Попечитель (джен)

Лю­ци­ус точ­но знал, для че­го он сно­ва до­бивал­ся мес­та в по­печи­тель­ском со­вете Хог­вар­тса. Сра­зу пос­ле вой­ны это ста­ло чрез­мерно зат­ратным, но же­на и сын под­держа­ли его стрем­ле­ние. Что­бы хоть как-то вос­ста­новить ре­пута­цию, приш­лось пот­ра­тить еще пять раз по столь­ко. Че­рез нес­коль­ко лет он сно­ва выд­ви­нул свою кан­ди­дату­ру и серь­ез­но за­нял­ся де­лами шко­лы.

Дра­ко сме­ял­ся, что отец слиш­ком ос­но­ватель­но взялся за под­го­тов­ку об­ра­зова­тель­ной сис­те­мы для будущих вну­ков, но в семье все уже при­вык­ли к пе­даго­гичес­кой одержимости Лю­ци­уса. Ког­да же по­явил­ся Скор­пи­ус, счас­тли­вый дед и по­дав­но ушел с го­ловой в за­боты по­печи­тель­ско­го со­вета.

Единс­твен­ное, че­му удив­ля­лись родс­твен­ни­ки — это рас­пи­санию. Каж­дую пят­ни­цу пос­ле обе­да Лю­ци­ус ухо­дил в Хог­вартс и воз­вра­щал­ся от­ту­да глу­боко за­пол­ночь. Нар­цисса ни ра­зу не воз­му­тилась по это­му по­воду и лишь хит­ро улы­балась на шу­точ­ные пред­по­ложе­ния сы­на о вре­мяп­ро­вож­де­нии гос­по­дина гла­вы по­печи­тель­ско­го со­вета.

Лю­ци­ус чес­тно выс­лу­шивал от­че­ты Мак­Го­наг­гал. За столь­ко лет сот­рудни­чес­тва они ста­ли поч­ти хо­роши­ми зна­комы­ми. И да­же пи­ли чай из тон­ких фар­фо­ровых кру­жечек в мел­кую не­забуд­ку. Она не за­дава­ла ему лиш­них воп­ро­сов, а он зак­ры­вал гла­за на не­кото­рые не­доче­ты, тем са­мым скра­шивая свою чрез­мерную на­вяз­чи­вость.

* * *

Это бы­ла их тра­диция. Обыч­ная пят­ничная тра­диция. Ни один пе­рево­рот, ни один сбрендивший на­чаль­ник, ни один са­мый важ­ный по­вод не мог от­ме­нить ее. Они тог­да дер­жа­лись за искусственно-при­думан­ный по­вод про­жить, вы­дер­жать, не свих­нуть­ся и да­же не взор­вать­ся от счастья, ес­ли кто-то по ошиб­ке от­сы­пал его. Лю­ци­ус дер­жался до сих пор. Да­же ос­тавшись один.

Он спус­кался в под­зе­мелья, ког­да уче­ники рас­хо­дились по сво­им гос­ти­ным, под­хо­дил к зна­комой до са­мой пос­ледней тре­щины две­ри, про­водил па­лоч­кой, что-то шеп­тал и с уси­ли­ем тол­кал ее. Двер­ные пет­ли не­хотя под­да­вались, и Лю­ци­ус бук­валь­но вва­ливал­ся в тем­ную ком­на­ту. Он заж­му­ривал­ся, что­бы не ви­деть пус­то­ты, и точ­ным дви­жени­ем ки­дал зак­ля­тие в ка­мин. Как толь­ко по­ленья на­чина­ли пот­рески­вать, Лю­ци­ус создавал себе ощущение, что он ни один, что его ждали, от­кры­вал гла­за, про­ходил к ле­вому крес­лу и тя­жело опус­кался в не­го.

Он смот­рел всег­да пря­мо. Слов­но и не бы­ло пус­то­ты ря­дом. Слов­но кто-то си­дел в со­сед­нем крес­ле. Слов­но им сно­ва не нуж­ны бы­ли сло­ва. Слов­но пла­мя в ка­мине — это все, что их ин­те­ресо­вало. Лю­ци­ус при­зывал бу­тыл­ку конь­яка и два бокала, на­ливал в них на два паль­ца тер­пко­го, гус­то­го на­пит­ка и еще дол­го не пил его.

