Холодно (гет)

Холодно!

Как же холодно… Холод — это мое проклятие. Он преследует меня повсюду, где бы я ни был. Я всегда чувствую его. Даже в моей душе всегда царит холод.

"Ледяной" — так меня прозвали в Дурмштранге. Наверное, из-за моих вечно холодных рук. А заодно потому, что я не любил проявлять эмоции, предпочитая им мечты, учебу и честолюбивые планы. Я далеко зашел. Слишком далеко… И однажды оглянувшись, не смог найти выхода.

Когда все это началось? Неужели в тот день, когда мой лучший друг предал такую прекрасную вещь, как дружба? Не знаю. Сейчас, когда я задумываюсь об этом, я понимаю, что еще не все было потеряно, я еще мог все исправить и взять под свой контроль, но я испугался. И пошел на поводу чувств.

Мое падение началось в тот летний день, с которого начался крах нашей дружбы. В тот день, когда мой друг посмотрел на меня глазами безумца, влюбленного безумца...

Можно ли ненавидеть человека за то, что он любит тебя? Оказывается, можно. Опустошенность, неверие, удивление, обида, — все это преследовало меня в то время. Но сильнее всего было отвращение. К чужим чувствам, к Альбусу, а сильнее всего — к себе. Я не мог в это поверить, я не понимал: почему? За что? Что я сделал не так, в чем мое несовершенство, порочность? Почему я вызываю у людей такие чувства? Нетрадиционные, нетипичные, извращенные, отвратительные!

Я до сих пор не могу избавиться от этих воспоминаний.

Я снова и снова вижу себя шестнадцатилетнего, забившегося в угол, вцепившегося в волосы. Этому мне хотелось выть от безысходности и отчаяния. Этому мне было страшно и холодно. И стыдно. Разве можно не стыдиться того, что в тебя влюбился твой же собственный друг?

Отец всегда говорил мне: «Когда с тобой случаются неприятности, то, прежде чем обвинять других, стоит поискать причину в себе!»

И я верил этим словам и искал, разрываясь между отвращением и привязанностью. И с каждым днем запутывался всё больше.

— Геллерт, где ты? Спускайся! Время обедать!

Нет! Не хочу, не пойду, не буду! Я устал! Я хочу просто бросить всё и сбежать!

Бредни испуганного мальчишки, что не пристали взрослому мужу. А мне уже пятнадцать, почти шестнадцать — слабость мне не к лицу.

— Иду, тетушка!

Перед тем как спуститься, следует привести себя в порядок, хотя бы причесаться перед большим мутным зеркалом, что стоит на комоде.

Оно не показывает ничего нового: спутанные взъерошенные светлые волосы, выступающие скулы, острый подбородок — фамильные черты Гриндевальдов.

Если я все ещё Гриндевальд, отец бы пришел в неописуемый гнев, узнай он том, каким стал его сын.

Сейчас, на склоне лет, растеряв юношескую наивность, взамен набравшись жизненного опыта, я понимаю, что отличался от всех остальных как раз-таки не я, а Альбус. Что это он был изгоем в обществе, а не я. Он был ненормальным, а я — просто испуганным честолюбивым мальчишкой, который творил глупости и был от этого счастлив.

Тогда Альбус был мне нужен. Как друг, как соратник, как якорь, не дающий моей душе сорваться в ад. Он тормозил меня, останавливал, умел находить убедительные аргументы, чтобы не дать мне наделать глупых экспериментов во благо науки. Мы хотели вместе создать новый мир, мечтали о справедливости, строили грандиозные планы.

Но одно обстоятельство всегда вносило раздор в наши ряды — ненавистное мне слово "магглы". Я не понимал, почему Альбус продолжает защищать их — убийц, озлобленных своей слабостью. Сколько великих волшебников погибло по их прихоти, как мои родители, сколько еще были искалечены на всю оставшуюся жизнь, как Ариана.

Ариана… — странная сумасшедшая девочка, которая порой была честней и человечней обычных людей. В мыслях я часто сравнивал ее с едва распустившимся бутоном розы, безжалостно сломанным жестокой рукой и втоптанным в грязь.

