Замок одержимого (джен)

Проснувшись однажды утром, Сиградд из клана Снежного Барса и подумать не мог, что едва успеет снова опуститься ночь, как прежняя его жизнь пойдет прахом. Все, к чему он привык и что успел в этой жизни полюбить — со всем этим предстоит распрощаться.

Но еще больше Сиградд, сын славного Торда удивился бы, скажи ему кто-нибудь, что сам он при этом останется жив.

Жизни вне родного клана Сиградд не представлял. Жить ради собратьев по клану или погибнуть, сражаясь за них — никакой другой участи он для себя не желал. Не считал достойной. А в близость грядущего несчастья не верил в силу своей молодости. Как и, тем более, в неизбежность оного.

Ведь и утро-то очередное, казалось, вовсе не предвещало беды. Совсем наоборот. Наконец-то унялась снежная буря, бушевавшая три ночи и три дня кряду. А громадные и темные, зловещие точно чудовища из сказок, тяжелые снеговые тучи сменились привычной пеленой. Серой пеленой, закрывавшей небо в дни обычные, погожие.

Кто-то даже похвастался в то утро, что видел-де лучи солнца, на миг-другой, прорезавшие эту пелену. Кто-то из детей, не ведавших еще цены собственным словам. Всерьез не воспринимали эти байки, наверное, даже сверстники тех хвастунов. Ибо как выглядит солнце и насколько прекрасны его лучи, когда пронзают мрак, помнили в этом мире уже разве что глубокие старики.

Впрочем, и без солнца имелся повод для радости — целых два даже.

Во-первых, коль гнев Отца-Неба унялся, люди клана смогли покинуть, наконец, свои душные и тесные землянки. Где под одной крышей со скотиной пережидали бурю, сгрудившись поближе к пламени очага. И слушали вой и рев, доносящийся снаружи. Да вздрагивали всякий раз, когда очередной порыв злобного зимнего ветра казался особенно сильным. Способным смахнуть землянку, словно муху, заодно с ее обитателями.

После тех дней и ночей, исполненных тревожного и оттого особенно мучительного безделья отрадным казалось уже просто выйти на свежий воздух. Да пройтись по окружавшим селение Барсов снежным просторам на лыжах или снегоступах. Но лучше было, разумеется, совместить наслаждение зимней свежестью с чем-нибудь полезным. С какой-нибудь работой. Ну, хотя бы с уборкой снега, из-под которого кое-где едва только верхушки крыш выглядывали.

Но было еще и «во-вторых». Снегу намело и впрямь в изобилии. А на снегу этом, свежевыпавшем, следы зверей и птиц виднелись особенно четко. Трудно не заметить. И еще труднее… не воспользоваться.

Вот потому едва ль не все мужчины клана, от суровых бородачей до безусых юношей, с утра же отправились на охоту. Обещала она быть доброй — щедрой на добычу. Так что даже сам Гуннульв Железнобородый, вождь Барсов порывался участвовать. Несмотря на преклонные годы и хромоту, оставшуюся после войны с кланом Белых Лис прошлой зимой, был вождь все еще могуч и выглядел тоже внушительно. Ни дать ни взять — великан с Ледового Рубежа. И хвастал время от времени, что еще под силу ему одной рукой свалить любого из молодых оболтусов.

От вылазки охотничьей, Гуннульв, впрочем, все-таки отказался. Поврежденная в войну нога не пустила, напомнив о себе назойливой ноющей болью.

А вот Сиградд ни причины подобной не имел стоять в стороне, ни, признаться, желания. Позорным и глупым казалось ему прохлаждаться в такой день, суливший богатую поживу. Не говоря уж о том, что лентяй-охотник, лентяй-воин и сам по себе был позором для своего клана.

Снег вкрадчиво шуршал под лыжами, покуда Сиградд двигался в направлении близлежащего леса. И предвкушал добычу на зависть другим охотникам. Оленя… покрупнее. А еще лучше медведя, отчего-то вышедшего из спячки и потому злобного как дюжина драконов.

