Whiskey in the jar (гет)

Вино не только друг — вино мудрец:

С ним разногласьям, ересям — конец!

Вино — алхимик: превращает разом

В пыль золотую жизненный свинец.

О. Хайям «Рубаи»

Что может быть паскуднее, чем праздновать день рождения в одиночестве? Только то, что ты этого не планируешь. Есть, конечно, отчаянные (или, может, правильнее — отчаявшиеся?) мизантропы, которые предпочитают и праздники, и будни проводить в гордом одиночестве, коротая вечера и встречая утра в обнимку с бутылкой или чайником. Но Гермиона Грейнджер мизантропом не была, а одиночество, на ее взгляд, гордым не могло быть по определению. День рождения без друзей, торта со свечками, пробки от шампанского, разбившей люстру и лицо кому-нибудь из гостей? Тихий ужас, громкий плач! Не может быть, потому что не может быть никогда! Не с нею, не в этой жизни, не в двадцать первый день рождения!

И уж тем более не тогда, когда на добычу недорогого и зверски купажированного виски истрачено два месячных личных бюджета и три километра нервов.

Однако поди же! Вы только гляньте, что происходит: мисс Грейнджер собственной персоной в собственной гостиной созерцает вокруг себя безупречную пустоту и симметрию, и одиночество ее сегодняшнее неумолимо приобретает черты уязвленной гордости. Только Косолапсус медленно и сердито жмурится в диванных подушках, поводя усами на стремительно прокисающий торт. Косолапсус-то был как раз мизантропом каких поискать, и горестная растерянность хозяйки изрядно его озадачивала: нашла с чего убиваться! Нам же больше достанется! Причем в благословенной тишине и медитативном уединении.

Гермиона опустилась на диван, машинально запустила пальцы в густую шерсть на косолапсусовом загривке. Пора было как-то осознать, что происходит.

Происходила отвратительная, в общем-то, банальность в виде не менее отвратительных совпадений. Гарри не пришел, потому что Джинни приспичило рожать. Из-за ее воплей Гермиона даже слов извинения от Гарри толком не расслышала, если таковые слова вообще были произнесены. Рону вчера приспичило поучаствовать в товарищеском матче с командой из какой-то Мухотени, на котором ему приспичило выпендриться. Как выяснилось, для нелетучего он выпендривался чересчур, поскольку в результате не загипсованы у него оказались, как выразился Джордж, только глаза, и не виски ему светит в ближайшую неделю, а Костерост капельно, внутримышечно, перорально и в клизме.

Теперь семейство Уизли едва не в полном составе металось между родильным отделением и травматологией Мунго, и, разумеется, день рождения Гермионы был последним, что их в данный момент интересовало.

МакГонагалл заговаривала зубы какой-то внезапной комиссии, Добби бегал за ней с валерьянкой. Луна накануне умотала на охоту за мозгошмыгами и, видать, заблудилась. У Невилла расцвел какой-то жуткий гибрид мухоловки и тарантула, и не просто расцвел, а вырвался и сбежал. Гермиона боялась думать, каким образом Невилл собирался это поймать и заарестовать, но в окрестностях Хогвартса появляться сейчас было точно небезопасно.

Варианты пойти поддержать Джинни и Гарри (скорее Гарри, если уж начистоту), навестить Рона, помочь Минерве и Добби, попытаться поискать Луну были последовательно и решительно отметены. Гермиона некоторое время раздумывала над тем, не вооружиться ли сачком и электрошокером и не побегать ли с Невиллом по Запретному лесу вслед за гибридом, — знатное могло бы быть приключение! — но отказалась и от этого. Погода была нелетная, прямо под стать настроению.

Да, погода была совсем не праздничная. Мелкий сеющий дождик то переходил в сплошной ливень, то начинал долбить редкими, крупными и холодными каплями. И в гостиной было зябко, несмотря на зажженный камин. Пора сменить нарядное платье на теплую пижаму и шерстяные носки. Вытащить из волос заколки и закутаться в плед. Выпить чего-нибудь горячего. Хотя зачем горячего, если есть горячительное?

Гермиона перевела взгляд на подоконник.

На подоконнике стояли: бутыль «авророчки» тройной очистки от Гарри, ракия от Рона (хотя, скорее, от Виктора, но уже неважно), вишневая наливка от Молли, «лимонка» от Добби, «слезы мандрагоры» от Невилла, странного вида вино от Луны и венец коллекции — двадцатипятилетний Гленливет от МакГонагалл.

Даже если бы Гермиона думала, что у нее плохие и невнимательные друзья, при взгляде на эту батарею она бы немедленно передумала. По нынешним временам достать такие презенты было делом чрезвычайно трудным, непомерно затратным и крайне рискованным. Каждая из этих бутылок тянула на полгода принудительных работ и изрядный штраф.

Нет, у нее самые лучшие, самые прекрасные, самые удивительные друзья, какие только могут быть. Вот только у каждого из них в жизни есть вещи куда более важные, чем Гермиона Грейнджер. И это правильно. Когда в жизни самое главное — друг, так это не дружба, а дурдом. Но не в такой день. Определенно не в такой.

