Ключ от вселенной (гет)

В тишине длинного коридора шаги высоких ботинок отдавались негромко, но звонко. Тихо журчали охлаждающие и кислородные установки, чуть поскрипывала обшивка. Мягкий свет, ещё не переключённый полностью в дневной режим, подсвечивал коридор станции почти приветливо.

Прекрасное утро!

Эштон Риверс затормозил перед дверью дымчатого стекловидного пластика и постучал. Душу его переполняли неясные, но приятные предчувствия. Начальник вызывал его к себе. Следовательно… Следовательно ожидается какое-то важное дело. Наконец-то!

Карьеристом Эштона не назвал бы никто из тех, кто с ним работал, а до этого — учился. Да, он поднимался по служебной лестнице ровно и плавно, но это никого не удивляло: Эштон был аккуратен, пунктуален и патологически совестлив. Последнее стало бы поводом для насмешек, но в спортзале он тоже проводил достаточно времени. Более чем достаточно, чтобы шутники воздержались от желания сделать Риверса своей мишенью.

Однако, если его не трогать, то Эштон был миролюбив и скучен. Он никому не навязывался и даже в карты играл, только когда приглашали. Но на самом деле он мечтал. Каждый день, приближаясь к стыковочным шлюзам, он выглядывал в иллюминатор и вздыхал, как вздыхают влюблённые. Он хотел быть капитаном.

Кого этим удивишь? Все, кто служит в галактическом флоте, мечтают однажды стать капитанами. Но Риверса влек к себе не большой и величественный флагман их флота (двести одиннадцать человек в подчинении, собственная оранжерея для регенерации кислорода). Нет. Он хотел быть капитаном катера, одного из двадцати, стоявших сейчас пришвартованными к головному кораблю, великой, ужасной и чуть устаревшей «Эос». Разведывательного катера. Три человека, полная секретность, быстрота, манёвренность… и неизвестность. При необходимости — обязательство принять огонь на себя, — но Эштон не без основания считал, что такой необходимости не возникнет: эйты атаковали только большие суда, поскольку…

— Войдите!

— Младший лейтенант Риверс по вашему приказанию прибыл.

Эштон щёлкнул каблуками, аккуратно изобразил салют старшему по званию и вытянулся по струнке, едва сдерживая подступающую радостную нервозность. Другой, наверное, первым делом подумал бы, не ошибся ли он где, не числится ли за ним какая-то провинность, — но Эштон Риверс, как уже было сказано, вёл скучную, хоть и приятную по меркам службы, жизнь.

— Вольно, Риверс, и избавьте меня от этого цирка, — Торвальд Смит снял сидевшие на его носу очки для чтения и неопределённо помахал ими в воздухе. — Проходите, садитесь.

«Риверс». Сердце Эштона ещё раз подпрыгнуло. Не «младший лейтенант», что предвещало бы скучный разбор полётов, но и не фальшиво-сердечное «Эштон», приберегаемое для крупных происшествий, грозящих гауптвахтой. «Риверс» означало неофициальный разговор двух официальных людей, а это уже похоже на дело…

Эштон занял стул для посетителей, расположившись удобно, но не расслаблено. С Торвальдом Смитом о расслабленности речь не шла. Официально, должность, которую он занимал, называлась «организация внештатных работ», по факту это означало — служба безопасности и разведки, а за глаза команда звала Смита «вторым капитаном». Потому что на таком корабле, как их, разведка бы самым главным… ах да, ещё надо было как-то передвигаться в космосе. Но для этого есть первый капитан, так ведь?

Торвальд Смит снова нацепил очки, и теперь разглядывал Эштона поверх них, не говоря ни слова. Пронизывающих взор светло-голубых глаз, окаймлённых седыми ресницами под седыми же кустистыми бровями, был пристальным и словно лишённым выражения, как у совы или аллигатора. Неуютный взгляд, дополненный фирменным звенящим безмолвием, от которого даже самые стойкие ломались и начинали говорить, только бы заполнить похожую на чёрную дыру паузу.

Риверс решил молчать. Наконец, Смит еле заметно усмехнулся.

— Вы ведь сирота, Риверс?

Сирот в разведке любили. Меньше семейных связей, меньше проблем и точек давления. Но ещё больше в разведке любили точность:

— Воспитывался в приёмной семье, сэр, — поправил Эштон. — После катастрофы Сигмы Один волонтёры с Сигмы Два забрали часть детей и распределили по усыновителям.

— Но только самых способных? — осклабился Смит. — Я слышал, они неделю проводили тесты на интеллект, прежде чем принять решение. Не слишком похоже на помощь. Скорее на отбор бесплатной рабочей силы.

