Она умела улыбаться (джен)

Всю свою пока не слишком долгую, но насыщенную жизнь Ньют Скамандер любит зверей. Причём не той отвлечённой любовью, которой хватало бы редкого созерцания, не любовью стороннего наблюдателя, ценителя эстетики или придирчивого знатока. Его чувство, простое и крепкое, — это не одержимость заядлого коллекционера или азарт успешного заводчика. Нет, его любовь искренняя, деятельная и самоотверженная, готовая отдавать и жертвовать многим: временем, силами, пониманием окружающих, общением с друзьями.

Впрочем, у Ньюта есть его звери, а других друзей ему и не нужно. Ну или так ему порой кажется.

Он помнит каждого из своих питомцев, рассеянный в остальном, способный забыть имя коллеги, важный адрес, приглашение к родственникам на обед или даже утолить собственный голод. Однако он всегда твёрдо знает, в какое время просыпается нунду, чем и с каким интервалом кормить лунтелят или в каких укромных уголках любит отлёживаться разобиженная кем-нибудь горегубка.

Для Ньюта звери всегда были и навсегда останутся всей его жизнью, целью и смыслом. И он ничуть не противится этому, даже, напротив, счастлив своему выбору, готовый целиком посвятить себя самому важному делу — своим питомцам, своей шумной, непослушной, кусачей, царапучей, но неизменно благодарной семье.

Ньют не привык заводить любимчиков: он честен и справедлив, и в его сердце хватает тепла для всех, от малютки-пикси до огромного дракона. И всё же есть существа, что занимают особое место в его воспоминаниях, те, что однажды неизгладимо и бесповоротно повлияли на его судьбу.

Он помнил Бриз.

По правде говоря, та была питомцем не его, а Литы Лестрейндж. Именно благодаря Бриз Ньют познакомился с девочкой, которая стала его лучшим и единственным другом в школе.

Стоял конец мая их первого года в Хогвартсе. Учеников охватила предэкзаменационная лихорадка, отчего в большинстве своём они днями просиживали за книгами в факультетских гостиных или в библиотеке, пытаясь восполнить пробелы в знаниях, накопленные за весь курс, и лишь некоторые соблазнились чудесной жаркой погодой и покинули замок. Ньют не причислял себя ни к самоуверенным всезнайкам, ни к беззаботным лентяям, что легко предпочитали приятную прогулку усердным занятиям, вовсе нет. Просто он был уверен, что насильная учеба не способствует лучшему овладению магией. Ньют не любил волноваться по пустякам, к которым причислял экзамены и оценки, а потому искренне радовался наступающему лету и скорому завершению первого учебного года. Он скучал по дому, скучал по матери, которую не видел с пасхальных каникул, но и Хогвартс успел от души полюбить. Эта школа таила в себе множество секретов, а за её стенами ещё больше неизведанного пряталось в густой сочной траве, в кустах и под камнями. Осенью Ньют был немного сбит с толку новыми впечатлениями и переменами, а оттого не успел тщательно обследовать окрестности до первого снега. Теперь же он навёрстывал упущенное.

Пригревшись под лучами пылкого майского солнца, Ньют привычно отрешился от действительности, увлёкся наблюдением за серебристо-зелёной ящеркой, мерцающей в траве. Она очень напоминала моко, и потому поймать её было бы почти чудом. Надо признать, Ньют старался и так, и этак, прилежно хмурясь, как вдруг его отвлёк какой-то шум. Ящерка в последний раз промелькнула между травинок, резко уменьшилась и совсем исчезла из вида.

— Пожалуйста, перестаньте! — взволнованный голос, спугнувший моко, принадлежал девочке-слизеринке, которая бросалась то к одному, то к другому ученику, перехватывая их руки и пытаясь остановить. — У вас что, совсем нет ума?! Зачем вы пугаете её?!

Чуть поодаль от Ньюта столпилась небольшая группка мальчишек. Они окружали пятачок травы, и за полами мантий никак нельзя было рассмотреть, что же их так заинтересовало. Было слишком жарко для форменных шарфов и галстуков, так что Ньют только смутно узнал одного мальчика из Равенкло и нескольких гриффиндорцев, но все они, кажется, были первокурсниками.