Стук в дверь застал ее за натягиванием теплого носка на заледеневшую ногу. От неожиданности Гермиона потеряла равновесие и едва не расквасила нос о деревянный подлокотник дивана, но вовремя сманеврировала и вписалась в подушку. В радостном удивлении — ну слава те Мерлин, хоть кто-то все-таки пришел! — она помчалась открывать, то и дело наступая на недоодетый носок. И лишь вместе со щелчком замка щелкнуло в голове: «А вдруг это не ко мне, а за мной?!»

Все выпитое в жизни пронеслось перед мысленным взором, сердце ухнуло в пятки, а руки, уже приоткрывшие дверь, машинально попытались закрыть ее обратно.

— Грейнджер, ты чего там, голая, что ли?

Гермиона замерла на миг, осознав, что это все-таки к ней. В следующий миг осознала, что уж лучше бы за ней, а сердце в левой пятке завизжало: «О, нееееет!» Малфой протиснул в приоткрытую дверь сначала плечо, потом просунул голову, демонстративно прикрыв глаза ладонью.

— Одевайся, я не смотрю, — и растопырил пальцы.

Гермиона обалдело продолжала давить на дверь.

— Одетая, — констатировал Малфой. — Значит, точно не ждала. Жаль, я так надеялся. Да впусти ты меня уже, там дождь!

И в самом деле… Гермиона отступила от двери, и Малфой ввалился внутрь, как-то очень не по-малфоевски мокрый и взъерошенный. Мантия на нем сидела кургузо, и вообще выглядел он весь подозрительно.

— О! Грейнджер свободна? Ей подарили носок? — кивнул он на ее ноги.

— Малфой, нет! — Гермиона прянула назад, волоча за собой носок и изо всех сил борясь с подступающими слезами. — Не сегодня, не в такой день! Сгинь, пожалуйста, отсюда и закрой дверь с той стороны!

Тот непонимающе моргнул:

— А какой сегодня день?

— Пятница. Мой день рождения.

— Сегодня?!

— Уйди, хорек белобрысый, не расчесывай мне последний нерв, его и так уже испортили! — Гермиона едва не сорвалась на крик, но осеклась, поняв, что вот сейчас точно разрыдается.

— Твой день рождения?!

— Да. Но, как выяснилось, это мало кого интересует, — Гермиона понимала, что неправа, что все это неправда, это просто незаслуженная обида, в которой никто-никто не виноват, но ее уже несло, и остановиться она не могла. — Всем плевать!

— День рождения!

— Никому нет дела!

— Твой день рождения! Сегодня!

Малфой внезапно оказался совсем рядом и навис над нею, обдав холодным запахом дождя и сливочного мороженого. Гермиона оторопела:

— Ну да…

И только подняв на него глаза, она поняла, что все-таки ревет.

— А что? Разве не видно? Гости! Подарки! Именинный пирог со свечками, клюква в сахаре… Не видишь?

Малфой покачал головой.

— И я не вижу.

Гермиона прерывисто вздохнула и побрела к дивану — раз уж рыдать, так хоть с комфортом. Малфой критически обозрел гостиную.

— Жалкое зрелище. Душераздирающее зрелище, — взгляд его остановился на бутылочном натюрморте. — Кошмар. И что, совсем никого не будет?

— Совсем никого, — всхлипнула Гермиона.

Послышался легкий хруст — это Малфой скрутил пробку с Гленливета.

— Гляди-ка, настоящий! А что ты ревешь-то? Радоваться надо! Нам же больше достанется.

— Нам? — Гермиона то ли от удивления, то ли от возмущения даже рыдать перестала.

— А ты что, не будешь?

Пить с Малфоем? Да еще и в такой день? Да еще и Гленливет?!

— Нет, благодарю покорно. Мне прошлого раза хватило.

Если бы Гермиона не отвернулась, она увидела бы, как Драко слегка зарделся — не иначе, тоже припомнил то ужасающее в своей неловкости, похмельности и глупости утро в кабинете Зельеварения.

— Ну как знаешь. Не я тут реву в одиночестве в свой день рождения.

Это было уже слишком. И для такого дня, и вообще.

От первой летящей подушки Драко увернулся, возопив что-то про сохранность Гленливета. Вторую отшиб плечом, а стул Гермиона метнуть не успела: Малфой толкнул ее на диван, навалился сверху и прижал к ее губам холодное горлышко бутылки:

— Пей!

Виски выплеснулось, Гермиона рефлекторно глотнула, обжигающая жидкость залила пол-лица и попала в нос, заставив ее закашляться и обмякнуть.

— Первое средство от истерики, — пробурчал Малфой, не спеша ее отпускать. — Пей еще.

Гермиона, отчаянно фыркая, замотала головой.

— Пей, говорю. Глаза закрой и пей!

Следующий глоток оказался слишком большим, она едва не задохнулась, но Драко услужливо сунул ей что-то под нос:

— Занюхай быстро.

Гермиона послушно втянула ноздрями предложенное нечто. Полегчало.

— Все?

Она кивнула.

— Еще?