«Проверяет».

— Сигма Два — ультракапиталистический мир, сэр. Они действовали в соответствии со своим представлением о помощи и поддержке. Что касается остальных беспризорников, им помогли на Сигме Три и Сигме Четыре.

— А! Знаменитое экономическое соревнование. Сколько планет сейчас в системе Сигма?

— Двенадцать, сэр. Но вторичные неокейнсианцы с Пятой пребывают на грани раскола, так что возможно роение в сторону ближайшей планетарной агломерации.

Эштон отвечал спокойно и обстоятельно, как делал это в Академии, а до этого — в школе на Сигме Два. Руки сложены на коленях, дыхание ровное. Полное самообладание — первое качество, которого требуют от разведчиков.

Смит коротко кивнул, положил локти на столешницу и накрыл одну ладонь другой. На среднем пальце правой руки темнел перстень с квадратным чёрным камнем: знак принадлежности к службе безопасности. Смит резко поднял голову, снова цепляя Эштона пристальным немигающим взглядом.

— Значит, вас воспитали примерным ультракапиталистом неодарвинистского толка, — «второй капитан» усмехнулся тонкой и холодной, похожей на серп месяца улыбкой. — Так как же вам пришла в голову идея поступить в Академию? Почему не знаменитый Торговый Университет? Не добрали баллов?

Эштон усмехнулся в ответ. Кто-то бы сказал «хамство», но нет — Смит просто проверял его.

— Проходной балл на факультет Высшей Космической Навигации выше, чем в Торговом, сэр. Что до воспитания… я был Сигме Два хорошим гражданином. Но исследованные маршруты меня не привлекают. При первой же возможности их переведут на пилотирование роботами. Только неисследованный космос открывает возможности для навигации в ручном режиме. Как видите, я всё просчитал.

Улыбка Торвальда Смита стала шире.

— А ещё говорят, что у уроженцев Сигмы Два нет принципов, и они продадут даже собственную душу, если кто-нибудь согласится её купить.

— А вы покупаете? — безмятежно парировал Эштон.

На сей раз капитану удалось его задеть. Но не говорить же, что единственное, чему он научился в системе Сигма — сливаться с окружением. На марксистской Сигме Четыре, на общинно-демократической Сигме Восемь, на погрязшей в бюрократии Сигме Пять… Эштон побывал на всех двенадцати планетах, но понял только одно: идеала не существует. Ты называешь идеалом это или другое не потому, что оно лучше, а потому, что оно нравится именно тебе. Сужает неопределённость до понятного алгоритма. Но это ловушка, потому что там, где есть определённость, люди не нужны.

— Твою душу давно купило государство, — хмыкнул Смит. — В этом и смысл присяги. Однако, я не об этом. У меня есть дело, которое я хотел бы доверить тебе. Сложное. Полное сюрпризов. Очень важное. Не слишком высокоморальное. Но при этом, безусловно, патриотичное. Мне продолжать?

Сердце Эштона забилось сильнее. «Вот оно». Он даже ничего не ответил, боясь, что голос его подведёт: только с преувеличенной осторожностью кивнул.

— Что вы знаете о Локсе, Риверс?

Эштон вытянулся во весь рост на кровати, привычно стукнулся макушкой о стену каюты и вздохнул. Торвальд Смит дал добро на билет самого лучшего класса, на комфортабельном гражданском лайнере — и Эштону стоило большого труда заставить себя отказаться от такой возможности. Но легенда есть легенда.

Ни один уроженец Второй, будь он хоть президентом Центрального банка, никогда не стал бы тратить деньги на избыточный комфорт. Только на скорость. И безопасность. Поэтому Эштон сдал билеты и за полчаса договорился с капитаном грузового экспресса: никто не охраняет своё имущество надёжнее торговцев, везущих что-нибудь ценное и хрупкое наперегонки со временем. К тому же они отлично умеют маневрировать, и им можно доверять (если сам не везёшь каких-нибудь сокровищ).

Но каюты на экспрессе, разумеется, были маленькие, едва-едва вписывающиеся в минимум, необходимый человеку. Капсула Эштона состояла из кровати и маленькой полки для багажа. Складной выдвижной столик, экран видеосвязи, вмонтированный в стену. На этом всё. Вдобавок, Эштон, чей рост заметно выходил за норму, за полдня путешествия успел набить себе все возможные шишки и заработать судороги в ногах, которые всё время приходилось чуть-чуть подгибать.

«Зато я путешествую как настоящий бизнесмен с Сигмы Два».

