Раненый (гет)

Драко открывает глаза.

Яркий свет ничуть не ранит, голова лёгкая, светлая, и тело словно невесомое.

Всё меняется, как только он пытается пошевелиться. Пространство вокруг разрывает обилие звуков, мелькающих движений, ярких цветов и боли. Мерлин, как много боли! Драко слаб, его трясет. Он пытается позвать на помощь, но пересохшие губы упрямятся и не поддаются; тогда он изо всех сил приподнимает руку и хватается за ближайший предмет так крепко, как только может. Ладонь сводит от резкой, пробивающей боли, и он чувствует что-то липкое, влажное, тонкой струйкой стекающее по запястью.

— Здесь ещё один! Очнулся! — раздаётся визжащий голос, словно прямо у него в голове, и Драко мечтает заткнуть его обладательницу.

Он едва заметно поворачивает голову, надеясь, что у него не свёрнута шея, потому что Драко уверен — он бы выжил даже с такой травмой. Он же чёртов счастливчик!

Яркие пятна оказываются вспышками заклинаний, пронзающих воздух, и мелькающими вдали цветными мантиями. Какие-то люди снуют туда-сюда, деловито склоняются над чем-то — или кем-то, как догадывается Драко, — и спешат. Все невероятно спешат. Он смотрит, как впереди у полуразрушенной стены маленькая блондинка заклинанием приподнимает громадный камень и глухо вскрикивает, когда видит то, что было под ним. Драко хватает того количества крови, которое покрывает камень снизу, чтобы воображение само достроило всю картинку.

В этот самый момент желудок прыгает к горлу, а потолок — прямо на голову Драко.

И лишь проваливаясь в небытие, Драко чувствует мягкую, успокаивающую волну заклинания, которое подхватывает его, мерно раскачивая, слышит усталое «этот выживет» и понимает, что в помещении, где он очнулся, потолком служило небо.

* * *

Драко снова открывает глаза.

И сразу задумывается: сколько раз в жизни человек вообще делает это? Не считая морганий, но учитывая бессонные ночи, игры в детстве, желание зажмуриться от боли, страха или удовольствия. И чего всё-таки больше? Жизнь начинается с открытых глаз, но вот закрыть их перед смертью успевают не все. Интересно, он сам успеет?

Да и вообще… Жив ли он теперь?

Его глаза открыты, но он не видит ничего конкретного, не слышит ничего вокруг и не может пошевелиться. Тело словно подвешено в пространстве, и мягкие волны омывают его.

Вдруг Драко чувствует тепло, которое медленно ползёт вверх, словно ведомое чей-то рукой, а затем слышит тихое:

— Смотри-ка, ты очнулся. — Голос женский, спокойный, но невероятно усталый. Драко улавливает вздох облегчения и пытается сосредоточиться на едва заметном бормотании: — Мерлин, тебе придётся побороться за свою жизнь. И нам тоже… Но ничего, мы справимся.

Тепло достигает макушки, и тогда Драко понимает, что это действие диагностического заклинания, которым девушка проверяет его ранения. Её слова не успокаивают его, к тому же он ничего не может спросить: язык не слушается, а мысли разбегаются в стороны. Драко на мгновение прикрывает глаза, стараясь сосредоточиться, но волна нового заклинания подхватывает его, и он проваливается в сон.

* * *

Прежде чем открыть глаза третий раз Драко, резко втягивает воздух. Вокруг витают запахи каких-то лекарств и лёгкий аромат женского парфюма, и когда взгляд фокусируется, Драко видит его обладательницу.

Девчонка явно не старше него: она достаточно высокого роста, очень худая и нескладная. У неё иссиня-чёрные волосы и вздёрнутый нос, её губы поджаты, а брови нахмурены. Взгляд горит.

Она смотрит на Драко слишком уж недоброжелательно, и он на мгновение теряется. Затем присматривается и понимает: он знает её.

Не лично, нет. Он не говорил с ней ни разу в жизни, даже не смотрел на неё дольше нескольких секунд, но они встречались. Драко ощущает, как воспоминания недовольно ворочаются в голове, когда он пытается их растормошить, а затем всё-таки складываются в точную картинку: рейвенкловка с его курса.

Магглорождённая.

Ему кажется, что её зовут Лиза.

Заметив, что он смотрит, она хмурится ещё больше (хотя куда уж больше?) и, взмахнув палочкой, отводит взгляд, продолжая прерванное занятие. Она молчит, и Драко это бесит. Он понимает, что в прошлый раз слышал совсем не её голос, потому что Лиза (или Лиса, или Лайза?) явно не испытывает желания с ним говорить. Но это не мешает ей достаточно уверенно накладывать на него заклинания одно за другим: он чувствует тепло, затем несильное жжение в области груди, болью отзывается левое предплечье, и вдруг в глазах появляются искры, и Драко содрогается всем телом.

Он слышит лёгкий смешок.

— А ты сильнее, чем она думала, — протягивает хрипловатый голос.

Драко хочет спросить, о ком она говорит, почему она делает это, где он находится и что с ним происходит, но внезапно на его губы попадает несколько капель какого-то зелья, и он снова закрывает глаза.

* * *

Первая девушка приходит будто бы через несколько минут — так кажется Драко, который абсолютно потерялся во времени.

Он узнаёт её по голосу.

Она здоровается с ним, словно и не подозревает, что он не способен ответить, и взмахом палочки опускает на тумбочку у его кровати поднос, заставленный всевозможными склянками.

Драко знает её — это Ханна Эббот.

Староста Пуффендуя, блондинка небольшого роста, с широким лбом и чересчур крупным, на вкус Драко, носом. Она нервная и простоватая, но явно приятнее, чем её предшественница.

Эббот поит его зельями, накладывает несколько несложных заклинаний, а затем осматривает его руки и ноги, аккуратно дотрагиваясь до кожи. Его чувства притуплены, но он ощущает лёгкие прикосновения и немного расслабляется. В конце концов, если он может чувствовать, значит, не всё потеряно.

Но Эббот так не думает:

— Мерлин, — шепчет она тем же тоном, что и в первый раз, когда завершает осмотр, — это слишком. Нужно начинать курс лечения как можно скорее. Завтра я принесу мазь, — она осекается. — Хотя… — она бросает в его сторону неуверенный взгляд и бормочет что-то, понятное ей одной. — Да, точно… Ну ничего, я передам ей, она всё сделает лучше.

Драко чувствует, как внутри поднимается волна раздражения, которое связано с тем, что он вновь не может понять или спросить, что происходит. Он до последнего надеется, что Эббот прояснит хоть что-то, но она заканчивает обследование, поднимает поднос в воздух и… уходит.

Драко разочарованно прикрывает глаза.

* * *

Ответ на один из множества вопросов, что волнуют его, приходит сам. Заходит в комнату, едва слышно приоткрывая дверь, что-то шепчет себе под нос и склоняется над ним, видимо, думая, что он спит.

А затем резко отшатывается, когда встречает его взгляд.

— Ну здравствуй, Малфой.

Это Грейнджер — это чёртова Грейнджер.

* * *

После прихода Грейнджер кое-что меняется.

Она не говорит с ним. Не объясняет ровным счётом ничего. Даже не смотрит на него, на самом деле.

Но она приносит мазь, о которой говорила Эббот, и долгими, кропотливыми движениями наносит её на повреждённые участки кожи. Драко шипит от боли и старается не думать о том, что его лечит Грейнджер.

Грейнджер, Грейнджер, Грейнджер…

Он готов проклясть её, но решает повременить с этим, а потом отказывается от этой мысли. Потому что тело начинает оживать. Оно как будто просыпается ото сна: медленно, едва заметно, но это происходит.

Благодаря этому тем же вечером Драко замечает, что у него есть палочка.

Она лежит на тумбочке, прямо возле его головы. Он видит её каждый раз, когда поворачивает голову. Она просто бросается ему в глаза. Протяни руку — и вот она, тонкая, гибкая, почти живая.

Сожми пальцы. Взмахни — движение лёгкое и широкое. Она с радостью подчинится.

Но Драко не может.

Он — Мерлин его раздери, гиппогриф станцуй на его костях, флоббер-червь полей слизью — всё ещё не в состоянии просто поднять руку. Поэтому палочка дразнит, манит, притягивает взгляд, но всё, на что он способен, это небольшой поворот головы и лёгкое шевеление пальцами ног.

Но даже этим он пользуется сполна. Драко оглядывает комнату. Она небольшая и несколько унылая. Стены блеклого бежевого цвета, на потолке несколько трещин, окно, выходящее в лес, пропускает гуляющий ветер. Из мебели только кровать, пленником которой стал Драко, тумбочка и шкаф в другом конце комнаты.

Лес за окном настолько тёмный и густой, а лампа настолько тусклая, что светло по-настоящему в комнате не бывает. Но Драко это только на руку. Темнота словно укрывает его, позволяя спрятаться и возвести вокруг себя хоть какие-то стены. Он будто бы живёт в каком-то крохотном мирке, а снаружи есть другая жизнь, в которую он сможет вернуться, как только окрепнет. Хотя бы слегка.

* * *

Спустя какой-то неопределённый промежуток времени от Ханны Драко узнаёт, что имя третьей девушки — Лайза Турпин. Эта информация не даёт ему ровным счётом ничего, но ощущение, что он знает хоть что-то, согревает его. И когда Грейнджер приходит в следующий раз, Драко даже не испепеляет её взглядом, а лишь прикрывает глаза и терпеливо ждёт, пока она закончит.

Трое девушек сменяют друг друга: приходят к нему по очереди и проделывают практически одинаковые действия. Накладывают заклинания, поят зельями, обрабатывают раны, масштабы которых Драко всё ещё не осознаёт. Кроме того, он не может понять, насколько часто они посещают его, потому как большую часть времени, пока их нет, он пребывает в небытие.

Он всё ещё не может говорить и двигаться.

А палочка всё ещё восхитительно близко и одновременно отвратительно далеко.

Это побуждает его начать экспериментировать.

Каждый раз, когда Драко дают укрепляющее и он чувствуют неимоверный прилив сил, он непроизвольно смотрит на безжизненный кусок дерева и отчаянно призывает его к себе. Ему кажется, что палочка просто спит, как спал он сам, и поэтому не чувствует его. Ему кажется, что если достучаться до неё, она отзовётся. Ему кажется, что если у него будет палочка, он сможет покинуть этот безрадостный мир, в котором существуют только три девчонки, мало симпатичные ему, и боль, которую он ощущает практически каждое мгновение.

Эббот ничего не замечает. Она несколько рассеяна.

Турпин, наоборот, видит всё, но лишь криво ухмыляется и позволяет Драко продолжать.

Грейнджер же первый раз ничего не замечает, затем дважды пропускает свою очередь, и когда показывается вновь, Драко уже достигает определённых успехов. Он знает — палочка проснулась. Она подрагивает, когда он смотрит на неё, а если сосредотачивается особенно сильно, едва заметно сдвигается в сторону. Едва — но и это результат.

Но Грейнджер — в своей излюбленной манере — всё портит.

В этот раз Драко не может дождаться её ухода, когда чувствует себя особенно бодрым и полным сил, поэтому протягивает невидимые нити к палочке, желая напомнить ей о своём существовании. Она мгновенно отзывается лёгкой вибрацией, и Драко не может сдержать улыбки.

Именно в этот момент Грейнджер впервые решает заговорить с ним.

— Не стоит, — её рука накрывает его палочку, прерывая движение. Драко, не ожидавший такого, переводит взгляд на лицо Грейнджер. — Твоя магия слишком нестабильна. Она может ранить тебя.

Он зол.

Зол и растерян.

Та лёгкость, с которой она останавливает его, выводит Драко из себя. Грейнджер перечит ему и начинает командовать, будто это само собой разумеющееся. У него не хватает сил или, возможно, ума, чтобы осознать, что на самом-то деле она права. Лишь тот факт, что она позволяет себе так просто осадить его, выбешивает Драко.

И ярость даёт неожиданные силы.

— Грейнджер… — сипит он, желая сказать ей, что она слишком много на себя берёт. Он не задумывается о том, что непослушный язык неожиданно поддался после нескольких недель бездействия. Драко даже в голову не приходит, что с ним вроде как происходит маленькое чудо, а слова сами срываются с языка.

Но Грейнджер вновь прерывает его, словно ни в чём не бывало, и поучительно говорит:

— Магия не даст твоему телу восстанавливаться, если будет слишком активной. И я очень надеюсь, что ты примешь это, потому что в обратном случае, — она кивает в сторону палочки, — мне придётся забрать её.

Драко вновь теряет дар речи — теперь от искреннего изумления.

Мерлин, она серьёзно настолько самодовольна, что так смело заявляет, будто способна отобрать палочку у чистокровного волшебника? Да кто она — лишь грязь под его ногтями!

Драко стискивает зубы, проклятья рвутся изнутри, и его тело охватывает дрожь, порождённая яростью. Он таки посылает её к чёрту — а она улыбается.

Когда Грейнджер оставляет его одного, Драко прокручивает их короткий разговор в голове снова и снова, а затем… чувствует себя раздавленным.

Он признаёт ум Грейнджер — у него нет других вариантов. И, на самом деле, Драко верит, что она редко совершает ошибки. Поэтому когда он осознаёт, что Грейнджер умышленно позволила оставить ему палочку, несмотря на его убеждения, на его сторону в этой войне, на их общее прошлое, до Драко наконец доходит то, что ранит его в самое сердце.

Просто Грейнджер знает, что никакие усилия не помогут ему воспользоваться палочкой в ближайшее время.

Он снова проклинает её и чувствует желание уничтожить, раздавить, стереть с лица земли.

Но более не пытается призвать палочку к себе.

* * *

Драко знает — большая часть поверхности его кожи повреждена неизвестным образом.

Также он предполагает, хотя не может утверждать наверняка, что его позвоночнику пришлось совсем не сладко.

И, само собой, каждый раз, когда Драко приподнимает левую руку, он видит воспалённую метку, которая выглядит как огромный и уродливый шрам.

Однако никто не фокусирует на ней внимания. Эббот — ну конечно она, кому же ещё? — лишь однажды задерживает свой взгляд на ней дольше положенного, разглядывая с каким-то детским любопытством, но спустя мгновение одёргивает себя.

Драко прощает ей это. Потому что Эббот больше остальных старается помочь ему. Хотя в целом все трое действуют примерно одинаково. Они используют всевозможные заживляющие мази, забинтовывают руки и ноги, поят его зельями. Кормят с рук, поддерживают под голову, когда он пьёт.

Он чувствует себя не беспомощным, нет.

Жалким.

Каждый раз, когда Грейнджер подносит ложку к его рту; когда Турпин приподнимает его беспомощное тело в воздух, чтобы сменить бельё; когда Эббот смотрит на него, словно он калека… Драко хочется закричать и ударить кулаком о стену, чтобы та сотряслась, а потом вывалить на трёх своих сиделок всё, что он думает о них, и сбежать из этого унылого места.

