Одиночество (джен)

Август был золотым и теплым, будто нарисованным в детской книжке акварелью редкого романтика. Воздух сильно пах яблоками и кострами, сверкал пронизывающими его лучами еще жаркого солнца и пел на все голоса. Августу всегда к лицу было одиночество. Это был месяц, заставляющий смотреть в себя, рисующий в воображении картины близкого, хотя еще фантомного умирания. Месяц натужной, истерической радости, нарочитого буйства жизни и самодовольной яркости. Иногда Нарциссе казалось, что вся ее жизнь должна была замереть, остановиться в каком-нибудь августе с его яблочными запахами, птичьими напевами, жаркими днями и влажными ночами. В августе, которому неизменно было к лицу одиночество.

Одиночество всегда казалось Нарциссе хитрым, капризным зверем, с которым почти никто не умел обращаться. Она была убеждена, что при должном подходе этот прожорливый хищник с пугающими клыками может стать неплохим питомцем и даже превратиться со временем в преданного компаньона. Да, ему многое приходится отдавать на откуп, но зато его верности позавидует любая собака. Нарцисса оглядывалась на прожитую жизнь и думала, что она вполне поладила со своим одиночеством.

Она с детства была отстраненной, непохожей ни на родителей, ни на сестер. Ледяная статуэточка в доме, сотканном из всполохов пламени, из острых искр, страстей и пороков. Мама звала ее ангелом и приговаривала, расчесывая ее мягкие светлые волосы:

— Моя милая, если бы не ты, я сошла бы с ума… Ты дана мне, чтобы мне хватало сил жить, — и эти слова отпечатались в сознании Нарциссы, въелись в нее и стали ее клеймом.

Наверное, на правах младшей — поздней — дочери двух скучающих аристократов Нарцисса должна была стать принцессой. Такой капризной и избалованной девочкой, которая с легкостью и изяществом мнимой невинности сокрушала бы правила, не считалась с мнением окружающих и свято верила, что самая красивая кукла и последняя конфета обязаны принадлежать именно ей. У Нарциссы даже была полагающаяся каждой принцессе корона — тонкая серебряная диадема с красивыми синими и зелеными камушками, которые напевали простенькие мелодии. Все было бы куда проще, выбери маленькая мисс Блэк роль принцессы, но мама так часто твердила ей о ее неземном происхождении и великой миссии спасительницы, что Нарцисса не могла не поверить.

Пожалуй, тогда-то она и познакомилась с одиночеством. В те дни оно еще не было таким устрашающим, каким сделали его потом минующие годы. Оно было тихим и меланхоличным и неотступно следовало за маленькой Нарциссой, вместе с ней учась ходить, разговаривать и улыбаться.

В семье Блэк было принято быть ненормальным. Цисси росла в окружении чопорных, вечно чем-то недовольных родственников, сурового, консервативного отца, нелогичной, болезненной матери и двух старших сестер: взбалмошной, неконтролируемой Беллатрисы и непреклонной, категоричной Андромеды. В такой семье недолго было сделаться вечно плачущей, склонной к ипохондрии девицей с бесцветным голосом и дрожащими руками. Но Нарцисса была ангелом, который — это она твердо уяснила из речей матери — должен был спасать свою семью от захлестывающего безумия.

И Нарциссе ничего не оставалось, кроме как начать отращивать у себя крылья. С фанатичным упорством она училась подбирать ключики к людям. С мамой нужно было быть нежной, с отцом — разумной и послушной, гнев Беллатрисы почти всегда можно было предугадать, а Андромеда больше всего на свете ненавидела, когда у нее что-то настойчиво выспрашивали. Трезвый ум, замечательная интуиция и природное обаяние помогали Нарциссе изо дня в день сглаживать, прятать и не допускать ссоры и скандалы, обходить острые углы и ловко маневрировать между конфликтами.