Задание вызывало у Эштона смешанные чувства. С одной стороны, он был втайне горд, что Торвальд выбрал его не случайно, и что на его месте не мог оказаться любой другой. Каждый мечтает, что тебя заметят за навыки рукопашного боя в невесомости или знание редких языков, великолепную память или способность сохранять хладнокровие. Но Эштон был достаточно умён, чтобы понимать: после первичного отбора действует в основном счастливый случай или связи: младшие чины разведки для своих начальников сливались в серую массу, способную печатать, водить корабль, сражаться и гладко врать. Базовый набор. Как еда из космического пайка, к которой обязательно надо добавлять соус или хотя бы ароматизатор, потому что сама по себе она ни запаха, ни вкуса не имеет.

А вот Эштону неожиданно повезло. Вряд ли хоть один из его бывших однокурсников вообще знал о таком месте, как Локс. Локс Атренис, что с лифейского переводилось как «тупик», а с эшского — «предел прочности», крайняя планета латерального сечения, вдобавок экранированная от излучений настолько плотно, что до самой границы звёздной системы Локса ни один передатчик в любом из известных диапазонов не работал. Нет, планета не была «чёрной дырой», свет, звук и излучение свободно входили и выходили, но код распадался и размывался, оставляя мутное пятно света и шума.

Архаичный земледельческий мирок с чудовищной мешаниной обычаев, Локс, тем не менее, поставлял на рынки Конфедерации около трети саженцев и семян для портативных оранжерей, пусть и через десятки посредников. До Войны доля этой планеты в производстве и хранении кислорода едва достигала процента: куда отсталым аграриям тягаться с эйтами, для которых генетический код был податливой пластической массой. Но когда отношения с Эйт-сферой полностью прекратились, Локс неожиданно стал привлекательным поставщиком. На Сигме Два его включили в исследования ещё пятнадцать стандартных лет тому назад.

Первый школьный доклад, за который Эштон получил высшую оценку, касался Локса. Куда не проникнет дипломатия, не дойдёт война и даже луч связи пройдёт мимо, туда всё равно рано или поздно доберутся торговцы.

Локс.

Уровень цивилизации — третий.

Население — люди.

Форма общественного устройства — полуфеодальный капитализм с элементами патриархата.

Экспорт — саженцы, семена, сжиженный кислород и экзотические предметы роскоши.

Пятнадцать лет прошло, а Эштон по-прежнему помнил это назубок.

Гимн — «Моя зелёная планета»…

Его первый триумф. Риверс не имел задатков гения, но оставался достаточно сообразительным, чтобы это понимать. Стать лучшим не было в его силах. Но он мог стать своим. И воспользовался этим шансом.

Экзаменаторы слушали его, раскрыв рот. Не потому, что ребёнок предсказал перераспределение сегментов рынка — такое они видели не раз, а потому, что сирота с Сигмы Один построил свой прогноз на собственной трагедии. Нападение эйтов одновременно прервало негласный нейтралитет торгового объединения Сигмы и уничтожило крупнейшую агропромышленную и биотехническую биржу региона. Локс получил шанс выйти на рынок, поскольку другим потенциальным центрам для развёртывания мощностей понадобилось бы не менее двадцати лет, а Локс Атренис, будучи полуфеодальным миром, оказался способен к быстрой мобилизации имеющегося потенциала.

Эштон назвал взрыв родной планеты «инцидентом». Включил сорвавшиеся контракты мёртвого мира в картину рисков. Ни один истинный уроженец Второй не смог бы поступить с большим блеском. Если бы это слово вообще имело смысл применительно к Сигме Два и её обитателям, Эштон сказал бы, что его учителя и одноклассники растроганы. С тех пор никто и никогда не воспринимал его чужаком. Кроме… него самого.

Воскрешая в памяти своё первое знакомство с Локсом, Риверс внезапно с пронзительной ясностью понял, что Торвальд Смит выбрал его досье именно из-за этого эпизода. «Заложит даже собственную душу, если на неё найдутся покупатели»… То есть, продаст своё прошлое и память, только чтобы не быть в одиночестве. Солдаты легионов Конфедерации редко возвращаются домой. Их семья — легион. «И имя им тоже легион». Торвальд увидел в Эштоне идеального солдата, готового ради продвижения по службе зайти дальше, чем другие — и безыскусно подкупил его миражом тайного братства разведки.

Вспомнилось, как «второй капитан» пододвинул ему через стол чёрный матовый прямоугольник удостоверения. Абсолютно чёрный и абсолютно матовый — неброский фирменный почерк спецслужб, как и перстни.

