Умница, Гермиона (гет)

Тело Грюма тучное, тяжёлое. В месте, где обрубок ноги соединяется с протезом, всегда противно ноет. Иметь «всевидящий» глаз очень удобно, но только не в физическом плане: он давит и щекочет. Барти ненавидит огромную тушу Грюма, его уродливое лицо, странные привычки и идиотскую манеру выражаться. В каком-то плане Барти его абсолютная противоположность, разве что в последнее время он стал чаще оборачиваться на малейшие шорохи, а ещё он спит с палочкой в руке. Но Грюм нужен ему — так успокаивает себя Барти, пытаясь не проклясть нерадивых студентов.

— Почему непростительные заклинания так называются?

Девчонка, подружка Поттера, косится по сторонам, вопросительно вскидывает бровь, недоверчиво хмыкает, не веря, что ответ настолько очевиден, и выдаёт свою гениальную реплику:

— Потому что они непростительны.

Она смотрит на него испуганно, потому что слышала все те жуткие истории о свихнувшемся авроре, и с вызовом, потому что не до конца в них верит.

Грейнджер единственная, кто кричит «Прекратите!», когда подопытное насекомое жалобно дёргается от Круциатуса. Уголки её губ подрагивают, брови сведены на переносице, тяжёлый взгляд мечется между Барти и бледным Лонгботтомом и очень ясно даёт понять, что она думает о своём новом профессоре. Барти интересно, как много в ней гриффиндорской отваги, и он улыбается — коварно, немного безумно (в своей излюбленной манере) и как можно более незаметно.

— Авада Кедавра!

Миг, и зелёная вспышка освещает её лицо. Гермиона закрывает глаза, хмурится ещё сильнее. Её губы дрожат, и Барти кажется, что она всхлипывает. Но когда она открывает глаза, Барти с лёгкостью читает в её взгляде разочарование и жалость — никакого страха.

* * *

Барти удивляется, как сильно Гермиона похожа на него. Он замечает это, неотрывно глядя на её тонкие пальцы, перелистывающие страницы книги, прикасающиеся к пожелтевшей бумаге нежно, почти любовно. Пергамент тихо шуршит в её руках, словно урчащий кот рядом с заботливой хозяйкой. Барти смотрит на Гермиону из-за стеллажа в библиотеке, а Гермиона, кажется, не видит ничего, разве что время от времени нервно покусывает губу и нетерпеливо ёрзает, будто радуется какой-то находке. Только вот поделиться ею не с кем — библиотека почти пуста, да и когда это в последний раз кому-то было интересно узнать, что именно Гермиона прочитала в очередной книжке?

Барти отлично знает это чувство.

Барти на самом деле отлично знает, каково это, и очень хочет ей помочь: он бросает мимолётный взгляд на название книжки — что-то о защитных заклинаниях, — и буквально через пару мгновений замечает Крама, твёрдым шагом приближающегося к Гермионе.

* * *

— Сегодня говорим о защитных заклинаниях. Кто знает какие-нибудь защитные заклинания помимо Протего?

Грейнджер тянет вверх тоненькую руку, дёргая головой, отбрасывая волосы назад, белая рубашка натягивается — и теперь глаз Грюма косит на твёрдые соски, проступающие через плотную ткань — зима, как-никак.

Барти видит, как Гермиона кусает губы в нетерпении, и решает её подразнить. Он вызывает Поттера, который упоминает заклинание Патронуса; Лонгботтом называет Петрификус Тоталус и при этом нервно поглядывает на покрасневшую Гермиону; Уизли косится на стол, на котором стояла банка с пауками, и вспоминает Арания экзэми. Даже Парвати Патил находит что сказать и подробно рассказывает о заклинании Ридикулус.

Гермиона всё ещё тянет руку вверх, сверля взглядом лоб Грюма, и Барти решает сжалиться над ней.