И с каждым верным шагом, с каждым успехом Нарциссы росло и следовавшее за ней одиночество. Оно смелело, становилось плотным и осязаемым, отгораживая Нарциссу от родственников. Сама того не замечая, она подкармливала его каждой скрытой эмоцией, каждым проглоченным словом, каждой натянутой улыбкой и превращалась в настоящего ангела — оторванного от реальности и никем не понятого.

Однако Нарцисса была еще слишком мала, чтобы осознавать это. В ее юном сознании только теплел огонек надежды на то, что если она достаточно долго будет стараться, то однажды сможет создать пронизанный светом рай в родном доме.

Впервые уезжая в Хогвартс, Нарцисса была в настоящем ужасе. Мысли лихорадочно бились в ее голове, вопросы, от которых в груди шевелился липкий страх, множились с каждым мигом. «Как же мама с папой будут справляться?». «Кто будет желать маме спокойной ночи и держать ее за руку во время очередного приступа мигрени?». «Кто обсудит с папой глупость сказочного короля, отвлекая от взрослых проблем?». «Кто заберет у совы очередное гневное письмо Беллатрисы и сожжет, спасая семью от новой ссоры?». «Кто напомнит домовикам, что приходящая на ужин каждую пятницу миссис Яксли не ест рыбу?»…

Разве могла Нарцисса бросить тех, кого привыкла укрывать своими крыльями, ради какой-то старой школы?! Не нужен был Нарциссе никакой Хогвартс, у нее были дела поважнее! К тому же Беллатриса уверяла, что учителя там — дураки, которые ничего не понимают! «Глупая-глупая-глупая школа!» — думала Нарцисса, стоя посреди платформы, полной перепуганных детей, цепляющихся за матерей, и едва сдерживаясь, чтобы не топнуть ногой от злости и отчаяния.

— Обещай мне писать каждый день, — уговаривала она мертвенно бледную, непривычно встревоженную мать. — Обещай, что будешь писать обо всем! Всем-всем-всем!

Мама обещала. Мама обнимала, поправляла косички, целовала в нос и щеки и едва сдерживала слезы. Напоследок она шепнула тайком:

— Присматривай за сестрами, хорошо, мой ангел? — она всхлипнула, а Нарцисса передернула плечами. Неужели мама думала, что можно ехать в глупый замок за чем-то еще? Конечно, Нарцисса собиралась оберегать сестер! Садясь в вагон поезда, она подумала, что письма Беллы можно будет перехватывать до того, как та их отправит, а домовикам можно посылать записки.

Школа стала непростым испытанием для девочки, привыкшей к позолоченной роскоши и приторности старых аристократов. Нарциссе было сложно смириться с тем, что комнату приходится делить с однокурсницами, а в Большом Зале всегда царит шумное и безбашенное детское веселье.

Одиночество было как никогда напугано. Однако за семь лет учебы Нарцисса так и не завела близких друзей. Замкнутость стала холодностью, а привычка рассчитывать только на себя — надменностью. К тому же Нарцисса так и не сумела отделаться от славы «третьей сестры Блэк». Весь Хогвартс прекрасно знал «чокнутую» Беллатрису и «упертую» Андромеду, а также их яркие, эмоциональные стычки, доходящие до магических дуэлей. Нарцисса старательно делала все, чтобы противопоставить свой образ созданной сестрами репутации, но добилась лишь того, что ее стали считать двуличной и еще более опасной. Вскоре Нарцисса бросила думать об этом и предалась мерному течению жизни, запертой среди многовековых стен волшебного замка.

Долгое время все шло ровно и спокойно. Одиночество расправляло плечи и постепенно превращалось в хищника, способного растерзать любого, кто захочет ему навредить. Позже, вспоминая о школьных годах, Нарцисса никак не могла разделить воспоминания о них на отдельные картинки — все сплелось в ее сознании в один нерезкий кадр. Но одного человека она помнила так ясно, что даже через много лет могла без труда воскресить в памяти его лицо. Этот человек пустил жизнь всех трех сестер Блэк под откос. Звали его Тэд Тонкс.