Что с ней сделали? В кого превратили? В стихийное бедствие, в потенциально опасную помешанную. И кто? Горстка жалких мерзавцев, уверенных в своей безнаказанности. И покарать их было нельзя. Они же магглы! Они же дети! Нельзя устраивать самосуд. Противозаконно! А за непослушание можно казнить главу семейства. Ведь магглов все равно больше, чем магов, потому ссориться с ними не с руки. Молчите, маги! Вы — никто! Вы — лишь горстка одаренных людей, чье существование — ошибка.

Альбус не понимал этого, не слышал. Или не хотел слышать.

А ведь мы вымираем, уже вымираем. Сколько магов учится в английском Хогвартсе? Сотня? В Дурстманге — две или три. Китай, Индия, Япония, Африка — там волшебников больше, но это уже не то: там другая культура, другая магия. Все другое!

Магглы давят нас, душат дымом заводов, зловонием городов, и мне страшно думать, что будет с нами через век, другой.

Раньше людей уносили войны и болезни, беспокоиться не было нужды. Но теперь... Теперь магглы живут дольше, размножаются быстрее и подбираются все ближе к магическому миру. Чтобы остановить это, нужны войны, нужны жертвы, нужно наше вмешательство. Но кто послушает меня? Ведь все мои слова — это речи жестокого безумца, не так ли?

Но тогда я ещё не загадывал так далеко. Я был всего лишь глупым мальчишкой, считавшим, что весь мир подвластен его великим замыслам, и вместе с тем чувствовавшим себя бесконечно одиноким.

Забавно! Ведь тогда у меня был друг, от которого я предпочитал держаться подальше, потому что он питал ко мне извращенный интерес, и одновременно с этим был готов отдать что угодно, лишь бы он как можно дольше оставался со мной, потому что с рядом ним не было одиночества и этой глухой пронизывающей тоски... Кажется, в то время я и правда изрядно запутался в собственных желаниях.

А ещё мои мысли частенько занимала Ариана.

Я всегда уважал миссис Дамблдор за ее силу, стойкость и преданность. И то, что она не бросила дочь, не ушла в себя от горя, постаралась дать образование всем своим детям — все это было достойно восхищения. Но я никогда не понимал: защищает она Ариану или просто стыдится ее. И чем больше я узнавал об Ариане Дамблдор, тем больше склонялся ко второму варианту.

Благо за доказательствами ходить было недалеко.

Ариана была худенькой хрупкой девочкой с очень тонкой кожей, бледной настолько, что вены на ее руках были похожи на маленьких черных змей. Ростом она тоже не вышла, и на цыпочках едва доставала мне до плеча. Слабая, болезненная, она никогда не видела солнца, ей даже к окнам подходить запрещалось, чтобы ее никто не заметил.

Порой, если она хорошо себя вела, Кендра выводила ее по ночам погулять: крепко держа ее за руку, два раза обводила ее вокруг дома. Невеселая прогулка.

Но Ариана не роптала, она росла, училась тому, что не было связано с магией, и в скором будущем обещала превратиться в прелестную девушку. Это происходило незаметно, но неумолимо. Все было бы просто замечательно, если бы умственно она не отставала от своего физического возраста года на четыре как минимум.

Не знаю, чем я заслужил её привязанность. Может, тем, что не считал её хрупкой, часто испытывал, заставлял применять магию. Ей после этого становилось легче, словно что-то, будто распирающее её изнутри, на время утихало. Мне было искренне жаль её: она стала жертвой маггловского мира. Жертвой не первой. И не последней.

Но однажды я понял, что жалость испытываю не я один.

В ту ночь меня трясло сильнее обыкновенного. Кошмары, где умирают родители, сменялись кошмарами, где меня постепенно сковывает льдом, а я не могу даже пошевелиться, и однокурсники, собравшиеся вокруг, толкают меня на землю, колотят ногами и кричат: «…Ледяной! Эй, Ледяной! Почему ты не разбиваешься?.. Почему?». И я хотел разбиться! Хотел! Хотел прекратить эти мучения! Но не мог… Каждые полчаса я в ужасе просыпался и, не успевая открыть глаза, проваливался обратно в свои бредовые видения.

