Дети (гет)

Спустя десять, пятнадцать и двадцать лет им все так же легко удается вызвать в памяти май 1997-го года, чтобы вернуться мыслями в один из самых теплых, ласковых дней и с грустью признать: майское солнце в то время грело с большей силой. Они стали старше, и солнечный свет потускнел.

На первый взгляд, в том, что Гарри и Гермиона проводили много времени вместе, не было ничего странного, ведь их дружба никем не ставилась под сомнение. Они то и дело вызывали в Хогвартсе смуту вместе с Роном, еще одним «неразлучником», но длилось это до той самой весны, внесшей заметные коррективы в их жизнь.

Рон отдалился, а Гарри и Гермиона по-прежнему держались вместе, но теперь держались еще и за руки. И солнечный день, о котором здесь говорилось, они провели на воздухе, с удобством расположившись под сенью шелестящей ивы (плакучей, а не Гремучей, конечно же). Одни на просторах собственного мирка, лежащего в пределах слышимости других учеников, которые также наслаждались знойной погодой, пусть и прятались от нее в тени.

Все изменилось неделей раньше, когда Гермиона застала его врасплох, осмелившись произнести его имя с какой-то новой, доселе невиданной, робкой нежностью — и Гарри застыл как вкопанный, уловив в ее голосе нечто пленительное для него. С чрезвычайно глупым видом он проследил движение ее испачканной чернилами руки. Движение к его лицу. Он осознал, что Гермиона Грейнджер, которая всегда была нежной и чуткой с ним, разве что совсем иначе, по-родственному, — так вот, эта Гермиона Грейнджер имеет власть над ним. Все настолько просто, яснее ясного, все лежит на поверхности: пока пальцы Гермионы касаются его щеки, в мире нет ничего важнее этого.

Между двумя событиями (Гермиона жадно заглядывает в глаза; Гермиона опомнилась и теперь прячет свой взор) прошло достаточно времени, чтобы горы превратились в пески, чтобы мертвая голубая нива обмелела и слилась с пустыней, и чтобы пришел черед еще нескольких звезд вспыхнуть напоследок, как вспыхнуло смущение на лице гриффиндорской старосты, которая — подумать только! — теперь не смела взглянуть на своего уже-не-просто-друга. За то же время изменилось что-то, давно укоренившееся в детских умах, и следующее событие, совершенно особенное, поскольку принадлежало только им, получило возможность сбыться.

Оно соединилось с ароматом грядущего лета, с теми редкими золотыми и серебряными лучами, которым удавалось просочиться сквозь листву, со свежим дыханием ветерка. Гермиона полуслепо прижималась щекой к груди Гарри, щурясь от белизны мира за пределами их маленького укрытия: солнце светило так, что трава больше не казалась зеленой, но здесь они утопали в сизой тени. Сюда доносились голоса студентов, тревожившие их не более, чем понимание, что этот день когда-нибудь кончится. Спустя десять, пятнадцать и двадцать лет Гарри будет лелеять воспоминания о том, как они провалялись все утро на узорчатом тонком пледе, как чужие упрямые кудри лезли ему в лицо, чуть подует сквозняк, и от них пахло чем-то, что не имело названия, но было приятным и сладким. Его сердце отчаянно билось даже от такой невинной — совершенной — близости, от беглых поцелуев, которые вдруг слились в пунктирную линию и растянулись до обеда. Обед был тут же: прихваченные со стола утром сэндвичи, фрукты и сыр, и чай, который Гермиона умела заваривать даже без чайника, одной волшебной палочкой. Но не сказать, чтобы их желудки оголодали сильнее, чем сердца.

Гарри медленно вел непослушными пальцами вдоль спины Гермионы — она же послушно подавалась к нему, ее согнутое колено устроилось на его бедре. Они действовали или бездействовали (на самом деле, тут не было разницы), как им подсказывало затаенное волнение, и кроме как «любовной мукой» это было не назвать. Их беседа сопровождалась согласным смехом, поднимавшимся в небо подобно горячему воздуху; по прошествии лет многое из сказанного в тот день, однако образы оставались живы.

У Гермионы сияло от радости все лицо, а не только глаза. Когда их пальцы столкнулись на груди Гарри и крепко переплелись, то идеальнее всего было зажмуриться, замереть и в ленивой полудреме просто ощущать. Ощущать, как внутри их тел зарождается что-то могучее и сильное, что делало их лучше, чем они когда-либо были; как в головах воцаряется пустота, и они были рады ей; как дыхание становится глубоким и мерным, ведь Гермиона засыпает, в кои-то веки не думая об уроках, а Гарри просто в кои-то веки счастлив. И она тоже счастлива, он знает наверняка.

Майским утром 1997-го года преданность и обожание переросли в глубокую привязанность, родство душ превратилось в стремление к обладанию, и весь мир словно затаил дыхание. Они не говорили о любви. Для этого у них есть следующие десять, пятнадцать, двадцать и еще много-много лет.

Да, солнце уже не будет сиять так, как прежде, но пока сияют глаза Гермионы Поттер, в мире нет почти ничего важнее этого.