На кончике кисти (джен)

Карандашом намечаю линии будущей картины. Вот здесь небо сольется с землей за далекими холмами. Что может ждать за ними? Может, деревня с маленькими светлыми домиками, может, бескрайние поля или непроходимые леса. Отсюда не увидишь, сколько ни вглядывайся — холмы не дадут ответа. Чтобы открыть неизведанное, нужно просто туда дойти. На переднем плане озеро, на поверхности которого отражаются и те холмы, и прибрежные деревья, и небо. Все перевернуто и изломано, потому что дует легкий ветер. Отражения в воде смотрятся странно, загадочно, на картине они будут статичны, но в жизни они постоянно колеблются. Ближний берег пологий, трава доходит почти до самой воды, и лишь узенькая полоска желтого песка отделяет их друг от друга. Ива склонилась так низко, что часть ветвей купается в воде, листья стелются по озерной глади. Неясный силуэт старого дерева, какая-нибудь необычная форма, но пока она только угадывается. Здесь никто никогда не был — нет ни следов кострища, ни тропинки, даже трава не примята.

Эта картина несколько ночей являлась мне во сне, и так четко запечатлелась, что, кажется, я смог бы ее нарисовать и с закрытыми глазами. Но глаза закрывать не стоит — напротив, в каждую линию вглядываюсь очень внимательно, чтобы не пропустить, не испортить ни одной детали. Это будет моя лучшая работа, самая яркая, самая значимая, самая проработанная.

Небо голубое, какое бывает лишь в теплый летний день. Чтобы подобрать именно этот оттенок, приходится долго и тщательно смешивать цвета, перебирая множество сочетаний. Не слишком светлый и не слишком темный, нежный и легкий. Непросто добиться, чтобы краски отражали совершенство природы, но отступать нельзя, надо пробовать снова и снова. Вот наконец-то оттенок найден. В руках большая кисть, и краски легкими широкими движениями ложатся на холст. Ровный, полупрозрачный слой. Теперь еще один, и еще. У горизонта светлее, а чем выше — тем насыщеннее. Все как в жизни. Самое большое облако — густое и белое — в серединке должно выглядеть плотным, почти осязаемым, а по краям скорее напоминать сахарную вату или легкую занавеску, какие колыхаются летом в открытых окнах. Часть этого большого облака отделилась от него, стала самостоятельным маленьким облачком. Но два облака плывут рядом, и поэтому им не будет грустно. Над холмами — рисую еще несколько редких облаков, в причудливых формах которых можно угадывать диковинных зверей, неведомые земли или чей-то профиль. А потом я вновь спускаюсь на землю. Дальние кусты размыты, за ними ничего не видно, они плотные — рисую их большими пятнами разных оттенков, полученных смешением коричневого и зеленого. Их отражения растут вверх ногами и расплываются. Интересно, а как сосульки растут вверх ногами? У них голова не кружится? Хм... Иногда во время работы над картинами приходят в голову такие забавные мысли! Красками, что ли, надышался? Так ведь окно открыто! И все-таки, у сосулек голова не кружится?.. И как летучие мыши могут спать вниз головой? Нет, хватит. У меня на картине нет ни тех, ни других. Не надо отвлекаться, даже на такие интересные вопросы.

На дальнем берегу — ели. Зеленый цвет смешиваю для них темный, почти черный. И еще один, чуть светлее. Выписываю их слегка небрежно — издалека точные очертания почти невозможно рассмотреть. Зато будет на картине яркое пятно, притягивающее взгляд. Яркое и постоянное, как сами вечнозеленые великаны.

Вода отражает небо перевернутым и более темным. Что там, на дне, под зеркальной гладью?

Ближние кусты нужно прорисовать тщательно. Должно быть хорошо видно каждую веточку. Вот ветка, которая изогнулась вниз. Эти — переплелись и перепутались. Здесь — не хватает листьев, что были оторваны и унесены ветром. Как, наверное, весело им путешествовать и видеть то, что недоступно всем остальным. Следующий оттенок, потемнее, снова иная кисть. Вот так и меняется наша жизнь — будто краски на палитре, так же кто-то рисует ее, словно картину. Аккуратно прорисовать прожилки на листочках, не будет она четкой — ничего не получится.

Дерево, не тронутое человеком. Странные, но естественные формы. Рядом еще одно — старое, похожее на гнома. Он низко наклонился — наверное, уронил кошелек с золотом. На горбинке длинного носа смешная круглая бородавка, из которой растут тоненькие веточки со светлыми листочками. На «ногах» гнома тоже несколько живых побегов. Дерево-гном высохло почти полностью, но еще живо. Побеги растут, борются за жизнь, несмотря на то, что остались последними от некогда пышной кроны.

