Игра без правил (джен)

К постоянному испытанию голодом, усталостью, дизентерией, вшами, разваливающимися сапогами, нехваткой боеприпасов и черт знает чем еще прибавились горы. Путаные тропки и однообразные склоны были настоящим проклятием. Шаг в сторону от лагеря — и уже не поймешь, куда тебя занесло. Одинаковая грязь, раскисшая под бесконечными дождями, приземистые кусты, цепляющиеся за бесплодные камни…

Небольшой ручей выпрыгнул навстречу раньше, чем Том услышал его журчание. Лагерь окончательно пропал из виду. На фронте установилось затишье, северяне то ли отстали, то ли были слишком заняты перегруппировкой. И конфедераты, на руках втащив орудия на неприступные кручи, надеялись в кои-то веки не спеша поесть и выспаться. Еще бы пару котелков воды… Страшно хотелось пить. Том сделал шаг к ручью и замер.

Чуть ниже по течению стоял человек в синем мундире.

Проклятье! Неужели они ближе, чем рассчитывал капитан? Или просто Том промахнулся, незаметно для себя спустившись слишком далеко по склону?

Он выхватил нож, стараясь не думать, что будет, если у противника при себе заряженный револьвер.

Северянин вдруг обернулся на шорох — стремительно и неуловимо, как змея. Револьвер уже был наготове — рука янки молнией мелькнула над кобурой.

И замерла.

Том по инерции прошел еще несколько шагов и тоже остановился. Противник застыл как изваяние. Небольшие глаза смотрели цепко. Непонятно было, то ли он примеривается для броска, то ли, как Том, рад бы сбежать, но боится поворачиваться спиной. Том ругнулся сквозь зубы. Слишком оптимистичные расчеты. Наверняка по кустам разбрелись пять-шесть однополчан этого типа, и стоит им услышать шум, как они явятся, чтобы выпустить врагу кишки…

— Том, — озадаченно произнес северянин. — Том Сойер, это ведь ты? С ума сойти, как тебя в армию занесло?

И он расхохотался, забыв о револьвере.

Том с недоумением взглянул на противника. На ручей. На кусты.

Если это и был условный сигнал, то… О нет. Перед ним явно оказался какой-то забытый знакомый.

Что ж, за минувшие несколько лет и себя забыть недолго, не то что мимолетных знакомых. Точно мимолетных — никто из друзей и сокурсников не мог очутиться в армии Шермана.

Том тряхнул головой. И где он мог встречать этого человека? Худой, темноволосый, совершенно обычный, не считая кустистой бороды, которая выглядела так, словно владелец вспоминал о ее существовании, лишь отхватывая ножом особо мешающие части. И все же в его наглом голосе и до обидного заливистом гоготе было что-то знакомое…

«…нет, я сдаюсь. Если ты будешь так вести себя за столом и так смеяться с набитым ртом, ты никогда не станешь приличным человеком…»

— Уж кто бы говорил! — воскликнул Том. — Сам-то что забыл в армии — или все твое свободолюбие продержалось до первого хорошего пайка, Гек Финн?

Тот резко перестал хохотать. Потом издевательски хмыкнул.

— А надо воевать, как ты — без всех этих никому не нужных пайков?

Том почувствовал, как кровь застучала в висках. На какой-то миг реальность перестала существовать, шум ручья слился с шумом в ушах, а птичьи трели словно исчезли. Только усилием воли ему удалось взять себя в руки и не броситься на Финна с ножом. Ушлепок! Жил в бочке, делил стол со свиньями, а теперь стоит и насмехается над нищетой конфедератов! Да полно, тот ли это человек? В какую дрянь он вырос?

— Ладно, извини, — сказал Гекльберри, ладонью заталкивая револьвер в кобуру. — Просто не ожидал. Сроду бы не подумал, что ты пойдешь воевать за рабство. Сколько там лет назад мы устраивали побег Джиму — шесть? Семь?