— Змеюка со змеюкой ходит! Змеюка змеюку пригрела! — нараспев дразнились они, отталкивая девочку, которая отчаянно пыталась защитить что-то или кого-то в траве. Сердце Ньюта ёкнуло: ему это было знакомо, он понимал, что могли означать хулиганские дразнилки и безжалостные насмешки. То, что девочка была слизеринкой, не имело никакого значения: ей, а вернее кому-то на земле, беззащитному и маленькому, нужна помощь!

Мальчишек было больше. Они даже пытались, насколько умеют не слишком прилежные первокурсники, творить какие-то незамысловатые заклинания — палочки в их руках то сверкали недоделанным люмосом, то плевались искрами.

— Стойте, прекратите! — Ньюту даже удалось прозвучать решительно и дерзко. — Не трогайте!

Хулиганы оглянулись.

— А ты что, её приятель? Тебе есть дело до этой змеи?

Было немного страшно. Ещё чуть-чуть — и Ньют мог попасть в очень затруднительное положение: дрался он из рук вон плохо, да и сам, рыжий и веснушчатый, и без того привлекал внимание желающих подшутить. Но эти злые мальчишки обижали чужого питомца, и это решало всё.

— Хватит, — повторил он, как мог твёрдо и решительно.

— А то что? — едко передразнил один из гриффиндорцев и направил палочку вниз, зажигая довольно сносный, но безжалостно искрящий люмос.

И тут с громким шипящим звуком из травы выстрелила зелёная молния. Мальчишка вскрикнул, от неожиданности едва не уронил палочку, и сияние погасло.

— Отойдите!

Молния оказалась голубовато-зелёной змеёй, рассерженной и встревоженной. Раньше она пряталась в траве, а теперь раз за разом бросалась на всех, кто находился чуть ближе. Ярость существа была столь неожиданной, что вызвала трепет даже у стайки озлобленных хулиганов. Каждый шаг, каждая попытка поднять и направить палочку завершались стремительным броском и яростным шипением. Змея защищалась со всем отчаянием загнанного в ловушку существа, и Ньют, горящий состраданием, бросился на помощь — не мальчишкам, нет — изо всех сил пытаясь оттащить их от безнадёжно обороняющейся змеи.

— Глупые, безнадежные недоумки! — в сердцах воскликнула девочка, принимая очередной бросок змеи на подол своей мантии и пытаясь поймать извивающийся живой жгут так, чтобы избежать укуса. — Если я держу её на руках, это не делает её безопасной!

— Да ты просто сумасшедшая!

Возможно, где-то у ворот промелькнула мантия преподавателя, или потому что Ньют очень решительно, несмотря на явное распределение сил не в свою пользу, встал на сторону слизеринки, а может, из-за того, что сама змея всё ещё разъярённо шипела, а девочка никак не могла ухватить её удобнее, хулиганы, помявшись секунду в нерешительности, отступили на пару шагов — и, не сговариваясь, бросились бежать.

И тут послышался тихий вскрик. Змея, наконец, извернулась в траве так, чтобы очередной удар распахнутой светлой пасти нашёл свою цель. Лицо девочки скривилось в гримасе боли: змея вцепилась в её ладонь и активно двигала челюстями, будто жуя смуглую кожу.

— Я… — Ньют взглянул вслед мальчишкам, чтобы убедиться, что те не вернутся и не продолжат начатое, — могу чем-нибудь помочь? — он подошёл ближе, взволнованный, всё ещё не вполне пришедший в себя после момента безрассудной смелости: Ньют пока не слишком умел защищать и защищаться, его не интересовало соперничество факультетов, но в этот раз он был абсолютно уверен, что делает нечто правильное. — А это… действительно опасно?

— Нет, только чрезвычайно неприятно, — негромко ответила посеревшая лицом девочка. Она не пыталась оторвать укусившего её питомца, а только удерживала сильное змеиное тело — почти два метра чистых мышц! — заставляя обвиться вокруг своего локтя. — Это зелёная бойга. Она ядовитая, но её яд слишком слабый, чтобы быть опасным для человека.

Слизеринка вдруг улыбнулась, и эта улыбка уколола Ньюта в самое сердце. Он знал эту улыбку — свою собственную. Знал — и оттого понимал её даже прежде, чем девочка продолжила:

— Она укусила меня, потому что напугана. Это всего лишь животное, а я, увы, не змееуст, чтобы объясниться на её языке. Но даже если бы могла, что бы я сказала моей Бриз? Я не смогла уберечь её от кучки полудурков, решивших тыкать в неё палочками и обжигать искрами. Я подвела свою любимицу, я не смогла справиться — и потому её злоба справедлива.