— Что это? — произнёс Эштон, стараясь не выдать тайного воодушевления, которое охватило его от одной мысли о том, что могло быть в таком удостоверении.

— Раскрой, — подбодрил Торвальд, будто заботливый дедушка малолетнего внука, стесняющегося содрать праздничную упаковку с подарка. — Ну же. Это твоё.

Внутри значилось лаконичное «младший лейтенант разведки». И имя — Эштон Смит. В ответ на вопросительный взгляд Торвальд по-акульи усмехнулся:

— У нас одна фамилия на всех. Это старая традиция. Когда-то давным-давно «Смит» была самой распространённой фамилией, и никто не удивлялся, её услышав. Поэтому она была хорошей маскировкой нашим… предшественникам. Но сейчас её носим только мы.

«Имя нам легион»… В этом и заключалась вторая половина смешанных ощущений, порождаемых этим заданием: небрежная холодная уверенность «второго капитана», с которой тот говорил с Эштоном, искренне полагая, что просчитал его до конца, вписав в свои формулы и схемы. И… конечно, само задание.

По временам оно казалось Эштону издёвкой. Неудачной шуткой. Но в другой момент он вспоминал холодный блеск почти бесцветных глаз Торвальда Смита и с неуютным ощущением понимал: тот говорил серьёзно.

— Как бы вы оценили наши нынешние отношения с Эйт-сферой?

— Затишье, вызванное поражением их пятой эскадры, — отрапортовал Эштон.

— А конкретнее?

— Перегруппировка сил, — не задумываясь, выпалил Эштон. Многие ожидали перемирия, но он в него не верил. И никто из тех, у кого была высшая оценка по аналитике, не поверил бы. — Капитуляции не будет никогда. Мира — точно не в ближайшие годы. Они хотят реванша.

— Верно, — усмехнулся Торвальд. Усмешка вышла кривой и усталой. Белая пергаментно-сухая кожа, расчерченная морщинами и распятая на выпирающих скуловых костях. Тонкая прореха рта, почти лишённого губ. И над всем этим глаза, внезапно утратившие свой сверхъестественный блеск и светящуюся синь, впервые обратившись в то, чем и были: усталыми глазами старого человека. На долю мгновения Эштон будто заглянул за занавес и невольно почувствовал себя неловко. — Они хотят реванша. И у них есть оружие, способное его обеспечить, спрятанное на нейтральной территории. Или… способное окончательно погубить их и заставить капитулировать. Если мы используем его первыми.

Кулаки «второго капитана» при этих словах сжались. Эштон мог бы поклясться — непроизвольно. Он устало потёр переносицу и снова попытался устроиться в своей микрокаюте поудобнее. Торвальд Смит раскрывал перед ним то, чем действительно болел и горел все эти годы. Такое доверие само по себе было великой ответственностью и великой похвалой, почти обязательством. Так почему Эштона не оставляло ощущение, будто порученное ему задание — фарс, подделка, розыгрыш? Только ли потому, что «страшным оружием» эйтов была… девушка?

Он потянулся за папкой с материалами, опять стукнулся локтем и тихо зашипел сквозь зубы. Папка была тощей: только то, что подошло бы его легенде — промышленнику с Сигмы Два, вступившему в владение оранжерейными плантациями на правах кредитора и опекуна несовершеннолетней наследницы.

Трёхмерное голографическое фото, нанесённое на целлюлозную поверхность. Несколько отчётов судмедэкспертов Локса (удручающе варварски написанных). Письма. Распечатка газетной статьи. Завещание промышленника Мессена, из которого следовало, что своё состояние тот отписывал дочери Альге, но до её совершеннолетия назначал опекуном юриста и землевладельца Эштона Риверса: подделка, но сработанная настолько прекрасно, что ни один законный документ (на Локсе их любили украшать подписями и печатями) даже приблизительно не мог с ней равняться.

Эштон начал с голограммы. На фоне окна позировала девушка в старомодном зелёном платье. Фигура тощего подростка, неудачно выбранный открытый ворот платья обнажает тонкую шею, выпирающие ключицы и тени верхних рёбер. Голова — слишком крупная для невысокого роста (рост Эштон прикинул, исходя из высоты подоконника). Только глаза — крупные, чуть раскосые, серо-зелёные — привлекали к себе внимание. Да ещё волосы — блестящая волна тёмно-каштановых кудрей, ниспадавшая ниже талии. Слишком тяжёлая для такой тонкой шеи, она, казалось, заставляла Альгу Мессен устало склонить голову набок.

