Как утенок не стал лебедем (гет)

Первый школьный день, привычная церемония распределения. Все то же, только без будоражащей новизны. Миллисента потрясла головой и положила на тарелку добавку. Колючий взгляд Панси она предпочла не замечать, так же, как и нелестные выражения в свой адрес, нарочито громко излагаемые ею Дафне. Та лишь повела плечом, посмотрев на Панси как на назойливого комара. Это помогло — Панси решила отложить тренировку в остроумии на другой раз. Миллисента не сомневалась, что этот раз наступит до печального быстро.

— Дорогие студенты! — голос Дамблдора заставил всех слаженно повернуть головы к Большому столу. — Я хочу сделать объявление. Хогвартс избран местом проведения Турнира трех волшебников!

Зал взорвался. В общем гуле голосов, звоне столовых приборов и шуршании спешно приводимой в порядок одежды Миллисента наконец-то почувствовала себя счастливой. Однокурсники совершенно очевидно забыли о ее существовании, и она смогла беспрепятственно глазеть на входящие команды других школ, наслаждаясь предвкушением соревнований.

Дамблдор тем временем продолжил:

— Из-за участия в подготовке Турнира профессор Флитвик в этом году будет вести только половину своих уроков, поэтому мы пригласили ему помощника. Этот выдающийся молодой человек — специалист по обнаружению и разрушению заклятий. Думаю, он сможет рассказать вам много интересного.

Рыжий долговязий парень, сидящий рядом с Хагридом, приветственно помахал всем рукой.

— Ваш новый преподаватель — Уильям Артур Уизли, но он попросил меня сказать, что предпочитает обращение Билл.

— Уизли? Из этих? — Паркинсон выразительно скривилась.

— Может, он действительно неплохой специалист, — робко предположила Миллисента. Полный желудок всегда настраивал ее на дружелюбный лад. Панси в ответ лишь фыркнула.

* * *

Хотя высоких баллов у Трелони Миллисента никогда не зарабатывала, в одном она оказалась права: новый преподаватель превосходно владел предметом. Вдобавок он относился к студентам дружелюбно — почти как к младшим братьям и сестрам. Некоторые слизеринцы не пропустили возможность позубоскалить на тему того, как он вытирал сопли младшим в своей семье, но Милли это казалось мелочным. Рассказывает интересно, спрашивает нестрого — уже счастье. Ее в школьной жизни больше заботило другое, а именно — неуклонно ухудшающееся к ней отношение. Не сказать, что раньше она была популярной и имела много друзей, нет, но принимали ее как свою. Теперь же она фактически попала в изоляцию. Миллисента подозревала, что тут не обошлось без стараний Паркинсон, которая кроме издевок над гриффиндорцами приобщилась также к выпадам в сторону Булстроуд. С каждым разом ей удавалось все лучше, и Милли жила в постоянном напряжении, что плохо сказывалось на ее успеваемости.

Ей вспомнилось, как на первых курсах она старалась держаться наряду с остальными — высмеивала ненавистных красно-золотых и не хуже прочих придумывала пакости, чтобы хорошенько им насолить. В этих играх забывалась та жизнь, которую она вела дома, и иногда на ее долю выпадало удовольствие от особо вредной выходки. Однако всему хорошему приходит конец, и ее удача отвернулась от нее, кажется, уже в прошлом году. Фантазия отказывалась выдавать новую порцию остроумных изречений, сперва она перестала цепляться к гриффиндорцам, а потом не находила, что отвечать своим, когда те походя упоминали изъяны ее внешности.

Этой осенью она осознала, что третий курс был не самым худшим временем. Будь он проклят, этот Турнир! Все вокруг только и говорили, что о Святочном бале. Девчонки вообще как с ума походили — кто кого собирается приглашать, кто что наденет и какие успехи делают предполагаемые кавалеры во время занятий танцами. Последние для Милли были сущей пыткой, и она от души не понимала, почему настолько неповоротлива. Некоторые девочки были ничуть не стройнее, но двигались достаточно грациозно, да еще попадали в такт. Миллисента же, сковываемая страхом прежних неудач, в плане танцевальных шагов становилась все безнадежнее.

— Милли! — она вздрогнула, потревоженная во время тяжких раздумий. — Милли, — уже более нетерпеливо повторила Астория Гринграсс, — тебя там мама ждет.