Густая, сочная зеленая трава. Использую несколько оттенков цвета — и темный, и светлый, и желтоватый, и такой зеленый, который в детстве называл «настоящим». Кто-то подарил мне набор карандашей, и там был этот удивительный оттенок. Насыщенный и яркий. Этот карандаш я берег и любил больше остальных, а потом, поступив в художественную школу, научился смешивать его цвет из красок. И каждый раз подолгу любовался им на палитре. Вот и сейчас — только налюбовавшись, беру в руки тонкую кисть и начинаю прорисовывать каждую травинку. Вверх-вниз, вверх-вниз, аккуратно, не отвлекаясь, чтобы не испортить холста, не переделывать потом заново. Уйти в работу с головой, не отвлекаться, чтобы изображение было максимально достоверным. Вверх-вниз, а вот здесь травинка изгибается, вот эти переплелись. Эту нарисовать потолще, эту — едва заметной. Все в природе уникально — как нет ни одной травинки, похожей на другую, так нет и… Ой, не надо отвлекаться, тогда в картине могут оказаться лишние детали. Смешать новый оттенок, нежный и светлый, взять кисть еще тоньше и снова — вверх-вниз, изогнутые, длинные и короткие. Люблю рисовать траву под летним солнцем. Люблю вспоминать, как хорошо лежать на ней, глядя в высокое небо, и знать, что рядом, только руку протяни… Это, впрочем, уже лишнее. Но зеленые краски не единственные, что надо использовать. Вот здесь должна лежать сломанная ветка. Листья на ней уже почти высохли, лишь несколько сохранили зеленый цвет, но и тот уже поблек и побледнел. Они сухие, сморщенные, для них смешиваю оттенки желтого и коричневого.

Невольно вспоминаю, как кружит голову запах травы. И сразу же приходит понимание, что я упустил, не нарисовал. Мята. Ее запах всякий может почувствовать издалека... Он острый, терпкий. Удивительным образом манит к себе, выделяется из разнотравья. Однако берег пахнет не только мятой. Даже обыкновенная береговая осока имеет свой аромат. И прибрежный песок — он пахнет илом и рыбой, водой. Вообще здесь легко дышится — вблизи чистой озерной влаги. Кто сказал, что вода не пахнет? Вода пахнет сладостью и свежестью, очищает и бодрит.

Сколько я уже не отрывался от работы? Два часа? Два дня? Пока занятие приносит радость, пока есть вдохновение, ни сон, ни еда не нужны.

Среди зеленой травы притаились несколько цветочных побегов, и тонкой кистью переношу на холст едва заметные в зелени голубые пятнышки. У некоторых цветков заметна желтая сердцевинка. Кажется, их называют незабудками, эти цветы. Незабудка… С ней была связана легенда, содержание которой выветрилось из памяти почти полностью, осталось лишь то, что цветок обещал никогда не забывать кого-то. Или наоборот, кто-то обещал цветку не забывать? И правильно, нечего забывать. Все, что с нами было — важно и интересно.

Снова всматриваюсь в облака на картине. Они неправильные, плоские и неестественные, им чего-то не хватает. Добавить еще слоев? Больше света? Или тени? Точно, тени! Как я мог забыть! Все отбрасывает тени, а на картинах именно они делают предметы объемными, будто оживляют изображение. Смешиваю серо-синий цвет и покрываю им нижнюю часть облака. Одним слоем по краям и густо посредине. Получилось! Облака словно отделились от неба и поплыли вдаль.

Прикрываю глаза, восстанавливая в памяти сон, потом рассматриваю нарисованное с расстояния в несколько шагов. Вот здесь надо поправить ветку, она должна быть изогнута чуть сильнее, этому холму добавить цвета, здесь положить еще один слой. Снова и снова проверяю правильность каждой линии, каждого мазка кистью. Делаю тени более густыми, а края чуть размытыми, тем самым соединяя детали воедино. Все обязательно получится, иначе не стоило и начинать. Кусты и листья, трава и цветы, легкая рябь на озерной поверхности. Снова прикрываю глаза, концентрируясь на своем видении. Когда оно полностью раскрывается, переношу взгляд на картину и не вижу ни одного отличия. Вот оно! Работа завершена!

* * *

Художник перемывает и вытирает кисти, раскладывает их в заведенном порядке. Убирает на место краски, стирает остатки с палитры. Инструменты не должны быть брошены как попало. И через каких-то полчаса студия под крышей полностью прибрана и готова к созданию новой картины. Готовая работа снята с подрамника, и на него уже натянут свежий холст. Но художник не берет в руки кисть, не прикрывает глаза в задумчивости, вызывая перед мысленным взором новые образы. Он замирает перед только что написанной картиной. И так долго вглядывается в свое творение, что листья на кустах начинают шелестеть от ветра, ветерок колышет в озере воду, ветер приносит в комнату аромат мяты и нагретого песка. Художник делает первый шаг туда, к теплу и свету, к новой счастливой жизни.

