Плата (джен)

Душная июльская ночь влажным покрывалом окутывала ворочающуюся в постели Викторию Андреевну. Не спасал вентилятор, обдувающий разгоряченное тело, только недавно вытащенное из-под прохладного душа; раскрытая настежь форточка пропускала звуки ночного города, а точнее двора в не самом благополучном районе, которые врезались в воспаленный мозг.

Протяжно вздохнув, смирившись с бессовестной бессонницей, она натянула легкий халатик и вышла на балкон, выкурить сигаретку-другую. Хорошо, что завтра, а вернее сегодня, выходной.

К стоянке, расположенной под балконом, подъехал автомобиль, из которого оглушительно доносилась какая-то русская попса. Спустя мгновение звук стал громче — ребята выползли из машины и разбавили музыку громким смехом — мужским низким и девичьим визгливым. Виктория Андреевна глянула вниз — ну как есть, ребятишки устроили дискотеку в час ночи. И перекричать оглушающие звуки было невозможно.

Виктория Андреевна потушила недокуренную сигарету, плотно закрыла форточку в комнате и набрала номер полиции. Она терпеть не могла нарушителей общественного покоя. И вообще — всех нарушителей. Издержки профессии — следователя с почти двадцатилетним стажем.

А в мозгу билась липкая строчка из песни, с которой подъехали ребята, популярной несколько лет назад, и отождествляющей все то, что она ненавидела: братков — накачанных, уверенных в своих силах, жестоких в своей безнаказанности; гопников — жителей таких окраинных питерских дворов, неизменно лузгающих семечки, в неизменных паленых адидасах — полукриминальные или вовсе криминальные элементы.

— Враг мой, бойся меня, друг мой, не отрекайся от меня, — под нос напевала Виктория Андреевна, пока шла на кухню, где частенько курила зимой.

На балкон выглядывать ей более не хотелось. Выводила ее из себя неизменная спутница лета — ночная дворовая жизнь. Пьяные парни, пьяные девки, пьяные крики, пьяные драки. Иногда девицы брали с собой детей, и в двенадцать ночи к громкому гоготу присоединялся детский плач. Вот она преемственность поколений и круговорот порока. Что после них остается? Только мусор.

«Нелюбимая, прости меня, любимая, люби меня», — закончила припев она уже про себя.

— Да что ж ты будешь делать! — с досадой воскликнула Виктория Андреевна. — Вот ведь прилипчивая зараза.

В свое время эта песня доносилась почти из всех утюгов, так что Виктория Андреевна даже не удивлялась, откуда знает текст. И в этих двух строчках умещалась вся ее жизнь; и бились строчки в голове назойливой птицей, клювом долбили в виски.

Враг мой, бойся меня

За свою долгую карьеру она нажила много врагов. И самый главный не так давно получил по заслугам. Только горько было до сих пор от той несправедливой справедливости…

Другие же враги запугивали ее и пытались заставить тормозить или развалить дела, которые она вела. Скажем прямо, пару раз удавалось. Цепляли ее на крючок. Хотя крючков-то, откровенно, практически не было. К сорока годам она не обзавелась семьей, а все ближайшие родственники умерли еще двадцать лет назад. Двадцать два, если быть точным.

Враги врагами, а коллеги признавали, что Виктория Андреевна была талантливым следователем и работала по призванию.

Друг мой, не отрекайся от меня

Откуда у следователя друзья? Нет, ну правда. Только ценные коллеги по работе, с которыми выгодно было поддерживать хорошие отношения. Ты им хорошо — они тебе хорошо. Такой вот бартер.

Институтские? О, нет. Они сами сидели в таких же погонах. И если не все, то многие. Большинство из них — те самые, с которыми выгодно было дружить.

К липким строчкам присоединилась дурацкая мысль. А может, все дело в ней? Может, она сама виновата в том, что нет друзей?

Нелюбимая, прости меня

Был у нее любовник. И для здоровья и для души, хотя и не любили они друг друга. У него была жена и дети, он был младше ее на пять лет. Тем не менее, отношения длились несколько лет.

Но… Он был одним из крючков, ага. Ей угрожали, что убьют его. Угрожали не раз и не два, но то были по большей части пустые пугалки. В конце концов, Виктория Андреевна сама избавилась от него, когда в руки попало серьезное дело, и пустые пугалки вполне могли оказаться не пустыми. И сейчас она боялась только за свою жизнь, которая не так ценна, как правосудие, в которое Виктория Андреевна так и не поверила. О нет, показатели по работе у нее были высокие, что есть, то есть. Но… Она всегда будет помнить продажную Фемиду девяностых. Сейчас же Фемида стала элитной шлюхой. По мелочам уже не разменивалась.

Любимая, люби меня

Вот и выходило, что работа для Виктории Андреевны — и муж, и жена, и любовник, и дети.

Слова из песни не выбросишь, как ни старайся. В давние времена, когда ее редко еще звали Викторией Андреевной, она бешено влюбилась. Константин вырос в неблагополучной семье, где не было любви, а были лишь родители-алкоголики да непутевая старшая сестра. Но он не пошел проторенной дорожкой, вырвался из порочного круга, и искал ту самую единственную, которая могла дать ему то, что не дали родители. А нашел Викусю — так называл ее лишь Костик. Химия сделала свое научное дело — два человека с разными целями в жизни два года варились в одном котле. Пока Виктория не поняла, что внутренние противоречия раздирали ее на части. Она хотела отмщения за своих родных, но рядом с Костей невозможным было продолжать карьеру. А значит, невозможным было следить и ждать, когда Сашка-весельчак, ставший к тому моменту Александром Ивановичем, оступится.

Костику нужна была не только Вика, ему нужна была полноценная семья с двумя, а лучше тремя, детьми. Ему нужна была заботливая и любящая жена, пожертвовавшая работой и карьерой. И ради такой спутницы он готов был свернуть горы. Наверное, свернул…

Слез и соплей не было. Она с точностью опытного хирурга отсекла Костю навсегда. Фантомные боли давали о себе знать и по сей день. Спустя почти пятнадцать лет. В такие ночи, когда накатывала бессонница, и неосторожное слово могло всколыхнуть воспоминания.

Любимая, люби меня

Стоило ли оно того? Вопрос, который она не раз и не два задавала себе в минуты слабости, снова остался без ответа. Но одно она знала точно — призвание и счастье, которое могло оказаться эфемерным, разбегались в разные стороны.

Ну а редкие сухие рыдания в холодную подушку — плата не такая высокая, как кажется со стороны.