О шляпе несчастной замолвите слово (джен)

Арно никогда не задумывался над тем, как следует встречать Зимний Излом, если он знаменует не только конец года, но и конец Круга. Он в принципе был далек от подобных размышлений, которые всегда казались ему чересчур церемониальными. И все же данное событие виделось слишком масштабным. Правда, бергеры в один голос утверждали, что Великий Излом наступит только через четыре месяца. Точнее, через четыре месяца он закончится — в этом месте Арно, как правило, путался окончательно и просто, вопреки настойчивым намекам старшего братца, переставал вникать в суть чужих суеверий. Райнштайнер, по части серьезного отношения к древним легендам и старым приметам дававший сто очков форы всем своим соотечественникам, подобные разговоры, к счастью, просто пресекал. Нечего, дескать, время терять на подобную ерунду, праздники праздниками, Великий Излом — Великим Изломом, но в ночь с двадцать четвертого Осенних Молний на первое Зимних Скал просто меняются даты на календарях, не более. Обычно Арно с подобной практичностью соглашался безоговорочно — возможно, потому, что ребенком ждал самой длинной ночи года с особым трепетом, и теперь любое проявление сентиментальности по этому поводу казалось ему слишком детским. Однако этот Зимний Излом вдруг стал для него особенным. И, какие бы традиции в отношении смены Круга ни существовали в Талиге или других местах, что-то подсказывало, что эту ночь следовало бы провести в чуть более торжественной обстановке.

Однако первый и, вероятно, последний за долгое время праздник на поверку получался куда торжественнее, чем Арно казалось. А также чем ему бы хотелось и чем он, пожалуй, мог вынести. Временная квартира генерала Ариго — дом местного священника, убравшегося из Марагоны еще летом, — была украшена ветками вечнозеленых растений, распространяющих вокруг терпкий запах смолы, и какими-то сухими марагонскими «вениками», из которых Арно опознал только кипрей. Райнштайнер, вопреки собственным заверениям о тривиальности данной ночи, при виде этого гербария одобрительно хмыкнул. Откуда-то — уж точно не из запасов священника — появились начищенные латунные подсвечники, в полумраке сходившие за серебряные, — четыре, разумеется, ну кляча твоя несусветная! Посуда, правда, оставалась походной — спасибо Леворукому за маленькие милости, а именно за то, что хотя бы немного ограничил поисковые навыки Валентина.

Арно, в общем, не сомневался, что все это походное великолепие было делом рук одной Заразы, способность которой находить кого и что угодно хоть на дриксенском берегу Хербсте, хоть в окрестностях расположения марагонского ополчения, уже успела стать притчей во языцех. Арно с усмешкой припомнил учебную дуэль под руководством Непарного Катершванца и скромное сетование Валентина: он, дескать, не уверен, что сможет раздобыть к вечеру «доброе для фоителя оружие». Смог бы, куда бы делся. Из-под земли бы достал. Как достал практически из-под земли Руперта фок Фельсенбурга, ехавшего куда-то после встречи с Бруно и угодившего в лапы к «китовникам».

При мысли о том, что и эта драка прошла без него, Арно готов был лезть на стену. Вот кто о чем думает в плену, он же представлял себе еще одну генеральную баталию, возвращение Доннервальда, чуть ли не штурм Эйнрехта или хотя бы глубокий поиск и ежедневные стычки с дриксенскими разъездами — словом, большие и малые бои, которые пройдут без его участия. Нет, умом он понимал, что подобное невозможно: Западная армия в те дни была практически ни на что не способна, но разгулявшемуся воображению это не мешало. Однако действительность оказалась куда ближе к воображению, чем к разуму. Арно поначалу обрадовался тому, что братец-маршал почти сразу отправил вернувшегося из плена офицера к генералу Ариго, по-прежнему командовавшему авангардом теперь уже объединенной армии. Но, как оказалось, обрадовался он рано. Нет, война не закончилась и даже не задремала — просто сменила лицо, и зима в кои-то веки была ей не помеха. Оставшиеся кавалеристы Западной армии практически не вылезали из седел, но Арно и этого было мало, до такой степени, что пару недель назад он сорвался в поиск по собственному почину, наплевав на запрет замещавшего Ариго Райнштайнера. Последовавшая неизбежная выволочка его не расстроила, в отличие от того факта, что короткий рейд прошел до безобразия тихо. Арно катастрофически не везло. В отличие от Заразы, просто притягивавшего к себе неприятности и неприятеля.