— Ты старалась, — Ньют на самом деле всё понимал. Понимал, почему она вынесла змею на улицу: впервые после долгой зимы и дождливой ранней весны стояла тёплая ясная погода, а рептилиям так полезны солнечные ванны. И почему невозможно было злиться на перепуганную, взволнованную Бриз — только на тех ребят, на их странное, противоестественное стремление досаждать и делать больно чему-то живому. — Может быть, вам лучше не гулять в одиночку.

Девочка была права, ведь каждое животное — это всегда ответственность. Она не виновата, что не смогла уберечь зверя от посягательств, и хорошо, что яд бойги не слишком опасен, ведь иначе всё могло бы закончится куда хуже. Но и огорчаться, обижаться, злиться из-за того, что её укусил питомец, было бы несправедливо.

Ньют всегда каким-то образом понимал животных, их привычки и слабости. Кажется, эта девочка, даже сквозь бледность — смуглая и тёплая, понимала их тоже. И он неловко улыбнулся.

— Я Лита, Лита Лестрейндж, а мой шнурочек зовут Бриз. Спасибо за помощь. Если бы не ты, она могла бы укусить кого-нибудь из этих парней, и тогда бы мне сильно досталось.

— Я сожалею, что не смог помочь больше, — покачал головой Ньют. — Можно взглянуть?..

Бриз немного успокоилась, и, хотя всё ещё впивалась в ладонь хозяйки, уже не пыталась слишком сопротивляться. Ньют помог Лите аккуратно отцепить змею и бережно увернуть в мантию, а после — отнести домой, в подземелья, почти до самого террариума.

Эта встреча стала началом новой крепкой дружбы, они договорились обмениваться совами, а в будущем часто вдвоём выгуливали змею на тёплом солнышке — не растревоженная Бриз обладала спокойным покладистым характером и, что неизменно удивляло Ньюта, очень любила, когда ей гладили указательным пальцем горло.

Он хорошо помнил Френзи.

Френзи был раздражаром, или джарви (в различных источниках этот вид хорька-переростка обозначался разными терминами), с отвратительным, невыносимо пакостным характером и нездоровой любовью к нецензурной брани. Так, по крайне мере, считали все окружающие, кому не посчастливилось столкнуться с Френзи, лишённым контроля своих хозяев. Раздражар сразу же начинал строить из себя меховое воплощение крутости, устраивая небольшие погромы и нанося вред чужому имуществу.

На самом же деле Френзи был одним из самых бестолковых и милых представителей волшебных пушистых хулиганов и матершинников. Да, лучше всего он усваивал экспрессивную обсценную лексику, но Ньют и Лита приложили немало усилий, чтобы речь их общего любимца не содержала в себе откровенно бесстыдных слов. Ньют подозревал, что Лита так и вовсе получала особое удовольствие, переучивая Френзи говорить изощренным, грубым, но почти цензурным способом:

— Извини-подвинься, похоже ничего у нас не выйдет! — голос у раздражара был хриплым и некрасивым, но сам он, видимо, искренне наслаждался своим звучанием. — Я б с вами ещё потусовался, да времени нет. Надо жрачкой запастись, зима близко! Вот когда перестану дохнуть с голодухи, тогда и будешь болтовнёй мне нежны-уши мёдом заливать!

Они с Литой нашли Френзи в Запретном Лесу, когда тот был ещё совсем детёнышем. Разумеется, ходить в глушь ученикам не разрешалось, но разве глупые правила могли остановить лучших друзей от совершенно безопасных, если подойти к делу с умом, прогулок? Густые заросли, вековые деревья с такими могучими стволами, что и не обхватить, тайные тропы, замшелые овраги и затерянные полянки… Как же не исследовать места, где обитает так много самых разных животных, редких, необычных, которых они оба всей душой обожали?

Маленький раздражар встретился им совершенно случайно: он куда-то упорно брёл сквозь холодные сугробы, то и дело падая мордочкой в снег. Ему было немногим больше месяца, у него едва-едва раскрылись глаза, и причина, почему он оказался так далеко от родного гнезда, так и осталась для них с Литой загадкой. Они попытались найти дорогу к его норе, но следы замело снегом, а бросить одинокого малыша джарви в лесу одного было тем же, что обречь его на верную гибель от когтей других хищников — или от зимней стужи.