А почему бы и нет… Третий глоток тоже особо удачным не вышел, и Гермиона хотела уже снова занюхнуть тем, что пихнул ей в руку Малфой. Это оказался ее собственный второй носок. Рассказать кому, что занюхивала носками Гленливет — в психушку же сдадут.

В полном изнеможении Гермиона прижалась щекой к плечу Малфоя и прикрыла глаза. От рыданий болела голова, горели веки, нос опух, а от Гленливета саднило горло. Драко осторожно вытирал рукавом мантии ее лицо от слез и виски, прикосновения прохладной мягкой ткани убаюкивали. Гермиона не знала, сколько пролежала так, в полузабытьи, прерываемом лишь судорожными глубокими вздохами. Но когда она услышала над ухом:

— Не спи, замерзнешь! — ей не хотелось уже ни плакать, ни швыряться подушками, ни жалеть себя. И, пожалуй, неплохо было бы и выпить.

Будто услышав ее мысли, Драко приподнял бутылку:

— За твои вечные восемнадцать.

В общем и целом, устало подумала Гермиона, праздновать день рождения, полулежа на диване под теплым боком и прихлебывая Гленливет прямо из бутылки — не самый плохой вариант. Гораздо лучше, чем в слезах и в одиночестве, поэтому вообще не плохой вариант. И она уже начала пристраиваться поудобнее и натягивать на озябшие ноги край малфоевской мантии, но Драко внезапно вскочил и махнул бутылкой в сторону двери:

— Пошли!

— Чего?

— Я все придумал, собирайся, пошли!

— Ты ошалел? Перестань пошлить, хорошо же сидели!

Малфой глотнул виски, утер губы рукавом:

— У кого здесь день рождения?

— У меня! — с готовностью ответила Гермиона, слегка дурачась. Алкоголь начинал догонять.

— Кого все в день рождения бросили в одиночестве?

— Меня, — вздохнула Гермиона.

— Кто имеет право на праздник в день рождения, тот тоже ты, можешь не отвечать. Очень вредно не получать праздник в день рождения. Особенно, если ты этого заслуживаешь. Так что надевай туфли, или что у тебя там, и пошли.

Гермиона задумчиво покрутила в руках носок. В душе заплясали веселые чертики.

— Спасибо, добрый фей! А где мои хрустальные башмачки?

Драко, приложившийся в этот момент к бутылке, поперхнулся:

— Шнурки тебе не погладить?

— Ну, если ты сделаешь хрустальные шнурки для хрустальных башмачков…

Малфой воззрился на нее с сомнением и настороженностью. Покачал бутылкой — виски оставалось еще много.

— Мне все это что-то очень напоминает. Кто-то однажды уже взял меня на «слабо». И результат этому кому-то, судя по сегодняшней риторике, очень не понравился.

Гермиона пожала плечами и принялась надевать носок:

— Ну и какой ты фей после этого?

— Такой же, как ты — Золушка.

— Значит, прехреновейший!

Гермиона забрала у него бутылку и вернулась на диван, с удовольствием наблюдая, как в глазах Малфоя медленно разгораются огонечки азарта. Не отрывая от нее взгляда, Драко медленно потащил из рукава волшебную палочку:

— Что ж ты со мной делаешь…

И не успела Гермиона моргнуть, как на ее ногах вместо носков оказались туфли. Только не хрустальные, а меховые. Все бы ничего, но каблуки у этих туфель тоже оказались из мягчайшего пушистого меха и смешно болтались, как хоботы маленьких лохматых слоников.

— А что, мех нынче в тренде, — пожал плечами Малфой в ответ на скептическую гримасу Гермионы, но снова взмахнул палочкой.

Туфли стали прозрачными, но меховыми быть не перестали. Гермиона недоуменно воззрилась на свои кажущиеся босыми ноги, потом негодующе — на Малфоя:

— О карьере в мире обувной моды не думал?

Он досадливо топнул, что-то прошипел сквозь зубы и плюхнулся рядом с Гермионой, реквизировав у нее бутылку:

— Для вдохновения.

— Не спейся.

Посидели в тишине, только виски временами побулькивало. Гермиона поймала себя на том, что происходящее почему-то не вызывает у нее чувства абсурдности. В свой день рождения сидит, прислонившись к плечу Малфоя, в прозрачных меховых тапках с хоботами и хлещет из горла дорогущий виски — и ничего, нормально. Традиционное такое времяпрепровождение. Не иначе, во всем повинно то злосчастное утро в кабинете Зельеварения после годовщины Победы. Ведь не могут же люди до такой степени меняться. Или могут?

Вот папа считает, что люди не меняются. Папа умный, папе можно верить. Но с другой стороны, он же твердит, что все врут. И на логичный вопрос маленькой Гермионы: «И ты тоже?» — невозмутимо ответил: «Ну разумеется!» Где тогда гарантия, что папа не врал, говоря о неизменчивости людей?

Из пучины размышлений ее выдернуло невнятное бормотание Малфоя. Зажав бутылку коленями, он размахивал палочкой над хоботапками, а те мерцали, переливались причудливыми цветами и отращивали дополнительные хоботы, так что в конце концов превратились в полупрозрачных серебристых осьминогов.

