Сказ о девице-горлице и Люциусе-удальце (джен)

Жило-было в аглицком королевстве славное и старинное семейство Блэк, да не простое, а магическое. Маман Блэк, та ещё ведьма, не смотри, что вся такая воздушная и тоненькая, в недовольстве могла и заавадить по неосмотрительности до смерти, не изменяя при этом правилам этикета: авадить только до обеда, осторожно падать в обморок при виде мертвого тела и мыть изящные ручки перед едой. ПапА Блэк, суровый и строгий, безропотно нёс нелёгкое бремя НЕнаследника всея блэковского рода. И потому приходилось ему, в противоположность кузену-наследнику, крутиться словно книззлу на поводке, чтобы не ударить в грязь лицом перед приличным обществом и родимыми дитятками. А таковых у Блэков было целых трое, все дочери-красавицы, две — аки наливные яблочки, а младшенькая, Нарцисса, так совсем цвятошек аленькый, слегка, правда, дохленький, но в целом симпатишненький. В общем, всем хорошо было блэковское семейство, а ежели б галлеонов ему в гринготтский сейф побольше, то вообще цены бы не было...

Вот собралась как-то раз маман Блэк со своим яблочно-цветочным выводком на прогулку по местам неведомым, красот и соблазнов полным, в просторечии торговыми лавками в Косом переулке именуемым. Аппарировали они аккуратно, высокомодные, хоть и слегка устаревшие платьишки расправили, ботиночками начищенными притопнули и гуськом в первую дверь с болтливым колокольчиком шагнули. А чего только за той дверью не было! И рулоны тканей заморских, бисером да жемчугом расшитых, металлами дорогущими пропитанных, птицами невиданными расписанных; и сундуки с бусами-подвесками, всеми цветами радуги переливающимися; и туфельки сафьяновые рядами стройными, нетерпеливо приплясывающими; и заколочки-бантики всеразмерные, разномастные; и флакончики хрустальные, головокружительно пахнущие и тихим звоном манящие...

— Маман, — нежно, но твёрдо возвестила младшенькая девица Блэк и обвела всё вокруг маленьким пальчиком, — хочу!

Фыркнули непотребно старшие сестры, захихикали.

— Ведите себя прилично, — отвечала маман Блэк, тихонечко звякнув худосочным кошельком. — Не по карману... то бишь, не по статусу нам мишура эта мэйдинчайновая, кустарно произведённая.

Как солнышко за тучки заходит и во всем мире враз холодает и мрачнеет, так насупилась и Нарциссонька, губки пухленькие выпятила, глазки большущие слезками налились...

— Давай, плакса, реви, — ещё и старшая сестрица — Беллатрикс слова гадкие шепнула.

Совсем обидно и горько стало Нарциссе, хоть на пол плашмя падай, ногами-руками колоти в надежде по сестринской лодыжке невзначай попасть. Но не заплакала девица, только носиком осторожненько пошмыгала да маменьке на сестру-ехидну нажаловалась. Рассердилась маменька, обозвала старшую дочь дурындой вредною, покруциатить пригрозила. Порадовалась Нарцисса, душеньку свою чуть утешила.

— А где ж Андромеда? — вдруг маман о средней дочери спохватилась.

Туда, сюда, не видно её нигде. Тут глянула Беллатрикс через окошко: «Вон же она, разиня, на противоположной стороне улочки, на витрины книжные пялится».

— Опять, — еще прибавила Беллатрикс, — книгофилией занимается.

Побледнела маман Блэк от таких слов, веер выхватила, стояла, обмахивалась, сокрушалась:

— Когда ж до тебя, Белла, дойдёт, что приличные ведьмы такими заумными каламбурами не выражаются?! Кто ж тебя замуж такую возьмёт?! Тыщу раз тебе твердила: проще быть надо, и женихи к тебе потянутся...

