Вшивая (джен)

Вшивая была единственным в мире живым существом, на кого Крыса могла смотреть и смотрела своими глазами. Не в расколотом отражении, не из-под ресниц боковым зрением, не на тень позади себя. Прямо в глаза. Сложно было иначе. Кроме того, если бы Крыса лишь попыталась игнорировать ее, Вшивая обиделась бы и ушла, чего допускать было категорически нельзя. Почему — Крыса не могла сказать.

Вшивая давно стала — или всегда была? — частью ее самой: делила с ней тело и жизнь, шевелилась на руке, щекоча усиками кожу и вызывая желание расчесать до крови — выпустить на свободу. Она скалилась желтоватыми клыками и следила бусинками глазок за той опасностью, которую упускала Крыса, пока смотрела в зеркала, а не в мир. Чаще всего Вшивая спала, пока Крыса бодрствовала, но всегда охраняла ее во сне, поскребывала коготками и сучила лапками, если подходил кто-то чужой. Будила острыми болезненными укусами, когда непременно надо было проснуться, и самыми короткими путями уводила в тихие подворотни от возможных неприятностей.

Стоило Крысе в своих походах-побегах забраться слишком глубоко в Наружность, Вшивая начинала ерзать и кусаться, закапываться под кожу, рассыпая болезненные язвочки-нарывы по всему телу, это означало, что пора повернуть назад. Крыса смотрела прямо на серую морду и скалилась ехидной улыбкой, демонстрируя острые зубы — пыталась сопротивляться. Вшивая пялилась в ответ кровавыми глазенками и шипела злобно, тоже оголяя клыки и утверждая свою правоту. Уверенно водила влажным носом, принюхиваясь к воздуху, и разворачивалась всегда в нужном направлении — Домой. Крыса ожесточенно чесала руку, не пряча лезвий под ногтями, и каждый раз слушалась, возмущенно фыркала, но шла за своим поводырем. Без нее бы точно потерялась.

В призвании Летуна в Наружность самое важное — возвращаться. Не с пустыми руками и не слишком поздно. Так что помощь приходилась весьма кстати. Они действовали как единая команда, быстро, точно, всегда верно. Кому же еще можно доверять, как не самой себе? А Вшивая была ею самой, и Крыса уже даже не помнила, она ли дала жизнь и имя уродливой зверюге на своем предплечье, или зверюга создала и окрестила ее.

В Доме Вшивая вела себя тихо, ела с рук и сворачивалась сонным клубком на предплечье, лениво наблюдала за звенящими колокольчиками в длинных волосах Русалки и не вздрагивала от звуков хлопающей двери. Временами шипела на серые дрожащие тени приходивших к Кошатнице четвероногих посыльных, чуть прикусывала зубками вены, если выпадала нужда встречаться с мальчишками в темных коридорах, отдавая заказы, но не ерзала, не скалилась на проходящих мимо людей и не драла кожу. «Безопасно», — понимала Крыса и тоже успокаивалась. Из домашних Вшивая подпускала к себе близко только Рыжую. Жмурилась, когда та проводила ладошкой по свалявшейся шерстке, доверчиво разрешала почесать светло-серое брюшко и била хвостом, хлестко ударяя по локтю, иногда до крови — это от удовольствия.

Крыса не очень-то любила размышлять о смысле жизни и сложностях человеческого взаимодействия, предпочитала смотреть исподлобья в угол потолка, кося правым глазом в калейдоскоп разбитых отражений. В те редкие мгновения, когда она была только собой, Крыса спала в комнате или слушала рассказы Рыжей о новостях. Вполуха. Но на самом деле очень внимательно, рассматривая пляшущее живое пламя под веками. И отогревалась. Ей тоже нравилось подпускать Рыжую близко, позволять ей распутывать узлы в неделями не чесаных волосах, поглаживая за ухом, разрешать себе закрывать глаза и принюхиваться к теплому дыханию над головой. Крыса даже как-то пыталась посмотреть на Рыжую в упор. Получилось, а та этого не заметила, потому что тоже слишком близко подпустила к себе. А когда ты близко-близко и чувствуешь прикосновение обветренных губ к векам, глаза не видят чужого лица целиком, только дрожащие ресницы, пятна веснушек на вздернутом носу и пожар слепящих кудрей вокруг. Рыжая была теплой, даже горячей, огненной. И нравилась им обеим, но эту общую слабость они с Вшивой не обсуждали.

Слепого Вшивая не признала: разодрала в кровь кожу на его груди и демонстративно отвернулась, щелкнув хвостом по пальцам Крысы. Больно, до искр в глазах. При виде мутного незрячего взгляда всякий раз начинала шипеть и сучить лапами, отращивала металлические когти-лезвия и царапала бледную кожу вновь и вновь, оставляя припухшие красные полосы, словно боялась и инстинктивно пыталась избавиться от опасности. Раз даже цапнула его за мочку спрятанного в спутанных космах уха, оставив в подарок кровоточащую бахрому и немного удивленное выражение на обычно бесстрастном лице. Старалась дотянуться до чуть заметно бьющейся на шее жизни и оборвать ее. Слепой только криво усмехался и настойчиво давил, оплетая паучьими пальцами вытатуированное горло Вшивой, желая приручить. Или сломать.