Он, конечно же, не может ничего из этого.

Нет, говорит Драко уже достаточно спокойно. Голос слегка хриплый, и горло схватывает каждый раз, когда он пытается что-то выдавить, но в целом речь звучит разборчиво и слажено. Другое дело, что у него совсем не возникает желания произносить что-либо в присутствии медиведьм.

Но остальное ему недоступно. Его ладони — одна сплошная рана. Он почти не чувствует пальцев, а когда пытается ими пошевелить, лишь ощущает дрожь в руках. Причём остальное тело мало-помалу начинает подаваться: он сгибает локти и колени, слегка крутит тазом, поводит плечами. Такие простые действия даруют ему необъяснимое спокойствие.

Которое моментально улетучивается, когда он всерьёз задумывается о своём положении.

Драко много размышляет, где он может находиться, как получил ранения и почему обзавёлся такими сиделками.

Он помнит войну. Перманентный изматывающий страх за себя, за Нарциссу, за мир, к которому он привык. Боль — от ударов во время сражений, от криков заточённых в подвалах Малфой-мэнора, от горящей во время очередного призыва метки.

Он помнит приказ, помнит поспешные сборы, помнит, как оказался в Хогвартсе.

Но что было дальше — Драко, Мерлин его раздери, не помнит.

Сначала он думает, что всё просто закончилось. Войны больше нет, а он один из многих раненных, которых выхаживают добровольцы. Но при таком исходе за ним уже давно должны были прийти — как только он впервые открыл глаза — и обвинить во всех проступках, что он совершал в своей жизни. Обвинить, осудить и… посадить.

При мысли об Азкабане у Драко мороз по коже.

Но он всё же понимает, что пока тюрьма ему не светит. По крайней мере, кроме той, в которую он уже заточён.

Логическая цепочка приводит его к тому, что война ещё идёт. А глухой лес за окном наводит на вполне очевидную мысль — они прячутся.

От кого? И кто вообще такие — эти они? Он и три девчонки? Или таких как он там гораздо больше?

Драко разрывается на части, обдумывая всевозможные варианты, и внутренне, конечно, понимает, что сам никогда не найдёт правильных ответов.

Но задать свои мучительные вопросы другим всё ещё не решается.

* * *

Спустя ещё две недели Драко впервые самостоятельно садится.

Ладно, враньё: Ханна поддерживает его под руку и пытается приободрить. Её слова до ужаса банальны и несколько глупы, поэтому Драко думает, что никогда и никому не признался бы, что именно они каким-то образом помогают.

Он чувствует прилив сил, а теплые ладони словно передают ему её нескончаемую энергию. Драко значительно приободряется, когда оказывается в горизонтальном положении и даже не чувствует головокружения. Комната лишь слегка подрагивает, и трещины на потолке едва заметно извиваются, но в целом Драко неплохо справляется.

Пожалуй, именно это подталкивает его впервые задать вопрос, ответа на который он жаждет уже давно, но вместе с тем страшится.

Драко прерывает Эббот сразу после «ещё немного — и ты оправишься и вообще забудешь о том, что с тобой произошло». Потому что он и так не помнит, и хочет это выяснить.

— А что со мной произошло? — спрашивает он и заглядывает ей в глаза.

Она замолкает, удивлённая тем, что он заговорил с ней. А затем аккуратно отвечает, тщательно подбирая слова. Он думает, были ли у неё подробные инструкции на такой случай, например, от Грейнджер, но при этом внимательно слушает и ловит каждый звук.

— У тебя была травма позвоночника — падение было серьёзное. И значительные ожоги. Адское пламя преследовало не тебя, но раз уж ты попался на его пути… — она разводит руками.

— Адское пламя? — хрипло переспрашивает Драко.

Ханна изумлённо смотрит на него.

— О… Так ты не помнишь, — она заминается. — Тогда, думаю, тебе лучше спросить у Гермионы. В конце концов, она была там. Я знаю всё только с её слов.

Больше Драко не может выдавить ни звука. Он погружается в себя, тщательно исследует уголки собственной памяти, пытаясь найти в себе хотя бы отголоски воспоминаний о тех событиях. Сознание отказывается делиться с ним информацией. Он не помнит ничего. Он не знает, что с ним произошло.

Вопрос, который он задал, надеясь прояснить хотя бы что-то, не даёт ответов, а лишь порождает новые вопросы.

Но теперь он знает, что ответить может только Грейнджер.

* * *

Драко тянет время.

Он не хочет говорить с ней. Он не хочет зависеть от неё.

Хотя и признаёт, что уже поздно.

Драко считает.

Несмотря на то что он всё ещё не способен уследить за временем, строгость чисел успокаивает его взбудораженное сознание и позволяет отвлечься. Неизвестно зачем он делает никому не нужные выводы и хранит их в голове.

Он знает, что его кормят четыре раза в день, меняют повязки два раза, разрабатывают мышцы — только один. В середине дня.

Драко примерно прикидывает размеры комнаты, специально считая шаги медиведьм, когда они пересекают её.

Он может назвать точное число трещин на потолке и царапин на тумбочке.

Ему кажется, что Грейнджер в целом проводит у него больше времени, чем другие медсёстры, но дотрагивается до него намного реже. Однажды Драко считает точное число прикосновений, но сбивается и забывает об этом.

Грейнджер смотрит на него чаще, чем Лайза, и реже, чем Ханна. И говорит с ним в том же соотношении, но более воодушевленно по сравнению с Лайзой.

Хотя до Ханны ей, конечно, далеко. Та вообще болтает без умолку.

Потому что боится.

И Драко от этого тошно. Вероятно, потому, что он и сам до чёртиков испуган. Но в отличие от Эббот, он без понятия, чего именно боится.

Его страх сокрыт в знании, которое пока не доступно ему. Том знании, что близко, но одновременно с тем чертовски далеко.

Потому что знанием этим обладает только Грейнджер.

Щемящее чувство, которое вызывает неизвестность, перекрывает нежелание вновь зависеть от Грейнджер, когда за окном начинается гроза. Дождь сначала накрапывает медленно, но вдалеке раздаются вполне отчётливые раскаты грома, и когда молния прорезает небо, высвечивая лицо Грейнджер, Драко подаётся вперёд.

— Почему я здесь?

Грейнджер слепо отшатывается от него, потом хмурится, пытаясь постичь суть вопроса. Она задумывается и молчит так долго, что Драко уже отчаивается услышать ответ.

— Ты ранен, — в конце концов просто произносит она.

— Как? — сипло выдаёт Драко. — Как я был ранен?

Она замолкает, молния снова делит небо пополам, дождь стучит по крыше.

Грейнджер отводит взгляд, потом подозрительно смотрит на Драко, затем шепчет что-то неразборчивое и…

— Так ты действительно ничего не помнишь, — поражённо произносит она и неверяще качает головой. Её руки замирают над его ранами. — Подожди, но этого просто не может быть! Что последнее ты вообще… — она перебивает сама себя. Драко впервые за долгое время видит её настолько взволнованной. — Ты помнишь Выручай-комнату? Гарри? Диадему?

— Что ты… Какую диадему? — бормочет Драко.

И тут — вспышка!

Воспоминание на какую-то долю секунды проступает из глубин сознания:

— У тебя в руках моя палочка, Поттер!

— Уже не твоя.

А потом… голос, который произносит заклинания Адского пламени, отчаянные стенания Поттера в попытках затушить огонь и последний крик Крэбба.

Драко поднимает взгляд на Грейнджер.

— Он мёртв, — шепчет Драко и ощущает, как Грейнджер вздрагивает. Он видит, как она едва заметно кивает. — А Гойл? Что с Гойлом?

— Гойл в порядке, — она на мгновение хмурится. — Был в порядке, когда Гарри спас его.

— Значит, Поттер всё-таки жив? Тогда почему же мы прячемся?

Он понимает, что спросил что-то не то, когда её руки возвращаются к работе. Он кожей чувствует лёгкие прикосновения, но всё также не сводит глаз с её лица, хотя сама Грейнджер уже отвела взгляд.

— Никто ничего не слышал о нём уже три месяца, — отрывисто сообщает она и недовольно поджимает губы. — Гарри в бегах.

— И почему же они с Уизли не взяли тебя с собой?

Она вскидывает голову и смотрит на него долгим, пронзительным взглядом. Драко чувствует, как едва заметная дрожь возникает где-то под лопатками, постепенно нарастая, но Грейнджер моргает, и её ответ заставляет его тело оцепенеть.

— Рон погиб.

Она вновь склоняется к его ранам, погружаясь в работу, а Драко ощущает невидимую ладонь, стиснувшую его горло. Он понимает, что их разговору не суждено продолжиться: он слишком слаб, чтобы задать следующий вопрос, а сама Грейнджер не станет ему ничего объяснять, но какая-то надежда всё же теплится внутри, пока под стук дождя и раскаты грома Грейнджер обвязывает его руку и аккуратно закрепляет бинт.

Резко открывшаяся дверь и обеспокоенное лицо Ханны разбивают надежду на мелкие осколки.

— Гермиона, у Пенелопы обострение, — торопливо проговаривает она. — Срочно нужна твоя помощь.

В отличие от Эббот, Грейнджер спокойна: её движения размеренны и неторопливы. Она кивает, аккуратно заканчивает с Драко и выходит вслед за Ханной. Дверь за ними закрывается — и Драко вновь остаётся наедине со своими вопросами и домыслами.

Драко думает, что там, за окном, должно быть лето.

Впрочем, он не уверен, сколько был без сознания и сколько времени прошло с тех пор, как он очнулся. Грейнджер упомянула, что Поттера нет уже три месяца, но исчезнуть он мог и после злосчастного второго мая. Однако Драко не может знать это наверняка, а в тиши и приглушенном мраке комнаты он способен заниматься не таким уж широким кругом дел, поэтому предаётся своеобразным «сезонным» воспоминаниям.

Он вспоминает свой первый полёт на метле — само собой, тот был летом, в тихий, безветренный день. Ближе к вечеру, когда солнце уже не слепило и мать могла не переживать, что её чадо не совладает с управлением из-за солнечного блика.

Он вспоминает каникулы. В лесах, где отец тренировал его, и у моря, куда его упорно вывозила мать.

Вспоминает детские проделки, шалости, лёгкие издевательства над домовиками. Или лёгкими они казались тогда?

Драко осознаёт, что его память — как и у любого другого — обладает удивительным свойством. Мысли о хорошем радостно и свободно вращаются в голове, тогда как плохие воспоминания тщательно сокрыты. Он думает: может, весь этот день — грёбаное второе мая — был настолько ужасающим и отвратительным, что его сознание старательно выместило любую кроху, связанную с событиями, затронувшими Драко в тот день?

Подобные раздумья причиняют Драко особую смесь удовольствия и боли. Он с каким-то странным, едва зародившимся чувством презрения к себе размышляет о том, что легче пытать собственный мозг, чем задать прямой вопрос Грейнджер.

В то время как она совершенно не смущается лезть в его жизнь.

— Ты можешь полностью согнуть колени? — звучит её вопрос. А он думает, что хочет согнуть её. Пополам — чтобы надломить. Сломать.

— А пошевелить плечами? — раздаётся в следующий раз. Он пожимает ими с равнодушным видом, чтобы она видела, как сильно она неважна ему. Как безразличен он к её присутствию. Её жестам. Её словам. Её вниманию.

— Как твои лёгкие? — спрашивает она. Он раздумывает о том, что она имеет в виду. «Можешь ли ты спокойно дышать?» или «Каково это — втягивать воздух, пока вокруг гибнут люди?». И закашливается — не специально.

А она не реагирует. Не жалеет его. Не трясётся над ним, как Эббот, и даже не поджимает брезгливо губы в духе Турпин. Он думает, что Лайза ненавидит его, Ханна сочувствует, а вот Грейнджер… презирает? Питает отвращение? Терпит?

У него нет ответа.

У неё всегда одинаково сосредоточенное выражение лица и одинаково чёткие движения. Она не спешит и вместе с тем никогда не задерживается в его комнате дольше необходимого. Она спокойно смотрит на него. Разговаривает с тем вызовом в голосе, который всегда был ей присущ. И действительно старается вылечить.

Пожалуй, последнее бесит Драко больше всего.

С какой стати ей делать ему что-либо хорошее — в то время, как он сам уничтожил бы её при малейшей возможности.

Пылкая ярость, порождённая фантазиями о том, как именно Драко бы стёр Грейнджер с лица земли, даёт ему силу и смелость, чтобы наконец задать вопросы. С той грозы, по его несколько неточным расчётам, прошло около десяти дней.

* * *

Теперь он умеет сидеть — будто полугодовалый ребёнок. Сам, почти без труда опускает ноги с кровати и садится на край. Всегда в сторону окна, тумбочка — за спиной, палочка — вне поля зрения.

Ему тошно даже смотреть на неё, потому что Грейнджер снова оказалась права.

Драко чувствует, что магия зовёт его, но он до сих пор не в состоянии сжать ладони. И что хуже, он ощущает, как магия бурлит и… чувствует опасность, исходящую от самого себя. Словно какой-то инстинкт: если попытаться колдовать — волшебство опалит обожженную кожу, разорвёт едва зажившие порезы, дарует новые раны.

Малфоевский инстинкт самосохранения выигрывает в борьбе с желанием наложить сглаз на Турпин или бросить Силенцио в Эббот.

Подходящего заклинания для Грейнджер он пока не придумал.

Когда она заходит, он сидит и изучает — давно изученный — вид за окном.

Листва, листва, листва… Бурые стволы. Высокая трава. Кусты. И снова листва, почти полностью закрывающая небо, которое яркими красками расплывается вдалеке.

Там проходят прекрасные дни, где-то высоко солнце смотрит на мир, в котором то ли всё ещё идёт война, то ли ничего больше не осталось — победил Волан-де-Морт.

Когда-то давно Драко был способен на выводы. Мог бы связать в единую цепочку череду событий и понять, к чему она ведёт. Теперь же он не достоин даже такой малости. Информации недостаточно даже, чтобы сделать предположение. Он не знает, что будет дальше. Наверное, поэтому и спрашивает, игнорируя прошлое и настоящее:

— Что будет дальше?

Грейнджер в этот момент сидит рядом с ним, обрабатывает левое плечо. Драко искоса смотрит на неё. То ли вопрос, то ли звук его голоса удивляют её, что на мгновение меняет выражение лица. Она смотрит в ответ и легко роняет:

— Дальше?

— Когда мне станет лучше, когда я поправлюсь, когда смогу взять палочку, встать и уйти… — то ли шепчет, то ли хрипит Драко.

Грейнджер едва заметно улыбается.

Её улыбка — солнечный блик, внезапно промелькнувший в темноте склепа.

Её улыбка — мелодичная трель соловья в глуши сумрачного леса.

Её улыбка — лёгкий, но всё же болезненный укол в самое сердце.

— Сейчас не принято интересоваться будущим, — негромко проговаривает Грейнджер, и губы изгибаются каким-то особенным образом, словно она усмехается: — Выживи в настоящем для начала.