— Да тролль же ты меня раздери! — взорвался Драко, схватил Гермиону за лодыжку, проигнорировав ее возмущенный «эй!» и принялся разглядывать осьминога. — Что за херня! У меня по бытовым превращениям всегда были «ВО»!

— Так то же по бытовым, — Гермиона осторожно потянула ногу на себя. Бесполезно. — Хрустальные башмачки — это тебе не пароотводная трубка из галстука. Одни шнурки чего стоят.

— Обойдешься без шнурков. И без башмаков хрустальных тоже обойдешься, не на бал идем. Зачем они тебе вообще? Они ж холодные и неудобные!

— Примерял?

— Нет, однажды ботинки заледенели. В принципе, то же самое. Ты давай, шевелись, теряем время!

— Ну так пусти меня уже!

Драко с изумлением уставился на гермионину щиколотку, которую крепко держал обеими руками, и поспешно отпустил — почти отбросил, как гремучую змею.

В следующие пятнадцать минут тарарама Гермиона почувствовала себя героиней «Ведьмополитена», а что там почувствовал Малфой — она не узнала, потому что он был очень воспитанный.

— Ты можешь в конце концов сказать, куда меня тащишь? Что надевать?

— Одежду, Грейнджер, и быстро!

— Но я же не голая!

— А чего тогда спрашиваешь?

— А ходить много придется? Каблуки или кеды?

— Грейнджер, да хоть босиком! Там без разницы, честно!

— Дак я и без того почти босиком!

— Ну а чего тогда спрашиваешь?

— Вискарь берем с собой?

— Можно здесь оставить.

— Ни в коем случае!

— И зачем тогда спрашивать?

— Малфой, ты зачем меня так прижимаешь? Я умею аппарировать!

— А тебе неприятно?

— Да не то чтобы…

— Ну и не спрашивай тогда!

Рывок, радужная круговерть, головокружительная легкость, легкое головокружение… Чтобы восстановить равновесие, пришлось еще немного повисеть на Малфое — аппарация прошла не слишком технично, Гленливет не способствует. Когда Гермиона осознала наконец, где верх, где низ, где Малфой и где она сама, и глубоко, с облегчением вздохнула, то чуть не упала в обморок: такой дивный, неземной аромат был разлит в теплом, влажном, недвижном воздухе. Не рискуя открыть глаза, она потрясенно прошептала:

— Где это мы?

— В оранжерее Малфой-мэнора, — раздался совсем рядом до отвращения знакомый голос.

Драко, кажется, и сам вздрогнул от неожиданности.

— Добрый вечер, сэр. Рад, что вы смогли прийти. А у нас тут беда.

Гермиона могла поклясться, что услышала, как за ее спиной у профессора Снейпа поднялась бровь.

— Лонгботтома я не нашел, а у нее вот день рождения выскочил внезапно.

— Поздравляю.

— Спасибо, — пискнула Гермиона в грудь Малфою.

— Ну что ж, я на троих и рассчитывал.

— А у вас с собой было?

— Всегда.

Драко выпростал из-за пазухи руку с бутылкой:

— Да мы, в общем, тоже не с пустым…

— Мистер Малфой, где ваше воспитание?

От этого хлесткого окрика Гермиона непроизвольно съежилась, а Драко встал навытяжку, закаменел лицом, отодвинул от себя Гермиону на поистине гриффиндорское расстояние и, слегка касаясь кончиками пальцев ее запястья, указал на кресло:

— Прошу.

Плетеное кресло с мягчайшими подушками так и манило развалиться поудобнее и вытянуть ноги, но вид явно недовольного — а впрочем, когда он выглядел довольным? — Снейпа и надменно-официального Малфоя требовал соответствовать, и Гермиона сидела на краешке, до боли прямила спину и крепко сжимала руки на стиснутых коленках. Что бы там себе слизеринский хорек ни думал, но этот визит был однозначно плохой идеей. Очень-очень плохой идеей. Да еще в такой день!

— Так-то лучше, — проворчал Снейп, внимательно разглядывая Гленливет. — Совсем даже неплохо. И это вы вдвоем столько выхлебали?

Гермиона отчего-то зажмурилась.

— Употребление алкоголя, особенно в раннем возрасте, когда формируется, организм, не только нежелательно, но и недопустимо. Что будете пить, мисс Грейнджер?

Гермиона приоткрыла один глаз:

— А какие есть варианты?

Никакого более светского выражения ей на ум не пришло.

— Ваш Гленливет и наш Лагавулин.

— Да ладно! Настоящий Лагавулин?!

— Шестнадцать лет.

— Мать моя маггла! Мой ответ очевиден же, правда?

Где-то в глубине души — не так чтобы очень глубоко — Гермиона кривилась сама от себя: что за поведение, что за тон в общении с профессором! Но другая ее часть пожимала плечами и утверждала, что никогда Гермиона Грейнджер не была рафинированной леди, поэтому не стоит и начинать.

— Вы так мило непосредственны, — хмыкнул Снейп, бросив взгляд на ее ноги.

А, ну да, он решил, что Гермиона босиком. Объяснить, что Малфой решил попробовать себя на поприще дизайна модной обуви? Впрочем, пофиг. На низком столике мерцали толстодонные «тумблеры», искрились благородным жирком тоненькие ломтики семги, тускло желтели на шпажках квадратики сыра, свежо и остро пахли морем на блюде устрицы во льду.