Миллисента, стиснув зубы, потащилась на казнь. Характер матери она знала прекрасно. Ада Булстроуд всегда находила предлог явиться в Хогвартс вместе с отцом Милли, членом Попечительского совета, и неизменно находила также несколько обидных слов для дочери. Однажды, когда Миллисента пожаловалась отцу, тот ответил, что так маму воспитывала бабушка, и она по-другому не умеет. Исключением не стала и эта встреча. Мать, через годы замужества сохранившая яркую и привлекательную внешность, скептическим взглядом смерила дочь с ног до головы и без предварительных церемоний сразу заговорила о главном:

— Толку от тебя? Была б ты мальчиком, было б все равно, как ты выглядишь. А теперь? Благо, у твоего отца хватает денег, за приличное приданое кто-нибудь… Одним словом, не позорься на балу. Бабушка подготовила для тебя платье, оно закрытое и широкого кроя. Это, конечно же, не спасет ситуацию, но хоть не выставишь себя посмешищем. Танцевать-то хоть научилась?

Слова стали сливаться друг с другом, перерастая в настойчивое жужжание. Миллисенте хотелось закричать, ответить что-то колкое… она бы смогла: в свое время подслушала достаточно разговоров между мамой и бабушкой. Причину нелюбви матери к себе она уяснила рано — слишком похожа на отца. Полноватый и внешне неповоротливый Альберт Булстроуд производил впечатление недалекого, но добродушного человека. Милли была одним из редких близких отцу людей, и она знала — добрым отец бывает только с ней, выходки матери терпит, а в сфере своей деятельности конкурентов изничтожает хоть и со скоростью глизня ⁽¹⁾, зато с такой же неизбежностью.

Пока Миллисента предавалась размышлениям, поток материнских нравоучений иссяк. Непривычно быстро, как показалось Миллисенте. Мать бросила на нее последний хмурый взгляд, поправила прическу и решительно зашагала в сторону кабинета декана Слизерина.

Миллисента, пожав плечами, направилась обратно. Шла вяло, опустив голову. Она понимала, что это не лучший способ скрыть заплаканные глаза — ведь так она может привлечь к себе лишнее внимание. Надо, конечно, собраться и применить заклинание. Надо… да много чего надо, вот только сил ни на что не осталось. В груди прохладная пустота, в которую она проваливается все глубже, вязнет, как муха в сиропе, и поделать с этим ничего нельзя.

— Миллисента! — кто-то окликнул ее. Голос не принадлежал школьнику и показался смутно знакомым. А, новый преподаватель чар, старший брат этих рыжих. Она попыталась отвернуться и проскочить мимо, но куда там с ее габаритами! Пальцы Билла Уизли сомкнулись на ее запястье.

— Погоди, я не могу это так оставить. Все же ты у меня учишься, — как будто даже виновато пробормотал он.

Это задело за живое — до нее есть дело почти что постороннему человеку, в отличие от... она снова всхлипнула. Захват Билла чуть ослаб, и он снова заговорил:

— Может, расскажешь, что случилось? Обещаю тебя никому не выдавать, даже если ты что-то там нарушила. — Он хитро подмигнул, как сообщнику по проказе.

Она вскинула голову.

— Нет. Я ничего не нарушала. Единственный мой проступок — рождение.

— Ну уж… что ты такое говоришь? Нас у матери семеро, и она всем рада. Очень нас любит, порой даже слишком.

Миллисента на миг прикрыла глаза. Рассказать? Ему на самом деле некому передать ее откровения. И она, подбадриваемая полумраком коридора и участием во взгляде Билла, решилась.

— Вот что я тебе скажу… — задумчиво протянул он, не без содрогания выслушав сбивчивый рассказ. Плохо, когда мать настолько не любит ребенка. Хотя плохо также, когда властной любви в переизбытке. — Тебе сейчас четырнадцать, верно? Осталось три года до совершеннолетия. Что, если ты их потратишь не на обиды, а на то, чтобы к тому времени стать самостоятельной? Тогда ты после школы сможешь заняться, чем душа пожелает, а успехи в любимой работе открывают множество дверей, уж поверь мне.

Он ободряюще погладил ее по руке и улыбнулся краешком губ. Слова Билла выветрилась из ее головы этим прикосновением. Она стояла и смотрела, как он уходит, а все ее до сих пор неосознанные влечения в этот миг приняли конкретный облик.

* * *

— Слушай, Дафна, наша толстуха совсем сбрендила!