Крыса щерилась на него осколками-зеркалами, вырывалась из цепких рук, кусала острыми зубами такую близкую шею и била в открытое лицо — Слепой не уворачивался. Руки не исчезали. Душили. А ночами она раздирала кожу вокруг Вшивой в попытках выпустить ее наружу. Разрывалась между ними. Ненавидела каждого и хотела освободиться от обоих, чтобы остаться собой. И с радостью убежала бы к Рыжей греться в ее руках, только вот та искрила злостью, ревностью и какой-то странной обидой, словно Крыса просмотрела что-то очень важное. Но сложно увидеть важное, когда всеми силами стараешься его не замечать.

Изнанку и Лес Вшивая не любила, пряталась под скрипящими рукавами куртки, шипела и даже не пыталась высунуть усатый нос наружу. Таяла сероватыми шрамами на полупрозрачной бледной коже и впадала в анабиоз, не шевелилась. Потому что там, на другой стороне темной чащи, не было Крысы как таковой, и Вшивая знала, что она не нужна, — Сааре не требовались проводники в мире, который его породил. Да и он все равно никуда не ходил, только стонал и выл в своем болоте, насасываясь кровью забредших гостей, и хранил Лес от чужаков.

Когда Крыса поддалась на просьбы Слепого и повезла Горбача и вверенных ему младенцев по дорогам Изнанки, Вшивая обиженно спрятала морду в лапках, но хвост оставила снаружи — бдила. Чуяла, что местность чужая, хоть и не Наружность, но и не Дом. Чуть заметное шебуршание под кожаной курткой извещало Крысу о каждом отклонении от маршрута и любой поджидающей опасности. Лицо Крысы рассекала кривая улыбка, больше похожая на гримасу боли, но она следовала указаниям, потому что знала, чуяла, что Вшивая не простит обычной попытки неповиновения: не здесь и не сейчас. И просто была благодарна в меру своих возможностей, что та продолжает исполнять роль проводника.

Детей раздавал Горбач. Крыса только крутила руль и запоминала направление, не смотрела по сторонам сверх необходимости, не выходила к мамашам и не знала, кому доставались безмозглые младенцы, — все это ее слабо волновало. Она хотела только одного: закончить работу побыстрее, сбросив с себя тяжелое, как чугунная цепь, обещание Слепому, и уйти своей дорогой. Куда глаза глядят. Благо, на Изнанке можно было не смотреться в бирки и не следить за тенями в уголках век. В конце концов, если надоест, она всегда может насовсем стать Саарой и забыть Крысу как один из лунных снов.

Когда последний пускающий слюни Неразумный исчез за дверями очередного аккуратного домика и переход официально завершился, Крыса угрюмо махнула рукой переминающемуся с ноги на ногу Горбачу с взъерошенной вороной на голове, перекинула тощую ногу через сидение тронутого ржавчиной потрепанного байка и укатила по пыльной разбитой дороге. Куда-то. Спустя несколько километров горького от бензиновых паров ветра и безмолвного одиночества Вшивая высунула из-под рукава куртки влажный нос и настороженно принюхалась к сухому воздуху. Крыса остановилась, стянула куртку и застыла: пришла пора посмотреть в глаза своей спутнице. Вшивая прижалась к руке, опустив уши и оскалившись, словно готовясь к прыжку, и выжидательно похлестывала себя безволосым хвостом по тощим бокам. Коготки скребли, и кожа под ними привычно кровила. Крыса чуяла, что Вшивая знает, куда им следует идти, и даже склонялась к тому, чтобы с ней согласиться, вот только не была уверена, что там ее ждут.

Спустя две ночи в дороге разбитая усталостью и бессонницей Крыса плюхнулась за столик какой-то захолустной кафешки на повороте с трассы в очередной дрянной городок. Вечернее небо горело огнем, цвет был странно знакомый. Пахло чем-то цветущим. Она сморщила нос и громко чихнула, заказала кофе и что-то из еды, не поднимая воспаленного взгляда на официантку. А получила удовлетворенный прищур черных глаз и растянутые в улыбке обветренные губы на усыпанном веснушками бледном лице. Вшивая дернулась, как от удара током, когда вечно ледяные пальцы Рыжей знакомо почесали ее за ушами, и довольно заверещала, поглядывая искоса на Крысу — подозревала. Та вытряхнула из смятой пачки сигарету и глубоко затянулась, молчала, но руку от Рыжей не убирала. Смотрела прямо на взрывной пожар алых волос, растрепанных от ветра, криво улыбалась и грелась. И отчетливо понимала: безопасно.