Горечь (джен)

Если б ему сказали, что когда-нибудь в жизни он станет кого-то ненавидеть так, как ненавидел ее, он просто рассмеялся бы в лицо говорящему. Ненависть — слишком сильное чувство, а он считал недостойным тратить свои драгоценные эмоции на нее. И он старался не тратить. Иногда получалось, но одно чувство никак не проходило: злость. Разъедающая злость, тяжелым комом осевшая внутри. Временами Драко был настолько зол, что ладони зудели от желания крепко стиснуть руки на этой тонкой шее. И ради такого случая он даже не побоялся бы испачкаться... Но нет. До убийства, конечно, не дошло бы: самоконтроль, что так тщательно воспитывали в нем с самого детства, включался автоматически. Особенно, когда мозг полыхал от ярости, и кровавая пелена застилала глаза. Тогда он принимался искать другие пути досадить ей. Причинить максимум неудобств, чтобы грязнокровка убрала свою тощую задницу из дома. Его дома.

Глубины мэнора скрывали в себе множество тайн. "Вот если б запереть ее в подземелье, в глухом каменном мешке, где костей никто не нашел бы и за тысячу лет..." — он представлял себе эту картину, и на смену ненависти приходило умиротворение. Воображение рисовало картины, от сладости которых замирало сердце. Вот она, скорчившись на каменном полу, медленно угасает от жажды или громко вопит, молотя кулачками по древним замшелым стенам... Но криков никто не слышит, и она постепенно сходит с ума. В одиночестве. В кромешной тьме, где нет ни тепла, ни мира. А есть только зубовный скрежет и глухие хриплые проклятья. Он представлял, как отец, прекратив бесполезные поиски, снова будет сидеть у горящего камина, пить черный, как деготь, кофе и разговаривать с ним, Драко. А от нее к тому моменту не останется ничего, кроме воспоминания, которое со временем превратится в такой же прах, как и она сама.

Малфой внимательно смотрел на свое отражение в зеркале и с грустью понимал, что и это ему недоступно. Причина лежала на поверхности: "Вы же не убийца, Драко". Слабый, надтреснутый голос набатом гудел в голове, и вновь приходило осознание — старик был прав, он действительно не убийца. "Кишка тонка", — как презрительно выразился в тот вечер Амикус. Что ж, пусть так. Но лучше уж быть трусом, чем подонком, как Кэрроу. Драко смахивал злые слезы и снова думал, чем досадить ненавистной мачехе. Может, подложным письмом разрушить ее блестящую карьеру? Или очернить доброе имя, чтобы пала в глазах отца (единственного человека, чье мнение для нее значило больше собственного), настолько, чтобы он ее и на порог не пустил? Этого он тоже не мог себе позволить. И тогда, на смену ненависти и злости, приходила горечь.

Каково ему было наблюдать изо дня в день, как презираемая им сокурсница поселилась в их доме. Мало того, что вместе с Люциусом, так еще и беззастенчиво претендовала на его имя... Годами (да что там — десятилетиями!) он пытался добиться того, что эта тварь забрала без спроса и в одну секунду — уважение отца. Мерлин ему свидетель: разве он плохо старался? И к чему это привело? Соперничая с Грейнджер в школе, он чуть до нервного срыва не дошел, из кожи вон лез, но гриффиндорская всезнайка всегда шла на шаг впереди. Отец постоянно внушал, что с честью носить имя Малфоев может (и должен!) только человек незаурядный, чьи достижения во многом превосходят чужие. Может быть его привлекли ее успехи? Сын спорил с ним до хрипоты, доказывая, что тоже достоин их древнего имени, но ни один из аргументов не достиг цели: Люциус по-прежнему смотрел на него, как на свою личную неудачу. Таким же взглядом, полным сожаления, он провожал егеря, уносившего выбракованных щенков из помета элитной суки. Драко знал этот взгляд и в такие моменты тоже начинал ощущать себя щенком. Отбракованным.