Нарциссонька мило порозовела от сочувствия к бедной умной сестре, ну и позлорадствовала немного. Она-то в совершенстве умела быть и «прелесть какой глупенькой», и даже «ужасть какой беспомощной».

Тем временем призвала маман заклятием хитроумным дочь среднюю, голосом страшным пожурила, глазами позыркала, порядок в своём потомстве навела и дальше по лавке пошествовала. Остановилась уже у стойки с шерстью, начала нить для пряжи выбирать. Дочери помогали:

— Эта колючая, мне кашемир али альпаку надобно, — Нарциссонька капризно лепетала.

— Только время теряем, а ведь к папА на обед гости важные собираются заявиться, о политике рассуждать интересно будут, — Беллатрикс угрюмо ворчала.

— Материальные ценности безвозвратно проигрывают по сравнению с духовными, — Андромеда от сестер не отставала.

Только собралась маман деточек Силенцио приложить, как пуще них колокольчик дверной почтительно заверещал: «Новый посетитель! Добро пожаловать, госпожа Малфой!» И явилась взору мадам блондинистая, расфуфыренная, в злато-серебро-бриллианты ряженая, любой дракон бы от зависти удавился.

— Ах! — ахнула Нарциссонька.

— Хм, — хмыкнула Андромедушка.

— Хи-хи, — хихикнула Беллатрисочка.

Маман же Блэк губы алые поджала только да чуть-чуть скривилась, будто донёс ветерок до ноздрей ее англо-французских запах испражнений драконьих. А новоявленная мадам как заверещала, как палочкой волшебной замахала, искры разноцветные пуская:

— Пропал! Пропал кровинушка единственная-а-а! Горе-горюшко-о! На кого ж ты меня оставил, сокровище ненаглядное! Поможите, люди добрые-е-е!

Стояла Нарциссонька, ничего не понимаючи: кто пропал, кого оставил, кому помогать надобно. А мадам пуще прежнего заливалась:

— Иду, никого не трогаю, вдруг очнулась — нет его! Потеря-а-ался! Пропал! Сгинул! Заклятья поисковые — все без толку! Поможите, чем можете!

Подошла тут владелица лавки, мадам Малкин. Наливочки сливовой ловко страдалице поднесла, на стульчик поспешно наколдованный трёхногий усадила, соль нюхательную под нос сунула.

— Не кричите так, госпожа Малфой, — увещевала она посетительницу истерическую, — клиентов мне до нервного обморока доведёте, сами голос сорвёте. Лучше расскажите толком, что случилось...

Отдышалась мадам Малфой, наливочки вкусила, солью занюхала да о горюшке своём поведала. Оказалось, что вывела она с утра сыночка единственного, Люциуса, свет повидать, себя показать. Сынок с левой ноги встал и не в настроении был, упирался, за ручку вестись не давался, позади матушки с видом независимым шел... А аккурат у лавки мадам Малкин его и вовсе след простыл!

— Надеюсь, с концами, — Беллатрикс сочувственно «утешила».

— Страсти-то какие! — заулыбалась маман Блэк, госпожу Малфой жалеючи.

У Нарциссочки же сердечко колотилось, как клубкопух в корзиночке. Была тому причина тайная, сложная, «глубокими чувствами» называемая: к малфоевскому отпрыску, немочи белобрысенькой, младшенькая Блэк дышала неровно. И не просто дышала, а от любовного томления задыхалась. Никто, впрочем, о том не ведал.

— Как — пропал? — наконец Нарцисса с языком совладала и спросить сумела.

Госпожа Малфой глаза только закатила да застонала умирающим голосом.

— Люциус?! — никак Нарциссонька осознать не могла.

— Люциус, кто ж ещё, — Беллатрикс ехидненько на нее взглянула. — Чего это ты так встревожилась-то? Али мил тебе этот упырь недовоскрешенный?