— За рабство, значит, — пробормотал Том. Волна грязи, улегшаяся было, снова будто поднялась со дна души. Грязь, палки, камни, бессильная злоба… а собственно, почему бессильная? — Ты все-таки идиот, Гек Финн! — выплюнул он. — Да чхать я хотел на рабство! А вот ваши гребанные освободители, которые освобождают хозяев от жилья, от фамильных ценностей, от всего, что стоит хотя бы цент, от крыши над головой… силы небесные, или я должен был обрадоваться, что они явятся в дом моей тетки?!

Он размахнулся и выбросил кулак вперед. Костяшки пальцев врезались Гекльберри куда-то в скулу, пониже глаза. Тот пошатнулся, но не упал. И защищаться не спешил — стоял и ждал продолжения. Том с отвращением выдохнул сквозь сжатые зубы. Он не собирался затевать драку. Просто хотелось выплеснуть ярость. Как стряхнуть с руки налипшую гниль.

— Тетку, положим, ты мог и увезти, когда это все началось, — сказал Гекльберри.

— С какой стати? Это наши города, наша земля! Не мы вломились на Север со своим уставом!

— Само собой. Только ты ж все равно ничего не сделаешь. Это как стихийное бедствие. Ты не остановишь саранчу, потоп… или людей мистера Линкольна.

— И поэтому ты записался в его армию, — саркастически заметил Том, отходя к берегу ручья и устраиваясь на поваленном дереве. Корни торчали из земли изломанными пальцами. На ствол уже робко заполз побег какого-то растения. — Что с тобой случилось, Гек Финн? Честное слово, если бы мне кто-то рассказал… ну, тогда… что ты до такого докатишься, я бы его отметелил.

— А это твой новый способ решать проблемы? — хмыкнул Гекльберри, устраиваясь на ветке чуть в стороне. — Что с тобой случилось, Том Сойер — нервы сдают?

— Только у идиота не сдали бы, — спокойно ответил Том. — Идиоты не боятся, потому что не понимают опасности.

Конечно, нервы у него были на пределе. Как и у всех или почти всех однополчан. Конечно, это выливалось в мелкие и крупные свары, в драки и ругань — хотя, казалось бы, если противник дает тебе передышку, расслабься, переведи дух, подраться еще успеешь, вон, с оружием уже стало так плохо, что трофейные карабины убитых северян сделались чуть ли не большей ценностью, чем снятые с них же сапоги… Том боялся, дергался от резких звуков и мучился кошмарами, и ему было ни капли не стыдно. Стыд потерялся где-то на полях первого года войны, когда оказалось, что и к тем, кто трусливо бежит, и к тем, кто победоносно шагает по вражеской земле, приходит одинаковая смерть.

Умирать не хотелось, и это мешало все сильнее.

Гекльберри согласно качнул головой. Они помолчали. Злость пропала вместе с желанием вмазать обидчику по физиономии. Осталась… апатия. То ли сказывался долгий переход с последующим штурмом горных круч, то ли теплилась надежда, что старый друг еще не до конца превратился в нового врага.

— А серьезно, ты-то что забыл на войне? — спросил наконец Том. — Ты же вроде на Запад уехал.

— Долгая история… Тебя в лагере не хватятся?

— Только если ваши начнут стрелять, — фыркнул Том.

— Ладно. Так что — мир?

— Мир, — Том спрыгнул со ствола и протянул Геку руку. — И знаешь что? Когда тетя Салли написала, что ты уехал, мне хотелось тебя придушить.

— Да ну? А не смыться следом? — хохотнул Гекльберри. — Ну не мог я там оставаться, Том, эти твои родичи, конечно, милейшие люди, но я бы там рехнулся еще до конца месяца. Мы все обмозговали… Хотя кому я вру. Мы с Джимом сочинили историю про дядюшку, который ждет меня на Западе, и Джим вызвался в провожатые. И мы действительно двинули на Запад. Только сначала задержались на индейских территориях на пару лет. Потом их совсем крепко теснить начали, ну и ребята сами нас выпроводили до того, как у них стало жарко.

— И ни школы, ни работы? А жил ты на какие шиши? — протянул Том.