Снейп деловито скрутил пробку, плеснул в стакан, передал бутылку Драко. Когда перед носом Гермионы возникла этикетка Лагавулина, она недоумевающе воззрилась на Малфоя:

— Самурай сам себе сакэ не наливает!

Тот вздохнул:

— Самурай может делать, что хочет, а виски, Грейнджер, каждый наливает себе сам. Воспитывать тебя и воспитывать…

— Ты меня сюда воспитывать притащил, что ли? — немедленно надулась Гермиона.

— Это всего лишь традиция, мисс Грейнджер, — неожиданно мягко сказал Снейп. — А традиции простительно не знать, но непростительно не уважать. С другой стороны, ухаживать за дамой во время застолья — традиция не менее древняя, так что, мистер Малфой, вам тоже есть чему поучиться в этом отношении.

— Да какая же она дама? — сердито буркнул Малфой, наливая Гермионе виски. — Она свой парень. Мы с ней пуд тыквы вместе съели и литр табуретовки выпили!

— Кстати, о табуретовке, — Снейп покачал бокал, полюбовался на свет игрой янтарных оттенков в стекле. — Чья была идея?

Гермиона и Драко переглянулись.

— Так я и думал. Ну, за коллективное творчество.

Лагавулин был божественен. Гермиона не была ни любителем, ни ценителем виски, но после первого же глотка поняла и тех, и других. Теплая чуть обжигающая жидкость медленно растаяла на языке, оставив после себя легкий маслянистый привкус, запах кострового дыма и почему-то меда.

— А теперь, мисс Грейнджер, моментально вот эту штучку, — Снейп протянул ей устрицу.

Гермиона смешалась. Устриц она раньше никогда не пробовала и понятия не имела, как с ними обращаться. На помощь пришел Малфой: налил в ракушку какой-то розоватой жижи, выжал дольку лимона, ловко подцепил вилкой подозрительно желеобразную массу и поднес к губам Гермионы:

— Только не жуй! Прижми языком к небу и рассасывай.

С некоторой настороженностью она выполнила указания, на всякий случай закрыв глаза, и всю следующую минуту помуркивала, наслаждаясь внезапно феерическим сочетанием торфяной копчености виски и морской солености устрицы.

— Потрясающе, — наконец выдохнула она. — Тоже традиция?

— Не вполне, — Снейп перевернул ракушку из-под устрицы. — Традиционно виски пьют по правилам трех «не»: не охлаждать, не смешивать, не закусывать. Но время идет, традиции изменяются, отменяются, забываются… соблюдение древних обычаев становится уделом избранных.

— Но ведь традиция традиции рознь, — осторожно заметила Гермиона. — Некоторым традициям не грех и забыться. Например, традиции ущемления женщин в правах…

Малфой с громким стуком поставил бокал на столик:

— Началось! Грейнджер, блин! Ты мне еще про домовиков несчастных угнетаемых расскажи!

— А могу и рассказать!

— Нет уж, давай-ка наконец я тебе кое-что расскажу, а ты заткни рот семгой и слушай внимательно, второй раз не придется. Ты никогда не задумывалась, почему у нас — в волшебном мире, я имею в виду, — ни одна женщина никогда не работает? За редким исключением, и преподавание не в счет. Да потому, что мужики рожать не могут. А дети должны рождаться здоровыми! Надеюсь, ты не станешь ратовать за право младенца родиться больным? Или не родиться вообще? А чтобы дети рождались здоровыми, женщина должна быть, во-первых, здоровой, во-вторых, спокойной, и в-третьих, сытой. На вот, кстати, сыру кусочек и молчи. Какое может быть здоровье и спокойствие, если ты пашешь с утра до вечера, не разгибаясь? Когда у тебя стресс на стрессе и стрессом погоняет? Задача же не в том, чтобы загнать тетку под лавку и заставить там сидеть голой, босой и беременной! Беречь надо женщину, от любых трудностей и неприятностей, по максимуму. И не забивать ей голову всякой политической и социальной дребеденью. Кормить, холить и беречь! А она пусть на фортепьянах бренчит, пейзажи пишет акварелями или вон учит мелочь дважды два четыре. И, Мерлина ради, не нервничает! Разве кто из нас виноват, что магглы все с ног на уши поставили и женщину в домовика превратили…

Гермиона от возмущения даже не сразу нашлась, что ответить. А когда нашлась и открыла рот, ей тут же был выдан очередной кусок сыра.

— Это к вопросу о видоизменении традиций, мисс Грейнджер. Мы вот виски закусываем, а в маггловском мире феминистический спектакль «Я сама!» идет полным ходом. Да и до волшебников докатывается — пока отголоски, но все же… Разница лишь в том, что для магглов вопрос рождаемости вовсе не вопрос. Для магов это тоже не вопрос, это беда. Чистокровных волшебников становится все меньше, а таких, как мы с вами — все больше и больше.

— Где-то я это уже слышала, — потрясенно прошептала Гермиона, вжимаясь в спинку кресла.