Карандашом намечаю линии будущей картины. Вот здесь небо сольется с землей за далекими холмами. Что может ждать за ними? Может, деревня с маленькими светлыми домиками, может, бескрайние поля или непроходимые леса. Отсюда не увидишь, сколько ни вглядывайся, все расплывается от струй дождя. На переднем плане озеро — сильный ветер поднимает на его поверхности волны причудливых форм. Ближний берег пологий, трава доходит почти до самой воды, и лишь узенькая полоска желтого песка отделяет их друг от друга. Ива под натиском ветра склонилась так низко, что часть ветвей купается в воде, листья стелются по озерной глади. Неясный силуэт старого дерева, какая-нибудь необычная форма, но пока она только угадывается. Здесь никто никогда не был — нет ни следов кострища, ни тропинки, даже трава не примята.

Эта картина несколько ночей являлась мне во снах и манила буйством стихии. Она так ярко отражала царящий в моей душе хаос, что я, всмотревшись, впитал ее и решил перенести на холст. Снова и снова я вглядывался, чтобы не пропустить, не испортить потом ни одной детали. Это будет моя последняя работа, самая эмоциональная, самая глубокая, самая проработанная.

Небо поражает разнообразием оттенков. Подбираю их один за другим — светло-голубой и густо-синий, сероватый и темно-фиолетовый, переходящий в багровый… Почти невозможно добиться, чтобы краски отражали совершенство природы, но отступать нельзя, нужно пробовать снова и снова. Беру большую кисть, и краски отточенными широкими движениями ложатся на холст. Ровный, полупрозрачный слой. Теперь еще один и еще. Почти все небо закрыто тучами, лишь у горизонта тонкая полоска нежно-голубого цвета. Там грозы уже нет, там спокойствие и умиротворение. Самая большая туча, занявшая почти все пространство, — густая и темная, в середине плотная, а по краям резкая, будто рваная. В ней можно разглядеть то ли поле, по которому несутся диковинные звери, то ли огромную птицу, а ближе к краю угадывается тонкий профиль. Долго вглядываюсь в очертания, но напрасно. Это всего лишь туча, это даже не портрет, бессмысленно искать в нем знакомые линии. Вокруг большой тучи кружатся еще несколько, поменьше, и она словно притягивает их к себе, как гигантский магнит. Долго и тщательно прорисовываю искаженные формы, а потом спускаюсь на землю. Дальнего берега не видно вовсе — его закрывают потоки воды, и можно лишь смутно угадать очертания самых высоких деревьев. Озеро бурлит, высоко поднимаются волны, и в воде нет так любимых мною отражений неба и перевернутых вверх ногами прибрежных кустов, лишь белая пена да разверзающаяся временами бездна. Интересно, каково приходится рыбам? У них, наверное, кружится голова от таких волн?.. Нет, нельзя отвлекаться. У меня на картине нет никаких рыб, так что и думать о них нечего. Думать следует о картине и оттенках. Ну вот, волна испорчена, придется переделывать. Смываю краску и начинаю снова.

Смешиваю светлые краски и принимаюсь прорисовывать молнию. Для самой широкой части подойдет кисть номер шесть, и я к ней уже тянусь, как вдруг вспоминаю, что именно этой кистью рисовал… Нет, я не хочу об этом думать, так что беру «пятерку», она чуть уже, но зато с ней не связаны никакие воспоминания. Линии извилистые, в разных направлениях, короткие и длинные. Молния всегда казалась мне провалом, приоткрытой дверью между нашим миром и каким-то другим. Тем, где все совсем иначе, где нет боли, что не утихает ни на секунду, где гром заглушает любые звуки и мысли.

Ближние кусты причудливо изгибаются на сильном ветру, словно стремятся сорваться и убежать. Никаких четких очертаний — все смазано и размыто. Некоторые ветки изломаны, некоторые оторваны. Меняю кисть, беру оттенок потемнее. Судьба безжалостно рвет и ломает нашу жизнь, как ломает ветер эти кусты. У самой воды два дерева — одно сильное и высокое, ветер гнет его ветви, рвет листья, но крепкий ствол выдерживает удары стихии. Рядом еще одно — старое, похожее на гнома. В отблесках молнии иссохший корявый ствол выглядит пугающе. Дерево умерло, лишь в самом низу, там, где должны быть «ноги» гнома, отчаянно борются за жизнь несколько зеленых побегов.