Сколько это длилось, не знаю. Просто в какой-то момент я почувствовал, как отступают мои мучители, как рассыпается осколками лед, как чье-то теплое дыхание согревает мне щеку. Будто бы ангел спустился с небес, чтоб защитить меня.

Кошмары ушли, уступая место сну. Я чувствовал чужое тепло и не мог его оттолкнуть, потому что знал, что тогда я умру: я не вынесу этого холода снова. Чья-то рука мягко накрыла мою. Даже если это был Альбус, я понял, что не буду протестовать, какие бы последствия это за собой ни повлекло.

* * *

Проснулся я резко, будто от толчка. В комнате было еще темно, но судя по возне внизу, уже наступило утро. Что было удивительным, это то, что я совсем не чувствовал холода, как впрочем и руки, и шеи… Осененный неожиданной мыслью, я в ужасе бросил взгляд на соседнюю кровать, где сладко и мирно спал… Альбус. Но кто же тогда?..

Ответ пришел сам собой, стоило мне перевести взгляд ниже. Пристроившись на моем плече и обхватив меня руками и ногами, рассыпав свои золотистые локоны по подушке, спала Ариана.

Удивительно, но я почти ничего не помню, что было потом. Помню только, как отчаянно боялся разбудить Альбуса, как нес ее обратно в ее комнату, смутно помню Аберфорта, который сперва чуть не убил меня, но потом все же понял, что ничего не было, и помог мне миновать бдительную Кендру. Единственное, что прочно осталось в моей памяти, — это непосредственное оправдание Арианы, которая подняла на взбешенного брата свои ясные голубые глаза и веско произнесла только одну фразу:

— Геллерту было плохо!

Аберфорт промолчал, прожигая меня взглядом. Я в ответ мог только пожать плечами. Уложив Ариану спать, мы спустились вниз, где Аберфорт, насильно усадив меня в кресло и многозначительно поигрывая палочкой, произнес внушительную речь, суть которой сводилась к тому, что если я когда-нибудь хоть пальцем прикоснусь к Ариане, то мне лучше не жить.

— …Ты меня понял, Геллерт? Каким бы ты ни был могущественным магом, я до тебя доберусь! Оставь ее в покое!

— Я ее не трогал.

— Пусть так будет и впредь! Занимайся своими сказками и Дарами, а от Арианы держись подальше! Понял?

Разумеется, я понял. Но Аберфорту не о чем было беспокоиться: я не испытывал к Ариане никаких чувств, кроме, может быть, привязанности и сочувствия.

Однако я чувствовал, что что-то изменилось, пробудилось, вышло из-под контроля. Я принял решение уехать.

Аберфорт вовремя напомнил мне про Дары Смерти. Для того чтобы разыскать их, требовалось приложить немало усилий. И чтобы найти хоть какие-то зацепки, следовало попристальнее изучить обширный запретный отдел библиотеки Дурмштранга.

Как оказалось, слово «запретный» было ключевым. Многие книги не давались в руки кому ни попадя. Только избранные знали заклятье, чтобы совладать с их магией. Я не был в их числе. Но, к сожалению, это я понял слишком поздно. Если бы не прибежавшие на шум наставники, выволокшие меня, захлебывающегося собственной кровью пополам с рвотой, то я бы умер прямо там, у книжных полок. Три недели на грани смерти должны были научить меня хоть чему-то. И научили: я стал предусмотрительней…

Первой жертвой стал Ян Мальстрем, мой верный последователь. Напоенные его кровью книги были куда благосклонней. Но, увы, в них не было того, что нужно было мне. Ян выжил, и дело замяли, но не забыли. Поэтому, когда мне потребовалась новая жертва, я выбирал ее с куда большей осторожностью.

Кристина была очень красивой… и очень глупой. Обольстить ее, назначить свидание в библиотеке, при этом она не знала, кто ее таинственный воздыхатель… уже смешно, не правда ли? Мне нужна была только ее кровь, но что-то пошло не так, и бедная девочка ослепла. Жаль… все же она была очень красивой!