Драко резко отводит взгляд и морщится — это первая пощёчина. Не в прямом смысле, конечно же. Твой лекарь не станет тебя увечить. Но ощущается даже хуже, чем если бы Грейнджер в самом деле применила грубую силу.

— И как же мне выживать?

— Пожалуй, для начала — не мешать другим.

Драко уверен, она подделывает этот рассеянный тон. Он сидит, стиснув зубы, и пытается вернуть утраченный контроль. Кровь бурлит. Грейнджер же спокойно заканчивает и тянется к его груди. Он сам не ожидает от себя такой прыткости, когда отталкивает её руку плечом и резко разворачивается к Грейнджер лицом.

— Какого хрена? — шипит Драко.

Она вскидывает подбородок, и его пальцы напрягаются, будто он готов сжать кулаки.

— О, тебя что-то не устраивает? Может, придумаешь что-нибудь другое, Малфой?

Вторая пощёчина.

Он игнорирует её.

— Ты объяснишь мне, какого хрена имела в виду, — произносит медленно, разделяя слова.

— Мы рассмотрим любые твои желания и предложения, но ты не слишком-то разговорчивый, — её тон едва заметно повышается. Голос начинает вибрировать.

— Я сказал, чтобы ты объяснила мне…

— Ты молчишь, спишь, ешь, пронзаешь всех убийственными взглядами. И к тому же ты недоволен…

— Объясни мне! — орёт, почти визжит, Драко ей в лицо.

Она наконец не выдерживает и вскакивает с постели, возвышаясь над ним и разъяренно дыша.

Драко понимает, что последует третья пощёчина, ещё до того, как она начинает говорить.

— Я помогаю тебе выжить, Малфой, но не собираюсь учить тебя жить. Это всегда была твоя прерогатива: указывать другим их место, так? А теперь хоть раз в жизни возьми себя в руки, повзрослей и…

— Что?

Голос Грейнджер срывается, она глубоко вздыхает и почему-то — неожиданно для Драко — резко меняет тему:

— Мы все делаем, что можем, ясно? Люди где-то там гибнут, сражаясь со злом во плоти, но мы не можем броситься им на помощь. — Драко никогда не произнёс бы этого вслух, но внутри он молит о том, чтобы она продолжала говорить. — Пункты помощи рассеяны по всей стране, информацию об их местоположении скрывают тщательнее, чем о любом другом стратегическом объекте. В каждом пункте есть единственный связной, но и он не может выходить на связь без особых причин. Каждую неделю вместо одного выздоровевшего к нам направляют пятерых раненых. Большинство не выживают. Хотя стараются, Малфой! В отличие от тебя, они все отчаянно цепляются за жизнь! И главное, у нас нет никаких подробностей. Никто не знает, где и с кем конкретно идут бои. Никто не может оценить силы противника. Это просто бесконечная череда ожогов, переломов, рваных ран и проклятий… — Грейнджер замолкает. Она смотрит на Драко и качает головой. А затем, словно и не хочет этого говорить, но не может промолчать, с болью произносит: — Война продолжается, Малфой.

Он чувствует, что вместо последнего удара — который обязан был быть самым болезненным — ему будто томительно нежно проводят по лицу, самыми кончиками пальцев… и оставляют одного.

И это оказывается намного мучительнее, чем любое другое увечье.

* * *

После того, как Грейнджер уходит, Драко охватывает горячка. Он не зол и не расстроен — он взбудоражен, даже возбуждён.

Он понимает, что положения у них с Грейнджер на сегодняшний день — диаметрально противоположные. Они по разные стороны относительно любой границы, которую только можно представить.

Но есть у них и нечто общее. Они оба беспомощны.

Мысли скачут в голове, Драко мечется по постели, путая реальность с вымыслом, и чувствует лишь нарастающий жар по всему телу, а ещё видит чёткий образ Грейнджер, будто бы выжженный у него в голове.

Метка начинает гореть, а Драко неожиданно для себя представляет, как бы Грейнджер смотрелась обнажённой.

Желательно, в его постели.

Подобные грязные мысли доставляют ему особенное удовольствие, если то, что он испытывает ещё можно считать удовольствием. Хотя бы отдалённо.

Он думает о ней в неистовом порыве страсти и даже не тратит время на то, чтобы оправдаться перед собой и списать подобные фантазии на болезнь или, наоборот, лекарства, которыми его пичкают ошарашенные целительницы.

День за днём это лишь Турпин и Эббот. Грейнджер не приходит. Но она всё равно постоянно рядом с ним.

Даже ближе.

Драко думает, что уже слышал, как Грейнджер кричит. Видел, как сердится. Чувствовал её ярость. Он даже слёзы её застал, поэтому боль также в копилке.

Теперь Драко хочет услышать её стон.

Он хочет увидеть на её лице борьбу, но не с внешними силами, а с самой собой.

Он хочет увидеть — и сосчитать — её шрамы. Разглядеть каждую царапину, выглядывающую иногда из выреза майки; рассмотреть каждый синяк, мелькающий между поясом брюк и краем свитера. Узнать, есть ли у неё застарелые отметины вроде той, что должна была остаться после встречи с Беллатрисой.

Он хочет услышать её голос: шёпот, хрип, крик, нежное мурлыканье, визг…

Он спит и видит, как она перестаёт притворяться праведной и благородной. Прекращает играть в сильную и независимую. Заканчивает со всем этим, выворачивается наизнанку и…

Драко не знает, что кричит во сне. Он не помнит, что Эббот дважды наводила на него усыпляющие чары, а Турпин как-то приложила головой о спинку кровати, когда он резко дёрнулся в её сторону… Драко, само собой, не в курсе, что Грейнджер приходит обследовать его по ночам или что она проводила у его кровати часы, когда у него чуть не случился рецидив, бледнела, краснела и из последних сил сдерживала слёзы.

Не печали, нет.

Банальной усталости.

Потому что сложно оказывать помощь тому, кто отчаянно отвергает её.

Драко не знает всего этого. Но знает, чего хочет.

Он хочет, чтобы Гермиона Грейнджер потеряла контроль.

И предстала перед ним такой беспомощной, какая есть на самом деле.

* * *

Он открывает глаза под конец августа. Спустя долго время зрение не застилает белесая дымка. Он дышит спокойно и размеренно.

Драко чувствует себя.

Не хорошо и не плохо, а просто чувствует. Ощущает.

Метка жутко чешется, позвоночник болит, словно от перенапряжения, в голове гуляет ветер…

У окна стоит Грейнджер.

Она выглядит спокойно, даже умиротворённо. Под целительским халатом на ней лёгкое платье. Обычно она носит грубые, несколько изношенные джинсы, которые Драко предпочитает игнорировать.

Слишком по-магловски.

Но сегодня он отмечает родинку на её левой икре, голые коленки, линию подола, небольшое пятнышко какой-то мази на уровне талии, складку у плеча и завитки волос, выбившиеся из тугого хвоста.

Будь у него силы — он бы наложил очищающее и разглаживающее.

Будь у него силы — он бы кинул в неё Петрификусом и то ли задушил бы, то ли…

Грейнджер теперь ассоциируется у него с вопросами. Хотя раньше — всегда — она была той, кто давала ответы. Как было бы просто и легко, если бы на его вопрос, заданный в пустоту, в воздух взлетела её рука, и прозвучавший ответ был безупречно точен.

Но всё течёт, все меняется…

— Почему ты здесь?

Конечно, Грейнджер никак не реагирует на его голос, хотя Драко понимает, что она услышала его. Она, как и первый раз, когда он собрался с силами и спросил что-то, молчит так долго, что Драко уже отчаивается услышать ответ.

— Я нужна здесь.

Драко чувствует, как что-то холодное медленно проникает в его сердце. Он не знал, что так бывает. Чтобы голос звучал так спокойно, просто и буднично, когда его самого трясёт каждое отдельно взятое мгновение. Её ответ правдив, но не даёт никакой конкретной информации.

Снейп поставил бы тролль, не задумываясь.

— Почему ты не с Поттером? Почему не сражаешься?

— Здесь я могу помочь. Я нужнее здесь, чем там. Они бы не справились без меня.

Больше всего Драко удивило бы то, как искренне Грейнджер отвечает ему.

Удивило бы — если он ещё мог удивляться.

Она наконец поворачивается к Драко и смотрит ему в лицо.

— Ты жив, Малфой. Хоть это пока и не напоминает жизнь. Но ты, по крайней мере, можешь узнать, что там впереди, — она неопределённо качает головой, и Драко кажется, будто она имеет в виду кого-то конкретного: — В отличие от многих.

Она задумчиво улыбается, а Драко хочется спросить: что, если впереди ждёт только худшее? Что, если он не жив, на самом деле, а просто дожидается своей очереди на смерть? На боль? На разрушение?

Ему кажется, что Грейнджер промывает его открытые раны.

Её слова вроде бы приносят облегчение, но оно сокрыто за невыносимой болью.

И желанием разделить эту боль.

* * *

Он открывает глаза и считает секунды.

Он считает, сколько раз целительницы открывают и закрывают окна.

Считает, сколько раз солнечный луч попадает на одеяло у его правой руки.

А потом у левой.

Драко садится.

Сначала спиной к палочке, а затем — испытывая себя — лицом. И считает, на какое время у него хватит сил и терпения, чтобы просто смотреть на неё.

На самом деле, ему уже не больно.

Болят запястья, ладони, пальцы и, кажется, даже ногти. Временами раскалывается голова. Иногда пронзает спину.

Метка горит всегда.

Но вот внутри обосновалась тихая, ничем не замутнённая пустота. Ему кажется, что Грейнджер своими разговорами пересекла какую-то грань, о которой раньше он и не подозревал. Он пытается думать, пытается вспоминать. Когда не выходит — отчаянно старается ненавидеть.

Её — за то, что приходит и ведёт себя как ни в чём не бывало. Лечит его, кормит, наводит порядок. И беспрерывно что-то мурлычет себе под нос. Позже Драко понимает: она делает это, чтобы не заснуть.

Тогда он старается ненавидеть себя — за то, что оказался в таком положении. За то, что ничего не помнит и, главное, ни на что не способен. Но он Малфой — он не может быть виноват.

Остаётся направить всю свою энергию — отрицательную, конечно, но другой и нет, — на ненависть к войне. Страшной, беспощадной… И далее по списку.

Драко выдыхается слишком скоро. У него нет сил, нет эмоций, нет жизни.

Прямо как говорила Грейнджер.

Спустя несколько дней Драко осознает, что кое-что меняется.

Теперь он хочет остановить Грейнджер каждый раз, когда она пересекает порог и взмахивает палочкой, не тратя ни секунды. Он хочет мирно и тихо начать разговор, когда она прикасается к нему. Он хочет услышать её голос, когда она задумчиво щуриться, вглядываясь в его раны.

— Твои ладони не заживают, — роняет Грейнджер, и Драко поспешно кивает. Во рту мгновенно пересыхает, и он не успевает воспользоваться возможностью начать разговор. Она уже думает о другом.

— Ты же разминаешь ноги каждый день? — это даже не вопрос, поэтому она не ждёт ответа, а тут же переходит в кормлению.

— Ханна придёт вечером, чтобы помазать… — Драко переводит дыхание и молчит, ожидая продолжения, а когда слышит его, предпочитает не реагировать. — … метку.

Она собирает вещи и уходит. Только осматривает комнату напоследок, ни на секунду не зацепившись взглядом за Драко, как будто он — лишь один из предметов интерьера.

Следующие две недели Драко всё чаще проводит ночи без сна. Сначала раздумывает о том, что Грейнджер, должно быть, привыкла к тому, что он молчит, и теперь больше не ожидает ответа. А потом вспоминает её дрогнувшие пальцы, скользнувшую по губам неловкую улыбку, нарочито расправленные плечи, и приходит в выводу, который должен был быть очевиден с самого начала.

Гермиона Грейнджер всё-таки нервничает в его присутствии.

* * *

В этот раз всё идёт не так с самого начала.

Когда она заходит, Драко сидит, опираясь локтями о колени, но, услышав звук, резко поворачивается всем телом в сторону двери Грейнджер не ожидает этого, поэтому мешкается на пороге. Первое заклинание действует лишь на пару секунд позже обычного, но этого достаточно, чтобы изменилось всё.

Во-первых, она здоровается с ним:

— Доброе утро, — и тут же осекается.

Но его тело уже ловит сигнал и реагирует не самым обычным образом. Впервые за долгие месяцы Драко пытается встать. Просто внутри распрямляется пружина, которую сжимали очень долгое время, возможно, с самого детства.

Ноги само собой не выдерживают. Колени подгибаются почти сразу, но и Грейнджер реагирует молниеносно: момент — и она уже держит его, скрестив руки за спиной, а Драко практически висит на ней, не имея возможности даже ухватиться и помочь самому себе.

К счастью, ещё через мгновение усилиями Грейнджер он оказывается на кровати, а она — напротив, тяжело вздыхает и смотрит на него ошарашенно. В её глазах — немой вопрос, который явно готов обрести форму, но Драко чувствует жгучее желание предотвратить это.

Он поддаётся вперёд — Грейнджер дёргается назад, но он — к их общему удивлению — оказывается быстрее. Его губы едва ли касаются её рта, но именно это даёт Драко ещё одно лишнее мгновение. Грейнджер замирает. Он успевает подумать, почему же она настолько заторможена: это шок или усталость?

Драко пользуется ситуацией и крепко прижимается к губам Грейнджер, не задумываясь о том, что бывают хорошие и плохие поцелуи, и даже не чувствует особого наслаждения.

А затем понимает, что Грейнджер не пытается вырваться — хотя бы потому, что он и не удерживает её. Она всё ещё там, рядом с ним. И она отвечает на поцелуй.

Грейнджер целует его торопливо и так серьёзно, как будто совершает необходимую процедуру, которая очень нужна и настолько же неприятна. Драко не нравится ассоциация с очередным методом лечения — он не болен. Поэтому он старается перехватить инициативу, хоть это и сложно из-за того, что он даже обнять её толком не может.

Но он готов бороться с трудностями.

Его правая рука ложится на её плечи, и он крепко обнимает её за шею, прижимая к себе и одновременно углубляя поцелуй. Какое-то мгновение Драко чувствует, как Грейнджер старается вывернуться, но не преуспевает и лишь скользит по кушетке, из-за чего их колени сталкиваются, а затем хватает его за левое предплечье.

Он мысленно благодарит Мерлина. Его левая рука настолько слаба, безжизненна и бесполезна, что он совсем не знает, куда её деть, но тут она находит своё предназначение.

Волна облегчения и спокойствия накрывает Драко с головой. Целоваться с Грейнджер приятно. У неё мягкие губы и тёплый, влажный рот, который она приоткрывает, словно приглашая.

Он не думает куда и уже тем более почему.