— Работа! Хоть сейчас не напоминай, — скривился Гек. — Там же не то что здесь, не то что в этих городах… Там три шага от города — и ты почитай что в дикой природе. Надеешься только на себя, кормишь себя сам, добро свое защищаешь ножом да кулаками. Я жалел, что золотая лихорадка закончилась, — ухмыльнулся он. — Хотя там и без нее скучать не приходилось.

— Но ты вернулся, — лениво напомнил Том.

— Ну да. Джим заболел. Сказали — какая-то опухоль. И будто бы ничего не поделать, но в Нью-Йорке попробуют сделать операцию… Ну попробовали, — вздохнул Гекльберри. — Ни черта. Джим умирал, а мы застряли. Вернуться на Запад он не мог. А я не мог его бросить. Пришлось устраиваться на завод… ну и ухаживать за ним, потому что он бы еще неизвестно сколько протянул. А когда началась война, нашлись охотники откупиться от призыва, и я…

— Откупиться? — удивился Том. Много болтали о наемниках северян, о новых и новых пополнениях, которые слетались на жалованье с разных уголков света, но подробностей отношений самих северян с армией он не знал. — Это как?

— Призыв не всем понравился. Были даже бунты. А если у тебя водились денежки и ты не хотел в армию, можно было найти кого-то, чтоб отслужил вместо тебя. Такого человека, которого бы не призвали. Меня, например. Я же не гражданин Штатов, я вообще считался мертвым, как от папаши сбежал. Вообще эту лазейку то ли уже прикрыли, то ли собираются, только нас-то уже не отзовут. А денежки были нужны позарез. Так что все ты правильно сказал, Том. Продался я, — Гекльберри потянулся и откинулся на ствол дерева, прикрыв глаза. И добавил в пространство: — А Джим умер через полгода. Теперь можно и бежать…

— Можно и бежать, но… — подсказал Том через время, когда пауза затянулась.

— Но… Да черт его знает. Ребят бросать как-то… Столько соли вместе съели. Друзей не бросают.

— А в друзей стреляют? — без выражения поинтересовался Том.

— В тебя, — Гекльберри вдруг открыл глаза и внимательно посмотрел на него, — я стрелять не стану. Не волнуйся.

— А твои друзья станут? Или друг моего друга — не мой друг?

— Ох, Том, — Гекльберри рассеянно обвел взглядом поляну. Вечерело. — Да нас, скорей всего, на фланг ночью перекинут. Мы и не встретимся… Про себя лучше расскажи, как жил, кем стал.

Том поморщился. Попытка сменить тему получилась неуклюжей. Да и не хотелось ему пускаться в пустопорожние воспоминания — что в них интересного или важного? Во всяком случае, сейчас не хотелось. Его все еще волновала ситуация, в которой они оба очутились. Перекинут на фланг? Кой черт фланг, Том был более чем уверен, что, когда северяне атакуют, Гек окажется в первых рядах, с этими своими ребятами, которых не хотел бросать! Он хмыкнул себе под нос. Ну да, назначим это одним из неписаных джентльменских табу. Воспитанный джентльмен не должен смущать собеседника намеками на то, что один из них может убить другого.

— Никем я не стал, — буркнул Том. — Заканчивал Виргинский университет. Хотел открыть адвокатскую практику… Не успел, война началась. Пошел добровольцем. Все парни пошли, кого я знал.

— Ты — адвокатом? — прищурился Гекльберри. — Что ж не проповедником? Ха, шикарная карьера для атамана разбойников!

— Лучшие адвокаты — бывшие разбойники, — отшутился Том. — А теперь… Даже не знаю, будет ли это кому-нибудь нужно после войны. После того как мы проиграем, потому что мы проиграем. На что вообще станет похож наш мир. Я же слышал, что творили ваши парни, когда занимали наши города…

— Кураж, — негромко сказал Гек. — Время такое. Будут потом законы и адвокаты. Не с индейцами деретесь.

— Хотелось бы надеяться. Видишь, как мы уже поджали хвосты? Война еще не кончилась, наверху еще на что-то рассчитывают… идиоты. Тетка пишет, что они голодают — она, Мэри, Эллен, это жена Сида. Живут у семьи Эллен в Луизиане. Как бедные родственники. Там уже давненько хозяйничает Союз — тетя говорит, ничего страшного… А пару лет назад мы ведь даже побеждали. И на фронт ехали — нам не терпелось надрать вам зад.

