Мячик (джен)

Раннее утро в посёлке, как всегда, первыми встретили дети, выбежавшие на улицы еще до криков первых петухов.

— Серёга! Серёга! — раздался чей-то возглас у крайнего дома, в ста метрах от которого плескалась волнами быстрая речушка.

— Чего? — одно из окон распахнулось, и из него показалась недовольная и заспанная мальчишеская мордашка.

— На пустырь идёшь?

— Конечно иду! Я сейчас, — парнишка нырнул обратно в дом и через минуту выбежал на крыльцо уже одетый, сопровождаемый доносящимися из дома чьими-то грозными окриками.

— Что, лютуют? — кивнул его закадычный друг Вовка.

— А! — махнул рукой Серёжка. — Опять огород пропалывать. Пошли на пустырь! Чего стоим?

Пустырь, находящийся практически в центре посёлка, был одним из любимейших мест времяпровождения всей детворы. Здесь гоняли мяч, играли в салки или штандарт, «распечатывали» письмо… А также курили, пили алкоголь, обсуждали постоянно вспыхивающие драки между «верхними» и «нижними». Взрослые хоть и знали, что творилось на пустыре, но по большому счету закрывали глаза на все происходящее там.

Мальчишки за пару минут добежали до пустыря и оказались там в это утро первыми.

— Странно, — протянул Вовка, почёсывая затылок и указывая Серёжке на мяч, лежавший неподалёку от самодельных ворот. — Мы же его вчера не туда клали…

— Да какая разница! — отмахнулся Серёжка. — Давай, становись на ворота!

Дождавшись, пока приятель встанет на ворота, он разбежался и со всей силы ударил ногой по мячу. Мяч подлетел на метр в воздух и тяжело, с громким шлепком упал обратно на землю, а Серёжка, схватившись за лодыжку, неловко завалился и завыл раненой белугой.

— Серёга, ты чего? — подскочил к нему Вова.

— Блин, там, кажись, кто-то камней в мяч насыпал… — морщась от боли, проговорил Серёжка.

Вовка взглянул на мяч и воскликнул, хватаясь за голову:

— Ничего себе! Ты как бил? Он же лопнул!

— Что? — удивлённо переспросил Серёжа.

— Что, что! Сам погляди!

Серёжка неловко присел, стараясь не задевать все еще болевшую ногу, и наклонился было, чтоб поднять мяч, но...

— А-а-а! — уже через секунду мяч от неловкого пинка откатился от мальчишки, а сам Серёжка шарахнулся и споткнулся о Вовку.

— Ты чего? — удивился тот.

— Позови кого-нибудь, скорее! — слабо выдохнул Серёжка и скрылся за кустами. Кажется, его рвало.

Вовка посмотрел на мячик, взяв его в руки. Мячик смотрел на него чьим-то мертвым, неподвижным глазом.

Мальчик на секунду замер, не веря своим глазам, а потом метнулся в сторону своего дома, который стоял прямо напротив пустыря, чтобы через несколько минут вернуться со своим отцом, что-то ему на бегу объясняя.

— Что у вас случилось? — спросил отец Вовки у Серёжки, который за это время дохромал до одной из нескольких стоявших у края пустыря скамейки.

— Во-о-от! — неожиданно заикаясь, ответил Серёжа, указывая на мяч.

— И что в нем такого, что так тебя напугало? — усмехнулся мужчина, присаживаясь над мячиком. Мгновение, и его лицо омертвело, а глаза расширились от ужаса. Он с силой разорвал мяч, и на землю вывалилось то, что напугало недавно Серёжку, а теперь и его.

— Пап, может, милицию позвать? — спросил, бледнея, Вовка.

— Незачем. Вот она, милиция, — выговорил с трудом его отец. Пред ним лежала голова Дмитрия Пилюгина, старшего лейтенанта и участкового посёлка.

* * *

Через несколько часов на пустыре стало людно — приехали опера из города, которых вызвал после недолгих раздумий Вовкин отец.

Первым делом они попытались допросить Серёжку, который обнаружил страшную находку, но ничего вразумительного от испуганного мальчика они не добились. После чего один из них подошёл к отцу Вовы, а остальные разошлись по пустырю, ища улики.

— Здравствуйте! Я могу с вами переговорить? — спросил милиционер у Вовкиного отца, подойдя к нему.

— Конечно. Что вы хотите узнать?

— Пожалуй, для начала назовите себя.

— Виркентин Владимир Сергеевич.

— Вы знали убитого? — спросил опер, вытаскивая из кармана ручку с записной книжкой и быстро начиная в ней писать.

— Да, — удивлённо протянул мужчина. — Это наш участковый, Дима Пилюгин.

— Что вы можете о нем рассказать? У него были враги?

— Ну как вам сказать… — замялся Владимир. — В общем, козел он был. Хоть и нельзя так говорить о умерших, но ничего хорошего не могу о нем сказать. Редкостный урод. И властью своей участкового сильно злоупотреблял.