Она чётко и громко проговаривает свой длинный ответ, и Барти даже не думает вслушиваться, потому что ни секунды не сомневается в её знаниях. Вместо этого он поглядывает на её маленькие сиськи, потом переходит к худым плечам, тонкой шее. У Грейнджер очень приятное лицо: слегка округлое ввиду её возраста, немного загорелое и с редкими веснушками — у Барти тоже есть веснушки, — но больше всего ему нравятся глаза, большие и тёмные, и взгляд у неё немного надменный, высокомерный, словно говорящий: «Нет такого вопроса, на который я не знаю ответ». Барти кажется, она идеальна, даром что грязнокровка.

Барти подходит к ней, демонстрирует какое-то заклинание, и она в точности его повторяет, схватывая на лету. Он позволяет себе дотронуться до её плеча и будто случайно наклоняется ближе — неуклюжий старый инвалид! — вдыхая её запах. Запах книг, чернил и едва заметный запах терпких духов.

* * *

Грейнджер скромно шагает рядом с Крамом, не обращая внимания на удивлённые и завистливые взгляды других девушек. Она чудо как хороша в своём голубом платье и с затейливо уложенными волосами. Крам ведёт её гордо, уверенно, и Барти чувствует лёгкий укол ревности. Он зло поджимает губы и резко вытягивает бутыль с оборотным зельем, но так и не доносит её до рта, когда Крам в танце поднимает Гермиону, легко-легко, слова она не тяжелее чернильницы.

Барти наблюдает за ними весь вечер, и с каждой улыбкой Гермионы, подаренной Краму, с каждым её легким прикосновением к его локтю он мрачнеет и только сильнее поджимает губы. Крам не может выговорить её имя, и Барти нервно ухмыляется, когда Грейнджер ещё раз по слогам повторяет: «Гер-ми-она». Барти тихо шепчет себе под нос её имя, один раз, второй, стараясь не думать о том, как абсурдно это выглядит. Ему кажется, он начинает ненавидеть Гермиону за то, что так легко привязался к ней, за его позорную и унылую слабость.

Крам отходит за напитками, и Гермиона счастливо кружится вокруг своей оси и ярко улыбается. Барти дёргает головой и выходит на свежий воздух, прогоняет какую-то парочку, которая прячется за кустами, и сам же заходит туда, чувствуя неприятную дрожь во всём теле, как это бывает, когда заканчивается действие оборотного зелья. Это глупо, опасно, но Барти отчаянно нуждается в этом — просто побыть, наконец, самим собой. Он трансфигурирует старую одежду в что-то более лёгкое и подходящее ему по размеру, потому что лишняя тяжесть ощущается как неподъемный груз, и только тогда снова ощущает себя Барти Краучем, верным и преданным последователем Лорда Волдеморта, одним из лучших и талантливейших волшебников… глупцом, зациклившимся на самой неподходящей ведьме.

Он вдыхает ночной воздух, откидывает прядь волос с лица и медленно выдыхает через рот, приводя в порядок свои мысли. Барти думает о том, что Гермионе только четырнадцать, что она грязнокровка, выскочка и всезнайка, а он — чистокровный Пожиратель Смерти, преступник, но не чувствует ни отвращения, ни раскаяния, ничего, кроме ревности и злости.

— Ведьма, — раздражённо выдыхает он и нервно проводит рукой по волосам.

До него доносится тихий всхлип и дрожащий вздох, и он уже почти готов выпустить Аваду в несчастного студента, как замечает голубое платье и худые дрожащие плечи.

Это Гермиона.

И она плачет.

Куст предательски хрустит под его рукой, и Гермиона испуганно оборачивается.

— Кто вы?

Барти выходит из-за куста, внимательно рассматривая Гермиону, стараясь запомнить этот момент как можно лучше и подробнее, потому что он едва ли сможет встретиться с ней ещё раз.

Не как Грюм и Грейнджер.

Не как профессор и студентка.

Как Барти и Гермиона.

Барти шумно вдыхает, но чувствует только морозный зимний воздух, который неприятно щиплет в носу. Он пытается придумать, что можно ей сказать, но всё что Барти сейчас может — бесстыдно пялиться на неё, особенно долго задерживаясь взглядом на вырезе платья. Гермиона ёжится, нервно ему улыбается и поглядывает сначала на замок, потом — по сторонам.

Она ищет пути отступления, потому что боится его: боится его такого, какой он есть. Помешанного, молчаливого, угрюмого и немного безумного.