О, если ему удастся свалить шатуна в одиночку да приволочь в селение его тушу, всю дорогу окроплявшую снег свежей кровью — тогда и стар и млад назовут Сиградда, сына Торда самым сильным, самым смелым охотником в клане. И прекрасная Лута… тогда-то она точно поймет, кто ей нужен. Оставит, наконец, колебания. И согласится на помолвку.

В радостном предвкушении добрался Сиградд до опушки. Где остановился, чтобы перевести дух. А заодно осмотреться и решить, куда идти дальше.

Впереди темнела стена из сосен и кедров. За спиной виднелись во множестве дымные столбы — от костров и очагов в селении Снежных Барсов. В погожий день разглядеть это скопище землянок, окруженное частоколом, было легче, чем вспугнуть зайца.

А где-то сбоку…

Короткий хрипловатый вскрик, полный отчаяния и страха, привлек внимание Сиградда. Рывком обернувшись в его сторону, охотник в первую очередь заметил волков. Целую стаю из почти десятка зверей. Что тоже сочли этот день благоприятным для охоты.

А добычей лесным хищникам суждено было стать человеку. Не Сиградду, конечно. Он-то был не по зубам даже этой стае. По собственному мнению, по крайней мере. Но вот другой человек — одинокий путник, невесть каким ветром занесенный в эти края, не мог сказать о себе того же.

По-старчески сгорбленный… он и впрямь был стариком. Сиградд понял это, мельком увидев лицо путника под капюшоном дорожного плаща. Окружив, волки, скалясь, надвигались на него. И голодная слюна капала из их пастей на снег.

Старик неуклюже замахивался на них посохом. Что нисколько не пугало зверей. О, только не страх перед увесистой палкой не давал волкам прыгнуть разом и разорвать, наконец, бедолагу. Скорее всего, звери ждали, когда на рывок этот, роковой для старика, решится вожак. А может, не настолько были голодны, чтобы спешить.

Вот старик вскрикнул, в очередной раз, вскидывая посох — в надежде выбить таким способом еще мгновение-другое жизни. А в следующий миг заметил Сиградда.

— Добрый человек, — надтреснутым голосом, едва сдерживая кашель, обратился он к охотнику, — помоги, а! Не оставь слабого на расправу.

Донельзя жалобно прозвучал этот голос. Особенно здесь, рядом с зимним лесом и рядом с волчьей стаей. И если мгновение назад Сиградд еще колебался, то теперь сомнения отпали. Вынув из-за спины лук, охотник наложил на него стрелу и послал в сторону ближайшего из хищников.

Промахивался храбрый сын Торда редко. Попал он и на сей раз. Грозный зверь взвизгнул, точно щенок, получивший пинка, когда стрела пробила серую шкуру и вонзилась в его плоть.

Этот визг… а еще запах крови привлекли к Сиградду внимание и остальной стаи. Однако в атаку волки не рвались. Чуяли, что этот, второй человек — не чета первому. Что он тоже хищник. Даром, что двуногий. Зато сильный. Нападать на такого без нужды себе дороже.

Лишь один из волков решился напасть — молодой и дурной, не иначе. А до старости дожить ему было не суждено. В тот же миг, когда волк прыгнул, Сиградд выхватил охотничий нож. И встретил зверя ударом в брюхо. Другой же рукой он сумел, изловчившись, ухватить волка за нижнюю челюсть. И удержал оскаленную пасть менее чем в локте от своего лица.

На снег они рухнули оба — человек под тяжестью крупного зверя. Но волк был уже пронзен, уже обречен, а человек нет. И уже мгновение спустя Сиградд поднялся на ноги, отбрасывая от себя серую окровавленную тушу.

— Ну! — рявкнул он, обращаясь к стае и потрясая небольшим топориком в одной руке, — кому еще жить надоело?!

Другая рука Сиградда продолжала удерживать охотничий нож.

Грозно прозвучал его голос. Так что из оставшихся волков сподобился атаке только один. Прыжок его вышел неуклюжим — зверь даже толком не допрыгнул до человека. А спустя всего миг топор Сиградда раскроил ему голову.

Сколь бы ни были голодны волки и как бы ни настроены на охоту, но с третьим убитым собратом вся их решимость улетучилась, как тепло через дырявую крышу. Пятясь, стая подалась к лесу.