Но кое-что я все же нашел. Мало: косвенные упоминания, ненадежные зацепки, но уже можно было начинать поиски. За это пришлось дорого заплатить: Кристины мне не простили, и двери Дурмштранга навсегда закрылись за моей спиной. Окончить его мне так и не удалось.

Все это время, до самого исключения, меня терзали какие-то неясные предчувствия и тревоги. Что-то было не так. Смутные сны, неуловимые желания — все это было странно и болезненно, как укусы комаров. Они отвлекали меня от основной цели.

— Эй, а кто такая Ариана? — как-то утром шутливо поинтересовался Петр, один из моих соседей по комнате. — Дама сердца?

— Что? С чего ты взял? — недоуменно вскинулся я.

— Ты постоянно зовешь ее во сне, — улыбнулся Петр. — Наверное, она того стоит! Не бойся, Ледяной! Влюбляться — это нормально! — он дружелюбно рассмеялся и ушел, а я остался сидеть, тупо глядя в стену и пытаясь осознать столь ошеломляющее заявление.

Это не может быть правдой!!! Я не собираюсь уподобляться другим дуракам, отказавшимся от великих свершений во имя ненадежных чувств!

Так говорил тот мальчишка, а став старше, я выразился так:

«Великие люди, как капитаны кораблей, идут только по собственноручно проложенному ими маршруту. Катастрофа, если их внутренний компас сбивается с курса из-за аномалий любви! Тогда им остается ориентироваться лишь по звездам собственного самообладания».

Высокопарно, но красиво. Мне нравилось. Возможно, когда-нибудь эти слова станут известным афоризмом? Кто знает?

Если бы Петр промолчал тогда, то неприятностей у меня было бы куда меньше. Но с тех пор мои мысли то и дело вертелись вокруг его слов. Шестнадцатилетние юноши склонны придавать большое значение своему внутреннему миру и поступать наперекор общественному мнению. А еще, к сожалению, они склонны придумывать себе идеальный образ и влюбляться в него, не особо задумываясь, насколько он соответствует реальности.

Образ у меня уже был, оставалось дополнить его несколькими вымышленными деталями. И спустя четыре месяца я вновь посетил Годрикову лощину, уже будучи по уши влюбленным в прекрасный образ Арианы Дамблдор.

Если говорить откровенно, то сама Ариана интересовала меня мало. Мне было вполне достаточно собственных бережно взращенных чувств, которые не мешали мне и не требовали от меня никаких дополнительных действий.

Когда я прибыл в дом Дамблдоров, я понял, как ошибался. То, что томилось внутри Арианы, наконец прорвалось на свободу и показало зубы. Смерть Кендры была лишь началом, я почувствовал это, едва лишь переступил порог.

Ариана боялась: с каждым днем она уходила все глубже в детство, была тихой, молчаливой, пыталась снова стать девятилетней девочкой. И это делало чудовище внутри нее только сильнее.

Я уже не был мальчишкой, но разочарование мое было слишком велико, чтобы я сумел скрыть его. Аберфорт расценил это, как презрение к сестре, и с той поры врагов у меня стало на одного больше.

Мне вновь было холодно: днями я проводил время с Альбусом, исподволь наблюдая за Арианой, ночами же терзался в попытках понять, люблю ли я её на самом деле или же я просто себе это придумал? На десятую ночь я все же склонился ко второму варианту.

Как ни странно, именно это и побудило меня к действиям. Я начал учить Ариану магии, тренировать её за спинами братьев. Она делала успехи, и чудище внутри нее постепенно начинало успокаиваться. А Ариана начинала потихоньку выходить из детства, куда сама загнала себя.

— Поиграй со мной, Геллерт, — однажды попросила она.

— Э... — я был не силен в девичьих играх. — Я не умею, если честно. Может, твои братья с тобой поиграют? Они лучше справятся!

— Они не любят со мной играть. Им неинтересно. Мама тоже не любила... — Ариана опустила голову и тут же вскинула ее, осененная новой идеей. — Геллерт, я тебя научу, правда! Ну пожалуйста!

Я только ошалело помотал головой. Все. Про влюбленность можно было окончательно и бесповоротно забыть, что я с чистой совестью и сделал.