Первое серьезное поражение на невидимом фронте было для Нарциссы таким болезненным, что надолго выбило ее из колеи. Андромеда ушла за Тонксом, оставив семью позади, легким взмахом руки перечеркивая многолетние попытки Нарциссы возвести хрупкие стены рая. Нарцисса пыталась предотвратить это. Спасти. Она металась от сестры к родителям, тщетно стараясь уговорить, вразумить, успокоить, наставить… И не сумела.

Это было обидно и глупо. А еще очень больно, будто кто-то с размаху рубанул по нежным белым крыльям. Нарцисса до самого рассвета сидела, не шевелясь, в своей кровати, невидяще смотрела в темноту и пыталась понять, где же она ошиблась. В какой момент не хватило? Когда нужно было распознать? Одиночество ласково терлось о голые щиколотки и, мурлыча, обещало, что Нарциссе больше никогда не будет так больно, если только она позволит своему зверю никого не подпускать слишком близко…

Мама не плакала — злость выжгла слезы. Отец не плакал. Беллатриса, конечно, не проронила ни слезинки. И даже Андромеда, уезжая все дальше и дальше, наверное, тоже не плакала. А бедная раздавленная Нарцисса давилась злыми слезами. Она должна была суметь! Умела же поддерживать хрупкое спокойствие в доме! Умела прятать от посторонних глаз сумасшествие Беллатрисы! Умела даже не позволять отцу кричать и швырять шальными заклинаниями по любому поводу!

Провалилась. Не выполнила то единственное, для чего была рождена! Нарцисса, наверное, возненавидела бы себя, но подобные чувства затмевают разум, который был так нужен, и потому вся ненависть, на которую способен падший ангел, обрушилась на сбежавшую Андромеду. На таком корму одиночество стало расти от часа к часу.

Когда Беллатриса решила принять Черную Метку, Нарцисса почти не сопротивлялась — это было бесполезно. Спасать уже было почти что некого. Белла все дальше и дальше уплывала по лабиринтам безумия от понятия нормальности, мама почти не вставала с постели, а отец сделался угрюмым отшельником, едва ли не поселившись в своем кабинете. Нарцисса впервые осознанно посмотрела в глаза своему одиночеству и дружески протянула ему руку.

Когда родители решили выдать ее за Люциуса Малфоя, она была почти по-настоящему счастлива. «Почти», потому что на самом деле предстоящее замужество не вызывало у нее особого восторга. «Почти счастлива», потому что прекрасно знала — видела в жестах, манере говорить и взгляде — у Люциуса есть зверь той же породы, что и у нее.

Люциуса очень хотелось оберегать. Он был красив, холен, идеально воспитан… И не приспособлен к жизни. Сквозь образ лощеного богача, готового ставить на кон карьеры и судьбы других людей, Нарцисса видела человека, не знающего, как управляться с поместьем, как организовывать приемы и как одновременно следить за всем происходящим в доме.

Эти заботы и приятные обязанности легли на с готовностью подставленные плечи Нарциссы. С упоением, свойственным многим молодым аристократкам, она принялась налаживать быт, который называла своим, и строить семью, которая по праву принадлежала ей. Это было легко и приятно, как собирать мозаику с простой и понятной картинкой. Малфой-мэнор ожил и задышал, наполнившись запахами цветов и выпечки. Молодость и предвосхищение долгой и радостной жизни стерли даже тот факт, что в доме никогда не жила любовь.

По правде сказать, Нарцисса была несказанно рада, что Люциус не вызывал в ней дрожи и благоговения — это наверняка мешало бы и отвлекало. К тому же одиночество было уже куда более желанным спутником, чем душевные терзания. Без любви все было логично и просто. Без нее принимать правильные решения не составляло труда.

Когда однажды Люциус пришел домой непривычно взволнованным и, даже не раздевшись, прошел в гостиную, где сидела Нарцисса, та лишь выразительно глянула на обувь мужа и направила палочку на оставленные им следы, заставляя их исчезнуть.

— Он хочет, чтобы я принял Метку… — полушепотом, будто боясь быть услышанным, произнес Люциус.