Том мотнул головой. Он злился на себя за сказанное. Да, дух пораженчества не первый месяц витал над армией Юга — экзорциста бы, тот бы озолотился. Но об этом предпочитали помалкивать. Даже когда становилось совсем невмоготу. Еще один неписаный закон — на сей раз не джентльменский, но куда более непреложный.

— Сид тоже на фронте? — уточнил Гекльберри. Том кивнул. — Но, черт, Том. Если ты сам видишь, что Югу конец, чего ради ты торчишь в армии? Езжай в Луизиану, помоги там хоть огород вскопать да овощей каких посадить, еще ж не поздно. Или твоей семье будет лучше, если ты дашь себя продырявить?

Том скрипнул зубами. Он сам об этом думал, и немало. И все отлично понимал. Многие не только думали, но и действовали — отправлялись на побывку, но не возвращались, особенно если дома ждали старики и малые дети. И все же что-то удерживало его от дезертирства.

То ли заверения тети Полли, похожие на заклинания — «нам помогут, нам обещали помочь, да и Эллен уже выздоравливает, и у меня уже почти не болят ноги, мы постараемся справиться»… как же, почти не болят, с ее-то подагрой!

То ли солдатская честь, за которую только и оставалось цепляться в преддверии поражения.

То ли честь иная — та, что заставляла идти вперед, когда хотелось лишь упасть в окоп и закрыть голову руками…

— Ничего ты так и не понял, Гек Финн. В каждой игре нужно соблюдать правила. Особенно если эта игра — война, — ответил Том. И, по большому счету, так оно и было.

Не все чувства нуждаются в пространных и скорбных излияниях.

— У меня-то семьи нет. Дело твое, конечно. Ладно, еще увидимся, Том, — сказал Гекльберри, поднимаясь. Но уходить или прощаться не спешил. Он сделал несколько шагов к ручью, потом в сторону, глядя под ноги, точно искал что-то. Том бездумно наблюдал. — После войны встретимся. Адрес твой я знаю. Мой запомнишь? Или есть где записать?

Том только фыркнул. Письменный прибор — самое то, чтобы таскать в кармане, когда нет даже табаку. Но на память он не жаловался. И Гекльберри назвал нью-йоркский адрес.

А потом нагнулся и сорвал тонкую ломкую веточку с узкими листьями.

— Держи, — он протянул ее Тому. — На удачу. Нет, правда, нечего ржать! У индейцев я всегда с собой такое носил. А если бросить в чай, будет еще лучше. Слушай меня, Том, я дурного не посоветую.

— Идет, — слабо усмехнулся Том. — Давай сюда свою удачу.

И он сунул веточку в карман. Не то чтобы поверил в ее чудодейственность — после светского-то курса юридических наук и компании крайне трезвомыслящих вояк — но это было как привет из детства. Точно вернулся тот, прошлый оборванец Гек Финн, знакомый с сотней примет и тщательно их соблюдающий. Том подумал, что становится донельзя сентиментальным, но за это ему уж тем более не было стыдно.

Зажглись первые звезды.

В лагере, конечно, обошлись без него. Капитан успел забыть, что Том отправлялся искать, где в ручье можно удобно набрать воды. И чистую отмель нашли, и воды набрали, и часовых уже назначили, а те счастливчики, кому предстояло несколько часов сна, лениво хлебали кипяток. Тома встретили смешками.

— Где тебя носило? — поинтересовался Джек, которому всегда до всего было дело.

Том пожал плечами. Никто его не расспрашивал. На лагерь наползала знакомая тревожная дрема, когда хочется уснуть, ни о чем не беспокоясь, но какая-то часть сознания постоянно бодрствует и заставляет то и дело выныривать из сонного омута, прислушиваться и оглядываться. На тлеющих остатках костра стоял, покосившись, котелок с водой.

Том потянулся за кружкой — и вдруг вспомнил кое-что.