Наверное, если бы Драко постарался, он бы понял, почему сам делает это. Целуется с Грейнджер, да. Это сложно произнести даже у себя в голове. Но причины — они на поверхности. Он проводит больше трёх месяцев, видя ежедневно только трёх людей. И лишь одна из них затрагивает что-то в его разуме и — как признаться в этом? — в его душе. И в конце концов, ему восемнадцать, и он молод, и у него горячка, то накатывающая волнами, то уходящая прочь. Возможно, он всё-таки болен.

Безумен.

Но это не мешает ему целовать Гермиону Грейнджер.

А вот почему ничего не мешает ей?

Этот вопрос будет мучать его следующие три недели, когда ему сначала станет хуже, а потом намного лучше; когда он впервые за долгое время испытает дикий голод и жажду; впервые сам заговорит с Ханной и вспомнит ещё одну сцену из того дня, который, казалось, был практически полностью стёрт из его памяти…

Он бежит по коридору и задыхается. В воздухе пыль и запах гари, на языке кислый вкус разлившихся где-то зелий, пыльных страниц и, главное, — страха.

Стены уже не просто вибрируют, а по-настоящему трясутся и грозятся вот-вот обрушиться, а снаружи мелькают разноцветные вспышки. Повсюду раздаются крики. Но им везёт — слава Мерлину, хоть в чём-то, хотя бы на долю секунды — им везёт! И нужный коридор пуст, и остаётся таким ровно до того момента, как они занимают позиции и успевают наложить Дезилюминационные чары.

Драко стискивает виски и старается собраться. Палочка матери слушается паршиво, а Крэбб и Гойл не просто мешаются под ногами — они невероятно раздражают его каждую чёртову секунду. Драко чувствует боль, ярость, страх, отчаяние — столько всего сразу, что сил просто нет.

Он хочет свою палочку. И ту дурацкую диадему, которая так срочно понадобилась Поттеру.

Вокруг — хаос и ад. Каждый либо бежит, либо сражается. Либо уже мёртв. И только Поттер, преследуемый верными собачонками, мчится в выручай-комнату, чтобы найти диадему.

Значит, она важна.

Значит, она нужна и Драко.

В ушах шумит, а перед глазами пелена, но он без проблем открывает Выручай-комнату спустя несколько минут после того, как туда заходят Поттер, Уизли и Грейнджер. Он пытается двигаться тихо и, заметив Поттера, испытывает облегчение.

Но реакция Драко уже не так хороша: он позволяет Крэббу и Гойлу влезть в разговор, пока его собственный голос ужасно дрожит, и Драко совсем не может собраться с мыслями.

Он знает, что должен вернуть контроль над ситуацией, но перепалка набирает обороты — и отбирает драгоценное время. Затем Крэбб обрушивает часть стены, Драко пытается его остановить, и…

— Кому важно, что ты думаешь, Драко? Я больше не подчиняюсь твоим приказам. Для тебя и твоего папаши наступил конец.

Драко отступает, и, кажется, даже Поттер на мгновение запинается. Но вмешивается Уизли, а затем из ниоткуда выскакивает Грейнджер, посылая в Крэбба оглушающее заклятие.

Драко всё ещё не помнит, как потерял палочку и как Крэбб и Гойл обменивались заклинаниями с троицей. Зато в его памяти отчётливо проступает тот момент, когда он окончательно струсил.

И как практически умолял не убивать Гарри Поттера.

Это воспоминание — его любимое. Оно позволяет ему презирать себя особенно сильно.

Драко помнит, как Крэбб вызвал Адское Пламя. И жар, который окутал его со всех сторон, а также языки пламени, облизнувшие пятки и подпалившие волосы, снятся ему теперь почти каждую ночь.

В этих же снах присутствует Грейнджер, которая всего на пару шагов впереди самого Драко. Она бежит, отчаянно стараясь не споткнуться, а затем оборачивается, и он видит в её глазах всё то же, что испытывает сам.

На ходу она бросает какое-то заклинание за спину Драко.

На этом сон всегда оканчивается.

* * *

Очнувшись после сна, он слышит шорох и тихое бормотание — и только после этого открывает глаза.

Прямо над ним стоит Эббот и деловито перебирает бесконечные склянки, которыми заставлен поднос. Она успешно взгромоздила его на тумбочку, но всё же слегка придерживает коленом, чтобы бесценные запасы зелий не оказались на полу. Краем глаза Драко замечает, что край её мантии немного пополз вверх, и в такой позе сквозь ткань проступили очертания бедра, обычно скрытого бесформенной мантией, словно напоминая, что Ханна Эббот — тоже девушка. Почти такая же как Грейнджер.

Почти.

Драко всё ещё не может определиться, можно ли сказать, что за последнюю неделю его сознание прояснилось или же, наоборот, помутнело. Он помнит больше, но спит от этого только хуже; шевелится гораздо увереннее, но каждое новое движение приносит порцию боли. Его эмоциональное состояние всё ещё нестабильно.

Грейнджер приходила лишь дважды за это время, да и то ни слова не сказала ему, и Драко ожидал её увидеть сегодня, но вот на её месте Эббот, которая тоже неожиданно молчит.

Мерлин, да она же всегда задаёт ему тысячи вопросов и потом сама же отвечает на каждый по несколько раз…

Её беспокойство сегодня особенно зашкаливает: она дрожащей рукой подаёт ему зелья и наливает воды, а когда Драко чувствует леденящие и немного липкие прикосновения её пальцев, неловко меняющих повязки, он не выдерживает.

Драко спрашивает, какими лекарствами его пичкают, и даже умудряется не скривиться, когда Эббот, вздрогнув, особенно сильно перетягивает бинтом его ладонь. Некоторое время Ханна молчит, и Драко уже успевает подумать о том, что она позаимствовала эту привычку у Грейнджер, как из её рта начинает литься привычный и до невозможности беспорядочный поток слов.

Эббот сыплет названиями трав, и хотя Драко хорош в зельеварении, он совершенно ничего не смыслит в колдомедицине. На шестом курсе было не до этого. Однако он кивает, и снова кивает, и потом ещё раз кивает. Драко не знает, что кроме этого может сделать или сказать. Его навыки коммуникации очень ограничены.

Но с Эббот в этом плане не возникает проблем — она ещё долго сама рассказывает что-то о лечении, о зельях и мазях. И Драко уже почти не слушает её, но неожиданно улавливает кое-что любопытное.

— …И тебе очень повезло, хотя, конечно, не хочется загадывать, и мы не обсуждали это напрямую, и Гермиона в жизни бы тебе этого не сказала, но в этой посылке, которую нам доставили, было несколько недостающих трав… — и снова череда названий, которые Драко совсем не воспринимает. — Мазь на их основе должна сильно ускорить твоё восстановление, и…

Она всё говорит, и Драко от этого немного легче. Её слова о восстановлении могут оказаться правдой, а могут лишь поселить ненужную и несбыточную надежду, но сам звук голоса почему-то приносит облегчение.

Когда говорит Грейнджер, его ошпаривает от каждого слова. От каждого её звука или вздоха. Он всё воспринимает в штыки.

Голос Эббот более резкий и громкий, но то, как быстро и как много она говорит, словно гипнотизирует. И до самого вечера Драко чувствует себя приемлемо.

* * *

Это странно, но в этот раз он открывает глаза, когда Грейнджер уже в комнате.

Сквозь ускользающий сон он слышит хлопок двери, но даёт себе ещё буквально мгновение. Она успевает поставить на тумбочку поднос с водой и едой и накладывает на комнату первое очищающее заклинание.

Драко резко садится. На сколько может резко, конечно.

И внутренне оскорбляется, потому что Грейнджер и глазом не ведёт, хотя он рассчитывает на реакцию. Она лишь взмахивает палочкой, практически не глядя на Драко. Стакан сам подлетает к его губам. Драко жадно пьёт. Вода прохладная и освежающая. Стакана оказывается мало, и Грейнджер, заметив это, накладывает Агуаменти, параллельно смахивая с подоконника несуществующую пыль.

Драко поражён — она просто профессионально делает вид, что не обращает на него внимание.

Далее следует тарелка. Драко щурится, неотрывно наблюдая за Грейнджер, но поймать её взгляд кажется невозможным. Она чёткими и отлаженными движениями водит палочкой. Ложка, повинуясь заклинанию, сама залетает в рот, словно Драко нет и трёх, и тут он неожиданно чувствует вкус еды.

Нет того ощущения водянистой жижи, которое преследовало его всё время. Ощущения, что он не ест, а лишь потребляет пищу, необходимую для жизни.

Какой жизни? Зачем жизнь?

Драко чувствует глубокий и ароматный привкус на языке и не торопится глотать, смакуя момент. А затем чувствует, как еда согревает все внутренности, и перестаёт сдерживать себя. Ложка чувствует его ритм и движется быстрее. Раз за разом она возвращается к тарелке и снова подлетает ко рту Драко, а он на секунду забывает о присутствии Грейнджер, захваченный новым, недоступным ему раннее удовольствием.

Грейнджер хмыкает.

Драко замирает, смыкая губы, и ложка не успевает остановиться, слегка пачка его рот. Он автоматически вскидывает руку, утираясь тыльной стороной ладони, и не отводит взгляд от Грейнджер.

Звук был тихий, мягкий, шелестящий. Его было бы не слышно в любом другом месте. Но в палате стоит такая тишина, что это словно громкое признание.

Признание в том, что Грейнджер всё-таки наблюдала за ним.

Она и не скрывается и теперь смотрит прямо ему в глаза, а затем как-то неясно вздыхает, отправляет на место ложку, зависшую в воздухе, и делает шаг к кровати.

— Ты вчера говорил во сне, — заявляет она, будто продолжая только что прерванный диалог. Это утверждение, но с намёком. Чтобы он мог воспользоваться шансом воспринять это как вопрос и объясниться.

Брови Драко приподнимаются сами собой. Но он быстро берёт себя в руки и в тон Грейнджер произносит:

— Эббот вчера болтала про какую-то новую мазь.

На её губах мелькает что-то такое, что можно было бы принять за улыбку. Она отряхивает руки, убирает палочку в карман и подходит к окну, прислоняясь поясницей к подоконнику. Затем слегка наклоняет голову, словно предлагая Драко продолжить говорить. Но не проходит и десяти секунд, как она сама почти весело выдаёт:

— Ты разговариваешь с Ханной.

Драко глупо моргает.

— Лайза иногда жалуется, что ты не отвечаешь ни на одно из её оскорблений, но вот с Ханной ты постоянно разговариваешь, — поясняет Гермиона, и уголки её губ вздрагивают.

— Постоянно?

Это, по мнению Драко, сомнительно.

Грейнджер поводит плечами и склоняет голову к другому плечу.

— Мазь почти готова, и она может помочь, — Грейнджер изучающим взглядом обводит потолок. — Но я больше не даю обещаний.

В груди Драко происходит нечто странное: сердце вздрагивает, как будто от этих слов одновременно хочет бухнуться вниз и подскочить куда-то в горло. Он сглатывает.

— У меня болит голова, — почему-то делится он.

Грейнджер хмурится:

— Но ты никогда не…

— Хорошо, — слишком послушно исправляется Драко, — это не боль, но ощущается мучительно, сон не приносит облегчения и в голове всё путается.

Грейнджер делает шаг вперёд, легко оттолкнувшись от подоконника, и её взгляд как будто проясняется, хотя возможно это лишь игра света. Драко не уверен. Ему становится сложно сосредоточиться, как только пространство между ними так решительно уменьшается.

— Ты вспоминаешь, — мягко произносит она. Драко несколько каменеет от подобного тона, его лицо ожесточается, и Грейнджер замечает это. — Какие-то новые моменты и мысли, ведь так?

Он раздумывает бесконечно долгую минуту, чувствуя, что голова, как будто поняла, что про неё вспомнили, и потяжелела. И набравшись решимости, кивает. Грейнджер кидает быстрый взгляд на его палочку. Драко вздрагивает.

Это чертовски плохой знак.

Он неожиданно видит их почти невинную беседу с другой стороны. Вот они разговаривают, и он будто бы в здравом уме, и даже память начинает возвращаться. Он не кричит, никого не оскорбляет, не задаёт вопросов. К тому же Драко явно окреп, аппетит вернулся, чувства обострились. Какая-то неведомая мазь, способная залечить его раны, почти готова. И дальше что?

Он будет здоров?

На месте Грейнджер Драко конечно не оказался бы изначально: он сразу разломал бы её палочку пополам и сжёг. И вряд ли бы стал выхаживать и лечить после. Но если хоть на мгновение предположить, что он всё-таки был бы на её месте и решал, как поступить дальше, он точно знал бы, что делать.

Само собой теперь Грейнджер должна забрать его палочку с собой и спрятать как можно дальше, чтобы он никогда её не нашёл. Ведь если есть хоть малейшая вероятность, что он в ближайшее время сможет колдовать, это не означало ничего кроме опасности.

Он мог бы оглушить Эббот, наслать запрещённое заклинание на Турпин и приложить Грейнджер головой об пол, а потом разнести всё вокруг Бомбардой и оставить полыхать обломки в Адском Пламени. При мысли об этом тело Драко охватывает фантомный жар, и он не сдерживает гримасы боли.

Грейнджер делает ещё шаг к нему и начинает говорить, но из-за внезапно возникшего шума в ушах Драко пропускает первые слова:

— …И потом я увидела, как ты падаешь, а палочка летит в сторону. Не знаю, какая там была высота, и мои амортизирующие чары не совсем сработали. Палочка твоей матери сгорела, а твою потом отдал мне Гарри, — она выдыхает, неловким движением поправляет волосы и тихо, но чётко добавляет: — Мне жаль, Малфой.

Драко ловит её слова и бережно укрывает в глубинах памяти. Честно говоря, он не совсем понимает, что именно она имеет в виду. Его воспоминания мешаются со словами Грейнджер, отказываясь выстраиваться в одну картинку. И кроме того, Драко не может сообразить, ей жаль, что сгорела палочка Нарциссы, что погиб его друг или что он сам беспомощен и жалок?

Жаль ли ей, что вокруг происходит нечто страшное и тревожащее?

Возможно, Грейнджер жаль, что она вынуждена ухаживать за ним?

Столько кроется за её словами, но каким-то образом Драко чувствует ту эмоцию, которую она, наверное, пытается передать. И принимает её. Смиряется с ощущением, хотя так и не получает настоящих ответов. Поэтому он снова кивает.

В дальнейшем, вспоминая этот эпизод, Драко будет думать, что всё-таки откликается и его «мне тоже» повисает в воздухе.

Грейнджер заканчивает уборку, освежает постельное бельё и долго смотрит в окно, наблюдая за листьями, которые парят на ветру и всегда достигают земли. Они больше не говорят, и Драко даже не испепеляет её взглядом, однако, когда она собирается выйти, прихватив с собой поднос с его неоконченным обедом, Драко произносит почти без насмешки:

— Эй, Грейнджер, я вообще-то всё ещё хочу есть.