— Арно, — Валентин, в строгом соответствии с поговоркой про закатную тварь, объявлялся, стоило его только помянуть. Ну или по крайней мере, обращал на тебя внимание. — Где ты витаешь?

Арно тряхнул головой и вернулся из воспоминаний о том, что было и что могло бы быть, в день сегодняшний, в комнату, пропахшую сосновой смолой, еловой хвоей и ардорскими специями, к празднику, на удивление легко занимавшему сознание, к небольшой, но весьма занятной компании.

У генерала Ариго в тот вечер, помимо, собственно, хозяина, собрались четверо: Арно с Валентином, да неизменный Райнштайнер, который почти с самого начала погрузился в оживленную беседу с Фельсенбургом, после встречи с «китовниками» доставленным почему-то не к командующему, а в расположение авангарда. Впрочем, оба генерала очередную инициативу Заразы одобрили: как раз через два дня в штабе ждали приезда Лионеля. В минуту злости на братца-маршала — а на что злиться, тот всегда предоставит, — Арно мысленно ехидничал, что именно это обстоятельство стало причиной отсутствия еще не вернувшегося из поиска Давенпорта: тот словно нарочно подгадывал вылазки так, чтобы разминуться с бывшим начальником. Что ж, ему же хуже — упустил отменный ужин. И даже с десертом — неслыханная для военных роскошь. Арно никогда никому в этом не признавался, но сладкое оставалось его единственной кулинарной слабостью. Не то чтобы у него была возможность ей потакать, но этот праздник в самом деле получался праздником.

— Ойген, может, хватит о нечисти? — прервал Ариго негромкое, но все же хорошо уловимое обсуждение очередной тарабарщины, занимавшей и Райнштайнера, и Фельсенбурга до такой степени, что оба, казалось, наконец-то искренне, а не холодно-вежливо забыли о давней кровной вражде агмов и варитов. Арно улыбнулся, припомнив, как год назад эти двое едва ощутимо, но все же леденели в присутствии друг друга, — он чувствовал это повисающее в воздухе напряжение даже в арсенале Старой Придды, во время той самой дуэли с Валентином, воспоминания о которой больше не вызывали ни злости, ни досады. Только смешное желание найти взглядом собственную шляпу.

— Герман, некоторые вещи требуют обсуждения вне зависимости от нашего желания, — как всегда, методично отозвался Райнштайнер. — Впрочем, изволь. Тем более что до полуночи осталось меньше часа. — Он коротко кивнул Фельсенбургу и переместился поближе к Арно с таким выражением лица, будто тот каким-то образом мог отсрочить или приблизить наступление нового дня и нового Круга.

Валентин, до этого момента молча смаковавший «Змеиную кровь», весь подобрался, а его лицо, напротив, словно оттаяло, стало мягче. Именно так с него слетала маска и в бою.

— Что-то случилось? — немедленно среагировал Арно. Он адресовал вопрос Валентину, но откликнулся Райнштайнер:

— Пока нет, теньент, — в обычно холодных глазах мелькнула парочка демонят. — Господа, — начал он торжественным голосом, — по исчислению Золотых Земель именно в эту ночь заканчивается год и заканчивается Круг. Древние полагали неверным нести в новые дни старые долги. А в эти месяцы мы все убедились, что в так называемых суевериях куда больше от памяти, чем от веры.

— Ойген, ты… шутишь? — поинтересовался Ариго, как обычно понявший Райнштайнера быстрее и точнее окружающих.

