый. Он сказал, что ее будут лечить и чтобы со стороны медиков она ничего не боялась. Роза и так не боялась, она любит медиков, у них красивые синие халаты, они напоминают ей о самых первых годах ее жизни, когда все было ясно и просто. Но теперь, когда ей сказали не бояться, она всё-таки стала их опасаться и подробно расспрашивать про каждую процедуру. В ответах она почти ничего не понимала, но запоминала некоторые слова, а потом шла в сеть, смотреть их значение. Пока что получалось, что ее действительно лечат.

Здесь был режим. Еду давали по часам, свет гасили в десять вечера. Розу печалила недоступность кофе (ей не давали), но нравилась сама система. Ей всегда нравилось жить по расписанию, но сама она не могла его придерживаться. То есть, не хотела и так и не сумела договориться с собой в этом вопросе.

Роза много читала — не только медицинское, но и новости.

Тот же человек, который принес ей вещи и велел не бояться, сказал, что после выписки ее депортируют на Землю. Потому что она, строго говоря, чье-то имущество, а им чужого не надо. Им и так теперь разгребать эту скандальную историю. Роза улыбнулась ему самой нежной и благодарной из своих улыбок и сказала спасибо. Он помолчал, как будто ждал, что она скажет что-то ещё, и даже спросил в конце концов:

— Это всё?

— Нет, — призналась Роза. — Моя благодарность вам больше простого "спасибо", но мне сложно сейчас ее выразить.

Человек, кажется, ждал чего-то другого (возражений?), но ушёл, не дождавшись. А Роза стала читать новости.

Она читала о древолюдях, напавших ни с того ни с сего на проходившую мимо здания администрации — это могло случиться с любым из нас! — гражданку Маленькой. Ей показалось, что это не совсем правдивое освещение истории, но у авторов наверняка были причины писать именно так. Или они так это себе представляли — по горячим следам.

Она читала тэг #розаживи — возмущение, сочувствие, ужас, тревона за нее совершенно посторонних людей, которым она неожиданно стала небезразлична. Бесконечные вопросы: как она, где она, сводки больничных новостей. Без сознания, стабильно тяжёлое, в центральной; прооперировали, реанимация, перевели в палату; не пускают, не говорят, стоит охрана; можно ли помочь, сдать кровь, плазму, деньги, что-нибудь?

Роза смутно помнит отчаянное недоумение получивших ее на руки медиков: "У нас нет такого в банке, где взять такую кровь, это три часа синтезировать, а надо прямо сейчас!" Роза помнит, как твердила, как заведённая, надеясь, что они не сочтут, что она бредит: "Лейте воду, просто воду, дальше я сама. Воду, воду, воду". У ее создателей было специфическое чувство юмора. И практичность. Их практичность, похоже, спасла ей жизнь.

Она читала собственную биографию в исполнении #розаживи — коротенькую, начинающуюся с ее появления на Маленькой. Сначала о ней писали как о беженке с неизвестной планеты, скромной работнице кафе, но потом кто-то упомянул ее роман с Прю, и в комментариях начался спор с переходом на личности, в ходе которого о Розе забыли вообще. Потом о ней вспомнили снова — и произошел раскол: то ли она получила по заслугам (заслугам Прю), то ли она невинная жертва нового правительства, но политические мотивы в любом случае были всем очевидны. Они ужасно ошибались, но Роза понимала, что не сможет им это объяснить.

Роза читала тэг #розасдохни, появившийся тогда, когда концентрация ахов и охов по ее поводу достигла критической массы. Она смеялась так, что у нее чуть не разошелся один из швов.

Потом было затишье. Потом Маленькая возобновила контакт с галактической сетью, и новости с Маленькой прибыли на Землю. Там родился тэг #розаговор. Там никого особенно не впечатлили ее раны: земляне безошибочно узнали в ней генмода. Они снисходительно посмеивались над впечатлительным жителями Маленькой, способными простой акт вандализма принять за истязание и чуть ли не убийство. Информационное пространство Маленькой взорвалось вопросами, воплями об обмане, невнятными подозрениями в адрес Прю, опровержениями ("Да я с ней работала, она абсолютно нормальная!") и теоретическими вопросами о том, насколько генмоды живые, и если хотя бы на уровне животного, то это же все равно жестокое обращение, так с какой же стати земляне считают это нормальным...

#розаживая, #розаживи, #розаговор, #генмодычтоэто, #розаужедостала, #розачтоделать, #розанализ, #розаполитика.

#розаипрю.

#розавалиназемлю, #кторозехозяин, #маленькаясвоихневыдает, #депортациявопросы, #розатычья.

В общем, Розе было что почитать. Авторы с Земли объясняли, что на Маленькой явно имел место переворот, пусть и тщательно вычищенный из новостей планетарной сети. Потому что порчу генмода никак нельзя считать поводом для смены власти, и только на такой дремучей планете, как Маленькая, такая топорная инсценировка могла сработать.

Роза помнила, что Прю называл подобное "верные выводы из ложных предпосылок". Конечно, переворот. Он действительно был. Но непонятно, кто и зачем приплел к этому Розу, ведь любому, кто потрудится сопоставить дату нападения на нее и дату обрыва связи с Маленькой, станет ясно, что какие бы события ни имели место на планете, они начались ещё до Розы.

Дату нападения могли бы подправить, подчистить хотя бы в официальных новостях, но никто этого не сделал. Не подумали? Поленились? Или кому-то было важно, чтобы именно эта новость с правильной датой появилась в земных новостях? Роза не знала и быстро бросила гадать.

Когда Роза прочитала всё, что в неё влезло, она вернулась к собственной ситуации. Ей предстояло возвращение на Землю. Она этого совершенно не желала. Она догадывалась, что седовласый человек ждал от нее, что она попытается спорить, но Роза как-то сразу поняла, что это бесполезно. Она сказала правду: она была благодарна ему и тем, кого он представлял, — за возвращенные вещи и за то, что стали ее лечить. За отдельную палату и неусыпное внимание медперсонала. За жизнь по расписанию. За то, что он огласил свои намерения и дал Розе время обдумать, что делать дальше. Роза обдумала — и стала рассылать письма. Адреса она брала прямо из обсуждений под тэгами имени себя.

"Здравствуйте, — писала она. — Меня зовут Роза, и я генмод".

Несколько десятков писем успели отправиться на Землю до следующего обрыва связи.