В этот раз она улыбается по-настоящему, накладывает на ложку заклинание и сидит в комнате, пока он не закончит. Перед дверью Грейнджер оборачивается и смотрит на Драко, её губы снова изгибаются, и уже после того, как она выходит, он вспоминает, что вообще-то целовал эти губы.

* * *

Эббот оказывается права — мазь действует и Драко восстанавливается.

Проходит ещё чуть больше недели, и его руки уже почти зажили.

Теперь он может сжать ладони Грейнджер в своих, может отвести волосы от её лица, может медленно и мучительно спустить целительскую мантию с её плеч, но вот с дурацкой молнией на магловских джинсах израненные непослушные пальцы, наверное, не справятся.

Драко не знает — он не проверял.

Его ноги достаточно здоровы для того, чтобы он мог подняться и дойди до двери, поджидая её там, но вот сил, чтобы побороть её сопротивление скорее всего не хватит, и пока Драко не уверен, что она поддастся, он не рискует.

Возможно, тот поцелуй не значил абсолютно ничего.

По крайней мере, ведёт Грейнджер себя именно так. Словно с ней постоянно это происходит. Будто бы поцелуй действительно был очередной мерой лечения.

Драко, конечно, всегда знал, что у Гермионы Грейнджер интересные способы бороться с проблемами.

Он помнит, как на первом курсе дерзкая девчонка заявила всему преподавательскому составу, что специально пошла посмотреть на тролля и планировала справиться с ним сама. Как выступила против Драко на квиддичном поле, не смутившись в присутствии множества старшекурсников.

Он помнит её удар. Простая пощёчина, совершенно по-магловски, хотя в руке была зажата палочка.

Драко не может выкинуть из головы то, как она боролась за свободу домовиков, или противодействовала Амбридж, занимаясь с Отрядом Дамблдора.

Он также знает слухи о том, что Грейнджер обворовывала не только преподавателей зельеварения, но и директорский кабинет. Да и вообще постоянно нарушала правила, дерзила окружающим и всегда упрямо делала то, что считала нужным, чтобы добиться цели.

Но неужели теперь её цель — его выздоровление, и она готова даже на поцелуи, чтобы помочь ему? Да и разве поможет это?

Драко не знает.

Он вообще не в состоянии проанализировать свои ощущения, потому что при любой мысли о Грейнджер в его голове взвивается череда образов и воспоминаний, которые доставляют боль и туманят сознание всё больше.

Однако он снова и снова настойчиво возвращается мыслями к той сцене, чувствует иногда нелепое возбуждение, а иногда злость. Порой его преследует ужас. Одной конкретной эмоции нет и, наверное, не может быть.

Драко уже и не надеется на ясность в своей голове и душе, а лишь пытается понять, почему ничего не мешало Гермионе Грейнджер целовать его?

И значил ли тот поцелуй хоть что-то?

И значат ли его фантазии?

* * *

Драко подходит к окну и, увидев их, шире распахивает глаза.

Они двигаются вдали, одежда и обветренные лица мелькают между ветвей. Их двое.

Однозначно маглы.

Никакой уважающий себя волшебник ни за что не напялит такие тряпки. Одежда громадная и явно слишком тёплая для этого времени года, а за спинами висят гигантские рюкзаки. Драко, чьё знакомство с магловским миром было очень ограничено, в жизни не видел ничего подобного. Он с изумлением наблюдает за парой, которая уверено пробирается через лес.

Оба выглядят достаточно юно, хотя их лица и обладают некоторой жесткостью. Парень, не очень высокий, но очень худой, постоянно придерживает ветки, чтобы те не ударили девушку, которая ссутулившись идёт следом и улыбается будто через силу. Драко неотрывно следит за ними, пока они не выходят на поляну перед домом.

Девушка мгновенно скидывает рюкзак, а потом внимательно смотрит вперёд, и Драко машинально отступает от окна, хоть и понимает, что она не сможет его увидеть.

Так же как и дом.

Драко завороженно глядит, как девушка потягивается и её улыбка становится более беспечной.

В этот момент дверь за его спиной открывается, и Драко пугливо оборачивается.

— Что с тобой? Тебе плохо? — восклицает Эббот и только потом замечает пару, виднеющуюся в окне. — О. Это… маглы?

— Подозреваю, что из нас двоих ты должна ответить на этот вопрос.

Девушка тем временем делает пару шагов вперёд, находит в траве небольшой и плоский камушек и, повернувшись к парню, который уже успел снять свой рюкзак и плюхнуться на траву, что-то говорит ему.

Спустя мгновение она разворачивается, и Ханна охает, когда девушка замахивается и ровным движением бросает камень прямо в сторону дома. Драко видит, как камушек минует магические барьеры и затем падает на землю.

— Они видят озеро, — еле слышно произносит Эббот. Её голос звучит растеряно; вряд ли она знает, как следует поступить. — Гермиона зачаровала всё так, чтобы на месте дома было небольшое озеро, причём, честно говоря, не самого привлекательного вида. Мы не могли наложить Фиделиус: слишком многие приходят сюда. Но найти это место иначе было бы невероятно сложно — лес огромен, поэтому Гермиона решила оставить хоть какой-то знак, — Эббот мотает голой, не сводя взгляда с парня и девушки. — Я не понимаю, что эти двое делают здесь.

Она замолкает на мгновение, а затем вздрагивает и вскидывает глаза на Драко:

— Надо сообщить Гермионе. Они не могут надолго задерживаться здесь!

Эта мысль озаряет её, и Эббот срывается с места и выбегает из комнаты, не потрудившись закрыть за собой дверь. Драко видит за ней ничем не примечательный кусок коридора, а потом бесконечно долго, наблюдает, как дверь едва заметно скрипя закрывается, пока не остаётся лишь маленькая щёлка.

Драко может подойти к выходу, перевести дух, постояв пару секунд у косяка, а затем толкнуть дверь и выйти из палаты — но он даже не пробует.

* * *

Он не знает, что за чары использует Грейнджер, но спустя считанные минуты пара поспешно собирается и уходит ни разу не обернувшись.

* * *

Драко открывает глаза.

Держать их закрытыми невыносимо — стоит на секунду забыться, как перед глазами возникает образ Грейнджер, суровой, нахмуренной, крепко сжимающей палочку.

Колдующей.

В его фантазиях она раз за разом накладывает вокруг дома Сальвио гексиа, характерно взмахивая палочкой, затем направляет её в небо и укрывает всё вокруг защитным куполом. В конце она долго и дотошно создаёт иллюзию озера, а потом…

Просто возвращается к работе.

Не даёт себе ни минуты отдыха, не разрешает перевести дыхание, не отбрасывает палочку, охваченная бессилием, как сделал бы любой другой.

Драко долго и беспощадно для самого себя размышляет, на какие сильные чары способна Грейнджер. В школе он долгое время пытался — изо всех сил пытался! — не отрываться от неё больше, чем на шаг, дышать прямо в спину, а если получится — обходить. Хотя бы иногда. На редких занятиях это действительно выходило, но Грейнджер, как говорится, проигрывала отдельные битвы, но не войну.

Впрочем, войну она пока тоже не выиграла.

Но всё равно оторвалась от Драко так далеко, что у него, возможно, уже никогда не будет шанса нагнать её. Война — та, что настоящая, — отобрала у него то немногое, что ещё могло помочь ему построить светлое будущее: здоровое тело и возможность пользоваться магией, не боясь угробить себя.

Драко мог бы попробовать воспользоваться палочкой. Выбрать самое простое заклинание и колдовать, не вставая с постели, чтобы если он вырубится, то падать было бы не жёстко.

Но он… боится.

Часами Драко сидит на кровати и смотрит на палочку, а потом даже осмеливается дотронуться до неё, провести пальцами, сжать в руке. Кусок дерева приветливо вибрирует, магия в теле оживает, бурлит, требует выхода наружу. Драко в такие моменты чувствует, какая на самом деле тонкая у него кожа и как, наверное, легко она может порваться от единого неосторожного движения. Поэтому он боится даже думать о заклинаниях, пока палочка лежит у него на ладони, и никогда не решается воспользоваться ей.

Тело и мозг дают ему столь великое множество сигналов, что Драко даже не задумывается о том, чтобы узнать у кого-то из ценительниц, как скоро он сможет колдовать. Он вообще забывает, что их касается состояние его магических способностей.

Поэтому когда Грейнджер входит в комнату, Драко даже не удосуживается вернуть палочку на место.

Пока не замечает краем глаза, что она замерла на пороге. Её лицо напряжённее, чем обычно; меж бровей залегла складка, а рука с палочкой подёргивается так, что поднос, зависший в воздухе, слегка дрожит.

Драко смотрит на неё с искренним непониманием и удивлением, а потом заглядывает ей в глаза, и осознание прошибает его.

Он — волшебник, который сражался на стороне Тёмного Лорда и который теперь ведёт себя так, словно ни капли не раскаялся. От него можно ожидать чего угодно.

Лицо Грейнджер пересекает тень, когда она делает шаг вперёд, и приоткрывает рот, будто раздумывая, что сказать.

Драко чувствует, как она холодеет изнутри. Он может предположить, о чём она думает. Чувствует себя глупо, что дала слабину и потеряла бдительность. Винит себя за возможные последствия.

Впрочем, Грейнджер — сплошная загадка, и вполне вероятно, что в её голове происходит нечто совершенно другое.

Она делает ещё шаг вперёд, левитирует поднос на тумбочку, а затем вскидывает голову, и это такой упрямый, такой грейнджеровский жест, что Драко не может сдержать усмешки. Она едва заметно расслабляется.

— Я бы всё ещё не советовала, хотя ты можешь попробовать, — Грейнджер тщательно подбирает слова. — Пока я здесь, я всегда смогу помочь тебе.

Драко хочется одновременно улыбнуться и ответить ей как-нибудь грубо. Это такая хитрая уловка, в которой, конечно, есть доля искренности. Её фраза должна звучать безобидно, но скрытый смысл, кроющейся за ней, настолько очевиден, что Драко становится почти обидно. Он-то считал, что Грейнджер умеет быть тонкой.

— Я откажусь, — скупо роняет он, но противореча своим словам крепче сжимает палочку в руке. Это не укрывается от взгляда Грейнджер.

Она молча пересекает комнату и садится рядом с Драко, так что край её яркой мантии касается его бедра. Он не шевелится и следит за каждым её движением.

— Послушай, Малфой, — так обычно начинаются нравоучения. — Что ты вообще знаешь об Адском пламени? — она, конечно, не даёт ему ответить. — Впрочем, много знать и не нужно. Это тёмная магия. Поэтому твои раны — не просто ожоги. Ожоги можно залечить, переломанные кости срастить, порезы затянутся, синяки сойдут, но кое-что… кое-что остаётся, понимаешь? — она замолкает, но, встретив его взгляд, поспешно добавляет: — Ты будешь колдовать. Силы вернутся к тебе, и ты даже не вспомнишь об этом потом, но сейчас тебе нужно прийти в себя, полностью восстановиться. А иначе… Просто это опасно.

Она смотрит на него ожидающе, и Драко лишь пожимает плечами. Она кивает, будто этого хватает, а затем переворачивает руку ладонью вверх и кладёт её на одеяло, молча глядя на Драко. Она не просит, не требует и даже движения её настолько мягкие, будто дают полную свободу действий. Но Драко знает, что означают этот жест и этот взгляд.

В этот момент время будто завихряется и меняет свой ход.

Сначала всё происходит слишком быстро: Драко не задумываясь перекладывает палочку ей в руку, ощутимо касаясь ладони пальцами, и…

Время замедляется.

Секунды не торопятся перетекать в минуты, а те тянутся невероятно долго, но Драко не мучается. Он абсолютно спокоен и расслаблен, в его голове лишь одна мысль, один образ.

Сейчас Грейнджер сожмёт палочку и уберёт её в свой невероятно большой карман — Драко подозревает, что здесь замешены чары незримого расширения, — и он не факт, что когда-либо снова увидит её.

Или даже их обеих.

Это видение так глубоко в его голове, что Драко даже и предположить не может, что существуют другие варианты. Грейнджер попросила у него палочку. Он её отдал. Она заберёт её.

И он даже не винит себя за это, а просто сидит и бесконечно долго смотрит на Грейнджер. Какая-то секунда всё-таки становится последней, аномалия заканчивает, время вновь обретает свой ход. Грейнджер протягивает руку, слегка перегибаясь через Драко, и кладёт его палочку на тумбочку, где она и пролежала последние месяцы.

А потом Грейнджер разворачивается к нему всем телом, опускает руки ему на плечи и приближает своё лицо к его.

Сперва Драко чувствует тепло её кожи, а потом мягкое касание, когда ему в щёку утыкается её нос. Между их губами сохраняется минимальное расстояние, и Драко сам сокращает его, подаваясь вперёд. Грейнджер шумно выдыхает, вероятно, у неё сбивается дыхание, и её руки обнимают его за шею.

Драко тепло.

Тепло, мягко, хорошо, уютно…

Тонкая кожа на ладонях слишком чувствительна, и прикосновение к жёсткой мантии ранило бы, поэтому Драко не задумываясь пробирается под целительскую мантию и располагает обе руки у Грейнджер на талии, и тотчас ловит ртом её вздох.

Он не знает: сама ли Грейнджер прижимается сильнее или это он притягивает её.

Она чередует поцелуи, касаясь губами то верхней, то нижней губы, иногда едва заметно прикусывая, а иногда — проводя по губам языком. Драко ловит её темп, впитывает каждое движение, пытаясь получить максимум возможного.

В этот раз удовольствие почти болезненное.

Грейнджер невероятна. Поцелуи — ещё один предмет, по которому она получила бы «Превосходно». Но в этот раз Драко чувствует, что ему не нужно гнаться за ней и стараться удержаться на том же уровне. Впервые в жизни Грейнджер не доминирует над ним — и ему это нравится.

Драко жадно разглядывает её, когда она отстраняется. Мантия сползла с левого плеча, губы припухли, лицо слегка покраснело и взгляд… горит.

Сильнее, ярче чем обычно.

Когда она выходит из комнаты, Драко ловит себя на том, что любовался ею.

* * *

Он прислоняется лбом к прохладному стеклу, старясь собраться с мыслями.

За окном накрапывает дождь, и разноцветные листья размякают и мешаются с травой и грязью. Небо затянуто тучами. Капли мерно стучат по стеклу, и Драко старается сфокусироваться на этом звуке, но от этого становится лишь тяжелее.

Он хочет пить.

Мерлин, он давно не испытывал такой жажды.

Возможно, это как фантомная боль. Ночью ему снова снилась Выручай-комната, и даже теперь предсмертный крик Крэбба всё ещё стоял в ушах, а тело горело от жара Адского пламени. Ему нужно лекарство, зелье, заклинание и… вода.

Когда Грейнджер заходит, Драко моментально разворачивается к ней, игнорируя изумление проступившее на её лице.

— Воды, — требовательно просит он, но, повинуясь какому-то необъяснимому порыву, добавляет: — Пожалуйста.