— А что насчёт врагов?

— Ха, — усмехнулся Вовкин отец. — Да у него почитай весь посёлок был в врагах. И не из-за того, что он мент… Ой, простите… — потупился под насмешливым взглядом опера распалившийся было Владимир. — Фашистом он был, а не человеком. У нас тут пара евреев живёт, так он постоянно им проходу не давал, во всем их обвиняя…

— То есть Пилюгин обвинял людей, только из-за того, что они были другой нации? — нахмурился милиционер.

— Да, говорю же — фашистом он был! Еще к дочке Певчего вечно докапывался.

— Что, что?

— Ну да, Танька, дочка Васи Певчего на еврейку похожа. Так Пилюгин постоянно её шпынял, оскорблял по всякому, а на днях, бабы рассказывали, пощёчину ей залепил.

— Ясно… — хмуро протянул опер. — Ладно, спасибо. Вы пока свободны…

— Андрей! — к милиционеру подошёл другой опер, закончивший кружить по пустырю.

— Что?

— Лёху я послал свидетелей поискать. Может, кто из окрестных домов что видел. Вряд ли, конечно, но вдруг… По пустырю — там, где ребята нашли мяч, я обнаружил тёмное бурое пятно, скорее всего, это кровь. Больше ничего.

— Хорошо, дождёмся Лёхи. Может, у него что будет.

Через несколько минут к ним присоединился третий опер, который сразу же доложился о том, что ночью никто ничего не видел на пустыре. А если и видели, то по привычке не обратили внимания — на нем постоянно крутилось много народу.

— Так, — произнес Андрей, старший из оперов. — Вы, пожалуй, осмотрите дом убитого, а я побеседую кое с кем. Есть у меня одна мыслишка.

Милиционеры вновь разошлись. Андрей окликнул Владимира, все еще стоящего на краю пустыря и обсуждавшего произошедшее с набежавшими на место преступления жителями посёлка:

— Владимир Сергеевич, а как мне переговорить с этим… Василием Певчим? Где я его могу найти?

— Вы его подозреваете? Это вы бросьте, Вася — мужик с головой на плечах. Не стал бы он мараться и грех на душу брать.

— Понятно, понятно, но где я его могу найти?

— А не надо его искать, вон он сам идёт, — Владимир указал на шедшего к пустырю седовласого и худощавого мужчину, в рабочей одежде: робе, покрытой землёй и угольной пылью, каске, сидевшей набекрень, и стоптанных кирзачах.

— Спасибо, — ответил Андрей и поспешил навстречу к Певчему.

— Здравствуйте! Василий Певчий?

— Да. У вас ко мне есть какие-то вопросы?

— Да. Наверняка вы уже в курсе, что здесь произошло убийство. Вы знали убитого?

— Странный вопрос. Конечно знал.

— А в каких вы с ним были отношениях?

— Да какие там отношения… Гнилой он человек был…

— Как рассказали свидетели, он предвзято относился к вашей дочери…

— Да, было такое… Обещал ему морду набить, если честно. Жаль, не успел... Он на дочку мою руку поднять посмел.

— И?

— И не набил. Убил его кто-то, как видите.

— Ясно. Последний вопрос. Где вы были сегодня ночью?

— Я? — усмехнулся Василий. — На смене. Меня, если что, там все видели, кто со мной работает. Я только-только освободился.

— Спасибо вам. Вы можете идти, — конечно, разговор с Певчим не смог с него снять все подозрения, но Андрей уже понял, что вряд ли этот пожилой шахтёр замешан в таком жестоком убийстве. Он скорее бы просто набил бы морду, чем сотворил такое. Но как бы ни велико было его доверие, показания и алиби Певчего нужно было проверить. Чем Андрей занялся в первую очередь. Ему повезло — вся смена, что вместе с Певчим работала на шахте, пришла вскоре после него на пустырь. Где опер и допросил их, ненавязчиво у каждого узнавая, где был Певчий в течение этой ночи. Все, как один, подтвердили, что Василий был все время в шахте, ни минуты не отлучаясь от вагонетки, на которой вывозили уголь на поверхность. Закончив допрос, опер отпустил всех и прошёл к дому участкового, где его товарищи нашли некоторые улики: на полу были следы замытой крови, а в палисаднике поломан куст чёрной смородины. Но ни отпечатков, ни чего-нибудь другого, что могло навести на след преступника, им найти не удалось.

Посёлок лихорадило еще неделю — взрослые ходили с оглядкой, а детей не выпускали на улицу. Опера рыли землю, но не смогли даже отыскать обезглавленное тело участкового. Но потихоньку все затихло — в посёлке всё реже вспоминали об этом убийстве, дети всё чаще гуляли уже до полуночи, а у оперов дело зависло глухарём.

* * *

Прошло несколько лет. О зверском убийстве участкового многие уже позабыли в посёлке. Многие, но не он.