— Спасибо тебе, добрый человек, — окликнул Сиградда старик. И тоже отправился куда-то, продолжая прерванный путь.

Охотник проводил взглядом сгорбленную фигуру с посохом. И уже потом запоздало сообразил, где именно ошибся.

Старик явно не принадлежал к клану Снежного Барса. Более того, он вообще не носил никаких знаков, указывавших на его принадлежность хоть к какому-нибудь из Северных Кланов. Он был чужак. Чужак, разгуливавший в землях Барсов точно у себя дома. И он, Сиградд, сын Торда, оставил этого чужака в живых! Не говоря уж о том, что спас ему жизнь.

А исправить ошибку уже было нельзя. Оглядевшись вновь, Сиградд понял, что чужака-путника уже и след простыл. Для старика он оказался на удивление шустрым. Даже… следов не оставил!

Но досадовал, кляня собственную глупость и ротозейство, Сиградд недолго. На помощь пришла здравая вроде бы мысль, рожденная молодой беспечностью. Охотник подумал, что старик в любом случае слишком слаб, чтобы причинить вред хоть Барсам, хоть любому другому из кланов. Куда ему, беспомощному такому! Пусть гуляет… покуда не попадется еще какой-нибудь стае. Или кому-то из местных — не такому доброму, как Сиградд. Совесть последнего в любом случае будет чиста.

С другой стороны… да, он нарушил обычай. Вообще почему-то забыл про него. Но и здесь Сиградд надеялся: духи предков его простят, коль поступил он как воин. Защитник слабых. Духи простят, а может даже даруют удачу на охоте. А люди… люди ничего не видели. И ни о чем не узнают.

Он ошибся. Причем в обоих случаях. Охота не задалась: добычей Сиградда стала лишь тощая косуля. А разглядеть случившееся на лесной опушке не составило труда хотя бы со сторожевой вышки на окраине селения. По крайней мере, в этот тихий день.

Тем более что дежурить на вышке, окрестности обозревая, на сей раз выпало молодому зоркому Гауку. Среди Барсов он считался самым метким лучником. И потому завидовал что Сиградду, что остальным собратьям по клану, коль вынужден был терять столь благоприятный для охоты день.

Но главное: Гаук тоже подбивал клинья к красавице Луте. И то, что Лута предпочитала ему — такому ловкому, меткому и тоже довольно симпатичному, какого-то туповатого здоровяка, Гаука решительно не устраивало.

Шедшего к лесу Сиградда Гаук проводил унылым взглядом с вышки. Зато когда увидел, как соперник в делах сердечных встретил у опушки чужака, встретил, но не убил согласно обычаю — вот тогда парень возликовал. Решив, что это предки… да что там, сам Отец-Небо преподнес ему такой дар.

Об увиденном Гаук не преминул доложить вождю. Так что уже вечером, по возвращении из леса, Сиградда ожидал суд клана.

Состоялся суд в сердце селения. На площади, освещенной пламенем огромного костра. Да перед двумя деревянными столбами, на которых были вырезаны оскаленные морды кланового зверя.

Ради такого события на площади собрались, кажется, все взрослые Барсы. Обступили вокруг, оставляя свободным небольшой пятачок, вмещавший костер, столбы и Гуннульва Железнобородого. Вождь был единственным, кто на этом собрании сидел — по причине своей хромоты. Занимая принесенное на площадь деревянное кресло с высокой спинкой. Давний боевой трофей, оставшийся со времен бурной молодости Гуннульва.

Отсветы костра плясали на лицах Барсов, когда они расступились, пропуская на пятачок Сиградда и Гаука.

— Сиградд, сын Торда! — суровым и грозным, как рев медведя, голосом обратился к охотнику вождь, — этот славный юноша обвиняет тебя в нарушении обычая. И в предательстве клана.

— Я все видел! — торопливо и с волнением выпалил Гаук и зачем-то покосился на толпу. То ли Луту высматривал, то ли просто искал одобрения на лицах собратьев по клану.