— Да-да, — мрачно кивнул Снейп, разглядывая почти пустой стакан. — Один психопат здорово порезвился за счет этой темы, да так, что чуть весь магический мир не разнес вдребезги и пополам. Но тема-то никуда не девается. Чистокровные вырождаются, магический мир исчезает.

Гермиона стиснула кулаки и зубы.

— И чтобы этого не произошло, всех магглорожденных волшебников нужно истребить как класс! Знаете, очень благодарна за гостеприимство, но я, пожалуй, домой пойду. Буду продолжать способствовать разложению чистокровного общества самим фактом своего существования.

Малфой застонал и картинно закрыл лицо ладонью.

— Юношеский максимализм и гриффиндорская недалекость, — вздохнул Снейп.

— Спасибо за такие изысканные комплименты! Всего доброго!

— Грейнджер, ну вот что ты, как только, так сразу! Мы вообще ничего такого не имели в виду!

— Офигеть! То есть ты имел в виду совсем не то, что такие, как я, мешают жить таким, как ты?!

— Офигеть! Ты вообще ни фига не поняла!

— Куда уж мне, грязнокровке!

-Мисс Грейнджер, не кипятитесь, — Снейп ради такого дела аж привстал, хотя казалось, он с креслом навеки слился. — Позвольте, я вам кое-что расскажу, о чем на Истории Магии с некоторых пор молчат.

Малфой схватил Гермиону под локти и усадил обратно на подушки, как пластмассового пупса.

— Сэр, только налейте ей сначала, а то тут сейчас что-нибудь взорвется. Вон ее как колотит.

— Вы слишком сильная ведьма, чтобы позволять себе такие эмоции, — укоризненно произнес профессор, вкладывая в руку Гермионе стакан с виски. — Чему вас учили на первом курсе? Воля и разум! Воля предполагает полный самоконтроль, разум предполагает направленность воли. Пейте, дышите и слушайте.

Гермиона действительно потерялась в эмоциях. Она была возмущена, обижена, оскорблена как женщина и как магглорожденная, но в то же время озадачена вновь открывшейся проблематикой старого, политого кровью вопроса, оглушена внезапно страстными речами Малфоя, и чувствовала себя слегка виноватой — не стоило, наверное, все-таки истерику мастерить. Чтобы хоть немного «заземлиться», она прильнула к стакану, а Снейп, устроившись поудобнее, негромко заговорил.

— Вы наверняка знаете, мисс Грейнджер, что магглорожденные волшебники в магическом мире появлялись всегда. Во все времена мы выявляли магические способности у детей-магглов и особенно одаренных, сильных волей и духом детей забирали к себе. Банально воровали. Волшебники старались забирать детей из наиболее необеспеченных семей, живущих в как можно более тяжелых условиях. По двум причинам: во-первых, с сильными магическими способностями дыба и костер им были уготованы почти наверняка, а во-вторых, при такой нелегкой жизни к одиннадцати годам эти дети были вполне самостоятельными и взрослыми, только маленькими. Разумеется, при таком подходе магглорожденные волшебники появлялись здесь в единичном количестве, и это были люди действительно выдающихся способностей. Уход в магический мир был для них почти спасением и несомненным благом — они получали фундаментальное образование и безопасную комфортную жизнь. Легко и с энтузиазмом адаптировались, вживались, усваивали правила, и никому в голову не приходило проводить различия по статусу крови. Понятия такого не существовало в принципе! Так было вплоть до середины шестидесятых годов. Навскидку, мисс Грейнджер, самое важное общественное событие в мире в шестидесятых годах?

— Убийство Кеннеди, — не задумываясь, брякнула Гермиона. — И Мартина Лютера Кинга. Карибский кризис. Первый человек в космосе, независимость колониальных стран, закон о запрете расизма, договор о нераспространении ядерного оружия…

Снейп протестующе помахал у нее перед носом кусочком семги:

— Сексуальная революция. Ну а в мире магическом провели столетнюю всеобщую перепись. И выяснили, что за предыдущий век население волшебного мира уменьшилось больше чем на треть. Никому не пришло в голову связать это с последствиями двух мировых войн и последующими нестроениями — волшебную часть мира все эти передряги не пощадили, а в процентном соотношении выкосили еще и похлеще. Все пришли в ужас. Кто как решал эту проблему, а наше многомудрое Министерство провозгласило «политику открытых дверей». Разработало методику… и эмиссары магического мира стали тащить сюда не только самых способных из тех, кому среди магглов ничего хорошего не светило, а вообще всех, кто хоть как-то демонстрировал предрасположенность к магии. И все бы ничего, только это были уже совсем другие дети.

— А что с ними стало не так? — осведомилась Гермиона, прожевав семгу. — Магия другая?