— Что ж, — Нарцисса отложила книгу на столик и подняла глаза на мужа, — мы ждали этого.

— Да, но… — Люциус тяжело опустился в кресло напротив и прикрыл глаза.

Повинуясь невнятному порыву, Нарцисса потянулась вперед и взяла его ладонь в свою. На короткий миг ей показалось, что этот жест был слишком интимным и даже глупым, но Люциус вдруг расслабился, вздохнул и посмотрел на Нарциссу с чем-то очень похожим на благодарность во взгляде.

— Я поговорила со специалистом по ментальной магии, — сказала она, успокаивающе гладя его по руке. — Это надежный волшебник, ему можно доверять. Он поможет тебе создать фальшивые воспоминания и спрятать те, которые ты сочтешь нужным скрыть. Мы будем готовы к любому исходу этой войны. Кто бы ни одержал победу, ты будешь на их стороне.

Люциус помедлил, раздумывая над ее словами, а потом откинул голову на спинку кресла и произнес, будто бы обращаясь к кому-то постороннему:

— Как могло случиться, что Темному Лорду не нужна такая союзница, как Нарцисса?

Она рассмеялась и встала. На улице начинался дождь, и Нарцисса махнула палочкой в сторону окна, закрывая его.

— Темному Лорду не свойственно устраивать собеседования, — улыбнулась она. — Как, по-твоему, он выбирает тех, кого привлекает на свою сторону? Он слушает. Любой разговор за любым столом на любом приеме запоминается и передается Темному Лорду. Каждая фраза имеет значение, случайное слово может определить твою судьбу или судьбу твоей семьи.

— Откуда ты знаешь? — с живым интересом спросил Люциус, но тут же кивнул, догадавшись: — Беллатриса.

— Я тоже слушаю. Может быть, большинство считает Беллу неразговорчивой и не склонной делиться тайнами, но я знаю кое-какие хитрости.

— Все эти разговоры о детях, — Люциус усмехнулся, — о бытовых мелочах, о том, что ты никогда не была сильна в боевой магии. Ты нарочно изображала ничего не стоящую барышню?

— Я решила, что будет лучше, если один из супругов не попадет под постоянное наблюдение, — она пожала плечами. — Ты поужинаешь со мной или приказать подать в твой кабинет?

Люциус склонил голову набок, оценивающе глядя на нее, будто видел впервые. Потом лицо его озарилось светлой, одобрительной улыбкой. Он произнес тоном, какого Нарцисса раньше от него не слышала:

— Конечно, я поужинаю с тобой, дорогая. И пусть поставят свечи.

В списке того, о чем мечтала Нарцисса, никогда не было пункта «быть женой Пожирателя Смерти», но раз уж жизнь преподнесла ей такой сомнительный подарок, она решила извлекать максимальную выгоду из положения — заводить полезные знакомства, пополнять сейфы и узнавать тайны Магической Британии. Она готова была заниматься этим всю жизнь, танцуя и кружась между дружбой с министерскими чинами и присутствием на праздниках в домах Пожирателей, однако планы пришлось немного изменить. Одиночество вдруг вскинулось на дыбы, испуганно зарычало, а потом расплакалось. Нарцисса была беременна.

Материнство изменило ее даже сильнее, чем она ожидала. Еще только узнав о своем положении, она сразу же поняла, что все происходившее раньше было лишь подготовкой. Теперь у Нарциссы не было права ошибиться или сделать что-то не так. Отныне в ее руках была жизнь маленького человека, чья судьба была прекрасна своей неопределенностью.

Впервые взяв сына на руки, Нарцисса, задыхаясь от нежности и любви, пообещала сама себе, что не станет определять его предназначение в мире. Она готова была дать ему совершеннейшую свободу в принятии решений, лишь бы он не чувствовал себя так, как она. Лишь бы только этот маленький, невероятно прекрасный человечек не узнал, как тяжело быть тем, кого видит в тебе мать.

