Отдать-то не напасть... (джен)

...да чтоб отдавши не пропасть. 

Не так уж часто Гарри удавалось проснуться в таком превосходном настроении. Признаться, он не мог даже припомнить, когда такое случалось в предыдущий раз. Полгода назад, год?.. Да какая разница, главное, что сейчас он чувствовал себя преотлично!

С удовольствием потянувшись, полюбовался широкой солнечной полосой на потолке; проходя мимо окна, не удержался — выглянул, и с наслаждением втянул запах промытой ночным дождём листвы. А забравшись обратно в постель, зашептал на ухо жене:

— Джинни, а Джинни, вставай! Давай, пойдем, погуляем? Отправим Лили в Нору, позовем Рона с Гермионой — и махнем куда-нибудь. Ты посмотри, какая шикарная погода!

Джинни зевнула, однако ответила, не оборачиваясь, совсем не сонным голосом.

— Я не против, но рассчитывай на одного Рона!

— Почему это на одного Рона? А Гермиона?

— Гарри, ты как с неба свалился — когда в последний раз Гермиона составляла нам компанию? — возмущению Джинни не было предела. Она так резко подскочила, что чуть не заехала Гарри по лбу.

— Не далее как вчера, моя милая, — поддразнил он и дернул за ближайшую к себе длинную рыжую прядь.

— Вчера мы её просто видели. Не больше пяти минут, в которые она была занята исключительно Хьюго — и чуть-чуть Розой. Тебя, кстати, не удивило, что они почти опоздали, а как только поезд тронулся — Гермионы и след простыл?

— А чему ты удивляешься? Наверное, страшно оставлять такого маленького ребенка на кого-то.

— Кому, Гермионе?! Да Хьюго с рождения оставался у Молли или у нас. Между прочим, часто на целый день!

— Ну, няня — это же не ты или Молли, это посторонний человек.

— Вот именно, посторонний! Спрашивается, бабушка не могла посидеть с внучкой? Конечно, маме уже трудно с кем-то вроде Фреда, но пару часов с такой крошкой она бы с удовольствием понянчилась!

— Джинни, брось, чего ты разошлась? Иди лучше ко мне…

— Гарри, я серьезно — мне кажется, ты должен её проверить.

— Кого, Молли? — он лукаво улыбнулся.

— Гермиону, конечно! Неужели ты не видишь, насколько все странно?

— Что именно? Опоздание, «пять минут» или то, что она аппарировала прямо с перрона, оставив на нас Рона? Так это к лучшему — мы с ним здорово оттянулись. И ты, кажется, не возражала, а сейчас заводишься.

— И ничего я не завожусь! Вернее, завожусь, но совсем не потому, почему ты думаешь! И, конечно, я не возражала. Рон хоть себя человеком почувствовал.

— То есть?

— То и есть — тебе вечно некогда, чтобы просто посидеть поговорить, я... — это так, не считается, а она...Такое впечатление, что Гермиона совсем его из жизни вычеркнула. Год! Год проторчать в Австралии! Представляешь, как ему было классно: приходишь домой — а там только эхо.

— Ой, Джинни, ты как расскажешь! Сколько мы виделись — он ни разу не жаловался. Мне вообще показалось, что Рон даже помолодел за этот год,

— Помолодел не помолодел, а сидеть соломенным вдовцом он не обязан! Он — мужчина в самом расцвете сил, между прочим.

— Ты на что намекаешь?

— Я не намекаю — я прямо говорю: если женщина надолго бросает своего мужчину, пускай потом не жалуется, что этот мужчина будет чей-то другой!

— Какой «чей-то», ты что! У них же дети, Джин — совсем крошка.

— И что? Рон её даже не видит, эту Джин! Две недели как вернулись, а Гермиона к ней никого не подпускает! То девочке нужно спать, то кушать, то «не бери её на руки, она разыграется». Не разрешила, между прочим, Рону сделать ремонт в гостевой под третью детскую. Выселила его туда, а сама с ребенком в спальне.

— А он мне ничего не говорил, мы с ним так хорошо вчера посидели. Душевно...

— Ты думаешь, он мне жаловался? Я сама выводы сделала, это было нетрудно, впрочем. Гермиона, как всегда, решила, что она самая умная...

— Джинни, не начинай.

— Я не начинаю, Гарри, я прошу тебя — проверь, вдруг на ней заклятье? Такое впечатление, что это не Гермиона — а кто-то под обороткой, честное слово. Она на себя не похожа: у неё этот ребенок — свет в окошке. Она, кроме него, ничего и никого не видит!

— О! Отличная мысль — я знаю, как выманить Гермиону с нами. Ведь нет ничего важнее детского здоровья, не так ли? А морской воздух очень, очень полезен для детей, особенно младенцев. Что скажешь насчёт Борнмута?