— Всего лишь гость. В зале слишком жарко, как мне кажется.

Гермиона вздрагивает и недоверчиво косится на него.

— Я вас не видела.

— Зато я видел вас.

Гермиона поджимает губы, ещё раз смотрит в сторону замка, нервно заламывает руки, но не уходит: это ведь так трусливо и невежливо, так не по-гриффиндорски. Барти откидывает прядь волос со лба и отступает назад, подмечая, как расслабляются плечи Гермионы.

— Мистер Крауч предоставил мне уникальную возможность представлять его на балу, — терпеливо поясняет Барти, и, кажется, даже почти не морщится, произнося фамилию отца.

Гермиона упрямо складывает руки на груди, и Барти отмечает, что носки её туфель, застенчиво выглядывающие из-под платья, теперь смотрят в его сторону.

— Я думала, мистера Крауча представляет Перси Уизли, — с вызовом бросает она, но тут же подбирается и добавляет: — Сэр.

— Мистер Крауч был весьма великодушен, предоставляя мне и мистеру Уизли великолепную возможность поближе познакомиться с представителями Шармбатона и Дурмстранга. Ведь наша цель — международное сотрудничество волшебников. Вам ли не знать, мисс Грейнджер?

Барти едва сдерживается от ухмылки, видя, как краснеет Гермиона.

— Вы правы, сэр.

— Вы чем-то расстроены.

— Что? Нет, вам показалось.

Гермиона опускает голову и обнимает себя за плечи. Барти смотрит на её худые руки, покрывшиеся гусиной кожей, и думает, что ему, конечно, надо предложить ей пиджак, но единственное, что он может ей сейчас предложить, — свои колени.

До Барти доносится чей-то смех, и он понимает, что пора уходить. Он делает два шага к Гермионе и наклоняется к ней, полностью захватывая её внимание.

— Ты необычная ведьма. Гермиона… — Барти наклоняется ещё ближе и вдыхает сильнее, чувствует её запах и слышит тихий стук зубов. — Бессмысленно злиться на то, что не можешь изменить.

Барти ждёт, когда она спросит, что же означают его слова, пусть у него совсем нет желания объяснять ей, почему ни дракклов Уизли, ни проклятый Крам не стоят ни минуты её времени, но Гермиона поджимает губы и вскидывает голову, задевая его лицо прядью волос.

— Я понимаю.

Гермиона улыбается ему — почти незаметно, всего краешком губ, и Барти абсолютно уверен, что понятия не имеет, о чём она думает. Действительно ли она понимает его или же просто хочет избавиться от навязчивого собеседника? Он не знает, почему она наклоняет голову к плечу и немного морщится, пристальнее вглядываясь в его лицо. Не знает, почему она больше не дрожит и почему не отходит назад.

Барти отшатывается, понимая, что вот-вот потеряет контроль, незаметно дотрагивается до лёгкой ткани платья и её руки, снова оглядывает её худенькую фигуру и кивает.

— Умница, Гермиона.

* * *

Едва за Барти закрывается дверь комнаты, он срывает с себя глаз Грюма, крутит головой, разминая шею, и дёргается в попытках сбросить с себя тяжёлую одежду. Барти безумно хохочет, вспоминая изучающий взгляд Гермионы, и отчаянно хватается за волосы, всё ещё ощущая её запах на своей коже. В какой-то момент Барти кажется, что Гермионой пропахло всё вокруг, и он отпихивает от себя одежду, сбрасывает книги со стола, затем — сам стол, валится на пол и крутится из стороны в сторону, сплёвывает, снова крутится и, кажется, выдирает клок волос.

— Грязнокровка!

Она всего лишь грязнокровка.

Сундук с Грюмом дёргается, и Барти пихает его ногой, снова заваливаясь на спину. Его рука сама тянется к члену.

Барти взрывается новым приступом смеха. Подумать только, один из самых преданных пожирателей зациклился на мелкой грязнокровке. Можно только пытаться представить лицо Лорда, когда он узнает об этом — а он обязательно узнает. А ещё лучше увидеть лицо Гермионы. «Ты знаешь, Грейнджер, иногда я сам не понимаю, чего хочу больше: убить тебя или трахнуть. А можно и то, и другое. В любой последовательности». Вот смеху-то будет.