— Да отстань ты от нее уже! Что она тебе сделала?

Глаза Панси округлились. Разве неуклюжей и вспыльчивой Миллисенте надо что-то делать, чтобы заслужить тычки?

— Нет, ну ты сама посмотри, как она пялится на нового преподавателя! Как бы глаза не вывалились! Спорим, она в него втюрилась!

— Предположим, что так. Твое какое дело?

Панси покачала головой. Порой она Дафну не понимала совсем, как будто та говорит на русалочьем.

— Просто, кем это она себя возомнила? Ну ладно, Уизли из бедноты, а у отца Милли денежки водятся, но все равно! Он молодой и ничего так внешне, он себе и получше найдет! Опять же, чистокровный, а наша Булстроуд…

— Послушай, Панси! — терпению Дафны пришел конец. Ей и так с трудом давалось очередное эссе по зельям длиной с милю, а тут еще Паркинсон со своим вечным желанием кого-то поддеть. Видимо, от своего ненаглядного Малфоя нахваталась, того тоже хлебом не корми… — Мне все равно, кто в кого влюбляется, и кто за кем бегает. — Панси слегка порозовела. — Я в Хогвартсе для того, чтобы учиться. Мужа мне выберет отец. Если не в состоянии помочь с эссе, отстань!

— Но эта дурочка по вечерам, когда думает, что никто не видит, строчит что-то в тетрадке. И вздыхает. Так смешно, когда корова вздыхает и мечтательно пялится в потолок! Вот бы добраться до этой ее писанины!

— Панси, еще раз повторяю, отстань! Вон Малфой вошел, иди, липни к нему.

Поговорить о Милли Панси, разумеется, хотелось, но возможность напомнить о себе Драко стояла превыше остального, поэтому Панси послушно пошла, куда сказано.

Вечером того же дня Миллисента, спокойно читающая у камина в гостиной, вдруг едва не подпрыгнула в кресле. Визгливый голос Панси разносился по комнате, образуя знакомые предложения:

— Как же дать ему понять, что я к нему чувствую? Если бы на уроке случилось что-то непредвиденное, и он бы меня спас, или я его? Тогда бы я могла шепнуть ему на ухо, какой он красивый. О, Билл…

Миллисента кинулась к Панси, норовя вырвать из цепких лапок последней свой дневник, но не преуспела. Панси со скоростью неплохого ловца помчалась в сторону их спальни. Когда запыхавшаяся Милли добралась до комнаты, Панси с самым невинным видом сидела на своей кровати. Дневник, впрочем, она не посчитала нужным прятать, тот валялся на прикроватной тумбочке. Миллисента, сломя голову, поспешила забрать свое добро, но Панси опять оказалась проворнее. Она схватила тетрадь и зашвырнула ее на полотно балдахина.

— Отдай… — срывающимся голосом попросила Милли. От шока она совсем потеряла способность мыслить, так что ей даже не пришло в голову просто воспользоваться палочкой.

— Все, Паркинсон, ты допрыгалась! Я сейчас же иду к Снейпу и рассказываю ему о твоих художествах. И верни Милли ее тетрадь! — Панси не успела и глазом моргнуть, как Дафна выскочила из спальни, с громким хлопком притворяя за собой дверь.

* * *

— А почему вы сами с ней не переговорите? Вы как-никак декан ее факультета, — в этот момент Билл увидел что-то по его меркам невероятное. Снейп замялся, было видно, что ему сильно не хочется отвечать на этот вроде несложный вопрос. Потом он резко выпрямился:

— Я бы не хотел разговоров с Миллисентой по личным причинам, касающимся ее матери.

— То есть? — Билл вопросительно посмотрел на декана Слизерина.

— В подробности я углубляться не намерен! Впрочем, в этом отношении вы сами ничуть не лучше. У вас есть возлюбленная среди школьниц, эта Делакур, если не ошибаюсь?

Лицо Билла вмиг посуровело. Он перевел взгляд с лица Снейпа на его мантию.

— Сперва я не замечал в ней ничего необычного, но потом она попросила меня помочь ей подготовиться к испытанию. Я сам не понял, как попал под ее очарование. Но мы соблюдаем рамки приличий, к тому же ей уже семнадцать.

Он пригладил волосы и откашлялся:

— Хорошо, если вы настаиваете, я побеседую с Миллисентой — в прошлый раз, по-моему, мне удалось повлиять на нее в положительном ключе.