— Скажу, что ты отлично придумал, мистер главный аврор, но пожалуйста, проверь Гермиону.

— О-бя-за-тельно! Хочешь, я прямо сейчас пойду проверять?

— Нет, сейчас мы проверим кое-что другое...

* * *

Когда час спустя Гарри вышел из камина в гостиной своих друзей, его настроение устойчиво стояло на отметке «превосходно».

Чтобы смениться ощущением « ничего хорошего».

На его радостное «Ау, люди!» никто не отозвался. Брошенное на автомате «гоменум ревелио» засвидетельствовало, что в доме кто-то есть. Почему же никто не откликнулся?

Он внимательно оглядел комнату. Ничего не изменилось: простота, удобство, чистота.

Вот только...Да, точно, этого раньше не было и оно явно было рассчитано на внимание к себе: над столом переливалась и сверкала красно-золотая дуга.

Гарри подошел поближе: стопка подписанных маггловских конвертов. Он начал их перебирать: «Рону», «Гарри», «Молли и Артуру Уизли», «Джинни». Летящий почерк, знакомый ему больше двадцати пяти лет.

Краем сознания удивившись, что не дрожат руки — потому что сердце, кажется, оборвалось и летело куда-то глубоко-глубоко, — он решительно рванул край белого прямоугольника, адресованного ему.

«Дорогой Гарри!

Рон тебе всё объяснит. Поверь мне, если бы у меня был другой выход — я бы воспользовалась им. Но его нет.

Я очень на тебя надеюсь. На Джинни, конечно, тоже — но в первую очередь на тебя: присмотри за Роном, поддержи его. Он не заслужил того, что я сделала, надеюсь, он меня простит.

Прости и ты, Гарри. Я виновата и перед тобой.

Постарайся быть умницей, не лезь на рожон, как ты это умеешь. И, главное, будь счастлив.

Спасибо тебе за все.

С любовью, Гермиона.»

Гарри, не веря своим глазам, перечитал письмо раз, потом второй. Ему, вообще-то, всё стало понятно сразу, ладно, не всё, а лишь главное. Но поверить в понятое он не мог.

Скрипнула дверь и в комнате появился заспанный Рон:

— Привет, как это ты так рано? Я вот еле проснулся — видно, мы с тобой вчера слегка не рассчитали.

Он широко зевнул.

— Гермиона меня почему-то не разбудила, и в спальне её нет. Ты её не видел?

Вместо ответа Гарри протянул самый толстый конверт из стопки и еле продавил слова сквозь пересохшее горло.

— Вот, это тебе.

Рон недоуменно покрутил конверт в руках, торопливо разорвал и... остановился.

— Ты знаешь, что там?

Гарри покачал головой.

Рон глубоко вздохнул, отставил листок подальше от глаз и, неожиданно для Гарри, принялся читать вслух.

«Дорогой Рон!

Я знаю, что поступила подло и трусливо, но по-другому я поступить не могла.

Когда ты будешь читать эти строки, я уже буду далеко. Я ушла от тебя, забрала Джин — и ушла.

Прости.»

Гарри стиснул зубы: что-то такое он и предполагал.

— Что?! Я … Я не понимаю, Гарри, что значит «забрала и ушла»? Куда, зачем?

— Ну, а я откуда знаю?! Дальше читай!

«Я не могу обманывать тебя больше, но и раньше сказать правду не могла тоже.

Именно поэтому я уехала сразу, как только поняла, что беременна. Именно поэтому прожила почти год вдали от Британии и от вас, от тебя. Я надеялась, что ты привыкнешь жить без меня и не успеешь привязаться к Джин.

Рон, я очень, очень серьёзно. Не пробуй меня искать.»

— Она с ума сошла?! Что она о себе возомнила — «не могла сказать», «привыкнешь жить», « не пробуй искать». Я ей кто — дрессированный нюхлер?!

— Рон, стой, возьми себя в руки, дочитай до конца!

«Я почти не сомневаюсь, что ты охотно выполнишь мою просьбу, когда узнаешь причину моего поступка: Джин — не твоя дочь, прости, что не сказала сразу. Она — дочь другого человека.»

— Как?!

— Что?!

Потрясенные мужчины уставились друг на друга. Лицо Рона, вначале посеревшее до такой степени, что стал виден каждый волосок на подбородке, залилось багрянцем:

— Су-у-ука!.. А я — то, дурак, обрадовался! Роза и Хьюго, думаю, уже в Хогвартсе, а у нас по дому снова затопают маленькие ножки! Прикинь, я даже начал мечтать, что хоть этот ребенок будет рыжим!

— А она? — дрогнувшим голосом спросил Гарри, никогда не видевший Джин — Гермиона запретила встречи-чествования, перенеся их на какое-то неопределенное будущее.