«На удачу».

«А если бросить в чай, будет еще лучше».

Это у северян, может, и чай, и кофе входят в паек. А нам — котелок да вода… Том ненадолго задумался, стоит ли рассказывать ребятам, и решил, что нет. Скверная штука — вера в счастливую звезду. Поверишь, расслабишься, перестанешь смотреть по сторонам — и уже лежишь, присыпанный землей на три дюйма, с размозженной головой…

И он незаметно бросил в котелок веточку, полученную от Гекльберри.

Та вяло опустилась на самое дно.

Жидкая удача пахла чем-то терпким. И чуть горчила. Почти незаметно.

Как и положено любой удаче, наверное.

* * *

Пробуждение было привычным. Открыть глаза с легкой паникой, что уснул слишком крепко, поспешно оглядеться, и…

Уже в следующий миг Том понял, что происходит что-то не то.

Звуки канонады отдавались в ушах эхом, точно каждая пушка услужливо повторяла свое веское слово дважды. Глаза видели только сплошное бело-черно-зеленое месиво — лишь через минуту Том понял, что это просто головокружение, и деревья, торчащие ветви кустов и затянутое белесыми тучами небо несутся над головой в бешеной пляске. Он попытался приподняться, но тут же со стоном рухнул обратно. Немедленно дал о себе знать желудок: неосторожное движение точно разбудило его, и Тома скрутила жесточайшая тошнота с резью. Он едва успел перевернуться на бок, и его вывернуло на траву.

— А, еще один, — раздался голос. Искаженный слух не сразу позволил разобрать, кто говорит. — Том, ползти можешь?

— Что случилось? — эти слова получилось только прошелестеть, голос подводил.

— Черт его знает. Ты уже пятнадцатый. И скрутило же вас, засранцев, — и говоривший смачно выругался. — Может, траванулись чем. Можешь ползти — отползай за вон те камни.

Том попытался найти взглядом «вон те камни» и не смог. Указующий перст советчика прыгал вверх-вниз, глаза отказывались фокусироваться, камни сливались в однородную мешанину.

— Ясно, — прокомментировали за спиной. — Че-ерт…

Дальнейшая тирада состояла исключительно из ругани, но все же Тома схватили за руки и ноги и поволокли куда-то.

Он отключился после третьего или четвертого удара его многострадальной головы о подвернувшийся камень.

* * *

...Крыша повозки покачивалась. Пол тоже качался, дергался и подпрыгивал. На грудь навалилась непомерная тяжесть. Что-то сдавливало с боков, и даже на голову кто-то набросал назойливо-тяжелых брусьев или палок, мешающих, то и дело соскальзывающих на глаза, отчего перед ними плясали искры. Запах в повозке стоял душный, сладковато-ядреный — кровь, щедро разбавленная потом.

Том попытался встать, но не смог выбраться. Сил отодвинуть все то, что пригвождало его к полу, не было.

— Эй, кто там очнулся? — раздался недовольный голос.

— Н… Нэд? — переспросил Том. Собственный голос слушался плохо.

— Я.

— Что случилось?

— А что может случиться? Нас отправили в тыл вместе с ранеными. Вернуться в строй нам не светит еще с полгода, док сказал, — что-то громыхнуло. Скрипели колеса.

Том выругался про себя. Он еще долго не мог ответить — на ум шли только крепкие словечки и ничего осмысленного.

— И чем это мы так… отравились? — спросил он наконец, уже догадываясь об ответе.

— В воду что-то попало, видать, — буркнул Нэд и умолк.

Попало… Том клял себя за идиотизм. О чем он вообще думал — взять из рук врага непонятную траву и бросить в котел? Да ясно о чем — что враг не испытывает к нему ненависти, что судьба просто разбросала друзей по разные стороны баррикад, и прочие благообразные глупости.

Впрочем, какой теперь смысл посыпать голову пеплом? Нужно решать, что делать дальше.

А дальше были полгода.