И уже затем перешел к объяснению:

— Клан и ты, могучий Гуннульв, доверили мне следить за окрестностями. Предупреждая об опасности… и о непотребствах, совершаемых в наших землях — тоже, — последние слова прозвучали с яростью, — и я увидел, как этот человек… Сиградд, сын Торда помог чужаку, покусившемуся на владения клана! Помог, вместо того, чтобы убить! Как того требовал обычай, данный нам предками!

Выслушав эту гневную речь, вождь повернулся теперь уже к Сиградду. Лицо Гуннульва, суровое и изборожденное морщинами, казалось высеченным из камня.

— Подтверждаешь ли ты слова Гаука, сына Бруни? — вопрошал он.

И успела в душе Сиградда зародиться трусливая мыслишка: отвергнуть обвинение. Сказать, что Гаук лжет. Что не было никакого чужака. А если и был, то ему, Сиградду, не встречался. И коли сохранил ему жизнь кто-то из Барсов, то точно не Сиградд. Ни в коем случае!

Но как зародилась мыслишка та, так и издохла. Ибо не привык Сиградд врать. Особенно перед ликами кланового зверя.

— Это был лишь старик, — вместо слов отрицания заявил обвиняемый, — не воин. Слабый человек. Не он угрожал нашим землям — наши земли были опасны для него. Да не встреть он меня, стая волков растерзала бы его…

— А если это был соглядатай? — донеслось из толпы, — если он вынюхивал здесь… чтобы завтра привести к нам целое войско? Или это мог быть колдун… что если это колдун задумал наложить на наш клан проклятье?

— Не тебе судить предков! — тыча в сторону Сиградда пальцем, выкрикнул Гаук, почувствовавший поддержку других членов клана, — если мы забудем обычаи, которые они нам дали, предки отвернуться от нас… проклянут! И навеки исчезнет клан Снежного Барса.

— Еще я скажу, — подал голос немолодой уже чернобородый мужчина, также выступивший из толпы, — тебя, Сиградд, сын Торда, не зря еще кличут в клане Глиняным. Хоть ты могуч как медведь, но мягок как глина. У многих женщин наших сердце тверже, чем у тебя. Помнишь, нет? В войне с Лисами ты добивал раненых, чтобы не мучились. Их раненых — тоже! Тебе было жаль их? Ну конечно, жаль. А если кто-то из Лис перед гибелью выпускал оружие из рук, ты вкладывал его им…

— Да! — вскричал, перебивая его, Сиградд, — я хотел, чтобы они умерли с оружием в руках! И отправились пировать в Небесный Чертог, а не прозябать в Нижнем Мире. Как подобает воинам… потому что они, и были воинами! Как ты, я… как мы!

— Что я и говорил: тебе вообще жалко чужаков, — заключил обладатель черной бороды, отступая обратно в толпу, — как бы не пришлось потом жалеть своих. Как бы нам всем не пришлось.

— Что ж, — Гуннульв кивнул, — рано или поздно твоя жалость, Сиградд, сын Торда, заставит тебя предать клан. И я не хочу ждать, когда это произойдет. За нарушение обычаев наказание одно. Изгнание.

Последнее слово вождь не проговорил — отчеканил. И по толпе прокатился ропот. Вот только осуждали ли Барсы самого обвиняемого или, напротив, вынесенный ему приговор, понять было трудно.

И Сиградд решил прибегнуть к последней возможности оправдать себя.

— Поединок! — выкрикнул он, — я вызываю Гаука, сына Бруни! Пусть духи предков сами рассудят нас перед лицом Отца-Неба.

На мгновение-другое, но Гауку стало не по себе. Превосходя Сиградда в проворстве и умении стрелять из лука, плечистостью он своему сопернику значительно уступал. А значит, не был столь же хорош в ближнем бою. Тогда как именно ближний бой и никакой другой был предусмотрен правилами поединка.

Волновался, впрочем, Гаук напрасно.

— Поединок… возможность защитить свою честь в бою, — медленно проговорил вождь, — дозволяется тому, у кого есть эта самая честь. У тебя, поправшего обычай предков, чести быть не может. Так что не надейся: погибнуть в схватке и отправиться в Небесный Чертог я тебе не позволю. Ты будешь изгнан… и умрешь как бродячий пес.