Пока он жадно пьёт, Грейнджер подготавливает нужные зелья и мази, накладывает подогревающие чары на его обед и садится на кровать, ожидая, когда Драко закончит.

Ему требуется ещё три стакана, только тогда становится немного легче.

— Сегодня надо обработать твою спину, — Грейнджер жестом показывает ему, чтобы он снял футболку.

Мазь охлаждает, жажда несколько отступает, и Драко чувствует себя намного лучше, однако страшные воспоминания в его голове становятся всё ярче. Это нарастает с каждым днём, однако новых не прибавляется. Между ним и его памятью всё ещё существует какой-то барьер, который не даёт просочиться ни одному образу, и Драко мучается от того, что не знает, чем должен заканчиваться его сон.

Он сидит спиной к Гермионе, пока она лёгкими и уверенными движениями, растирает его спину, проверяет заклинанием позвоночник, и задерживает ладони на плечах явно чуть больше, чем требуется. Драко понимает, что если не спросит сейчас — не сделает этого никогда.

Он откашливается, и Грейнджер замедляется, чувствуя, что он хочет что-то сказать.

— Ты говорила, что Гойла спас Поттер.

В палате повисает плотная тишина, которую нарушает лишь мерный стук капель за окном. Спустя некоторое время по вздоху Грейнджер Драко понимает, что может продолжить.

— Я бы хотел знать, кто спас меня, — ровно произносит он.

— Рон пытался, — Драко готов поклясться, что сердце Грейнджер пропускает удар. — Но я закончила то, что он начал.

Он пока не до конца понимает, что это означает, но следующий вопрос сам срывается с языка:

— Как он погиб?

В этот раз она отвечает на удивление быстро, но фальшивое спокойствие в её голосе ранит Драко в самое сердце. Хоть он и не знал, что оно у него такое чувствительное.

— Я говорила тебе, что Адское пламя — опасная тёмная магия. От неё сложно оправиться, — Грейнджер переводит дыхание, а Драко незаметно сглатывает. — Повреждения были слишком сильные, целители не смогли его выходить, нужных зелий у них не было, и…

Драко знает — она не продолжит. Он не уверен, хочет ли видеть её лицо, и совсем не знает, что ему теперь делать.

Впервые в жизни Драко Малфой чувствует себя настоящим мерзавцем.

Он становится отвратителен сам себе, и его начинает мутить. Перед глазами проносятся долгие недели, которые Грейнджер провела рядом: говорила с ним, всячески ухаживала, помогала даже тогда, когда он отвергал её. И всё это время она невозмутимо продолжала настаивать на своём, приходила по расписанию, хотя спокойно могла избавить себя от его общества насовсем — Ханна и Лайза не смогли бы поспорить с ней.

Она помогала ему.

Охраняла его жизнь.

Спасала его.

Зная, что Уизли погиб только по его вине.

Рон Уизли мёртв, а Драко Малфой жив.

Рон Уизли мёртв из-за Драко Малфоя, а Драко Малфой жив из-за Гермионы Грейнджер.

Эта мысль крутится в голове и сводит Драко с ума.

«Я помогаю тебе выжить, — говорила Грейнджер. — Ты можешь узнать, что там впереди».

«В отличие от многих».

Сначала Драко просто прокручивает всё в голове и переваривает, пытаясь осознать ситуацию, в которой он оказался. А потом с новой силой встаёт вопрос, почему Грейнджер целовала его.

Дважды.

Можно предположить, что Грейнджер так отчаянно боролась за его жизнь всё это время, чтобы жертва Уизли не была напрасна. Мерлин, Уизли пожертвовал собой ради Драко Малфоя — он обязан выжить просто для того, чтобы поделиться этим с магическим обществом.

Однако если всё действительно было так, это всё равно не объясняет поведение Грейнджер.

Возможно, она просто сошла с ума. И это не самый худший вариант.

«Мне жаль, Малфой», — сказала она ему, но почему-то Драко всё ещё уверен, что даже тогда речь шла не об Уизли.

Проходит время, и его воспоминания медленно выстраиваются в цепочку. Теперь Драко знает, как всё было.

Два слова, один взмах палочки — и Выручай-комнату поглотило огненное море. Оно разлилось яростно, и из пламени начали выскакивать неведомые существа, которые стремились уничтожить всё, до чего могли добраться. Драко бросился бежать и даже не чувствовал себя трусом, ведь перед ним с глазами, полными ужаса, неслись Поттер, Уизли и Грейнджер. Он так старался от них не отставать, что не замечал ничего вокруг. Но когда Грейнджер послала ему за спину заклинание, чтобы обрушить стопку наваленных друга на друга вещей и затормозить огонь, Драко обернулся и замедлился.

Гойл налетел на него с размаху, что-то в ужасе выкрикивая, они оба рванули в сторону, но сбились с пути, и вот уже пламя окружало их со всех сторон.

Драко соврёт, если скажет, что в тот момент вся жизнь пролетела у его перед глазами. Тогда он не верил, что может умереть. Он бросился к тумбочке стоявшей неподалёку, запрыгнул на неё, потом выше. Гойл следовал за ним.

Они просто пытались спастись.

Через мгновение они были наверху, а гора рухляди опасно раскачивалась под ними и грозилась вот-вот упасть. Драко сжимал палочку и пытался сотворить хоть какое-то заклинание, чтобы защитить себя, но в голове всё было в таком беспорядке, что в пространстве возникали лишь беспорядочные снопы искр. А пламя волнами набрасывалось на предметы вокруг, огненные животные пожирали всё на своём пути, и где-то у самого выхода мелькали фигуры Поттера, Уизли и Грейнджер, которые готовы были бороться за жизнь до последнего.

И не только за свою.

Когда Гойл взгромоздился на метлу за Поттером, а Драко вцепился в мантию Уизли, он почти было поверил, что всё кончено. А затем где-то сбоку взметнулся гигантский столп пламени — взорвались старые котлы с зельями.

Уизли не справился с управлением… или же это Драко дёрнулся особенно сильно, когда огонь тронул его за ноги?

Этого уже никто никогда не узнает.

Секунда — и он был в свободном падении, и летел прямо в пасть беснующемуся огненному льву. Два заклинания раздались одновременно, ударная волна подкинула его тело словно пушинку, он ударился об стену, крепко приложившись головой, а потом упал куда-то вниз, в место, куда ещё не добрался огонь.

Тогда-то Драко и отключился, поэтому никак не мог узнать, что в считанные секунды Грейнджер опустилась рядом с ним и перекинула его почти безжизненное тело через древко метлы, и её злые слёзы капали ему на спину, когда она почти без сил вылетала из Выручай-комнаты, запершей в себе Адское пламя и огненных существ, что оно породило.

* * *

Драко открывает глаза, а Лайза уже в комнате. Она раздражённо говорит ему поторопится и раскладывает зелья и бинты на кровати.

Турпин меняет повязки быстро и почти неряшливо, не особо заботясь о его комфорте. Драко крепко стискивает зубы, когда она тыкает его палочкой под рёбра, накладывая заклинание на позвоночник, а потом слишком сильно надавливает на метку, на что та отзывается болью. Лайза явно торопится, но в этот раз всё словно и не связано с её личной неприязнью к Драко.

Кажется, она нервничает.

Драко замечает, что Лайзу слегка протряхивает, а когда она встаёт с постели, уголок её губ дрожит, будто девушка сдерживает слёзы.

Драко конечно, ничего не спрашивает, но ему становится не по себе, и весь остаток дня он старается выдавить её образ из головы.

* * *

Когда Эббот входит в комнату и открывает рот, первое, что видит Драко, — облачко пара, которое растворяется в воздухе. Поверх целительской мантии на Ханне обыкновенная магловская куртка, и выглядит это не отвратительно, а скорее как-то жалко.

— Отопления здесь само собой нет, а согревающие чары почему-то барахлят, — Эббот озабочена и делится с ним каждой своей мыслью. — Колина лихорадит, и приходится проверять его каждый час, чтобы температура в комнате не опускалась слишком низко. Я не понимаю, что не так, — жалобно заканчивает она, и Малфой морщится.

Иногда он всё-таки устаёт от её нытья. Ему нравится холод, ведь жар ощущается не так сильно, и можно заснуть хотя бы на пару часов. Но Эббот об этом он, конечно, не скажет. Тем более когда она сама очевидно страдает: ёжится и то и дело растирает себе ладони, при этом нос и щёки у неё слегка краснеют.

— Гермиона говорит, что разберётся, — продолжает она, и Драко перестаёт слушать, уловив знакомое имя.

О Грейнджер он без преувеличения думает постоянно, но у него и мысли нет о том, чтобы напрямую спросить, зачем она спасла его. Впрочем этот вопрос почти перестал мучить его — за время проведённое в заточении у трёх ценительниц и собственного тела он привык к постоянному ощущению непонимания.

Хотя новая загадка, связанная с жутким пронизывающим холодом, который очевидно проникает снаружи, всё же немного интересует его. Драко понимает, что большую часть чар на дом накладывала Грейнджер. Почему теперь начали возникать проблемы? Пара маглов, которая подошла слишком близко, выглядела подозрительно, но согревающие чары?

Возможно, у Грейнджер трудности, ведь если бы её магия была в порядке, ничего этого не случилось бы.

Может быть, дай Эббот ему чуть больше времени, Драко бы осмелился и задал ей вопрос, но она слишком спешит, быстро кормит и поит его, а потом выскакивает из комнаты, и лишь напоследок накладывает свои согревающие чары.

Которые, конечно, не продержатся долго.

* * *

Драко открывает глаза.

Нет, не просто открывает — широко распахивает. И резко садится на кровати, не успевая задуматься.

Что-то не так…

Всё не так!

За окном обыкновенная осенняя ночь: густая темнота опустилась на землю и ветер гоняет сухие листья. Стены не спасают от ледяных порывов, и в комнате жуткий холод. Драко вздрагивает, и чувствует, что тело покрыто мурашками и зубы вот-вот застучат. Но температура не пугает и почти не удивляет его. Это странно.

А вот шум, который наполняет застоявшуюся тишину комнаты, не просто странный — он оглушает. Впервые за всё время, проведённое здесь, Драко слышит посторонние звуки: где-то раздаются ноющие стоны, тихий писк, гулкий звук шагов, скрип половиц, чей-то уверенный голос, но слов не разобрать…

Хлопает дверь и внезапно слышится звонкий крик. Что-то с тяжёлым стуком ударяется об стену и глухо падает на пол.

Драко жмурится и сжимает голову руками. Это… Это слишком много для него, он не способен быстро сориентироваться в пространстве. Он несколько раз отрывисто втягивает обжигающе холодный воздух, а затем смотрит прямо перед собой и замечает тонкую полосу света на полу.

Дверь открыта.

И за дверью что-то происходит, и хотя Драко не уверен, что хочет знать, он откидывает одеяло, неспешно встаёт и, зачем-то захватив палочку, бредёт к выходу.

Пальцы сжимают древко уже уверенно и почти безболезненно, и даже мысль о колдовстве не кажется такой дикой. Только голос Грейнджер эхом отдаётся в голове: «Я бы не советовала. Тебе нужно полностью восстановится».

«Это просто опасно».

На самом деле, Драко убедили её слова и он не хочет испытывать судьбу. Запасы его удачи не бесконечны, поэтому палочка нужна ему скорее не как мера предосторожности, а как символ спокойствия и стабильности. Нечто привычное и своё в этом незнакомом доме.

Коридор залит светом, хотя в нём нет ни одного окна, а двери, точно такие же как его собственная, либо крепко заперты, и за ними слышны тихие стоны и отчаянный плач, либо открыты — но все комнаты при этом пусты. Почти во всех открытых комнатах стоит больше одной кровати, а в некоторых к тому же разбросаны какие-то вещи: книги, одежда, несколько колдографий. В одном месте Драко замечает даже магические шахматы. Где-то прямо на полу валяется постельное бельё, словно комнату покидали впопыхах.

Но он не задерживает на этом своё внимание и продолжает идти вперёд, туда, где особенно много звуков и откуда слышится такой знакомый голос. Он сильно втягивает воздух, словно перед нырком, и толкает дверь в конце коридора.

Прямо перед ним — неестественно вывернувшееся тело и остекленевшие глаза. Мужчина очевидно мёртв, и его палочка валяется в стороне, разломанная на две части. Падая, он размозжил голову о стену, и теперь кровавое пятно резко выделяется на светлом фоне.

Волосы мужчины колеблются под порывами ветра, который залетает в помещение через дверной проём. Входную дверь снесло с петель, и теперь она лежит неподалёку.

Это холл, из которого ведут несколько дверей и длинный коридор, в конце которого слышен шум. Теперь Драко понимает — это звуки борьбы.

Внезапно дверь справа от Драко сотрясается от сильного удара, и он слышит оглушительный визг:

— Там кто-то есть? Выпустите меня! Выпустите меня немедленно. — Это один из трёх голосов, которые теперь Драко может узнать с закрытыми глазами и через толщу воды.

Турпин заходится в истерике, бьётся всем телом о дверь, но та надёжна и крепка, а заклинание, которым её заперли, наложено добротно. Без помощи Лайзе оттуда не выбраться. Драко мотает головой и медленно продолжает свой путь.

Там то и дело мелькают вспышки, а также раздаются слова заклинаний: женский голос перебирает всевозможные боевые заклятия, мужской же не скупится на Аваду. В груди у Драко холодеет, но ноги сами несут его вперёд.

Дверь в конце коридора приоткрыта, и прямо за ней он видит ещё один труп. Это молодая девушка, чуть старше его, и её лицо обезображено, но Драко всё равно может уловить знакомые черты. Он точно видел её когда-то, но даже не утруждается тем, чтобы вспомнить имя, а лишь переступает через безжизненное тело и оказывается в большом помещении, на другом конце которого идёт битва.

— Мерзкие, грязные, отвратительные…

— Инкарцеро!

— Я принесу Лорду ваши головы.

— Петрификус Тоталус!

— Вы не первые и будете не последними. Я уничтожу вас один за другим.

— Экспульсо!

Заклинание летит мимо, попадает в стену над головой у Драко, раздаётся громогласный взрыв, и он прыгает в сторону, не сумев по-человечески сгруппироваться, но всё ещё сжимая палочку в руке. Драко больно падает и задыхается от пыли, взметнувшейся в воздух, но сражающиеся не замечают его, и он успевает оглядеться.

Неясно, сколько идёт бой, но комната уже разнесена. В свете мелькающих вспышек видны перевёрнутые шкафы, которые, вероятно, были заполнены зельями; разлетелись по всей комнате какие-то бумаги, книги; везде валяются осколки тарелок и чашек. Многие покрыты кровью.

В центре комнаты стоит Пожиратель смерти.

У него нет лица, и голос похож на любой другой, поэтому он выглядит как полноценное олицетворение своего названия. Безликое создание в тёмной мантии и уродливой маске, рождённое для убийств. Из-за плотной ткани нельзя разглядеть никаких видимых ранений, но судя по тому, как он двигается, ему пришлось несладко.