Которые загадочным образом растягивались, превратившись из шести месяцев в восемь, потом в десять, потом…

Потом ходить стало не в пример легче. Том не слишком обращал внимание на свое восстановление, по уши закопавшись в огород. Он сделался неплохим специалистом в выращивании ямса и кукурузы, научился ставить силки на немногочисленных кроликов и отличать съедобные грибы от ядовитых. Выбирать грибы он умел и раньше, но умение это нередко давало сбои. Головокружение стало настолько привычным, что он не удивлялся и даже не роптал, в пятнадцатый раз за день обнаружив себя на земле. Просто вставал и шел дальше. Иногда в глазах двоилось сильнее обычного — что ж, тоже не беда. Пойманный кролик, которого ты не с первой попытки достаешь из силка, по крайней мере, не выстрелит в ответ. Гораздо хуже были приливы слабости, но Том подозревал, что виной тому не отравление, а обыкновенное недоедание.

Разумеется, он стал неплохим специалистом в выращивании… в собирательстве… и даже в умении виртуозно защищать нажитое от всех желающих поживиться.

Но часть своих сельскохозяйственных навыков он бы с удовольствием сменял на хорошую корову. Или свинью. Или выводок кур.

А война… Война была явью только в первые пару месяцев. Тогда Том еще порывался уйти из больницы и вернуться на фронт.

Потом обессиленные поредевшие отряды превратились в смутную тень вдали. А честь и совесть… Однажды Том поймал себя на мысли, что давно стоило съесть какой-нибудь ядовитый корешок. Мэри, Эллен и тетя Полли, казалось, выглядели похуже обитателей Андерсонвилля.

Но когда на их щеки начал возвращаться румянец, солдатское чувство долга растаяло окончательно. Нечего больше защищать — только свою семью.

А потом война закончилась. Тихо и бесславно, так и не дав Тому вернуться на фронт.

Он не сразу задумался, что поражение должно было вызвать какие-то чувства.

* * *

Отыскать нужную улицу оказалось легко. На старые кварталы наползали новостройки, выставив авангард из кранов, лебедок и землеройных машин, но утлая халупа под номером пять сохранилась в первозданном виде.

Томас Сойер, еще отнюдь не преуспевающий, но уже и не нищий адвокат, очутившийся в Нью-Йорке по делам, подошел, переступая через кучи хлама, и постучал в дверь. Та опасно дрогнула.

Он еще не знал, что станет делать, если застанет Гека Финна дома. Но пока склонялся к тому, чтобы хорошенько вмазать по физиономии. За то, что взял на себя слишком много, подсунув злополучную «счастливую веточку».

После можно было бы и поговорить. Опыт показывает, что иногда, если вовремя вмазать по физиономии, переговоры идут как по маслу.

Где-то вдалеке грохотала стройка. Солнце поднялось высоко и начинало припекать. Открывать не торопились. Том посмотрел на часы и постучал еще раз.

— Эй, мистер! — вдруг окликнули сзади. Он оглянулся — из окна соседней халупы высунулась тощая старуха, укутанная в рваное пальто. — Там никто не живет!

Говорила она с таким акцентом, что смысл услышанного дошел до Тома не сразу.

— Давно не живут?

— Да уж давненько. Вот как Дик помер, а я сюда въехала, так закрытым и стоит домик-то… Пара лет будет.

Пара лет… Том рассеянно поблагодарил и побрел прочь. Пара лет — значит, искать здесь явно нечего.

Перед отъездом он сделал запрос в архив.

И теперь поезд уносил Тома на юг. Стоило открыть окно, как туда проник шкодливый осенний ветерок, еще почти по-летнему теплый, но уже пахнущий первыми кострами из опавших листьев. По вагону носилась пара мальчишек, «стреляя» друг в друга из палок. Время от времени задерганный отец призывал их к порядку, но скоро его голова снова клонилась набок, мальчишки потихоньку ускользали подальше от тяжелой руки, и все начиналось сначала.

Том немного понаблюдал за ними, и взгляд его в который раз вернулся к строкам официальной справки.

«Гекльберри Финн, рядовой. Пропал без вести, ноябрь 1864».

«Паршивец, — отстраненно подумал Том, сворачивая бумагу. — Все-таки ушел от расплаты».