— Воспитание другое, мисс Грейнджер. Сюда хлынула толпа инфантильных, часто пресыщенных, ушлых и наглых детей. Детей, понимаете? Не привыкших к дисциплине и тяжелому труду, не приученных нести ответственность за себя и окружающих, а привыкших требовать и получать требуемое. Не готовых стать частью этого мира и обучающихся магии как необычному бонусу ко всем уже имеющимся благам. Для них магия не стала жизнью, всего лишь полезным навыком, которому подавляющее большинство из них обучается, мягко говоря, через пень-колоду, и так же потом владеет. А потом эта орава стала откочевывать в Министерство и занимать там руководящие посты. Самое фатальное в этой ситуации то, что орава оказалась серостью, быдлом, плюющим через губу на весь древний уклад волшебного мира. Образована она была дурно, потому что училась палочкой размахивать, а не жить волшебством. Воспитана и того дурнее, поскольку на все каникулы уматывала домой, к магглам — здешнее воспитание привиться не успевало, а вольные маггловские нравы впитывались моментально и тащилось с собой сюда. Но орава считала, что она лучше, потому что умеет обращаться с телефоном и видела ядерный взрыв. Что застрявшее, по ее мнению, в темном средневековье магическое общество нуждается в реформировании и цивилизации. А еще — в «Роллинг Стоунз», мини-юбках, марихуане и венерических заболеваниях. И чем дальше, тем больше пространства магической Британии оказалось заполнено серостью. Вы же понимаете — когда в стране преобладает серость, скоро у власти оказываются черные. Вот вам и историческая суть конфликта.

Да. Как ни крути, а все так и так сводится к одному и тому же. И сколько ты этих Пожирателей ни адвокатируй, все опять возвращается к дискриминации по статусу крови.

— То есть, — медленно, словно раздумывая, проговорила Гермиона, — в том, что началась война на истребление магглорожденных волшебников, виноваты сами магглорожденные волшебники? Понаехали и расплодились?

Малфой со стоном воздел очи горе и махом опрокинул в себя полный стакан виски.

— Ну, можно, конечно, и под таким углом смотреть, — криво усмехнулся Снейп. — А можно понять, что необдуманная и плохо реализованная политика Министерства едва не привела к масштабной гражданской войне, и уж точно привела в медленному умиранию магического мира в Британии. Видите ли, с точки зрения размножения обнаружился еще один неожиданный, как вы говорите, косяк. Да, в первом поколении волшебники-полукровки обладали часто уникальными способностями, и магическими, и интеллектуальными. Но обзавестись детьми смогли единицы. Полукровки в большинстве своем стерильны, как лигры или лошаки. А чистокровная часть волшебного мира медленно загибается из-за близкородственных связей.

— Вот поэтому я женюсь на Панси, — бухнул вдруг Драко. — Наши семьи не пересекались родней в течение пяти поколений. Потомство скорее всего будет здоровым.

Гермиона так и ахнула:

— Потомство?! Она что, племенная кобыла? А ты — бык-производитель?

— Примерно так, Грейнджер. Примерно так. Наливай.

И они налили еще немного. И еще немного. И еще. Пока Малфой снова не поглядел вверх:

— Смотрите! Начинается!

Гермиона и Снейп, как по команде, подняли головы. Там, наверху, в полутьме переплетенных лиан, в неясных отблесках стеклянной крыши, тихо сияли белизной несколько огромных полураскрытых бутонов в обрамлении тонких звездчатых лепесточков.

— Это что? Неужели селеницереус?

— Да, мисс Грейнджер, «Царица ночи».

— Жаль, Невилл не видит, — вздохнула Гермиона, не отрывая восхищенного взгляда от распускающихся прямо на глазах цветов.

— Да, я его искал и не нашел, — отозвался Малфой. — Думал, может, он у тебя, а обнаружил только тебя.

— Это хорошо…

Так они сидели, задрав головы и упиваясь стремительно разливающимся вокруг ласковым, сочным, немного дурманящим ароматом. Для удобства Гермиона оперлась спиной о плечо Малфоя, а тот прислонился щекой к ее макушке. Царица ночи блистала под куполом оранжереи белоснежным великолепием, и, казалось, светилась мягким снежистым светом в погустевшей плотной темноте.

— Ты пахнешь почти как она, — услышала Гермиона еле различимый шепот над ухом. — Нагретым на солнце апельсином…

И сразу вспомнились трансфигурированная в кровать парта, класс Зельеварения, фейхуевая водка из деревянных щепок, и такое же осторожное дыхание у виска, и ничего не обещающее, а потому ни к чему не обязывающее теплое объятие. Завороженная чародейскими цветами и воспоминаниями, Гермиона повернула голову, чтобы увидеть лицо Драко, но вместо этого уткнулась носом в его шею и обмерла, почувствовав легкое прикосновение губ к щеке.

За спиной громко лязгнул бутылкой и недвусмысленно завозился Снейп:

— Ну, за прекрасное!

Мгновенно отпрянув друг от друга, Гермиона и Драко с излишней, пожалуй, поспешностью осушили свои бокалы.

— Все же самое настоящее волшебство — вот оно, — Снейп кивнул вверх.

— Да, — отозвался Малфой. — Я так не умею. И ты, Грейнджер, не умеешь, так что возьми вот лучше устрицу.

— И я не умею, — ответил Снейп. — Зато я умею вот так…

Он протянул руку, словно схватил что-то из воздуха, смял в кулаке и подбросил вверх. Маленький светящийся шарик поплыл к куполу оранжереи, на миг завис в вышине — и рассыпался мириадами крошечных сияющих звездочек, враз озарив ночную темноту.