Напротив него — Гермиона Грейнджер, которая упорно и стойко сражается, несмотря на то, что Пожиратель загнал её в угол. Она прижимается к стене и отбивается, но спрятаться ей больше некуда.

Драко ползёт вперёд, пытаясь укрыться за упавшим столом. Недалеко у стены лежит Терри Бут, которого Драко узнаёт мгновенно. Бывший когтевранец перевязан не хуже самого Драко, но бинты буро-чёрные от крови. Его грудь слегка вздымается, но больше никакого шевеления в теле незаметно.

— Вы можете сдаться, и мы не причиним вам вреда. Вы всё равно ничего здесь не получите, — упрямо и твёрдо произносит Грейнджер, хотя по её виду заметно, что она в отчаянии. Драко без понятия, почему в помещении нет ни одного человека, кроме неё, способного сражаться. Куда, чёрт возьми, делась Эббот?

Он пытается разглядеть хоть что-нибудь, но кроме искр и тусклой лампы на стене, в помещении света нет. Впрочем, ему это на руку, и он двигается чуть ближе, оказываясь практически за спиной у Пожирателя.

В двух шагах в луже крови лежит парень, и Драко понимает, что знает и его. Это пуффендуец с его курса, и он пока ещё жив, но захлёбывается собственной кровью. Драко узнает заклинание и морщится.

Когда-то и он был на его месте.

Возможно, все, кого он видел, пытались помочь Грейнджер. Наверняка темнотой укрыты больше тел, но это всего лишь пациенты и они могут быть ещё слабее, чем сам Драко.

Поэтому только Грейнджер ещё может вести борьбу. Драко даже не пытается отрицать, что восхищается ей в этот момент. Всё её тело напряжено и натянуто, а рука с палочкой движется уверено, но плавно. Грейнджер действует как профессиональный боец, хотя распушившиеся волосы то и дело лезут ей в лицо и пот заливает глаза. Она скачет по осколкам стены, уверенно перешагивая обломки мебели и не отвлекается от Пожирателя.

Драко она не видит. Он выпрямляется и делает шаг вперёд.

Внезапно Пожиратель выкрикивает очередное заклинание, и её палочка отлетает в сторону, звучно ударяясь о стену. Драко видит, как Грейнджер поворачивает голову, глазами прослеживая траекторию полёта. Он знает, какая отчаянная работа идёт в её голове: она прикидывает, есть ли шанс броситься за палочкой, пока Пожиратель не успел кинуть следующее — поражающее — заклинание.

Шанса нет.

Драко теперь не видит выражения её лица, потому что стоит прямо за спиной Пожирателя. Тот не замечает его.

И это его главное упущение.

Драко бездумно поднимает руку, пальцы сжимают древко палочки. Он знает, что сможет.

— Авада Кедавра.

Время замедляет ход, и Драко видит, как тело Пожирателя обрушивается вниз, изгибаясь отвратительной волной, и опускается на пол, будто сломанное. Впрочем, это он замечает лишь боковым зрением, потому что его взгляд направлен на Грейнджер. Она смотрит на него широко распахнутыми глазами. От удивления и от испуга одновременно. Драко старается не моргать, пока погружается в пучину этих глаз: они затягивают его, он будто растворяется во взгляде, который предназначен лишь ему.

В этом взгляде страх, почти животный ужас, в нём боль и нечто, отдающее отчаянием. Она боялась не справиться, не успеть, не спасти всех тех, за кого отвечает. Она боялась проиграть в бою и в войне. Она боялась умереть.

Драко видит это так отчётливо, чувствует так живо, перенимает её эмоции на себя. Внутренности скручивает, но он всё не может отвести глаз.

А затем Грейнджер кивает. Она, наверное, и сама не отдаёт себе в этом отчёта, но Драко понимает, что это означает.

Это «спасибо».

Гермиона Грейнджер благодарит его за убийство.

Холодная волна обжигает спину, словно удар плетью, и Драко чувствует дрожь, которая охватывает всё тело.

Он убил человека. Его рука подняла палочку, его губы сказали смертельное заклинание, его магия стёрла с лица земли того, кто мгновение назад жил, дышал, думал — и намеревался убить Грейнджер.

Магия…

Он всё-таки ещё был способен к колдовству, хоть это действительно было опасно. Но не для самого Драко.

Неожиданно он чувствует ужасную усталость, и всё тело наливается тяжестью, и возвращается боль, которая была почти забыта. Только метка не болит, а нестерпимо чешется, и Драко на секунду задумывается о том, чтобы на всё плюнуть и расчесать её до крови на глазах у Грейнджер, но передумывает.

Он сплёвывает прямо на пол, разворачивается и уходит. Не то чтобы это выглядит слишком уж впечатляюще со стороны: он припадает на правую ногу, но старательно держит спину прямо и крепко сжимает палочку в руке. Она всё ещё дарует спокойствие.

Кулак сам разжимается, как только Драко пересекает порог комнаты. Рука отказывается служить, только-только зажившая кожа надрывается, и ладонь вновь начинает кровоточить. Драко знает, что не сможет перебинтовать её сам, и ненавидит это.

Но не настолько сильно, как тот факт, что его собственная магия бунтует против него. Он чувствует, как пальцы постепенно онемевают, и месяцы восстановления растворяются в пустоте, как будто их никогда и не было.

Всё сначала.

Можно начинать жить сначала.

Но всё-таки глубоко внутри у Драко плещется некое подобие надежды. Он понимает, что не всё потеряно. Он снова колдовал — он чувствовал магию, бегущую по венам. Руки слушались его почти как прежде. И на какую-то долю секунды он забыл про своё вечное клеймо боли и разочарования — тёмную метку.

Драко старается не думать о том, какое именно заклинание сотворил, и лишь наслаждается этим удивительным мигом, который вернул ему надежду на жизнь, а не пустое существование.

* * *

Спустя полтора часа Грейнджер сидит напротив него и молча меняет бинты. Она не потрудилась зажечь свет, когда пришла, а лишь шепнула Люмос, положив палочку между ними, и теперь её лицо неровно освещено и кажется более худым и бледным.

Драко не хочет думать, но думает.

Почему она не пришла к нему сразу? Точно уж не из-за размышлений о том, что сказать — ведь она молчит. Может, дело в том, что она разводила и успокаивала остальных.

Ведь они все важнее, чем он.

Они — жалкие калеки, пострадавшие из-за войны, у которых есть право разговаривать с ней, шутить, делиться своими переживаниями и рассчитывать на её поддержку, потому что они сражаются на одной стороне.

Они против него, который сделал для Гермионы Грейнджер единственную хорошую вещь — убил человека.

Драко знает, что она понимает: ему не нужны слова. Он не Поттер и даже не Уизли и не хочет слушать дешёвое «ты спас меня» или «ты мой герой».

Хотя бы потому что это не правда. Он не герой. Он — мерзкий, отвратительный слизняк, который, не дрогнув, убил человека, уничтожил, стёр с лица земли…

— Ты идиот, Малфой, — вдруг шепчет Грейнджер, не поднимая взгляда от его рук.

Эта не та благодарность, которой Драко ожидал, поэтому он рассеянно шепчет в ответ:

— Тебя спас идиот.

Мерлин, он действительно идиот! Он совсем не хотел этого говорить.

Драко видит, как Грейнджер крепко смыкает губы, и внезапно осознаёт, почему её голос звучит так тихо. Она попросту боится разрыдаться.

Она только что сражалась со своей смертью, смотрела ей в глаза, но при этом не может выдохнуть и отвлечься от этого, потому что от неё зависят ещё с десяток жизней.

Драко отнимает правую руку, которая перебинтована только на половину, и тянется к её лицу. Грейнджер не успевает среагировать и лишь дёргается, когда Драко дотрагивается до подбородка, вынуждая её поднять взгляд. Вот и всё, на что он способен, но и этого хватает.

Её глаза блестят от непролитых слёз. В них до сих пор столько чувств, столько живых эмоций, что Драко упивается её страхом, её болью.

Драко не хочет врать себе, что не думал, как мог бы сжать её ладони в своих, чтобы хоть слегка усмирить дрожь, охватившую их обоих. Интересно, Грейнджер больше боялась за себя или за тех, что погибнут, если она не справится? И как она справилась, увидев трупы всех тех людей, за жизнь которых она боролась? Тех, чьи тела покинул силы от одного взмаха палочки, хотя она сама неделями билась за каждый вздох?

Драко снова думает об остальных пациентах, которых спасает Грейнджер.

Он хочет спросить: они так же трусливы, как и он?

Так же ущербны?

Она хотела, чтобы они стали лучше?

А хочет ли она, чтобы он стал лучше?

Да и вообще — чего она от него хочет?!

Вопросы разрывают его сознание, стремясь вырваться наружу, и чтобы предотвратить это, Драко делает единственную возможную вещь.

Он целует её.

Он целует Гермиону Грейнджер.

* * *

Она всхлипывает ему в губы и неожиданно подаётся навстречу, прижимаясь всем телом, и Драко, не задумываясь, ловит её в объятия. Одной рукой он легко гладит её по голове, проводит по плечам, а другой сильно сжимает талию. Губы Грейнджер солёные из-за слёз, и Драко жадно слизывает этот вкус и прикусывает нижнюю губу, одновременно тело Грейнджер несколько расслабляется, и она обвивает его руками, словно не желая отпускать. На ней тонкая ночная рубашка и наброшенная поверх целительская мантия. Даже вновь израненные ладони Драко справляются с тем, чтобы спустить её с плеч Грейнджер, и она помогает ему, на мгновение отстранившись. Ненужная тряпка остаётся сиротливо лежать на постели.

В холодном воздухе каждый вздох обжигает и распаляет, и Драко жадно целует Грейнджер, обменивается с ней дыханием, путается в волосах и проводит рукой по спине, изучая, остались ли ещё какие-то границы, которые она не позволит ему перейти.

Сама Грейнджер в это время гладит его между лопаток и ниже, и когда её ладони робко останавливаются у кромки футболки Драко, приятно согревая кожу, он делает вывод, что она не против и не собирается его отталкивать, поэтому отстраняется сам, ловит изумлённый взгляд Гермионы и переключает внимание на её шею, пока ладонь ложится ей на ногу.

Она закидывает голову, часто дышит и едва слышно стонет, а потом решается и всё-таки задирает ткань, с нажимом проводя ладонями по его коже. Драко ловит себя на мысли, что сам просто не способен стянуть эту чёртову футболку, и если Грейнджер не избавит его от неё в ближайшее время, он сойдёт с ума. Он с силой прикусывает кожу на её шее и, услышав нежный, волнующий стон, уже не может сдержать похотливый порыв. Драко рискует всем, когда обхватывает Грейнджер за талию и тянет на себя, спиной падая на кровать.

Грейнджер путается в остатках бинтов, а палочка с тусклым огоньком на конце улетает в сторону и падает на пол. Раздаётся глухой стук, последний свет гаснет, и сердце Драко пропускает удар, когда Грейнджер вздрагивает, и ему кажется, что она сейчас остановится.

Но она приятно удивляет.

Грейнджер лишь крепче приникает к нему, оглаживает пальцами его лицо и сама целует его, глубоко и чувственно. Драко вновь ощущает слёзы на её лице, чувствует дрожь, охватившую тело, и уже не пытается бороться с болезненным возбуждением, которое накатывает волнами.

Его ладони почти потеряли чувствительность, и в остатке он имеет лишь боль, но это не идёт ни в какое сравнение с тем удовольствием, которое Драко получает, когда сжимает ягодицы Грейнджер и затем задирает её рубашку почти до плеч.

«Помоги мне, Грейнджер, не заставляй просить».

Она неожиданно отстраняется и садится; её ноги — по обе стороны от его бёдер. Драко ловит почти обезумевший взгляд и окончательно убеждается, что не он один здесь потерял рассудок.

«Сделай это!»

Она рвано вздыхает и стягивает рубашку через голову, затем отбрасывает её в сторону и снова наклоняется было над Драко, готовясь вернуть поцелуй, но он встречает её на полпути, целует в губы, в щёку, в шею, в ключицу и наконец касается губами груди. Грейнджер дрожит — уже от возбуждения, что-то неразборчиво шепчет и требовательно тянет вверх его футболку.

Драко с радостью расстаётся с ней.

Они отчаянно борются: с остатками одежды, с друг другом, со страхом и воспоминаниями о войне. Их сражение гораздо важнее любого другого, и то, что стоит на кону, невероятно привлекает обоих. Драко неосознанно радуется, что они с Грейнджер могут разделить победу.

Драко думает, что теперь понимает все её слова про новую жизнь, ведь так ярко и остро он ещё никогда и ничего не ощущал, и его явно устраивает такое перерождение.

Адское пламя действительно оставляет свои следы, но теперь Драко уверен, что сможет справиться с последствиями.

Когда он пытается опереться о постель возле головы Грейнджер, ладони резко начинают болеть, и приходится встать на локти. Из-за этого их носы почти соприкасаются, и, помедлив мгновение, Драко прижимается лбом к её лбу. Она как-то рвано вздыхает, словно такой жест для неё интимнее, чем его руки на груди или соприкасающиеся обнажённые колени.

Пальцы Драко, конечно, совсем не были готовы к продолжительным ласкам, но он сделал всё, что мог, поглаживая ладонями и костяшками и одновременно изучая поцелуями её шею и плечи. Теперь Грейнджер должна быть готова, и её тело ясно показывает это, изумительно изгибаясь под ним и маня своим теплом.

Грейнджер направляет его так же, как направляла, когда помогала есть или одеваться. И её нежность переводит Драко через грань. Она слегка изворачивается и разводит бёдра, раскрываясь перед Драко, готовая принять его. Он подаётся вперед и легко проскальзывает внутрь, одновременно прижимаясь к её губам.

— Боже, — то ли хнычет, то ли стонет она, и Драко начинает двигаться во всю силу, на которую способен, полностью игнорируя боль, медленно охватывающую тело.

Он не уверен, нравится ли Грейнджер или нет. Она тяжело дышит, постанывает и крепко сжимает его плечи, но он все равно не понимает, от удовольствия ли. Поэтому надеется, что она получает хоть вполовину такое же острое наслаждение, как он сам, и погружается в неё снова, и снова, и снова…

А затем, спустя время, Грейнджер внезапно теряет контроль, дёргается, будто пытаясь сбросить Драко с себя, издаёт звонкий крик, и сразу после этого сильно кусает его, и Драко шипит, чувствуя, как всё её тело сжимается под ним и вокруг него.

Словно большая волна накрывает с головой сначала её, потом его, и вот они оба уже лежат измотанные и расслабленные. Драко тяжело дышит, пока Грейнджер стискивает одной рукой его ставшие влажными плечи, а второй водит по спине, неспешно поглаживая.

Она уходит через несколько часов, не дожидаясь утра. Драко не в состоянии остановить её ни словом, ни жестом. Она торопливо одевается, напоследок берёт его за руку — чтобы всё-таки закрепить бинты — и уходит.