Но подколку сестринскую не услышала Нарцисса, так как странные вещи начали с нею твориться: завертелось все вокруг, закружилось, каруселью сложилось. Упала девица, а как оземь ударилась, так горлицей сизой обернулась...

Вот переполох поднялся! Незарегистрированная анимагиня, да ещё рода блэковского, да среди бела дня, да на виду у всех!!! Маман и сестры руками задергали, поймать пытались, мадам Малкин стул трёхногий придерживала, чтобы госпожа Малфой с него не свалилась, другие работницы и посетители тоже суматоху по мере сил вносили!

Однако не до них было Нарциссе-горлице. Покружилась она под балками потолочными да в окошко выпорхнула, в путь опасный отправившись, Люценьку-нареченного искать.

Скоро сказка сказывается, но не скоро дело делается. Полет с непривычки нелегким оказался: то о трубу печную Нарцисса стукнется, то на дерево налетит, а раз чуть было ястребу в когти не попалась. Однако ничто не могло свернуть девицу упёртую, слабоумную и влюблённую с дороги выбранной. Ведь ждал ее принц прекрасный, в беду попавший.

Семь раз прочесала Нарцисса все углы да места потайные Косого переулка. Семь раз облетела, семь кругов сделала (хотела-то, впрочем, только три, но со счёту сбилась, умишко горличий циферки не вмещал). Только напрасно все было. Нигде не нашла она милого.

Закручинилась Нарцисса-горлица, села на веточку, плачет, человеческим голосом стенает: «Кто же, кто же подскажет, где мой сероглазый, где мой ненаглядный?! Волосы его — как платина на рассвете! Личико его — как снег горный на закате! Губы его — как кораллы в морской пучине! Скажи мне, ветер, ты везде бываешь, не видал ли моего драгоценного?»

Ничего не ответил ей ветер.

Пуще прежнего страдает Нарцисса, убивается: «Где же, где же, где мой единственный?! Руки его — ветви ивовые, тело его — дубок стройный, зубки его — жемчуг океанский! Куда делся он, кто в неволе держит? Солнышко, ты повсюду светишь, не видало ли ты моего любимого?»

Ничего не ответило солнышко.

Совсем отчаялась Нарцисса, крылышки свесила, головку склонила: «Где же, где же нежность моя, где сердце моё?! Ушки его — как раковины перламутровые, пальчики его — как бутоны цветочные, смех его — пение соловьиное! Скажи мне, облако, ты над миром плывешь величаво, не видало ли ты моего расчудесного, Люциуса Малфоя восхитительного?!»

И молвило тут облако сверху голосом грубым и прокуренным:

— Да задолбала уже, эмо-малолетка, [нецензурные слова]! Голова с похмелья и так раскалывается, а она разоралась, [нецензурные слова]! Твой Малфой уже пару часов как бухает в пабе «У лысого инкуба» в Лютном переулке! Туда вали давай, [нецензурные слова]!

И облачко окно на верхнем этаже захлопнуло, перед этим на мостовую содержимое ночного горшка выплеснув.

Шарахнулась вовремя Нарциссонька в сторону от жидкости смердящей, поблагодарила облачко вежливо и направилась по указанному направлению. Долго ли, коротко ли летела, да только достигла через некоторое время таких мест, где вверх поглядишь — клубы дыма увидишь, по сторонам глянешь — жуткие морды и сцены страшные заметишь, а вниз лучше совсем не смотреть, потому что косяки недокуренные, яды недопитые и разные прочие жуткие вещи валяются. Ещё хорошо, что Нарцисса под видом птицы была — и то пару раз изловить пытались, а явилась бы туда как девушка — совсем печально история б закончилась. От окружающего ее непотребия крылышки у Нарциссы ослабли, так что спустилась она пониже, примерилась на фонарике посидеть на красненьком... Глядь! А под фонариком за окошком ведьма сидит в чем мать родила, глазищами зыркает, голосом противным слова колдовские непонятные произносит: «Три галлеона за ночь, не пожалеешь, красавчик, зуб даю!»