Как всегда в этот день, он ушёл из дома ранним утром, не сказав ничего жене, а та и не хотела его спрашивать, подозревая, что он пошёл на очередную пьянку или шабашку.

Дойдя до старой, давно заброшенной шахты, он нашёл спрятанную под камнями каску с налобным фонарём на ней и, надев её, пошёл внутрь.

Путь его был недолог — глубина шахты была небольшой, всего-то несколько десятков метров. Дойдя до края, он сел на землю и достал бутылку водки из кармана.

— Ну что, Дима, выпьем? — спросил он у сидевшего напротив обезглавленного и наполовину уже истлевшего трупа.

Хлопнув налитой в крышку водочки, мужчина покривился и произнёс:

— Ну Дима, надо было тебе мою дочку оскорблять и ей расправой угрожать? Знал же ты, что не еврейка она, знал. И на кой черт свою натуру фашистскую и ей, и мне показал? Вот теперь сидишь здесь, ариец долбанный, отдыхаешь. Хотел я по-другому с тобой поступить, правда хотел. Но ты же падла… Мог я тебе набить морду по-простому, но после такого мне бы житья не было. А ты, сука, все издевался над моей дочкой… Ещё и ударил её. Вот теперь сидишь здесь. Хорошо тебе, урод? Вижу, что не очень… Ладно, хули с тобой разговаривать, давай прощаться. Сегодня я в последний раз пришёл к тебе в гости.

Он закрыл глаза и вспомнил события той ночи…

Ночь нежной прохладой после знойного летнего солнца накрыла маленький посёлок, спрятавшийся между двух сопок. Луна ласково светила в тёмные окна домов, стараясь не разбудить их жителей, уставших после долгого дня. Молодой мужчина, наверное, единственный не спавший во всем посёлке, сидел на крыльце у своего дома и задумчиво слушал тишину. Он любил именно это время. Когда вокруг все засыпали, и только природа, творя, что-то тихонько шептала в ночи.

Мужчина потянулся, вздохнул и, поднявшись, лениво прошёл в дом. В комнатах загорелся свет и через окна можно было увидеть, как он, расстёгивая рубашку, на плечах которой были пришиты погоны старшего лейтенанта, подходит к зеркалу с висевшим под ним умывальником. В тот же момент раздался громкий стук в дверь.

— И кого это черти принесли на ночь глядя? — проворчал парень, нахмурившись. После секундной заминки он быстрым шагом пересёк комнаты и распахнул входную дверь. Обух топора — это было последнее, что он увидел, прежде чем свет померк в его глазах.

Стоявший на пороге, горько усмехнулся и, переступив через тело, секунду назад упавшее на пол, затащил его в дом. Закурив, он задумался над тем, что ему делать дальше. Когда он шёл сюда, то, что он замыслил выглядело так просто, но на деле теперь ему казалось чушью.

Его взгляд упал на топор, лежавший у его ног, и в тот же момент в его голове сформировалась безумная идея. Он затушил папиросу каблуком сапога, потом достал из внутреннего кармана куртки шкалик и отхлебнул из него.

Наклонившись над участковым, он недолго всматривался в его лицо, потом поудобнее взялся за топор, размахнулся и ударил по шее лежавшего милиционера. Брызнула кровь из разорванной артерии.

— Блядь! — прорычал неизвестный, отшатнувшись. — А вот об этом я не подумал…

Он спешно ударил топором еще раз, отделив наконец голову от тела. На секунду он вышел из комнаты, пройдя на кухню, где взял из ящика пакет, в который небрежно закинул отрубленную голову.

Пакет он оставил у порога, а обезглавленное тело, предварительно обвязав шею еще одним пакетом, перенёс в дальнюю комнату, окно которой выходило на небольшой, но густой палисадник. Выбросив тело через окно, он выпрыгнул из него следом, упав на кусты чёрной смородины. Вполголоса матерясь, он поднялся и, подхватив тело, скрылся в летнем полумраке.

Вернулся он только через час. Зайдя в дом и найдя половую тряпку, он тщательно затёр кровь, оставшуюся после совершенного им деяния, а потом подхватил пакет с головой и пошёл в сторону сопок.

Проходя мимо пустыря, на котором пацаны с утра до вечера гоняли мяч, он неожиданно остановился — в его пьяную голову пришла шальная мысль, которая ему показалась гениальной.

Мужчина открыл глаза, налил себе ещё крышечку, выпил и, поднявшись рывком на ноги, твёрдым шагом вышел на поверхность. Там он несколькими ударами кирки заблокировал проход в шахту. После чего плюнул на землю перед ней и ушёл в посёлок.

* * *

В тысяча девятьсот девяносто четвёртом году, когда Певчий Василий скончался от инфаркта, среди его бумаг было найдено короткое признательное письмо: «Я, Василий Игнатьевич Певчий, признаюсь в убийстве старшего лейтенанта милиции Пилюгина Дмитрия Карловича, совершенного мной 22 июня 1971 года».