Разумеется, они забрали малыша с собой — как могли они оставить его умирать? Тогда в Хогвартсе не ограничивали список разрешённых домашних любимцев всего тремя видами: совами, кошками и жабами. И потому присутствие джарви в стенах школы осталось без особого внимания: в конце концов, симпатия этих двоих к животным — самым странным, диким, некрасивым, никем не любимым, тем, кто нуждался в лечении или воспитании, — к шестому году обучения была известна каждому. А через год Френзи было не узнать — раздражара они выходили, не без труда, но вырастили из маленького упрямого хорька здорового красивого зверя.

Стоило признать, что в случившейся катастрофе были виноваты несчастный случай, вредность заматеревшего хорька и — самую малость — тот факт, что Лита души не чаяла в пушистом хулигане.

Хотя, вероятнее всего, истинной причиной стало банальное человеческое упрямство.

Профессор Фьюэлл был из тех людей, кого сложно переубедить в его правоте, и в любом другом случае — на занятии или в школьном коридоре — ни Ньют, ни Лита не пытались бы этого сделать. Но всё происходило в Хогсмиде, в один из редких выходных, когда и преподаватели, и студенты могли выбраться куда-то из школы и провести время бесполезно, но с максимальным удовольствием. Лита и Ньют делали это в компании обожаемого, хотя и неумеренно наглого Френзи, а вот Фьюэлл предпочитал початую бутылку огневиски — и нетронутый пока мясной пирог, который и вызвал спорный интерес вечно голодного джарви.

Профессору не нравилось пристальное внимание питомца парочки знакомых старшекурсников, расположившихся напротив, о чём он не преминул сообщить:

— Скамандер, Лестрейндж. Вам следует убрать своего хорька из трактира. В конце концов, люди тут едят! — он был ещё трезв, но заметно запальчив.

— Простите, сэр, но здесь питомцы не запрещены, — попытался мирно уладить проблему Ньют, но Френзи уже услышал замечание.

— Мне этот хрен не нравится. Надеюсь, он заткнётся и перестанет лезть в мои дела! — джарви был заметно раздражён уже который день. Гон и плохое настроение превращали его в маленькое стихийное бедствие, и именно потому Лита выразила надежду, что прогулка в Хогсмид отвлечёт и немного успокоит её любимца.

— Я требую, чтобы это недалёкое животное убрали отсюда! Вы слышите? Сейчас же!

Профессор горел возмущением, Френзи шипел, наставив шёрстку и перебирая лапками, будто готовясь напасть.

— Пожалуйста, профессор, не обижайте его, джарви очень раздражительны. Мы скоро уйдем, — Ньют пытался, правда пытался уговорить Фьюэлла успокоиться, пока не поздно, но Френзи был уже на грани срыва и не поддавался на ласку и уговоры Литы.

— Хрена с два мы уйдём! Пусть этот плешивый хряк сам катится к чёрту!

Лицо Фьюэлла побагровело от злости. Тираду о тупости хорьков, распущенности студентов и безобразных правилах, по которым в трактир можно ходить с домашним скотом, было не остановить, как Ньют ни старался. И в тот момент, когда пальцы профессора потянулись к джарви в попытке ухватить того за шкирку, всё было потеряно.

Френзи с воинственным визгом выскользнул из рук Литы и кинулся на профессора. Комок шерсти, когтей и острых зубов, он только со стороны и в добродушном настроении казался безобидным пушистым ковриком на коленях одного из хозяев.

На деле же он мог полосовать, грызть, царапать и рвать, что и проделывал вдохновенно со своим внезапным врагом. Оттащить его удалось лишь с помощью других посетителей, когда профессор Фьюэлл уже получил существенные раны.

Произошедшее обернулось ужасным скандалом. Нет, мелкие неприятности с их зверями и общественностью случались и ранее: трудно избежать проблем в огромном, но плотно населённом замке, когда у тебя и твоей лучшей подруги животных больше, чем у трети учеников вместе взятых. Но никогда прежде ни один из их питомцев не совершал ничего подобного.