Любовь к сыну заполнила Нарциссу, затопила и подчинила себе. Это была фанатичная, почти ненормальная любовь. Будто где-то глубоко внутри прорвало плотину, и все эмоции, от которых Нарцисса всю жизнь отрекалась, нашли выход в этой невероятной, слепящей, горячей любви. На многие годы Нарцисса окунулась в размеренную, понятную и простую жизнь аристократии Магической Британии. Малфои процветали, обрастали вещами, сейфами в банке и привычками. Жизнь снова пахла цветами, растущими в саду, свежим ветром и нежным спокойствием.

Лишь однажды сладковатый воздух Малфой-мэнора качнулся и почтительно замер, прислушиваясь к разговору своих хозяев. Люциус стоял у камина, глядя на пляшущие языки пламени, а Нарцисса читала какой-то глупый журнал, удобно устроив ноги на низком пуфике.

— Ты ведь знаешь, — снова попытался отстоять свою позицию Люциус, — что в Дурмстранге уровень преподавания куда выше. К тому же направленность их программы куда более…

— Нет, — отрезала Нарцисса, переворачивая страницу журнала. — Люциус, давай закроем эту тему. Мой сын не поедет учиться в такую даль.

— Нарцисса, послушай…

Она встала, одним изящным движением палочки отправляя журнал на полку и меняя прогоревшие свечи в канделябре на столе. Люциус замолчал и невольно снова опустил глаза в камин.

— Мой сын не поедет учиться в Дурмстранг, — повторила Нарцисса тихо и медленно. — Мне кажется, я имею право что-то решать в этой семье, разве нет?

— Конечно, — вздохнул Люциус, отступая. — Я хотел, как лучше, но если ты не согласна, то мы, конечно, не станем отправлять Драко так далеко. Ты права.

Он кивнул ей, словно они находились не в собственной в гостиной, а в кабинете министерства, и вышел, а Нарцисса подумала, что на самом деле даже поселись она в самом Хогвартсе, чтобы Драко не был отлучен от нее, это ничего не изменит. Сын рос, а значит, оживало притаившееся в ожидании подходящего момента для того, чтобы снова расправить плечи, одиночество.

Желание отправить сына в Хогвартс основывалось не на страхе вновь встретиться со зверем, а на очень простом расчете — Драко должен был находиться не дальше, чем расстояние, на которое Нарцисса способна аппарировать. Может быть, все вокруг и были убеждены в том, что Темный Лорд пал, но Белла во время ареста и суда была слишком уверена в его скором возвращении. Пусть никто не уделял словам сумасшедшей фанатички должного внимания, Нарцисса знала цену нечаянно оброненных сестрой слов. И знала, что в случае необходимости она сумеет добраться из поместья до Хогвартса за два аппарационных прыжка. Дурмстранг устраивал ее куда меньше.

Несколько упоительных лет все шло хорошо, но счастья и умиротворения никогда не бывает достаточно, это Нарцисса усвоила с ранних лет. Если бы она могла, она, не задумываясь, шагнула бы прямо в ад, чтобы еще хоть немного отсрочить возвращение Темного Лорда. Но не было ничего, способного предотвратить это или стереть из жизни страшную, судьбоносную ошибку Люциуса. Нарцисса не винила мужа, на это у нее не было ни сил, ни времени — она была занята поисками выхода. Драко не должен был убить, не должен был стать похожим на своего отца, на Беллатрису… На выжженную изнутри мать. Выход вскоре нашелся и привиделся носящим черную мантию Северуса Снейпа.

Если бы Нарцисса могла сделать хоть что-то, чтобы защитить сына от пугающих ледяных рук чудовища, некогда бывшего человеком, она отдала бы за это душу. Но Нарцисса сомневалась в существовании у себя души. Скорее вместо этого неясного механизма у нее были крылья. Те самые, на которых она мчалась по переулку к дому Снейпа. Белла бежала следом и думала, что может что-то изменить, может остановить свою маленькую Цисси. Нарцисса шла вперед, не замечая порывов холодного ветра, не чувствуя, как спотыкаются ноги на булыжниках мостовой. Впервые в жизни она столкнулась с тем, о чем так часто читала в романах — ей нечего было терять. Она была безумна и могла остановить любого, кто станет у нее на пути. Любого.