Теперь трава. Привычно смешиваю для нее такой зеленый, который в детстве называл «настоящим». Кто-то подарил мне набор карандашей, и там был этот удивительный оттенок. Насыщенный и яркий. Этот карандаш я берег и любил больше остальных, его потерю долго оплакивал, считая, что без него не смогу рисовать. А потом, поступив в художественную школу, научился смешивать его цвет из красок. И каждый раз подолгу любовался им на палитре. Теперь-то я понимаю, что не только карандаши и краски нужны художнику — ему нужно вдохновение, источник светлых эмоций. И когда этот источник исчезает, смысла творить уже нет. Вот и сейчас — только налюбовавшись, беру в руки тонкую кисть и понимаю, что такой трава бывает лишь под солнцем. В свете молнии этот оттенок невозможно рассмотреть. С сожалением делаю его более темным. Ухожу в работу с головой, стараясь не отвлекаться, чтобы изображение было максимально достоверным. Вверх-вниз, вся трава клонится в одну сторону, по ветру, а вот здесь травинка все-таки изогнулась в другую сторону, вот эти переплелись. Эту нарисовать потолще, эту — едва заметной. Все в природе уникально — как нет ни одной травинки, похожей на другую, так нет и… Нельзя отвлекаться, нельзя думать. Как по мокрой траве скользко идти, как рано или поздно оскальзываешься, и в твои руки падает… ой, не то. Чтобы отвлечься, берусь за рисование веток. Сильным ветром некоторые из них отломаны и теперь лежат на траве. Смешиваю для коры темные оттенки коричневого. Листья рисую еще зеленые, но недолго им оставаться такими, они уже фактически мертвы, и после грозы быстро засохнут.

Невольно вспоминаю, как кружит голову запах влажной травы. Он еще более сильный, чем в солнечные дни, особенно манит к себе острый аромат мяты. Нарисовал бы и ее, но под дождем все выглядит размыто, не поймешь, где осока, где мята. Но ведь берег пахнет не только мятой — можно почувствовать запахи других трав, мокрого песка, озерной воды. Кто сказал, что вода не пахнет? Вода в такую погоду пахнет чистотой и свежестью грозы.

Сколько я уже не рисовал? Месяц? Два? Хочется не выпускать больше кисти из рук, но все решено, хватит, эту часть жизни пора завершить и идти дальше.

Снова всматриваюсь в небо на картине. На тучи я положил достаточно тени, они выглядят рельефными и объемными. Но что-то не так, какая-то неправильность цепляет взгляд. Чего не хватает? Долго смотрю на молнию, пока не начинает рябить в глазах. Точно! Молнию нужно осветлить, особенно самую широкую часть, чтобы она слепила. Еще светлее, до белизны. И по краям тоже, вновь пройтись кистью со светло-голубой краской по всем, даже самым тонким отросткам. Еще больше света, чтобы она точно не потерялась среди туч. Получилось! Молния теперь разрывает небо на части и смотрится еще эффектней.

Прикрываю глаза, восстанавливая в памяти сон, потом рассматриваю нарисованное с расстояния в несколько шагов. Вот здесь надо поправить ветку, она должна быть изогнута чуть сильнее, этому холму добавить цвета, здесь положить еще один слой. Снова и снова проверяю правильность каждой линии, каждого мазка кистью. Делаю тени более густыми, а края чуть размытыми, тем самым соединяя детали воедино. Нигде не должно быть ни одной помарки, ни одной ошибки. Кусты и листья, облака и волны, извилистые линии молнии. Осталась последняя деталь. Широкой кистью легкими движениями рисую дождь. Струи воды размывают изображение еще сильнее. Снова прикрываю глаза, концентрируясь на своем видении. Когда оно полностью раскрывается, переношу взгляд на картину и не вижу ни одного отличия. Вот оно! Работа завершена!

* * *

Художник перемывает и вытирает кисти, раскладывает их в заведенном порядке. Убирает на место краски, стирает остатки с палитры. Инструменты не должны быть брошены как попало. И через каких-то полчаса студия под крышей полностью прибрана и готова к созданию новой картины. Готовая работа снята с подрамника. Художник уже собирается уходить, но решает в последний раз взглянуть на свое произведение. Он замирает перед только что написанной картиной. Она идеально отражает творящийся в его душе сумбур. Он так долго вглядывается в бушующий шторм, что ему начинает казаться, будто в волнах мелькает чей-то силуэт. Удивленный, он приближается к картине и пытается рассмотреть то, чего не рисовал. И не успевает заметить, как волны вдруг переливаются через край, захлестывают его с головой и мощным водоворотом затягивают в только что созданный мир.