По правде говоря, Ньют прекрасно понимал, что никакой угрозы для жизни профессора Фьюэлла не было: Френзи даже в самом яростном своём состоянии не стремился перегрызть тому горло или задушить. Но разбирательство было неизбежно: на нём настаивали и профессор, и колдомедики, которые возились с его царапинами добрых полчаса.

Не стоило удивляться, что Лита в контексте ситуации даже не упоминалась. Её семья могла себе позволить замять почти любую неприятность, и Ньют не испытывал ни обиды, ни зависти: в конце концов, его подруга не была виновата в том, как реагировали её близкие на очередное письмо из Хогвартса. А вот Ньют в который раз оказался в самом центре событий. И в который раз как-то особенно остро и тревожно накануне выпускных экзаменов стоял вопрос о его исключении.

Пожалуй, последним гвоздем в гроб светлых надежд Ньюта на счастливый финал истории стало то, что в ключевой момент Френзи просто не смог промолчать.

— Ё-моё, такая тупая задница! — воскликнул хорёк в самый разгар заседания, стоило директору Блэку взять паузу. — Как у него голова от себя самого не болит? Даже смотреть на этого урода неприятно, во тупая рожа!

И это был конец. Финеас Блэк был, пожалуй, худшим директором Хогвартса за последние два столетия, и без того не слишком любившим свою работу, а уж тем более студентов. Но прямое оскорбление, даже если оно исходило вовсе не от Ньюта, а из пасти чересчур самонадеянного раздражара, стало для директора последней крупицей, перевесившей все аргументы, приводимые профессором Дамблдором в пользу ученика.

К счастью, Ньют сумел отвоевать право Френзи на жизнь и забрал его с собой из Хогвартса. Он навсегда запомнил, что везде, в любой ситуации найдутся непросвещённые люди, которые не желают прислушаться к словам правды, для которых имеет значение только их гордость или ещё что-нибудь столь же незначительное по сравнению с главным. Легко обвинить живое существо во всех грехах, даже если оно не отвечает ни за свою природу, ни за чужую глупость и самонадеянность. Это проще, чем пытаться принять новое знание, чем отступить и признать ошибку. Профессор Фьюэлл не смог, а поплатились за это Ньют и Френзи.

Волшебники видели в магических животных лишь инструмент, безобидных декоративных зверушек или опасных тварей, от которых следует как можно быстрее избавиться.

И именно эти существа, бессильные перед чужим невежеством, особенно нуждались в защите от истинных монстров — людей.

Но лучше всего он помнил Мэлоди.

День, когда он впервые увидел в плетёной корзинке маленькую светлую собачку с сияющими бусинками глаз, стал самым счастливым в жизни шестилетнего Ньюта Скамандера. Как и все дети, он мечтал о домашнем любимце, и Мэлоди стала воплощением его самых сокровенных желаний.

Полное имя собаки из новой породы йоркширских терьеров было Фортунат Форева Мэлоди. Мама что-то восторженно рассказывала о селекции собак у магглов, но Ньюту, конечно же, до этого не было никакого дела. Даже краем уха он не слушал её слов, очарованный и сражённый, пока собачка не тявкнула звонко в ответ на умилённый щебет женщины. Ньют никогда ещё не слышал звука прекраснее, и в этот момент он полюбил Мэлоди всем сердцем.

Она уже давно не была детёнышем, вовсе нет. И пусть дети, желая завести собаку, в первую очередь говорят о маленьких прелестных щенках, Ньюту Мэлоди казалась лучше любого из них на всём белом свете.

Она была спокойной, статной и вежливой собачкой, ничуть не похожей на некоторых звонких тявкалок из других маленьких пород. Любимым её времяпровождением было лежать около своего маленького хозяина и подставлять ему для почесывания грудку. И стоило Ньюту хотя бы на секунду отвлечься, убрать руку, как Мэлоди тут же била по его ладони лапкой и тянула её обратно, чтобы он продолжал исполнять своё истинное, как она считала, предназначение.

Ньют любил её за это. Но была у Мэлоди ещё одна особенность, которая выделяла её из сотен других собак, с какими ему ещё только предстояло познакомиться.

Она умела улыбаться.

Мэлоди не была волшебной собакой. Она была самой что ни на есть обычной, выведенной магглами, которые так увлеклись соревнованиями с Богом, что упорно создавали всё новые и новые породы собак и кошек. Мэлоди не обладала разумом магического зверя, не понимала человеческий язык, не умела улавливать мысленные образы, как это делали некоторые волшебные существа вроде книзлов.