Парки и леса поместья стали для него утешением. Часами просиживая под раскидистым дубом, он снова и снова растравлял свои раны, перебирая в памяти прожитые годы. Отец и раньше не особо баловал его вниманием — строгое воспитание приветствовалось в знатных семьях испокон веку. А теперь, когда в доме поселилась она, весь мир рухнул в одночасье, подняв при этом такой столб пыли, что свет померк. И когда туман, в котором он жил, рассеялся, мозг отказывался верить тому, что видели глаза. Все встало с ног на голову. Даже чистота крови, о которой так часто говорил Люциус, отныне ничего не значила. Еще бы! Ведь эта грязная кровь текла в ее венах. Что бы теперь ни происходило в стенах мэнора, все было неправильным. И "неправильность" была связана только с ней.

Почему она? Почему именно она?! Ведь отец должен был гордиться единственным сыном, не ею! Люциус должен был улыбаться, радуясь его успехам! Не ее! Один Мерлин ведает, чего стоило Драко достойно закончить учебу в Хогвартсе. Да, он не стал лучшим студентом выпуска (нетрудно догадаться, кто был, а точнее, была первой), но он был вторым после нее. И когда отец пришел на церемонию вручения дипломов, сына настиг еще один удар — Люциус пришел не ради него, а ради нее... Впервые Драко ощущал себя так, словно заблудился в дремучем лесу. Что случилось со всегда сдержанным и чопорным старшим Малфоем? А семейные ценности и родовое имя, разве они ничего больше не значили?

— Даже не надейся, что я стану называть тебя матерью, — ядовито процедил он в тот день, когда Люциус объявил о помолвке.

— Знаю, — печально отозвалась Грейнджер, грустно смотря на него влажными, как у оленихи, глазами.

В этом и заключалась проблема: она все знала, дракклова заучка. Но, дьявол ее раздери, что она могла знать о той боли, которую он носил в себе? Каково осознавать, что твой отец перестал уделять внимание собственному сыну из-за той, которая в прежние времена не вызывала ничего, кроме презрения? Понимала ли, что отношениями с Люциусом просто вырвала у Драко сердце? Да что она вообще могла обо всем этом знать?!

Горечь. Вот что наполняло сейчас его душу и отравляло существование. Он ощущал ее почти на физическом уровне. Словно игла сидела внутри и ни на миг не давала забыться. Когда-то, будучи совсем маленьким, Драко прокрался в лабораторию мэнора (которую кто-то позабыл запереть), и съел порошок хинного дерева, по ошибке приняв его за сахарную пудру. Он до сих пор помнил, как его тогда выворачивало наизнанку, и этот привкус еще долго стоял во рту, чего бы он ни ел. Сейчас у него было чувство, словно время обернулось вспять, и он снова тот же мальчик, который даже в мороженом находит вкус желчи.

Но будь он проклят, если собирался жить с этой горечью дальше! Он — Малфой! Он оставил в прошлом школьных врагов, выжил в войне, прошел сквозь чистилище послевоенного следствия, прочувствовал на себе, что значит быть оставленным матерью, которая бросила их вскоре после окончания войны... Сколько еще нужно пережить, чтобы увидеть в глазах отца гордость и уважение?!

— Он любит тебя, Драко, — сказала вскоре после свадьбы Грейнджер. Хотя нет, уже не Грейнджер — Малфой. Как и он.

— Он любит тебя, — с нажимом, задыхаясь от злости, отрезал он тогда.

— Он любит нас обоих.

— Возможно. Но тобой он еще и гордится, как... — закончить у него не хватило духу.

Увидев, как на бледных скулах заходили желваки, Гермиона сделала еще одну попытку:

— Только потому, что видит, как упорно я пытаюсь занять свое место в жизни. Хотя эти начинания я назвала бы более, чем скромными, — она вздохнула. — Но он не всегда понимает меня. А тобой он гордится. Потому что тебе удалось сделать то, чего не смог он.

— Что? — горько спросил Драко. — Запятнать славное имя Малфоев? Так он тоже в этом преуспел.

Гермиона нахмурилась.