А Гермиона глянет на него исподлобья, подожмёт губы на манер МакГонагалл и скажет: «Ну ты и дурак, Крауч. Укрась мир своим отсутствием».

Барти всё ещё смеётся, когда его трясущаяся рука сначала поглаживает штаны, затем сжимает — крепко и почти болезненно.

Ему должно быть стыдно — перед собой или Лордом, или хотя бы перед ней — но быстрые беспорядочные движения рукой приносят только чувство облегчения.

Нет, она бы так не ответила, конечно. И он бы так не сказал.

«Ты всё-таки леди, Грейнджер, поэтому я не могу объяснить тебе напрямую, так что будь любезна, присмотрись внимательнее к выступающим частям моего тела и сделай вид, что сама до этого додумалась».

А Гермиона вздрогнет, кинет быстрый взгляд на его штаны, покраснеет и кивнёт.

Рука Барти липкая, и вокруг всё тоже липкое, и запах Гермионы исчез. Здесь только Барти, сундук с Грюмом и полный беспорядок из его вещей.

Странно, но от этого становится легче.

* * *

Барти умер для волшебного мира, зато маггловский Лондон принял его со свойственным ему равнодушием.

Барти видит Гермиону. Часто.

Он сам ходит за ней, наблюдает издалека и трепетно радуется каждому её движению.

Тёмный Лорд мёртв, но у Барти есть другой объект поклонения.

Грейнджер везде: в голубых платьях, вьющихся волосах, рыжих котах. Её запах снова постоянный спутник Барти, но теперь его это мало удивляет. Гермиона всегда оставляет корочки от пицц и не ест шоколадное мороженое — и Барти сам почему-то брезгливо отбрасывает остатки пиццы пепперони и отказывается от десерта. Барти знает все детали жизни Гермионы, и это добивает его окончательно.

Она любит ездить в метро. Просто так катается, когда вагон уже почти пуст, и Барти наблюдает, как она откидывает голову на стекло и закрывает глаза, думая о своём. Гермиона не любит суету и шум, Гермионе не нравится зелёный цвет, Гермиона равнодушна к фэнтэзийным романам — Барти выучил это не хуже, чем учебник по Трансфигурации, но именно эти знания волнуют его больше, чем даже самые сложные заклинания.

Он планирует остаться тайным наблюдателем до конца своей жизни: ходить за нею по пятам, часами смотреть в окно её спальни, перенимать все её привычки и перед сном предаваться грязным фантазиям, запустив руку в штаны. Не худший расклад, особенно если ты якобы мёртвый Пожиратель и один из злейших врагов своей пассии.

Барти размышляет об этом, когда снова едет с ней в метро поздно ночью.

— Зачем ты следишь за мной? — вдруг спрашивает она, не открывая глаз, и Барти нервно дёргается.

Нет смысла отмалчиваться. Она не блефует — Барти в этом уверен.

— Как ты узнала?

— Невежливо отвечать вопросом на вопрос.

Барти нехотя сбрасывает с себя Дезилюминационное и смотрит в сторону Гермионы.

— Вряд ли маньяка заботят вопросы вежливости.

— Ты не маньяк.

Барти не считает нужным спросить, почему она так в этом уверена: нет сомнений, она снова выдаст длинный верный ответ, как на уроке ЗОТИ.

— Мне следует сдать тебя аврорам. Я знаю, кто ты. Я знаю всё.

Барти ухмыляется и наклоняет голову к плечу.

— Тогда чего же ты медлишь?

Гермиона вдруг открывает глаза и смотрит на него: долго, внимательно. Не разглядывает, а смотрит, словно пытается что-то сказать и не может. Её брови странно дёргаются, губы поджимаются. Она копирует его движение и тоже наклоняет голову к плечу, подается немного вперёд и смотрит. Не высокомерно, не вызывающе.

И до него, наконец, доходит.

Я знаю всё.

— Когда ты поняла?

Барти не уверен, что хочет знать ответ на свой вопрос, но ему нужно услышать её голос.

