Немного о Стокгольмском синдроме (гет)

Воздух сухой и горячий; прохожие вечно оглядываются на небо, где за долговязым перечнем ватных облаков заложено зло июльского дня. Припекает, выжигает, оставляет на кончике носа красный ожог, от которого можно избавиться простым заклинанием, лишь проговорив три простых слога и слегка крутанув палочкой знакомую с Хогвартса руну.

Только вот магглам не понять данной привилегии.

Да и Малфою не понять их — бледная кожа, едва покрытая темными родинками (их всего одиннадцать, он считал), не принимает загар. Почему-то.

Остается только давиться и терпеть тугой воздух, который легкие отказываются принимать.

Но это его едва интересует, он же Драко Малфой.

Таким, как он, отказывать никто не может.

Именно поэтому он ложится на каждую встречную девку без разбора, несмотря на чистоту крови, лениво толкаясь в худощавое тело и пропуская мимо ушей театральные стоны героинь не/романа.

Именно поэтому он выплевывает свое гребанное эго в самый отточенный уверенностью взгляд серых глаз, когда судит не/виновных в главе верхушки зала заседаний Министерства.

Именно поэтому он приходит на тот самый берег (уже в семьдесят второй раз, он считал), надеясь встретить своего не/убийцу.

Но почему-то оправдание «Малфой» не дает ему никакого права управлять человеком без помощи волшебства. Долбанное не/волшебное общество построено на принципе выживания сильнейших (так указано в ста семи учебниках, он считал).

Он же — слаб. Как загнанный в угол зверь. Почти чувствует прикосновение дула ружья у себя на груди, которая едва вздымается от напора лондонской лжи.

Где?

Где оправдания?

Малфой ищет, но не находит.

Малфой ждет, но не дожидается. Уже в семьдесят третий раз.

* * *

— По нашим данным…

— Меня они мало интересуют.

— Но… Мистер Малфой. Гермиона Грейнджер действительно мертва, вы сами видели тело.

Уходит, громко хлопнув дверью. Приложи он еще немного сил — дверные петли просто вылетели бы из привычного их местонахождения.

Он хочет слышать этот звук.

Где-то внутри пепелятся очередные границы, плавятся правила, которые подавно вышли из моды в мире магии: трахать не/героинь романа, приговаривать к смерти не/виновных, ждать не/убийцу.

Малфой то ли улыбается, то ли снова щурится от встречных солнечных лучей.

Он заебался доказывать самому себе, что просто спутал дни.

Ведь Смерть, одетая в те самые черные шмотки, дышит ему в спину; он уже чувствует тяжелые кандалы, закованные прямо на запястьях. Кажется, что двигаться не хватит сил.

Драко сможет победить Смерть в ее хреновых лохмотьях, но победить желание в семьдесят четвертый раз приходить на площадь и снова загребать щебень в дыру в асфальте темным ботинком он не может.

Сил самого Мерлина на это не хватит.

Непреложный обет нерушим. Или исполни сделку, или умри. Малфой выбрал бы первое.

Но, похоже, Грейнджер лучше лицом к лицу столкнется с проклятьем, чем с ним.

Только вот проклятье, похоже, преследует его. По пятам. Кусает за спину, оставляя в гниющих ранах воспоминания, в которые он вдается в семьдесят пятый раз.

* * *

— Грейнджер, — только и хватает терпения сказать ему: голос надорвался и осип еще с позавчера. Сколько ни кричи — получится лишь шепот.

А та лишь смотрит из-под размалеванных ресниц и тушит маггловскую заразу об угол стола. Воздух его кабинета прованивается никотином и персиковой туалетной водой.

Девушка облизывает пересохшие губы и передергивает плечом. Похотливо. Вызывающе. Так, что ему приходится вжаться в кресло еще сильнее и метнуть взгляд вдаль.

Драко кажется, что он уже забыл, какая Грейнджер на самом деле.

Зато прекрасно помнит, в какой позе очередная ее жертва лежит на полу/земле/камнях.