Эштон, привыкший к коротко остриженным девушкам со станций и транспортных узлов (иначе не наденешь шлем скафандра), разглядывал это буйное, тропическое изобилие с лёгким недоумением. Но он понимал, что в старомодных аграрных мирах подобные жесты считались красивыми. Как и то, что, с точки зрения уроженцев Локса, Альга была отчаянно непривлекательна: не пышущая здоровьем богиня плодородия, а болезненный тонкий побег плюща.

Но письма и газетные вырезки свидетельствовали о другом. Двенадцать предложений руки и сердца. Самоубийства. Растраты средств. И даже одна дуэль. Всё из-за неё.

Эштон размашисто написал в блокноте для заметок:

«Настолько отсталая планета, что они до сих пор практикуют дуэли. Надеюсь, хотя бы электричество их шаманы уже открыли?»

Разумеется, он знал ответ на этот вопрос, но тот, за кого Эштону придётся себя выдавать, подробностей о Локсе должен был быть лишён. Сочетание прагматичности и наивности, плюс изрядная доля столичного снобизма. Понимает в цифрах, но ничего не смыслит в людях. Поэтому, если кому-то придёт в голову покопаться в его записях, Эштон должен выглядеть высокомерным дураком, мечтающим отделаться от нежданно свалившегося на него наследства в отсталом уголке галактики как можно скорее.

Безусловно, Альга (вернее, её отчим) была богата. Но объясняло ли это её популярность, одновременно лихорадочную и зловещую? И тот шлейф смертей — казалось бы, «случайных», по неосторожности или от болезни— что сопровождал девушку уже несколько лет? Торвальд Смит полагал, что нет. Он был твёрдо уверен, что после долгих лет поисков напал на след секретного оружия эйтов. Вернее… ключа.

«Ключа от вселенной», как он выразился. Экспериментальный корабль, по размерам и силе вооружений превосходивший всё, что «второй капитан» видел за свою долгую службу, силы Конфедерации захватили давно. Но корабль был пуст и мёртв. Чтобы оживить двигатели, требовался капитан, владевший «ключом». Секретные донесения убедили Торвальда: у самих эйтов ключа нет. Внутренние распри Эйт-сферы, бесконечные интриги и заговоры заставили инженеров спрятать ключ к своему супероружию далеко и надёжно, чтобы им могли воспользоваться только в самый критический момент и только посвящённые. А затем внезапный налёт сил Конфедерации на базу пятой эскадры довершил картину: никто из посвящённых, похоже, не выжил.

Всё это имело смысл. Заброшенная планета, экранированная от связи. Идеальный тайник. Прекрасно вписывался в картину и сам недавно скончавшийся Мессен, семнадцать стандартных лет тому назад арестованный эйтами за попытку контрабанды: пытался вывезти какое-то оборудование, предназначенное для генетического моделирования. Но дальше начинался сюрреализм.

— Корабль… — Торвальд сделал паузу, как будто не находя подходящих слов, — одним словом, их корабль не совсем вещь. Он… что-то вроде животного. Очередной генетический эксперимент. И ключ…

Он взмахнул рукой и замолчал. Пауза длилась, и на этот раз Эштон решил её прервать:

— Тоже животное?

— Тоже генетический эксперимент, — отрезал «второй капитан». — Ключ — нематериальная субстанция, нечто вроде вируса. Чтобы запустить корабль, его надо извлечь из постоянного носителя. Которым, по моим сведениям является…

Вместо слов, он положил на стол голографическое фото.

— Человек? — нахмурился Эштон.

Торвальд Смит невесело усмехнулся:

— Не совсем. ГМС.

Генетически модифицированные существа, ГМС не имели статуса граждан нигде, кроме Сигмы Десять, планеты виртуального трансгуманизма. На Сигме Десять Эштон тоже бывал и даже научился не вздрагивать, наблюдая на улицах узаконенное разнообразие генетической модификации. Но для Конфедерации ГМС никогда не считались равными породившим их видам. Основание элементарно: нельзя заранее спрогнозировать, какие случайные повреждения получит геном в погоне за совершенством. Эйты — лучшее тому доказательство. Некогда гуманоидная раса, перекроившая себя настолько, что ни сострадание, ни жалость больше не туманили их разум, холодный, как разум машины.

— Исходный геном, скорее всего, брался у человека или эйта, — продолжил Торвальд, постучав по фото, — это видно невооружённым глазом. Поэтому важно помнить, с кем вы имеете дело, Эштон. ГМС — не человек. Это оружие. Или, по крайней мере, футляр для оружия.

«Иными словами, то, что я сделаю, не будет считаться убийством». Эштон выдохнул через сжатые губы и закрыл папку. До приземления на Локсе надо постараться хотя бы немного поспать.