* * *

Упакованная в необъятное платье от бабушки, Милли столбом стояла у стены и старалась не разреветься. Гойл, вместе с которым она вошла в дверь Большого зала, вытерпел ее общество ровно один танец. Даже не подумав скрыть гримасу боли, вызванную оттоптанными ногами, он, не растрачиваясь на извинения, нашел утешение в пунше и компании Кребба. Понятное дело, она не ожидала, что ее весь вечер будут кружить в танце как Билл белокурую вейлу… одна слезинка все же скатилась по щеке, но Миллисента предпочла остаться неподвижной. Она как никто знала, что движущиеся объекты заметить куда легче застывших.

Так же она окаменела, когда Билл с неделю назад вновь встретился с ней в коридоре. Он подошел, и, внимательно изучая ее лицо, спросил:

— Можешь уделить мне минутку? Мне надо с тобой поговорить.

Милли встрепенулась от радостного предвкушения. Может, он как-то прознал обо всем? И…

Но надеждам не суждено было сбыться.

Билл, правда, опять взял ее за руку, но при этом уже не выглядел бесшабашным сообщником, скорее пойманным с поличным воришкой.

— Милли, ты хорошая девочка. Понимаешь, у тебя такой возраст, когда обычно приходит первая… э-э, первые чувства. Это нормально для девушки, выбирать того, кто вызывает уважение, поэтому школьницы нередко испытывают привязанность к учителям. Я… уже не свободен, вот. А ты вырастешь и встретишь своего человека, что сможет ответить взаимностью, только надо быть терпеливой.

Высказавшись, он не стал дожидаться ответа, просто ушел. Она снова глядела ему вслед, чувствуя, как леденеют руки и рассеивается то радостное марево, что постоянно маячило перед глазами. Все время с того мгновения, как только она поняла, какой он великолепный.

Миллисента вынырнула из воспоминаний. Почувствовав, что щеки высохли, а вместе с ними пересохло и горло, она деревянным шагом направилась к столу с напитками.

— Ну, увидела возлюбленного с другой? Видишь, как хорошо они смотрятся вместе, неуклюжая ты корова? Из-за тебя, уродина, меня наказали! — прошипела Панси за ее спиной.

Милли поставила недопитый кубок обратно на стол. Ничего не ответив, она направилась к выходу. Ей казалось, что это не она переставляет толстые ноги, а это делает кто-то другой, заодно невидимыми путами спеленав безвольно свисающие руки. Голова гудела. Музыка то становилась почти неслышимой, уступая странному гулу в ушах, то делалась нестерпимо громкой, как бы сверля слух и мозг, добираясь до тех уголков сознания, о существовании которых она и не догадывалась. Картина ее нелепой любви предстала перед ней, ужасая своей гротескностью. Она пошатнулась, но устояла на ногах. «Надо добраться до спальни. Мне надо добраться…»

— Что ты опять ей наговорила? — закончившая танцевать Дафна накинулась на Панси.

— Ничего, что не было бы правдой! — гордо вскинула голову Паркинсон.

— Пованивает эта твоя правда, вот что я тебе скажу! — с трудом удержавшись, чтобы не залепить Панси пощечину, взвилась Дафна. — Куда она пошла?

— К выходу. Наверное, захочет оплакать свои успехи на балу где-то в укромном местечке, — Панси глумливо улыбнулась.

У Дафны опустились руки. Нет, пощечинами тут не поможешь. Да и ничем другим тоже, пожалуй. Она решила поберечь силы для розыска Милли. Внутри свербело странное чувство, что Булстроуд надо найти по возможности скорее.

Проверив близлежащие коридоры, Дафна некоторые время стояла в раздумьях, не стоит ли заглянуть также в туалеты, но потом решила — вряд ли Милли сейчас способна вести себя тихо. Раз плача не слышно, надо отправиться в спальню девочек. Она отчетливо помнила, что все миллины соседки по комнате остались в зале.

Действительно, Миллисента в комнате оказалась одна. Носки ее туфель почти касались пола, а голова приникла к столбику балдахина. Плетеный поясок к несуразному платью, на балу свободно болтавшийся где-то в районе бедер Миллисенты, сейчас намертво затянулся на ее шее.

1) Глизень (англ. Streeler) — гигантская улитка, которая оставляет за собой след настолько ядовитый, что там, где она проползет, все растения съеживаются и засыхают.

Вернуться к тексту