Которая по счету?

Сорок третья. Он доложил Министерству о пропаже очередного бывшего подозреваемого в причастности к Темному Лорду уже в сорок третий раз.

Их не будут искать. Пускай даже они гниют на дне Темзы. Пускай они действительно были Пожирателями и истребили большую половину семей после падения Волан-де-Морта, умело скрыв свою причастность.

Всем все равно.

* * *

На часах четыре утра.

Сорок третье тело он обезличивает и бросает в реку.

Поздравляю, Грейнджер, ты официально превзошла всех серийных убийц-женщин по количеству своих жертв.

Счетчик у нее не останавливается; у него не остается другого выхода, кроме как снова и снова приходить на место встречи, назначенное ею.

И всегда с опозданием.

Грязнокровка же умная. Подкидывает ему подсказки с точным расчетом на то, что сможет выпустить зеленое пламя в бывшего Пожирателя быстрее, чем он успеет их разгадать. Драко давится собственной совестью, захлебывается одним простым вопросом: почему он спасет эту гриффиндорскую задницу от Азкабана?

Говорят, что у большинства серийных убийц присутствует так называемый «Ген воина».

Только никто не уточняет, что они совершают свои убийства из мести конкретному человеку. Или же — всему человечеству.

У Грейнджер конкретная цель — заставить сдохнуть тех, кто виноват в смерти ее родителей.

Малфой даже знает этот день.

Он все знает о ней.

* * *

— Я тебя внимательно слушаю, — спокойно. Без искры в голосе.

Грейнджер кладет ноги на стол и смотрит через него на Малфоя: у него вид напряженный. Он думает, что готов прямо сейчас готов запихнуть ее в Азкабан и пытать Круциатосом, пока эта тварь не попросит смерти.

Только эта смерть должна быть хуже тех сорока трех, а у него — такого же бывшего пожирателя — не хватит на это жестокости. Она уже давно смылась вместе с кровью двадцать шестого тела.

Он хладнокровно ожидает.

Ему быть сорок четвертым.

— Чего ждешь? — спрашивает он, прорывая плотную пелену минутной тишины.

— Ты же знаешь, что…

— Знаю.

— Но…

— Сделай.

Стокгольмский синдром во плоти. За три месяца и двенадцать дней (он и это считал) жертва успела привязаться к своему насильнику настолько, что ему хочется.

Знаете, как это?

Нет, нихрена вы не знаете.

Грейнджер говорит, что ей больше не нужно возмездие; Малфой давится поступающей жаждой самому себя угробить.

Грейнджер говорит, что теперь хочет потерпеть наказание; Малфой думает, что ее жажда к убийству вполне оправдана.

Грейнджер говорит, чтобы он дал ей семьдесят дней, а она не будет подставлять его; Малфой считает, что его соучастие в преступлениях все-таки заслуживают Кедавры в грудь в этом самом кресле.

В данную минуту.

Она продумала все с самого начала. Гребаная гриффиндорская дура — идеальное зло.

Рыжая накладывает Неприложный Обет, по которому Драко должен приходить на тот самый берег Темзы все семьдесят дней в двенадцать ноль ноль, а она до семидесятого — обязательно явиться и сдаться ему, правительственной шишке, «с потрохами», выставив его наилучшим претендентом в роли следующего Министра.

Идеальное зло, не правда ли?

* * *

Только Грейнджер не знает, что в двенадцать дня на тридцать первый день он приходит на берег и ждет, хотя час назад он осудил Эрниксона к смерти за убийство сорока трех людей. Питер признается под Империусом, только это мало кого интересует. С сегодняшнего дня Драко — главная министерская шишка из всех.

В двенадцать дня на семидесятый день он думает, что ошибся.

На семьдесят первый день убеждения не спасают.

Драко знает, что такое Стокгольмский синдром — о нем пишут в книгах.

Только вот он не уверен, действительно ли это он, а не любовь.

О втором ведь нигде прочитать нельзя.