Нарциссе не было страшно, не было горько или холодно. Она знала, что поступает правильно, что хватается за единственную соломинку. У нее не было ничего, кроме этого сомнительного плана. А души, гордости, преданности и прочих категорий, которыми жила Беллатриса, у Нарциссы быть не могло. Она знала, что бросится Снейпу в ноги, если будет нужно, станет умолять или угрожать, убьет Хвоста… и даже Беллу, если они вздумают мешать.

Сколько стоит гордость, когда на кону жизнь твоего ребенка? Пожалуй, даже меньше, чем мантия, которую пришлось выпачкать в пыли снейповского ковра. Что вкладывает последний кирпич в ледяную стену крепости, отрезающей тебя от мира? Признание самой себе, что можешь поднять палочку на родную сестру.

Война всегда казалась Нарциссе игрушкой для безумцев вроде Беллатрисы. Ни одна война, о которой когда-либо слышала Нарцисса, не обходилась без грязи, без крови и потерь. Нарцисса боялась войны, как всякий здравомыслящий человек, как женщина и особенно — как мать. И именно эта женщина и мать второго мая тысяча девятьсот девяносто восьмого года совершила поступок, о котором потом почему-то не стали упоминать в учебниках по истории и министерских докладах. Она солгала, глядя прямо в глаза одному из величайших легилиментов.

Врать никогда не было легко. Ложь имеет противное свойство отражаться в жестах, глазах и мыслях. И если внешние проявления при должной сноровке можно скрыть почти идеально, то как быть с тонкими трещинками, которые пускает ложь по глади настоящих воспоминаний? Для того, чтобы создать фальшивое, нужно было время. У Нарциссы его не было.

Врать, глядя в глаза Темному Лорду, было почти невозможно. Он пугал своей мощью, своим взглядом, проникающим под кожу, с легкостью вскрывающим ментальные щиты. Нарцисса понимала, каким будет наказание за ложь, если ее обнаружат — она выросла с человеком, который по приказу Темного Лорда казнил неугодных, и была замужем за тем, кто руководил многими рейдами Пожирателей. И с той же кристальной ясностью она понимала, что не боится ничего, кроме опасности потерять Драко.

Нарцисса присела рядом с Поттером, как никогда остро чувствуя запахи ночи, леса и войны, как никогда ясно различая звуки дыхания Беллы и Люциуса среди других, чужих. Поттер был совсем мальчишкой — бледным, худым и нескладным. Испуганным мальчиком, которого так же, как и Драко, подмяла под себя бессердечная сука Война.

Нарциссе было трудно дышать, трудно задать даже короткий и простой вопрос. Ей нужно было знать, в замке ли Драко, жив ли он! И если — Мерлин, как страшно было думать в таком ключе! — если он жив, прорваться туда, выхватывая сына из битвы, из лап смерти. Поттер полувсхлипнул-полувыдохнул «да», и мир качнулся под ногами Нарциссы. Близость сына, опасность, нависшая над ним, застилали глаза, пьянили и сводили с ума. Мысли скакали, сплетались, путались и бились в истерике.

Нарцисса представила, как она присела бы к Поттеру, коснулась его шеи и не ощутила под пальцами пульса. Представила, какими пустыми были бы его глаза — совсем, как стекляшки очков. Представила, судорожно прорисовывая в воображении каждую черточку, каждую деталь. Встала, посмотрела в пылающие алым глаза, вытащила из хаоса собственных скомканных мыслей наспех нарисованную картинку и произнесла только одно слово:

— Мертв, — на большее не хватило сил, ноги подогнулись, фальшивая улыбка вышла кривоватой, но этого никто не заметил. Холод окутал Нарциссу, почти лишая ее воли, почти роняя на землю, но в отличие от Люциуса, Нарцисса не могла сдаться. Она должна была вытащить сына. Среди общего ликования эта мысль становилась особенно четкой и острой.