— Пожалуйста, Геллерт! — интересно, умение делать столь проникновенные умоляющие взгляды — это у Дамблдоров семейное? Никак у Альбуса научилась?

— Ладно, давай, — я, наконец, отмер и качнул головой в знак согласия. — А во что?

— В шахматы?

Шахматы меня категорически не устраивали: во-первых, я их терпеть не мог, а во-вторых… у меня была идея получше!

Следующие полчаса мы оскверняли почтенную тишину старого дома топотом и дикими воплями. Кажется, идея сыграть в догонялки была очень даже недурной. По крайней мере, Ариана выглядела куда лучше чем раньше. Ее смеющиеся глаза разительно отличались от тех, что были полчаса назад, и на щеках выступило хоть какое-то подобие румянца.

Что до меня, то… я хотя бы согрелся.

* * *

С тех пор Ариана начала взрослеть, с каждым днем возвращаясь к своему истинному возрасту. А я все чаще задумывался над нашими судьбами. Я знал, что скоро придет пора покинуть дом тетушки. До семнадцати мне оставалось всего лишь два месяца, и после этого я буду волен идти, куда захочу.

Однако вопрос с Арианой до сих пор оставался открытым: я боялся оставить её. Без меня она начинала слабеть, чахнуть, и разбуженное чудовище вновь поднимало голову. Ей нужны были впечатления, яркие краски, постоянная практика в магии — Альбус и Аберфорт физически не могли дать ей этого, да и опасались, честно говоря.

А я боялся.

Боялся оставить её и Альбуса, боялся что-то менять, боялся навредить ей. Дары звали меня, а Ариана держала. И я метался между ними, точно волк, пойманный в капкан.

Идея возникла внезапно и была настолько безумной, что я отмел её, не успела она оформиться в моей голове.

Взять Ариану с собой.

Зачем она была нужна мне? Я и поныне не могу себе этого объяснить. Скажу "люблю" — не будет правдой, неправдой было — "не люблю".

Дурной порыв, юношеская горячность — желание спасти прекрасную принцессу... от нее самой.

— Ариана, — спросил я её как-то раз, когда мы занимались на заднем дворе. — Ты хотела бы уехать отсюда?

Она посмотрела на меня своими голубыми глазами, невинно улыбнулась и сказала:

— Зачем, Геллерт? Разве здесь плохо? Да и Аберфорту не понравится на новом месте.

— Разве ты не хотела бы повидать мир? — продолжал я. — Вместе со мной. Только вдвоем. А Аберфорт останется здесь и дождется нас.

Она нахмурилась.

— Как же я оставлю его и Альбуса? — спросила она. — Они будут скучать. Да и ты, Геллерт, больше увлечен Дарами. Аберфорт говорит, что ваши с Альбусом выдумки когда-нибудь вас погубят.

— Держи палочку прямее — иначе ваза кособокой будет, — велел я ей, недовольный такой сменой темы.

Она фыркнула и упрямо вздернула нос, тряхнув локонами. А у меня внутри что-то перевернулось и упало. Снова.

Вдвоем искать Дары было бы веселее. Я бы учил её, опекал, сделал бы её самой лучшей своей союзницей. Так я мечтал, хотя внутренний голос, так похожий на голос отца, строго выговаривал мне, что Ариана станет для меня лишь обузой.

Что-то дернуло меня за волосы, и Ариана прикрыла ладошкой рот, безудержно хихикая.

— Очень смешно, — процедил я, нащупывая крепко вцепившийся в мои кудри бантик. — Научил на свою голову!

— Геллерт, Ариана, что тут происходит? — из-за угла вынырнул Аберфорт и стремительными шагами направился к нам.

Я молниеносным движением выхватил у Арианы палочку, а вот убрать компрометирующий бантик уже не успел. Аберфорт недоуменно вытаращился на меня, поморгал, но потом тряхнул головой и сказал:

— Ариана, пойдем. Пора домой, обедать.

Она согласно кивнула.

— Ты беги, а я сейчас, — улыбнулся он и, стоило ей отбежать за угол, угрожающе обернулся ко мне. — Я ведь говорил тебе держаться подальше от моей сестры? Говорил? — прошипел он не хуже разъяренной гадюки.