— Хуже. Как чужак, — зачем-то вклинился в слова Гуннульва Гаук. Вклинился, поддакнул.

А когда ворота в частоколе, окружавшем селение Снежных Барсов, затворились за Сиграддом в последний раз, стояла уже ночь. Темная и нарушаемая лишь светом костров. Да еще почему-то луны и звезд. По причинам, непонятным даже для мудрецов, в ночные часы серая пелена с неба спадала. Неизменно возвращаясь лишь на рассвете. Чтобы скрыть от мира дневное светило.

Перед уходом с Сиградда сорвали клановый знак. Вырезанную из дерева маленькую фигурку барса, которую молодой охотник носил на шее, на веревке. Лишили его и ожерелья из собственноручно добытых звериных клыков и когтей.

Так что теперь Сиградд считался чужаком и для Барсов, и для любого другого из Северных Кланов. И теперь любой из обитателей этих суровых земель вправе был убить Сиградда. Не опасаясь мести со стороны его собратьев.

Причем и сам защищаться Сиградд не мог. Нечем было защищаться. Ибо оружие ему тоже пришлось оставить с внутренней стороны частокола. Так что даже смерть не могла быть избавлением для изгнанника. Но сулила лишь вечное скитание по Нижнему Миру, во мраке и страхе.

В расстроенных чувствах покидал Сиградд родное селение. Шел куда глаза глядят. И все равно, куда. А потому не заметил изгнанник настигшего его чужака. Того самого — старика в плаще и с посохом. И только сейчас к удивлению своему Сиградд заметил, что лыж старик не имел. Зато шел по сугробам, точно по тракту. Вышагивая легко и уверенно.

— Ты помог мне, добрый человек, — произнес старик, поравнявшись с изгнанником, — и теперь я хочу помочь тебе.

— Куда тебе, — печально вздохнув, отмахнулся Сиградд, — жалкий слабый старик — что ты можешь?

— Ну, для начала — показать тебе дорогу, — ничуть не смутившись, изрек давеча спасенный чужак, — а еще поклясться, что, отправившись со мной, ты уж точно ничего не потеряешь. Потому как нечего тебе уже терять. А вот приобрести…

— Ну, пойду я с тобой. И что? — все сомневался бывший охотник, — если не звери нас разорвут, то мои же бывшие собратья зарубят. Или из луков застрелят. Я ведь теперь не то, что тебя — сам себя защитить не смогу.

— Ну, — произнес в ответ старик, — уж, по крайней мере, я не такой и беспомощный.

С этими словами он взмахнул посохом… на вершине которого внезапно вспыхнуло несколько синеватых искр. Взметнувшись над головами Сиградда и его попутчика, миг спустя искры осыпались на снег. И превратились в призрачные фигуры волков. Волки бежали рядом с двумя людьми, окружая их, как и подобает страже.

«Да ведь он и впрямь колдун!» — осенило Сиградда, вспомнившего подозрения одного из бывших собратьев-Барсов на суде.

А следом изгнанник подумал, что и нападение волков тогда, днем, на лесной опушке могло быть подстроено самим стариком-чужаком. Подстроено, дабы — что? Конечно же, надавить на жалость кого-нибудь из местных. И тем подтолкнуть его на нарушение обычая.

Так неужели выходило, что изгнали Сиградда из-за обмана? То есть, колдун намеренно сломал прежнюю жизнь молодого охотника — чтобы заполучить его себе? И для каких, интересно, целей?

Сиградд едва подавил в себе первое же, последовавшее за этими мыслями желание. Оторвать голову истинному виновнику своего нынешнего положения. Старику, набивавшемуся теперь в друзья.

Сиградд готов был убить его — но сдержался. И не только потому, что испугался колдовства. Вдобавок, убив старика, он убил бы надежду. Наверное, последнюю свою надежду на жизнь, а не существование.

«В конце концов, он прав: терять мне нечего, — подумал изгнанник, — а значит, чего я боюсь? И на что могу рассчитывать… кроме этого колдуна? Даже если он злой и коварный, хуже сделать он все равно мне не сможет. Куда хуже-то?»