И всё же она улыбалась, когда была счастлива. Если Ньют говорил с ней, она улыбалась ему, скаля зубки, щуря тёмные глаза, виляя хвостиком и пофыркивая в удовольствии от проявленного внимания.

Любопытная и смелая, часами могла она охотиться в саду, гоняясь за мышами и копая жучков. Порой её любознательность приводила к не лучшим последствиям: один раз её укусила землеройка, и от воздействия яда Мэлоди смогла отойти только через двое суток. Ньют старался не допускать подобного, но не всегда мог уследить за чересчур активной собачкой.

Маленькая, умная, сообразительная, казалось, Мэлоди понимала его. Ньют мог пожаловаться ей на свои печали и заботы, на невнимательность матери, на слишком строгого отца, на безразличного старшего брата — и она выслушивала и принимала его, улыбаясь и вылизывая щёки.

Мэлоди была лучшей собакой на свете. Любимым питомцем, который помог Ньюту понять, что же для него дороже всего на свете.

Она умерла, когда он был на шестом курсе Хогвартса.

Ей было пятнадцать лет.

Так Ньют столкнулся со злом, что знакомо каждому хозяину любимого младшего друга — с неизбежной его гибелью. Даже среди магических животных редкие виды способны пережить волшебника, что уж говорить о простых собаках и кошках, тех, что без капли волшебной крови.

Но тогда Ньют плакал на руках Литы, позабыв о гордости. Он плакал о счастливых днях, которые больше не оживут, шептал о доверии, которое предал: не уследил, не понял, не помог! — и горевал, не в силах простить самого себя за потерянное время, не проведённое вместе.

— Она мне доверяла! Она верила мне, когда я говорил, что всё будет хорошо, что мы сможем вылечить её болезнь! — слёзы жгли и душили, он не мог нормально говорить, не мог мыслить здраво, но его никто ни за что не винил. — Она улыбалась мне!

Лита принимала его агонию и молча грела в объятиях, растеряв в тот миг всю свою ироничность и игривость. Её Бриз умерла годом раньше, пусть девочка и не плакала, будто бы и не заметила потери, но это было не так.

— Она улыбалась мне, улыбалась, верила! — Ньют всё хрипел, повторяясь и повторяясь, как сумасшедший, и Лита плакала вместе с ним, разделяя их общее горе.

— Но она будет с тобой, в твоей памяти. Это было не зря, у неё была хорошая жизнь…

— Она умела улыбаться. Умела улыбаться. Она умела…

Смерть неизбежна. Это был самый жестокий урок, который когда-либо выносил в своей жизни Ньют. Никто не в силах спастись от гибели, никто не может защитить от неё своих близких и любимых.

Но смерть также научила его особенно ценить время, ведь жизнь каждого существа, от мала до велика, была значима для него, ведь он искренне любил их.

И он помнил.

Жизнь животных — череда быстрых рождений и смертей. Ньют пережил множество дорогих ему существ, и каждое из них он помнит, потому что забыть любовь невозможно.

Счастье и воспоминания — вот что ему оставляют его звери. Боль потери не проходит, но с ней можно мириться, ведь частица каждого ушедшего остаётся вместе с Ньютом тёплым воспоминанием о прошедших годах — навсегда.

Френзи не стало через четыре года после того, как они вместе покинули Хогвартс, но целый выводок язвительных раздражаров живёт после него, и Ньют счастлив, вспоминая едкие комментарии своего ворчливого друга.

Их пути с Литой давно разошлись, и вовсе это не было ссорой. Просто они выросли, и каждый был волен сам выбирать свою судьбу. Но Ньют помнит, как вилась холодным зелёным жгутом бойга, соединяя две пары их рук, и он счастлив, вновь слыша в мыслях смех Литы.

Улыбка Мэлоди живёт вместе с ним каждый день, каждый час — и он дарит свою улыбку любому зверю, что нуждается во внимании, заботе и ласке.

Ньют знает, что момент потери неизбежно настанет, но пока он жив, пока может отдавать себя беззащитным, безголосым и больше не-одиноким, он также знает, что в сердце его всегда найдётся место для кого-то ещё.

И Ньют улыбается, потому что его путь — путь счастливый.