Гермиона дёргает плечами.

— Сразу после Турнира. Сопоставила рассказы Гарри и нашу встречу на балу, остальное додумать оказалось несложно. Потом ты бродил возле моего дома, но я знала, что ты не причинишь вреда, вот и молчала.

— Почему сейчас рассказываешь?

Барти знает, что не стоит спрашивать, знает, что ответ ему не понравится, но всё равно нетерпеливо постукивает носком ботинка по полу и сжимает ногу рукой, заранее заменяя душевную боль физической.

— Я выхожу за Рона.

— Нет.

Вот так просто. «Нет» — как будто она тут же кивнёт головой и пожмёт плечами: ну и пусть, мол, будет по-твоему. А Гермиона по-прежнему смотрит на него, и Барти, наконец, понимает, что означает её взгляд: она жалеет его.

Барти вскакивает и ходит по вагону туда-сюда, а Гермиона сидит в той же позе и, кажется, даже не дышит. Барти хочет схватить её за плечи, встряхнуть, крикнуть: «Ну же, милая, хотя бы инсценируй раздумья!» — но он только ходит и думает.

— Гермиона… — начинает он и замолкает, а Гермиона сидит всё в той же позе, будто она и не живая вовсе, а только манекен. — Пожалуйста.

«Пожалуйста, не уходи туда, куда я не могу за тобой последовать», — имеет в виду Барти, но Гермиона, конечно, и так всё понимает.

Она молчит, и её молчание красноречивее любых слов.

Барти не сдерживается: подскакивает на месте, рывком поднимает Гермиону за плечи и целует её яростно, несдержанно и болезненно, сжимает сначала её грудь, потом — задницу, тянет руку от живота вниз и снова сжимает.

Гермиона тихо выдыхает и хватается за его плечи, но её губы по-прежнему не двигаются, грудь — не вздрагивает, и даже руки не дрожат.

Барти отталкивает её.

Она никогда его не любила и не полюбит. Она даже не ненавидит его. Самое сильное чувство, которое Барти способен вызвать в ней — жалость.

Барти хватается за волосы, опускается на колени и стонет: долго, протяжно. Гермиона кладёт руку ему на плечо, и Барти тут же дёргается, не в силах вынести её жалость.

Барти слышит тихий вздох, а затем она снова кладёт на него свою руку, и всё, что Барти может, — прислониться к ней щекой, вдохнуть её запах, почувствовать нежность её кожи и хотя бы попытаться представить, что в одном из миров они могли быть счастливы.

Но сейчас у него только один мир: шаткий, безумный, побитый жизнью, осквернённый, пустой и безобразный.

Гермиона наклоняется, целует его в щёку — чуть дольше, чем вежливый поцелуй — и выходит в раскрытые двери вагона.

Барти пытается вспомнить, когда это началось.

Гермиона словно подлетает в руках Виктора Крама, счастливая и беззаботная, улыбается, глядя на своего партнёра, и танцует легко, изящно, будто создана именно для этого.

Или раньше?

Когда Малфой в образе хорька снова и снова ударяется об пол, Гермиона неодобрительно качает головой, часто дышит, и её грудь приподнимается быстро-быстро, и — Барти готов поклясться! — только полнейший идиот не заметит, как очаровательна Грейнджер в гневе.

Пожалуй, ещё раньше.

Гермиона щурится от солнца, поправляет волосы, легко улыбается, подставляя лицо лучам, но тут же вздрагивает и с раздражением глядит на Крама и шумную стайку девиц, которая следует за ним по пятам и хихикает так громко, что замолкают даже птицы.

Нет, раньше, гораздо раньше.

Дамблдор стоит рядом с Кубком Огня, ловит бумажку, произносит «Гарри Поттер»… и Гермиона единственная, кто в этот момент смотрит на Поттера, единственная, кто сразу понимает.

Потому что Гермиона — умница.

Барти подставляет палочку к виску.

Всё правильно. Так и должно произойти. Барти готов поклясться, Гермиона знала это во время их последней встречи.

Барти заходится смехом последний раз.

Конечно, она всё знала.

Умница, Гермиона.