И перед ведьмой — надо же, совпадение! — пропажа ненаглядная, Люценька бесподобный стоит, уже почти совсем очарованный-околдованный, еле на ногах держится, шатается, бледненький, несчастненький...

— Ну чего сомневаешься, у нас все по правилам, клиента не обижу, понравится! — ведьма настаивает, уж совсем бедолаге голову задурила.

Не стерпела Нарциссонька такой наглости, среди бела дня чужого жениха приваживать — пусть жених и сам не в курсе своего статуса. «Ах ты, дрянь такая, грязнокровная!» — самое ужасное ругательство прочирикала Нарцисса да со всей мочи с фонаря сверзилась, головой о мостовую стукнулась и снова девицей стала.

Молчала ведьма нагая, ошалелая, молчали какие-то типы подозрительные в подворотне, молчал Люциус, как джентльмен глаза прикрывший да тихонечко в уголке задремавший. С достоинством блэковским завернулась Нарцисса в мантию жениховскую, поднатужилась, самого суженого аккуратно подлевитировала, к себе заклятием привязывающим прикрепила, вежливо со всеми попрощалась да пошагала себе прочь, в обратную путь-дорогу. Правда, совсем спокойно уйти не получилось — невоспитанные простолюдины-варвары да девка голая следом кинулись. Пришлось три раза через плечо от прабабки доставшиеся проклятые перстни кидать. Преследователи за спиной поорали и затихли, а обернуться Нарцисса не решилась, ибо от вида крови и внутренностей ей завсегда дурно делалось.

Пару раз заблудившись и оставшимися перстнями пожертвовав, выбралась наконец она вместе с женихом в приличные места, где дамы все одетые, а господа все благообразные и виду не подают, что на самом деле тоже озабоченные. Вот и лавка мадам Малкин — а там всё такой же переполох, только народу прибавилось: и папА Блэк там, и папА Малфой, и ещё родня разная... Увидали они Нарциссу с Люценькой спящим, кинулись к ним, давай целовать-обнимать, оплеухами награждать. Люценька проснулся, ничего не понимает, мямлит что-то испуганно. С одной стороны его мать крепко держит, с другой — отец тростью охаживает, а рядом Нарциссонька от счастья рыдает, что все так хорошо закончилось.

— Ты постыдилась бы! — ей маман сердито заявила, мантию малфоевскую с нее стаскивая и поспешно платье обратно натягивая. — При всём честном народе горлицей летать! Отродясь среди Блэков анимагов не было, даже кузен твой непутевый нас так не позорил!

Тут, надо сказать, ошибалась маман, но о том пока мало кто знал.

— Люциус теперь просто обязан жениться! — ещё и папА Блэк жару поддал.

Юный Малфой от таких слов чуть в обморок не упал.

«Бедненький! Столько всего на него свалилось сегодня, а тут ещё и радость нежданная, меня-красу ему в жены прочат!» — пожалела его Нарцисса. Ресничками захлопала, улыбнулась нежненько:

— Не бойся, я ещё несовершеннолетняя, свадьба нескоро будет...

Буркнул сначала Люценька себе под нос нечто странное, из тех слов нецензурных, что облачко говорило. Не разобрался, видимо, сходу в ситуации. Но тут же с малфоевской хваткой пригляделся оценивающе к очам голубеньким, к талии тоненькой да к прочим прелестям, вмиг повеселел, лучезарно заулыбался:

— А почему бы и да? Тем более что и впрямь время передумать есть.

Заликовали все, в ладони захлопали, отцы семейства руки друг другу пожали, новый союз скрепляя, проныры-журналисты колдографий наделали конфузных, а мадам Малкин сразу мерку на платье свадебное сняла — как раз за несколько лет шедевр сотворить успеет.

Тут и сказке конец, а кто слушал — молодец.