Он провожает её взглядом, и щурится от яркого света, упавшего из-за открытой двери, а когда вновь обретает способность видеть — Грейнджер уже нет.

Драко откидывается на подушку и бездумно смотрит в потолок, чувствуя полное изнеможение, несмотря на несколько жалких часов сна, который они оба смогли урвать.

Драко открывает глаза.

Вздыхает, моргает, потягивается и встаёт. Подходит к окну и втягивает холодный воздух, проникающий через форточку в тепло комнаты.

Снаружи белесая дымка заволакивает небо и окутывает деревья, словно защищая их. Они ещё могут похвастаться листьями, но пройдёт пару недель и зима окончательно вступит в свои права, оставив природу выживать под мощными порывами ветра.

Драко почувствовал бы единение с природой, но она как-нибудь переживёт это зиму, а вот насчёт себя он не уверен.

Грейнджер не приходит пять дней.

Драко считает.

Считает секунды, которые утекают сквозь пальцы, увеличивая время одиночества.

Считает, сколько раз хмурится Лайза, когда в смену Грейнджер растирает его запястья (её движения лишены той жизни, которая должна придать ему сил), меняет бельё на его постели (простынь до сих пор пахнет Грейнджер, а на обратной стороне наволочки Драко отчётливо видит длинный волос), накладывает очищающие заклинания на пол, окна и одним движением сметает пыль. Комната чиста, но Драко чувствует себя грязным.

Он считает, сколько листьев падает на землю. Сколько теней мелькает в глубине чащи. Сколько птиц пролетает в вышине.

Драко Малфой считает, сколько раз он вспоминает прикосновения Гермионы Грейнджер.

Но сбивается.

Драко не хочет думать об этом, но вместе с тем мысли доставляют какое-то извращенное удовольствие: она проводит время с ними. С кем угодно, кроме него самого. Бут, должно быть, в её вкусе, у него явно есть что-то общее с Крамом, Маклаггеном и Уизли. Возможно, она обнимает его, целует и делится своим теплом.

Возможно, ему тоже выпал шанс пересчитать все её синяки и царапины.

Спустя время Драко понимает, что так многому не уделил внимание в ту ночь. Её тело было мягким, тёплым и сияюще прекрасным, но Драко не может вспомнить точных очертаний, ни одной родинки, ни одного даже маленького шрама. Она вся была одним сплошным прикосновением. Мучительным, но необходимым.

Драко осознаёт, что находился на грани сна и реальности, но всё-таки пытается удержать в голове образ Грейнджер, когда она свернулась в его объятиях, обессиленная и заплаканная, и заснула. Картинка достаточно чёткая, но он всё равно не уверен, что именно было на самом деле, а что он только придумал, и так ли уж крепко Грейнджер прижималась к нему, как в его воспоминаниях.

Наверняка он может теперь сказать только одно: Гермиона Грейнджер всё-таки полностью потеряла контроль.

* * *

Ещё один раз — и Лайза успевает окончательно ему надоесть. Изо дня в день приходит только она, нет ни Грейнджер, ни Эббот, и если причины, по которым его не хочет видеть первая, Драко ещё понимает, насчёт Ханны у него нет ни одной догадки.

Он раздумывает об этом просто для того, чтобы отвлечься от мыслей о Грейнджер и своей никчёмной жизни. Палочка, которую Лайза нашла на следующий день в углу комнаты, лежит рядом на тумбочке, и хотя Турпин опасливо косится на неё, отбирать не пытается. Но Драко и сам не прикасается к ней.

Он выжидает. И его ожидания оправдываются.

Грейнджер ломает систему и приходит в то время, которое он привык проводить в одиночестве. Турпин ушла всего час назад, и Драко не голоден, не хочет пить, а пространство вокруг бездушно сияет чистотой. Он стоит у подоконника и, когда открывается дверь, удивлённо оборачивается и смотрит, как Грейнджер пересекает комнату и останавливается напротив.

Она ниже его на целую голову, но до этого момента Драко никогда не обращал внимание, что она смотрит на него снизу вверх. Грейнджер проводит рукой по подоконнику и бросает взгляд на вид за окном. Наверняка ей он надоел ещё больше, чем ему самому.

— Я не знаю, что делать с тобой, Малфой, — выпаливает Грейнджер, и Драко удивлённо моргает. Она вздыхает, хмурится и сухо продолжает: — Нам нужно уходить, мы и так провели здесь непозволительно много времени.

— Уходить?

Она медленно кивает.

— Мы… — вздыхает, мотает головой, — мы собираем всё самое ценное и ищем способы переправить тех, кому нельзя аппарировать. Со дня на день здесь будут члены Ордена, которые помогут нам покинуть это место.

Грейнджер замолкает. Она не говорит о причинах, и вообще никак не упоминает Пожирателя, но Драко понимает — дело именно в нём. Если один нашёл их, то смогут и другие. Единственный выход — это бегство, тем более оно явно облегчается тем, то пациентов теперь намного меньше.

На мгновение перед глазами Драко возникает образ парня, изо рта которого вытекает кровь. Он трясёт головой, чтобы отогнать видение, и смотрит на Грейнджер. Вся ситуация несколько тревожит, но лишь один вопрос по-настоящему волнует его.

Что будет с ним?

Что будет с Драко Малфоем, когда члены Ордена переступят порог дома?

Он не произносит ни слова вслух, надеясь, что Грейнджер услышит его мысли и сама заговорит. Гермиона Грейнджер знает всё — она должна поделиться знанием с ним! На долю секунды Драко кажется, будто она качнула головой, словно отказываясь отвечать на невысказанный вопрос.

А затем она начинает разворачиваться, и Драко понимает, что сейчас снова останется один, и даже приподнимает руку, чтобы схватить Грейнджер и удержать, но боится сжать ладонь, поэтому рука так и повисает в воздухе, а Грейнджер делает вид, что не замечает этого.

И уходит.

* * *

Весь день Драко напряжён и задумчив. Ожидание сводит его с ума, и ему кажется, что он уже ждёт суда, который определит его участь. Грейнджер, конечно, не дементор, который может лишить его души, но… Драко не уверен, что её решение принесёт ему меньше боли.

Впервые, он по-настоящему понимает, что каким-то образом ему действительно придётся продолжить жить и искать своё место в мире. Придётся принимать решения. Самостоятельно, не опираясь ни на чьё мнение. Отец и мать давно остались в прошлом. И даже Волдеморт сейчас не может на него повлиять.

Драко пытается думать…

Грейнджер возвращается под вечер, вновь становится у окна и глубоко вздыхает.

Её глаза покраснели, а руки дрожат, пока она не прижимает их к бёдрам, и Драко на секунду отвлекается на очертания её тела, а когда вновь смотрит на лицо, Грейнджер задумчиво покусывает губу.

— Я не знаю… — она прочищает горло. — Я не знаю, что произошло с чарами, но каким-то образом они спали. Ты сам всё видел: маглы подошли слишком близко, потом перестали работать согревающие чары, у нас начались проблемы на кухне, а несколько зелий испортились на ровном месте. В ту ночь защитный купол еле держался и, хотя я не знаю, как Пожиратель мог оказаться в этом лесу, когда он уже был здесь — ему не составило труда найти нас.

— Кто это был? — вдруг перебивает Драко.

— Я не знаю, — Грейнджер прикрывает глаза. — Мы не стали смотреть, а просто левитировали его и похоронили на заднем дворе.

— Сколько… — Голос Драко срывается. Он не уверен, что именно хочет спросить. Сколько погибших? Сколько раненых? Сколько проблем он принёс? Сколько сил в запасе у Грейнджер, что она справилась с этим?

— Я не знаю, как у него вышло справиться со всеми на своём пути. Видимо, мы совсем не были готовы к такому, — Её рот растягивается в мучительной и жуткой улыбке, и уголок губы вздрагивает. — Он выбил дверь и убил аврора так, что тот не успел произнести ни единого заклинания. Ханна и Лайза были там же, но он не стал их убивать — просто отбросил заклинанием и запер дверь.

Теперь губы Драко изгибаются в подобии ухмылки. Крик Турпин он запомнил. Но… Эббот тогда не было слышно. Неожиданная догадка прошибает его, и Драко завороженно смотрит на Грейнджер. Она тяжело сглатывает, и по её взгляду Драко видит — она поняла, что он догадался.

— Ударная волна была такой силы, что при ударе головой Ханна умерла почти сразу. Лайза пыталась ей помочь, но их палочки отнесло в сторону, сверху упали шкафы и полки, и пока Лайза нашла их, было слишком поздно.

Ханна Эббот — староста Пуффендуя, блондинка небольшого роста, с широким лбом и чересчур крупным, на вкус Драко, носом. Нервная и простоватая девушка, которая каждый день спасала жизнь и рассудок Драко. Ханна Эббот теперь мертва.

А он всё ещё жив.

— Я не знаю, что он ожидал увидеть и получить. Я услышала шум, когда несколько человек уже были мертвы, потому что пытались остановить его. Он узнал меня и спрашивал, где Гарри. Но я не знаю.

Пять. Пять раз за несколько минут Гермиона Грейнджер призналась, что чего-то не знает. Драко завороженно смотрел на неё, замечая, как постепенно меркнет свет на её лице. Но отсутствие знания не делало её некрасивой, или нехорошей, или неспособной.

Оно будто делало её сильнее. По крайней мере, в его глазах.

— Война идёт, и, кажется, приближается новая пора. Пожиратели не прячутся и не скрываются, и, возможно, скоро наступит время сражений, в которых придётся принять участие всем. То, что произошло здесь, — это лишь отголосок настоящей войны.

— И что дальше? — задаёт Драко самый безобидный вопрос, который приходит ему в голову.

— Я не знаю, что тебе делать и куда идти. На самом деле… — её голос срывается, и в глазах Грейнджер мелькает замешательство, но она собирается с силами: — На самом деле, ты здоров. Я… Мы сделали всё, что могли, и вот ты выжил и теперь можешь начать жить. И можешь поступать, как захочешь. Я могла бы предложить тебе выбор, но ты сам должен решить. Я… — она вскидывает подбородок. — Я не стану тебя ограничивать. И никто не станет.

Драко невесело хмыкает.

Вот так Грейнджер и выполнила свой план, хоть Драко так и не узнал до конца, в чём он состоял.

Жизнь за жизнь. Или жизнь за две?

Здесь нет места счёту, Грейнджер никогда не пыталась его вести — это Драко понимает однозначно. Как и то, что решение теперь действительно только за ним.

Рассматривает ли Грейнджер сценарий, при котором он возвращается к пожирателям и становится верной слугой Волдеморта?

Или тот, при котором он переходит на сторону света и рискует жизнью ради Ордена и Поттера?

А как она отреагирует, если он скажет, что останется с ней?

Драко смог бы варить зелья и лечить волшебников, но что-то глубоко в душе подсказывает ему, что у самой Грейнджер теперь другие планы. Однако он уверен, что ему она не расскажет, поэтому не спрашивает.

— У тебя есть два дня, чтобы решить, Малфой, — она обводит взглядом комнату, затем смотрит на него и мягко улыбается. — Большего я не могу тебе дать.

* * *

Драко открывает глаза.

Турпин перед ним выглядит совершенно иначе, чем обычно. Она в потрёпанной магловской одежде, волосы собраны на затылке, и даже палочка в руке выглядит неестественно. Драко уже забыл, что Турпин — грязнокровка, но сейчас понимает, что это никак нельзя исправить. Ему даже не стыдно, что он думает так, когда смотрит на неё.

Почти.

Она как будто слышит его мысли и закатывает глаза.

— Знаешь, Малфой, ты мне не нравишься, — говорит она спокойно и очень уверенно. — И я всё равно считаю, что Гермиона не права и ты предашь её. Ты сломаешь свою жизнь, Малфой. Свою и всех тех, кто будет рядом.

Она тянется вперёд, берёт его палочку и очень долго разглядывает и вертит в руках. Драко кажется, что проходит вечность. Он думает, что Турпин, наверное, всё-таки немного умнее Грейнджер, и уже готовится услышать хруст, который срезонирует со звоном его разбитого сердца.

Турпин хмыкает и протягивает ему палочку.

— Завтра мы уходим, Малфой. Надеюсь, ты не забыл, как аппарировать.

* * *

Драко был ранен.

Он боялся боли, боялся разрушений, боялся одиночества, боялся войны. Он боялся за себя, за своих близких, за мир, который ему знаком и дорог.

Драко боялся перестать чувствовать и боялся почувствовать что-то слишком сильное.

Он боялся остаться без магии — и будет бояться этого всю жизнь.

Он был в отчаянии, зол, растерян, оскорблён и чувствовал холод, который шёл изнутри.

Но раны затянулись — значит, и со всем остальным Драко теперь способен справиться.

* * *

Его два дня на исходе.

Грейнджер приходит вечером, когда сумерки уже опустились на лес, и незаметно открывает дверь. Драко замечает, что в коридоре больше не горит свет. Везде вокруг тишина, и только звук её шагов отдаётся у него в ушах.

Она в рубашке. Чёртовой сорочке на шести пуговицах. Он успевает заметить это краем глаза, когда встаёт ей навстречу, делает шаг, ловит на полпути и… целует. Он почти не успевает испугаться, но пальцы вдруг вздрагивают, и Драко чувствует сомнение и неуверенность в себе.

В висках стучит, и перед глазами начинает плыть, так что Драко зажмуривается, продолжая прижиматься ко рту Грейнджер. Губами он чувствует её улыбку, и открывает глаза.

Она отстраняется на мгновение — Драко чувствует, как страх, что она рассмеётся и уйдёт, хлещет по спине — и вдруг дёргает полы рубашки в стороны. Ткань трещит, и пуговицы с лёгким стуком прыгают по полу.

Этот звук — словно музыка для ушей Драко.

Он улыбается, а его ладони уже касаются её обнажённой кожи, и его язык сталкивается с её языком, продолжая прерванный танец. Безнадёжно испорченная рубашка оказывается на полу, за ней следует футболка Драко, а после он сам справляется с пуговицей на её штанах, и когда они, всё так же не прерывая поцелуя, всё-таки падают на кровать — Грейнджер может похвастаться только бельём.

Которое, уж Драко позаботится об этом, тоже будет забыто.

Он пока не принял своё решение, но чувствует, что сможет это сделать.

Совсем скоро. А будет ли оно правильным, покажет только время.

* * *

Где-то между закатом и рассветом, между последним листом и первым снегом, между концом и началом Драко ощущает шевеление Грейнджер. Но теперь — спустя столько времени — может её удержать. Его рука обхватывает её запястье, и он дёргает её на себя так, что она охает и путается в простынях, волосах, частях тела.

— Я просто хотела закрыть окно, — шепчет она, нависает над ним и целует куда-то в скулу.

Драко кивает, хотя она всё равно этого не видит, отпускает её, откидывается на подушки…

И закрывает глаза.