Я попятился.

— Если ты плохо понимаешь английский, Геллерт, я скажу тебе на латыни или древнегреческом: не смей трогать мою сестру! — продолжал Аберфорт. — Ей же всего четырнадцать!

— А мне всего семнадцать, — парировал я. — И я не питаю к ней романтического интереса, уж будь уверен.

Наверное, со стороны мы напоминали двух мартовских котов, шипящих друг на друга перед схваткой. Потому что вернувшаяся за братом Ариана расценила это именно так: она тихо охнула, покачнулась, тяжело задышала, и я заметил, как зрачки её заволокло белесой тьмой.

Чудовище проснулось.

Аберфорт не понял, почему я вдруг выставил палочку, но тут же выхватил свою и заслонил собой сестру.

— Отойди, — рыкнул я, выцеливая Ариану. — Не стой у меня на пути!

— Не смей её трогать! — рявкнул Аберфорт.

— Что вы творите? — раздался громоподобный голос примчавшегося Альбуса. — Вы двое, совсем рехнулись?

Ариана всхлипнула.

— Пусти меня к ней! — крикнул я Аберфорту. — Она опасна! Отойди!

— А не пойти бы тебе самому к черту, — отозвался тот, возводя щитовые чары. — Не смей её трогать! Ты и так уже достаточно натворил!

— Геллерт, послушай, давай все обсудим, — встал между нами Альбус. — Не горячитесь.

Ариана за спиной Аберфорта сдавленно захрипела, вцепилась руками в горло, облако тьмы вокруг нее сгустилось, создавая страшный траурный ореол.

Я взмахом палочки смел Альбуса с дороги и кинулся к Ариане. Её надо было убрать отсюда, увести, пока не поздно.

Кто выпустил оказавшееся роковым заклинание, я не знаю, скорее всего я сам. Я не хотел убивать, но в пылу боя, я об этом уже не помнил. Враги должны умирать.

А не враги?..

Я успел усыпить чудовище... Ариану, она мягко упала на землю и больше не пошевелилась. Умерла.

Так прошептал упавший возле нее на колени Аберфот. И глянул на нас раненым зверем.

А мне показалось, будто кто-то разодрал мою душу и вырезал раскаленным ножом её имя на моем лбу.

Ариана. Ариана... Ариана!..

Никто из нас не верил. Никто не хотел признавать, что её больше никогда не будет. Она никогда не рассмеется, не поднимет голову, не откроет глаз, пронзительно голубых, точь в точь как небо над нашими головами.

И я стоял, трясясь как в лихорадке, и тянул к ней руку. Зачем? Не знаю. Между сном и смертью слишком тонкая грань. Я переступил её. Ариана заснула навсегда.

И я сбежал, унося с собой исступленные рыдания и скорбный жалостливый вой, какого не слышала ещё луна от волчьих сыновей.

* * *

Она лежала на столе, мертвенно-бледная, в белом одеянии, с руками, сложенными на груди. Красивая, до невозможности красивая. Уже не девочка, ещё не девушка.

Я пришел попрощаться с ней. Вернуть ей тот дурацкий бантик, который так и остался болтаться в моих волосах.

Прокрался, словно вор, в её дом, обходя все защитные чары. Наутро мне было пора в путь. Эта была наша последняя ночь.

Рука ее, холодная и бессильная, спустя час этого последнего бдения вдруг показалась мне чуть теплой, а под моими пальцами чуть слышно затрепетал пульс.

Между сном и смертью очень тонкая грань. Не знаю, почему Господь был ко мне столь милосерден, но искать Дары вдвоем, оказалось и правда намного веселее.

Аберфорту я оставил короткую записку:

"Мы трое виновны в ее смерти. В её нынешней жизни повинен лишь я. Пусть для вас она так и останется мертвой. Позвольте ей прожить новую жизнь. Не спрашивайте меня, почему я так поступил. Скажу "люблю" — не будет правдой, неправдой будет — "не люблю". Не ищите нас.

Искренне твой,

Геллерт Гриндевальд".