Смерти Беллы она не видела, узнала о ней позже, из письма, принесенного нахохленной министерской совой. Горло слиплось, отказываясь принимать воздух, руки задрожали и не удержали пергамент. В тот день Нарцисса впервые расплакалась при сыне. Он не заметил, погруженный в свои собственные мрачные мысли. Нарцисса выскользнула из гостиной и бросилась в свою спальню, чтобы там, наложив загушающее заклятье, закричать и бросить в стену попавшимся под руку флаконом духов. Одиночество подошло сзади, положило мягкие лапы с длинными загнутыми когтями на плечи и уткнулось носом в затылок. Оно успокаивало, оно ласкалось, но его лапы — мощные, когтистые, страшные лапы — уже через миг запросто могли убить. Нарцисса знала, что зверь больше не питомец. Он равен ей и владеет ею так же, как она владеет им.

Родители были мертвы, Беллатриса — тоже. Андромеды не существовало. Люциус одной ногой был в могиле, другой — в Азкабане. Драко безраздельно отдался своему собственному одиночеству, родившемуся от союза родительских в один с ним день. Нарцисса стояла напротив окна, щедро вливающего в комнату яркое весеннее солнце, и ей казалось, что ее собственная жизнь тоже оборвалась.

В одну секунду не стало ничего — ни богатства, ни влияния, ни друзей. Министерские чиновники и их напыщенные жены перестали подавать руку, Пожиратели были арестованы или убиты. Над Малфой-мэнором висел сигнальный купол, оповещавший авроров о любой попытке проникновения внутрь или вовне. Люциус ждал следствия, заключенный под старжу, Драко был под домашним арестом. Нарцисса пила успокоительные стаканами, но все равно не могла справиться с трясущимися руками. Она вела активную переписку с Министерством, пытаясь добиться разрешения привести к Люциусу колдомедика и соглашаясь на все новые и новые экспертизы, доказывающие невиновность Драко.

Расклад был прост. Если Нарцисса хотела спасти сына, чья метка хоть и заметно размылась, но все равно была чертовски очевидна, она должна была напирать на то, что Драко находился в безвыходном положении и был вынужден стать на сторону Темного Лорда, опасаясь за свою жизнь. Это было замечательной легендой, потому что почти полностью было правдой. И потому что это подтверждалось воспоминаниями и заявлениями по-щенячьи благодарного Гарри Поттера. Недостаток был лишь один — такая история выставляла Люциуса чудовищем и отрезала ему путь на свободу. Расклад был очень прост… Драко, конечно, оправдали.

С судебного заседания по делу Люциуса Нарцисса вышла с величественно прямой спиной и холодным блеском в глазах. Несколько человек обернулись и посмотрели ей вслед, когда они с Драко шли к лифтам, кто-то, не стесняясь, глазел на нее в холле, Нарцисса не замечала этого. В ушах у нее все еще стоял последний крик Люциуса. Полный отчаяния, сдавленный, больше похожий на детский всхлип крик, который отразился от потолка и тяжело упал Нарциссе на плечи. В последний миг перед тем, как авроры выволокли уже не стоящего на собственных ногах Люциуса из зала, он ошалело посмотрел на сына, будто хотел еще что-то сказать ему, но не успел.

Драко била крупная дрожь, он спотыкался и норовил опустить голову еще ниже, проходя через толпу в холле. Нарцисса взяла его под локоть и чуть ускорила шаг. В ее походке, в жестах и взгляде не было ничего, что говорило бы о только что пережитом, но Нарцисса ощущала, что непростительно близка к тому, чтобы лишиться чувств прямо на глазах у десятков чужих людей.