— Отнюдь, — тот все-таки улыбнулся и заговорил обычным тоном. — Мы трое чуть меньше года назад были свидетелями пари, и то, что мы же, несмотря на все, что нас разделяет, снова собрались вместе, да еще на Зимний Излом, кажется слишком странным совпадением. Условия пари можно трактовать так, что герцог Придд должен до конца года остаться подданным Талига, но год подходит к концу.

— Тот, кто сказал «не говори, если тебя слышат», должен был добавить: не говори, если тебя слышат люди, обладающие хорошей памятью, — протянул Валентин в пространство.

Арно беззвучно выругался. Следовало догадаться, что самовольный отъезд в поиск одной выволочкой не закончится. Ариго бы и этого хватило, но Райнштайнер такие выходки не спускает.

— Все возможно, полковник, — и не подумал отпираться бергер. — Но, тем не менее, пришло время развесить трофеи по стенам.

— Что ж, — Арно, принимая вызов, вскочил и вытянулся по стойке «смирно», — слово есть слово.

Валентин хмыкнул — мол, чего еще от тебя ожидать, — и, коротко извинившись, выглянул за дверь, но почти сразу вернулся и уселся на место с невозмутимым — пожалуй, чересчур невозмутимым — видом. Ариго, Райнштайнер и Фельсенбург вообще вряд ли заметили его мимолетное отсутствие.

— Ойген, если помнишь, я обещал Арно подливу к этому блюду, — сквозь смех выдохнул Ариго. — Может, повременим денек?

— Увы, Герман, но год заканчивается сегодня.

— В самом деле, — съехидничал Арно. — Ну разве стоит из-за такой мелочи пренебрегать традицией?

— Генерал Райнштайнер, — вмешался Валентин, — мы забыли о еще одной традиции. Она, правда, куда моложе интересующих нас в последнее время легенд, но принимать новое не менее важно, чем ценить старое, не так ли? — Он не давал окружающим вставить ни полслова, что и не удивительно — натренировался вклиниваться в чужую линию на Непарном Катершванце. — С вашего позволения и позволения генерала Ариго, я бы хотел вручить присутствующим подарки.

Фельсенбург хмыкнул:

— Очень новая традиция.

— Как посмотреть, — не смутился Валентин. — Обычай пришел и в Талиг, и в Дриксен из Нухутского султаната. Кажется, в древние времена населяющие эти земли племена задабривали подношениями небесного зверя, чтобы в ночь зимнего солнцестояния он не пожрал солнце окончательно. Что в итоге переродилось в традицию обмениваться подарками.

— Зараза! — прокомментировал Арно. — На свете есть хоть что-то, чего ты не знаешь?

В эту минуту открылась дверь, и солдат в лиловом внес в комнату небольшую коробку, перевязанную кокетливой ленточкой.

Ариго вдруг как-то шумно втянул носом воздух и расхохотался:

— Валентин знает все.

— Арно, — Валентин знаком велел солдату удалиться, ловко развязал ленточку и собственноручно распаковал «подарок», — позволь мне…

Валентин наверняка заготовил превосходную речь — он все делал на совесть, даже если играл краплеными картами, — но Арно его не слушал. Он смотрел на сдобную, присыпанную корицей, мускатом и еще какими-то пряностями, умопомрачительно пахнущую шляпу. Которую хотелось немедленно даже не съесть, а проглотить целиком. И почему-то самой гнусной несправедливостью уходящего года в эту минуту казалась мысль о том, что «подарком», наверное, все-таки придется поделиться.

— Полковник, — Райнштайнер наклонил голову и приподнял бокал, салютуя Валентину, — у вас определенно вошло в привычку бить с опережением.

Тот молча поклонился и направился к двери — видимо, вернуть солдата. Проходя мимо Арно, он задержался и вполголоса заметил:

— Знаешь, я думаю, условия пари можно трактовать так, что тебе придется съесть свою шляпу без посторонней помощи.