Так прос­то бы­ло за­быть. Пред­ста­вить се­бе, что мол­чать — это не вы­нуж­денная ме­ра. Что его, как всег­да, по­нима­ют без слов. Что прос­то на­ходить­ся вмес­те, ду­мать каж­дый о сво­ем, пить хо­роший, или да­же не очень хо­роший конь­як — это то единс­твен­ное, что всег­да зас­тавля­ло ос­та­новить­ся, за­пом­нить или за­быть. Раз­де­лен­ная на дво­их ти­шина — вот что не да­вало взор­вать­ся в са­мый не­под­хо­дящий мо­мент.

Лю­ци­ус при­ходил за сми­рени­ем, ко­торым бы­ла до кра­ев на­пол­не­на эта тем­ная, не­уют­ная ком­на­та. И, как ни стран­но, толь­ко здесь он на­ходил си­лы, что­бы па­дать по­том на ко­лени, опус­кать го­лову, прек­ло­нять­ся. Ма­лень­кий пя­тачок све­та, два крес­ла с вы­соки­ми, пря­мыми и по­чему-то очень удоб­ны­ми спин­ка­ми, круг­лый жур­наль­ный сто­лик, два бо­кала из очень тол­сто­го стек­ла, ко­торые труд­но дер­жать в ру­ке и по­тому при­ходит­ся все вре­мя ста­вить на под­ло­кот­ник крес­ла, и мол­ча­ливый со­бесед­ник — ре­цепт сох­ра­нения се­бя для Лю­ци­уса Мал­фоя.

Вот уже мно­го лет он на­ходил все ин­гре­ди­ен­ты, и притворялся, что слож­ная ос­но­ва дан­но­го зелья то­же здесь. Не хва­тало сил у Лю­ци­уса, что­бы от­пустить его. Ис­пы­тание мир­ным вре­менем да­валось ему го­раз­до слож­нее. Он ус­та­вал, ма­ял­ся, ощу­щал не­нуж­ность и вновь при­ходил к сво­ему единс­твен­но­му дру­гу, ко­торо­го уже дав­но нет, ко­торо­му по­вез­ло не до­жить до спо­кой­ных вре­мен. Ведь имен­но его Лю­ци­ус ни­ког­да не смог бы пред­ста­вить в мир­ной жиз­ни. Но он от­лично пред­став­лял его в этой ком­на­те, в со­сед­нем крес­ле с бо­калом конь­яка, смот­ря­щим на огонь.

Он си­дит, вы­тянув но­ги, от­ки­нув го­лову, его бо­кал сто­ит на са­мом кра­еш­ке под­ло­кот­ни­ка, а он во­дит по тол­стой нож­ке сво­ими длин­ны­ми паль­ца­ми с круп­ны­ми, уз­ло­ваты­ми сус­та­вами. Бли­ки от ка­мина иг­ра­ют на его блед­ной ко­же, пе­рели­ва­ясь на гра­нях стек­ла, и ка­жет­ся, что он от­пи­ва­ет язы­ки пла­мени, зас­тряв­шие в конь­яке. И его гла­за, прон­зи­тель­ные, тем­ные, ко­торые ви­дят нас­квозь и в которые хо­чет­ся взгля­нуть еще раз. Хо­тя бы раз. На­до прос­тить­ся, от­пустить, прек­ра­тить жить прош­лым, схо­дить на мо­гилу и по­гово­рить вслух.

Лю­ци­ус до­пивал, уби­рал бо­калы, дос­та­вал при­несен­ную с со­бой бу­тыл­ку конь­яка, дол­го смот­рел на нее, по­том ста­вил в сек­ре­тер, ки­вал в сто­рону ка­мина, от­во­рачи­вал­ся — и лишь по­том ту­шил огонь и вы­ходил. Он воз­вра­щал на мес­то зак­ля­тия, с ко­торы­ми до сих пор не мог­ли спра­вить­ся пре­пода­вате­ли Хог­вар­тса. Он еще не го­тов был прос­тить­ся со сво­ей тра­дици­ей, заб­рать при­несен­ную на сле­ду­ющий раз бу­тыл­ку конь­яка, ска­зать "про­щай" сво­ему дру­гу. Не го­тов.