Следующие несколько месяцев превратились для нее в сущий кошмар. Среди перевернутого вверх дном обысками и проверками поместья, Нарцисса писала нескончаемые письма в Министерство, добиваясь одной совершенно простой вещи. Она хотела забрать урну с прахом сестры. Беллатриса была убитой в пылу великого сражения слугой Темного Лорда, и ее тело было бесцеремонно свалено в кучу у стен замка вместе с многими другими. Одна мысль об этом вызывала у Нарциссы тошноту. Время шло, миновали дни, а Министерство все тянуло с выдачей останков родственникам. Если бы Северус был жив, думала Нарцисса, он разобрался бы со всем этим за несколько часов, легко заткнув чиновников с их размытыми формулировками и ссылками на бесконечные экспертизы. Воспоминание о друге и его смерти больно резануло что-то внутри, и Нарцисса отшвырнула от себя недописанное письмо и перо.

Она сидела за бюро в своей спальне, набросив на плечи теплую шаль, хотя на улице и была настоящая летняя жара. Драко в своей комнате разговаривал с кем-то через камин и до Нарциссы долетали обрывки слов, по которым она ничего не могла понять. Старая сморщенная домовиха прибиралась на туалетном столике рядом с кроватью.

Нарцисса медленно выдохнула, водрузила на кончик носа свои крошечные очки в золотой оправе и взяла из ящика новый лист пергамента. Пытаясь представить, какие формулировки выбрал бы Снейп для подобного разговора, Нарцисса принялась за новое письмо.

Прах Беллатрисы в простой металлической урне ей выдали только в августе. Нарцисса стояла у нового надгробия среди аккуратных рядов могил, всматриваясь во вьющуюся по мрамору гравировку. Никогда прежде имя и две даты, соединенные чертой, не вызывали в ней такого ужаса. Нарцисса старалась думать о том, что Беллатриса умерла именно так, как ей всегда хотелось — сраженная в бою. Но что осталось после этой сильной, суровой, непримиримой женщины, кроме десятков, если не сотен, искалеченных судеб и гор трупов? С чем она ушла, эта фанатичная приверженка великой идеи?

Стоящий рядом Драко тяжело вздохнул и отвернулся, хмурясь.

— Как думаешь, — спросил он шепотом, тут же зашелестевшим среди надгробий, — скольких мы сейчас положили в эту могилу?

Нарцисса не ответила, только легонько сжала запястье сына. Она и сама не могла отделаться от мыслей о том, что одному Мерлину известно, чей именно прах был в урне, которую они похоронили. Возможно, величайшая из сестер Блэк осталась, как и полагается солдату, в братской могиле. И хорошо, если под надгробием со своим именем.

Август был золотым и теплым, будто нарисованным в детской книжке акварелью редкого романтика. Воздух сильно пах яблоками и кострами, сверкал пронизывающими его лучами еще жаркого солнца и пел на все голоса. Августу всегда к лицу было одиночество. Это был месяц, заставляющий смотреть в себя, рисующий в воображении картины близкого, хотя еще фантомного умирания. Месяц натужной, истерической радости, нарочитого буйства жизни и самодовольной яркости. Иногда Нарциссе казалось, что вся ее жизнь должна была замереть, остановиться в каком-нибудь августе с его яблочными запахами, птичьими напевами, жаркими днями и влажными ночами. В августе, которому неизменно было к лицу одиночество.

Нарцисса каждый день приходила на кладбище, садилась у могилы Беллатрисы и молчала до самых сумерек, предаваясь воспоминаниям и мрачным мыслям. Чаще всего она думала о маленькой девочке, которая верила, что может вырастить у себя крылья и создать рай. Девочке, которая наивно полагала, что ей под силу изменить мир и сделать его чуточку лучше. Девушке, держащей на руках новорожденного сына и обещающей сделать все, чтобы он не узнал разочарования. Женщине, стоящей на коленях перед нищим зельеваром-полукровкой, в руках которого была жизнь ее ребенка. Женщине, в доме которой салфетки лежали даже на тех столах, во главе которых сидел Темный Лорд.

Она оглядывалась на прожитую жизнь и с горечью признавала, что единственным, что ей удалось спасти, пройдя через все штормы и вихри, было ее одиночество.