— С днем рождения, мисс Грейнджер.

Гермиона со смехом ловила ладонями искристые огонечки и была готова поклясться, что Снейп чуть-чуть улыбнулся.

— Подумаешь! — фыркнул Драко и достал палочку.

За прудом в дальнем конце оранжереи ухнуло, полыхнуло, затуманилось, а потом заиграло рериховскими красками северное сияние — до невозможного реальное, будто сама Кесик Маниту явилась в Малфой-мэнор хвастаться нарядами и украшениями.

— За тебя, Грейнджер!

Мимо промчался, истерически кудахча и роняя перья, обезумевший от страха белый павлин.

Снейп и Малфой долго еще развлекались, запуская в оранжерее невероятной красоты и громкости иллюзорные фейерверки, перемежая их тостами за Гермиону, за милых дам, за магов и за магглов, и за тех, кто в море, и за тех, кто в Азкабане, и за павлинов, под роскошными хвостами которых, как известно, скрываются обычные куриные жопы. Гермиона поднимала тост за маркетинг, который сделал из колючих крыс ежиков, а из пушистых крыс — белочек, и утверждала, что грамотная раскрутка даже из Драко сделает Героя войны. А Драко пытался учить Гермиону танцевать танго, напевая довольно фальшиво «Ла Кумпарситу», и оставил эту затею только тогда, когда они свернули неудачными па два кресла, врезались в пальму и чуть не уселись на колени к Снейпу.

Профессор прервал их упражнения тостом: «Ну, за музыку!», после которого горе-танцоры почувствовали себя изрядно утомленными и развалились по креслам, отдуваясь и посмеиваясь над оттоптанными вусмерть осьминогами.

Гермиона смутно помнила, как Снейп рассказывал немного заплетающимся языком какую-то бородатую байку про Филча, а Малфой, держа ее ладонь обеими руками, втирал что-то ужасно занудное и неразборчивое. Вроде бы даже она тоже что-то ему втирала, соревнуясь в занудности…

А потом кончилась ночь, и кончилось виски, и Кесик Маниту ушла, махнув на прощание пурпурным пологом, и уступила горизонт нежной розовой вуали Авроры. Волшебные цветы Царицы ночи свернулись в неприглядные буроватые коконы, на оранжерейные стекла легла роса. Гермиона с сожалением наблюдала, как сероватая утренняя дымка застилает песчаные дорожки и льется в пруд, откуда начали выглядывать сонные любопытные карпы.

Малфой толкнул ее в бок и с ошарашенным видом спросил:

— А ты ничего не замечаешь?

— Что я должна заметить?

Драко молча указал вниз. Гермиона обомлела: на ее ногах вместо невидимых меховых осьминогов посверкивали и переливчато серебрились изящные хрустальные туфельки. В крошечных филигранных розетках подрагивали малюсенькие капельки бриллиантов, а над ними покачивались воздушные паутинки-шнурочки. От первых солнечных лучей, крадущихся сквозь кружево росы, вокруг туфелек сияли прозрачные радуги.

— Это что? — почти испуганно выдохнула она, боясь пошевельнуться.

— Чудо, мисс Грейнджер, — пожал плечами Снейп. — Обыкновенное чудо.

И если бы профессор не отвернулся, она бы увидела, что тот чуть-чуть улыбается, а потом хмурится и сокрушенно качает головой.

Домой Гермиону Снейп с Малфоем, как истинные джентльмены, решили непременно проводить. Им большого труда стоило утвердиться во мнении, что аппарировать в столь непьяном состоянии лучше не стоит. Как всем известно, проделывать это можно или трезвым как стекло, или пьяным в стельку, остальные варианты чреваты. Прийти к мысли, что можно дойти ногами до ворот поместья, а там вызвать «Ночного Рыцаря», тоже стоило некоторого времени и усилий.

Путешествие в магическом автобусе грозило быть несколько скучным, но у Снейпа с собой было. Немного, как раз хватило на дорогу.

Когда «Ночной Рыцарь» высадил своих ранних пассажиров в Хогсмиде и с негромким гудком исчез, Снейп и Малфой технично встали «домиком» для пущего равновесия, дружно подхватили Гермиону под локти, чтоб доставить непосредственно к крыльцу, но доставка не состоялась.

Потому что на крыльце плотным рядком сидели: Гарри Поттер, обалдевший и счастливый, Рон, перемотанный бинтами по самые глаза и с рукой «самолетом», Невилл, поцарапанный и местами в синяках, Луна, блаженно улыбающаяся Невиллу, Добби, меланхолично опустивший уши, и профессор МакГонагалл, зябко кутающаяся в теплую шаль.

— Привет, Гермиона, — виновато улыбнулся Гарри. — Прости, мы тут немного… эээ… припозднились.

А когда кончились восторженные вопли, объятия и поздравления, и присутствующее общество ввалилось в дом с категорическим намерением продолжить празднование теперь уж на всю катушку и по всем правилам, профессор Снейп обозрел натюрморт на подоконнике — к нему волшебным образом добавилось некоторое количество огневиски — и потрясенно изрек:

— Ну вы, блин, даете!