— А, — Рон махнул рукой, — как старшие, даже темнее. Я ведь так её и не рассмотрел толком за это время. Ты же знаешь, перед началом учебного года мы работаем без выходных...

Гарри представил на мгновение, что его Лил, вернее, другая девочка, почему-то в его фантазиях похожая не на Лил, а на Ала — каким он был маленьким, эта девочка, семенящая ножками в крошечных синих ботиночках ему навстречу — вдруг оказалась бы не его девочкой, а чьей-то.

Что она выросла бы — воображение увлекало Гарри все дальше — эта крошка, превратилась в стройную, красивую девушку, до ужаса похожую на Гермиону и заявила вдруг в один «прекрасный» день: ты мне чужой, у меня есть настоящий отец.

Гарри аж зажмурился — вначале от ужаса, а потом от ощущения себя дураком: какая девочка, почему похожая на Гермиону — что за бред?..

Из странных образов его вырвал голос Рона, продолжавшего чтение:

« Не пробуй меня искать. Я уехала далеко. Писать буду часто — и надеюсь, что ты мне будешь отвечать. Думаю, ты уже увидел оформленные мной бумаги — они в этом же конверте. Постарайся побыстрее заполнить свою часть и отнести в министерство, миссис Карлайл, я с ней договорилась. Это насчет развода.»

— «Договорилась!»

Рон принялся трясти конверт и оттуда по комнате разлетелись пергаментные свитки.

— Да никуда я не пойду! Как она это себе представляла — я являюсь в министерство, отдаю документы — собственными руками отдаю! — и все, радуйся, Рон Уизли — ты свободный человек, нет у тебя жены? А фигушки, я не дам развод!

— Рон!

-Нет, не дождется! Меня и так доставали: как оно, Рон Уизли, без женушки, не холодно в постели? Думаешь, я не знаю, что многие уже тогда поговаривали, что Гермиона меня бросила? И вот, пожалуйста, — они оказались правы!

— Рон, но что ты добьешься, не дав развода? Неужели ты надеешься, что этим заставишь Гермиону передумать? Ты же её знаешь — если она решила, а ведь она точно решила — причём давно, то она от своего не отступится. Рон, ты только хуже сделаешь!

— Что значит «давно»? Гарри, ты что-то знаешь, она тебе о чем— то говорила?!

— Да нет, конечно, Рон! Ну, откуда я могу знать?!

Гарри еле отцепил руки, крепко схватившие его "за грудки", и рявкнул, не выдержав:

— Я ее год не видел, понимаешь, — год! Вот вчера — на вокзале, и ровно год назад — тоже на вокзале, и все — ни слуху, ни духу! Что ты на меня так смотришь? Да она мне даже не написала ни разу! По открытке на Рождество и дни рожденья — это, называется, «написала»?!

Но, это же элементарно — раз она пишет, что специально уехала, значит, сразу решила не возвращаться! Отпусти ты ее, не мучай ни себя, ни ее!

— Ну не могу я, Гарри, не могу её отпустить! Она нужна мне, я так соскучился за этот чертов год. Нет, поначалу вроде ничего было — свобода, понимаешь! Хочешь — в паб иди, хочешь — домой. И никакой тебе «здоровой пищи»! Я, знаешь, себя таким молодым почувствовал, словно никогда таким и не был. И ведь действительно не был! Никто ничего от тебя не ждет, никто не нудит «ты должен» или «не позорься», не боишься уронить этот чертов статус — как же, «герой войны»! Деньги есть, работа работается, забот никаких, весь дом в моём распоряжении — делай, что хочешь! Приводи, кого хочешь — и когда хочешь!

«Пожалуй, Джинни была права» — промелькнуло в голове у Гарри и, видимо, что-то такое отразилось на его лице, отчего Рон с некоторым вызовом продолжил:

— Ну, да, бывали тут и девушки... разные. Вначале это было здорово, а потом как отрезало. Все они на одно лицо. И, главное, с ними же невозможно ни о чём поговорить! Как я скучал, как ждал… Скажи, Гарри, разве я был таким плохим мужем?

— Да нет, Рон, не был ты плохим мужем. Тебе Джинни хоть раз такое говорила? Раз не говорила, значит, не был — можешь мне поверить. Не в тебе дело...

— А в ком? В этом ублюдке, с которым она спуталась?! Я ничего о нем даже слышать не хочу — просто убью, когда узнаю, кто он. Но ублюдок — он ублюдок и есть! Ведь это же яснее ясного — что он ее бросил, а ей стыдно в этом признаться.

— Бросил Гермиону?!

— Что, не можешь себе это представить? И я не могу, но тогда бы она написала, что уходит к другому… Наверное... Слушай, а может, это она меня так воспитывает, а? Ну, что я не вырвался к ней в Австралию за весь этот год? Я собирался, честно, но она все время отговаривала, а мы тут с Джорджем как раз расширение начали — ну, ты в курсе...

— Рон, не придумывай — Гермиона в жизни так не сделала бы. Она тебя любит... То есть, любила.

— Любила?! Хуй чужой она любила!

Разорванное в клочья письмо снегом осыпалось на пол. Жалобно зазвенел светильник на потолке, посыпались колдофотографии с каминной полки, раздался треск мебели — Рон крушил все, до чего мог дотянуться. Гарри еле успел призвать оставшиеся конверты и, уменьшив, засунуть в карман, как стол, на котором они лежали, полетел в окно.

Это было последним деянием разбушевавшегося «урагана» по имени Рон: он выдохся, плюхнулся на кресло и зарыдал.

А когда успокоился и поднял глаза — в их вымытой голубизне Гарри узнал то самое выражение, которое увидел давным-давно в заснеженном лесу Дин.

— Это я ее любил, Гарри. С шестнадцати лет, а может, и раньше — но сам не понимал этого. Знаю, знаю, что я не идеал, но как умел, так и любил. А она — она, наверное, лишь терпела меня.

Гарри слушал эти простые и горькие слова как откровение. Да это и было откровением — они, дружившие с одиннадцати лет, были лишены такой простой, такой обычной близости мужчин — возможности поговорить хоть о своих женщинах, хоть "о бабах" вообще.

Конечно, они могли перекинуться репликами, увидев особо выдающуюся во всех отношениях грудь какой-нибудь юной ведьмочки в приталенной мантии, — и перекидывались. Или перемигивались, если на отдыхе им попадалась маггла с коротких шортиках, подчеркивающих соблазнительную задницу. Но и только.

Они никогда не забывали, что один из них женат на сестре второго, а второй…Что-то в этом же роде, нет?

— Она была хорошей женой, правда. Старалась. Готовить научилась. Хуже, чем мама, но уж Джинни не уступала, слово даю! Следила, чтобы я правильно питался. Не пилила больше — помнишь, как нам доставалось в школе?

Гарри кивнул, хотя никак не мог вспомнить Гермиону, «пилящую» его, Гарри. Зато совершенно некстати из глубин его памяти выплыли следы от ногтей на ее лице — когда он, выхватив таки золотое яйцо, чудом остался жив.

А Рон продолжал:

— Сколько она нам с магазином помогала! Нет, конечно, специально она им не занималась. Но придешь домой, начнешь рассказывать о проблемах, она один, второй вопрос задаст — и проблема как на ладони, бери и двигай куда нужно.

Ну, это ты и сам знаешь.

Да, это Гарри знал. Он ведь тоже не раз являлся в этот дом только для того, чтобы выложить очередную задачку, заведшую его в тупик, увидеть карие глаза Гермионы, внимательно смотрящие из-под слегка нахмуренных бровей — и убедиться, что все разрешимо. Только для того?..

— Гарри, как я, как мы... теперь будем без нее?

Может, Рон имел в виду только себя и детей, Или себя, детей и Джорджа с магазином. Гарри не был готов уточнять.

На него обрушилось понимание того, что он сам тоже входит в это «мы».

Что отныне не будет не только таких привычных и необходимых «мозговых штурмов» и не менее необходимых «генеральных инспекций», как они в шутку называли появление Гермионы на его рабочем месте, приводящее хаос его рабочего стола в некое подобие абсолютного порядка. Привычного стандарта семейных праздников последних лет, когда большая компания Уизли -Поттеров разбредалась по интересам и они вдвоем могли усесться перед камином — как в давние годы — и поговорить о том, о чем не успели в Хогвартсе, занятые Волдемортом — тоже не будет.

Потому что женщины, по которой он, оказывается,точно так же отчаянно скучал весь этот год, больше не будет рядом.

— Я не знаю, Рон, я не знаю...

Тишина опустилась на разгромленную комнату, на плечи двух мужчин, которые внезапно осиротели.

* * *

В маленькой светлой комнате на другом конце света — тоже двое. И тоже тишина.

Смешно размахивает ручками грудничок. Девочка (а это девочка) вертится, её чёрные волосы смешно топорщатся на затылке, придавая маленькому личику с тонкими чертами задорное выражение, и понятно, что ни о каком сне не может быть и речи.

Высокая сосна за окном призывно машет пушистой лапой, а тени от нее пустились вскачь по потолку. Взгляд больших глаз замершей малышки перемещается вслед за ними.

Рядом спит женщина. У неё уставшее лицо, у глаз лучиками не загоревших морщин напоминает о себе возраст, но на губах застыла улыбка.

Улыбка, делающая её намного моложе — так улыбаются в юности, когда жизнь впереди представляется безусловно, безусловно счастливой.