— Ты изменил его, — тихо проговорила она. — Твой поступок заставил его пересмотреть взгляды. Можно сказать, что ты вдохнул в него новую жизнь. Потому он тобой и гордится.

— Похоже, эту главу я пропустил, — едко заметил Драко.

Она как-то по-утиному кивнула в ответ, и выражение вселенской скорби на бледном лице, утопающем в облаке вьющихся каштановых волос, разозлило его еще больше. Ему всегда внушали, что, благодаря своей древней крови, он чуть ли не совершенство во плоти. Еще бы! Про таких, как он, обычно говорят: "родился с серебряной ложкой во рту", и вот, словно в отместку за столь безоблачное существование, появилась она, эта раздражающая гриффиндорка. Налетела, как вихрь в ясный солнечный день, и принесла с собой только мрак и отчаяние. Впервые увидев ее в классе, каким-то шестым чувством понял — она опасна. Не той опасностью, что угрожает жизни, а той, что внезапно выбивает почву из-под ног, когда теряешь свое все, теряешь себя... И оказался прав: всякий раз, когда начинался урок, она напрочь сносила догмы, которые, словно мантры, звучали в доме Малфоев с утра и до ночи. Все услышанное им от родителей оказывалось ложным, как только Грейнджер открывала рот и без запинки, бойко отвечала на предлагаемые вопросы. И все же Драко придерживался привычных убеждений. Из-за отца, и ради отца, который потом сам же и переменил свои принципы.

Бывали дни, он до безумия жалел, что в ту ночь, когда Пожиратели пришли в школу, рассказал обо всем Дамблдору. Все тайны, которые знал, и которые так или иначе были связаны с Темным Лордом. Что им двигало тогда? Разумеется, ни о каком подвиге и речи не шло, все было намного проще: желание продолжать привычную, роскошную жизнь. Не больше. Однако Люциус повернул дело так, что младший Малфой выглядел в глазах чистокровной аристократии чуть ли не героем. Все вокруг восторгались его здравым смыслом и высокой нравственностью. Надо полагать — не каждый день наследник старинного рода крушит планы вторжения сторонников узурпатора! Да еще и куда, в святая святых, Аlma Мater практически каждого ныне живущего волшебника! Драко слушал дифирамбы, что ему пели со всех сторон, и ему хотелось кричать в голос. До сорванных связок. Что безопасность магглов и грязнокровок интересна ему так же, как прошлогодний снег. Ха! Да он бы и ломаного сикля не дал ради кого-нибудь из них, если бы не началась эта никому не нужная война, в которой его семья могла пострадать в той же мере, что и все остальные.

По сути, Драко предал своих же соратников, но Люциус не сказал ему на это ни единого слова. Сын полагал, что отец просто не хочет сознаться в том, что безумно горд наследником и тем самым жестоко заблуждался на его счет. Но тогда он об этом даже не догадывался. Потому и промолчал, когда речь Дорогого Papa "Пророк" разобрал на цитаты. Особенно ту ее часть, где отец, в самых убедительных выражениях, настаивал на том, чтобы весь седьмой курс в полном составе отпраздновал Новый Год в мэноре. Он даже умудрился сохранить лицо и тогда, когда Грейнджер забрела в знаменитую малфоевскую библиотеку, где и провела несколько часов. Да докси бы с ней, но вернулась она оттуда в компании Люциуса и при этом так улыбалась, что Драко почему-то сразу захотелось стереть эту улыбку. Желательно на несколько лет вперед: еще никогда он не испытывал к ней такой ненависти, как в этот момент.

— Ты говорил, что никто из грязнокровок не заслуживает нашего внимания, потому что мы лучше их во всем! — выкрикивал он в окаменевшее лицо Люциуса той холодной новогодней ночью. — Говорил, что такие, как она не достойны ничего в этой жизни! И что я вижу? Ты заметил ее! Ты всегда ее замечал! Доводил меня до исступления, если я хоть в чем-то уступал ей!

— Не принимай близко к сердцу, Драко. Не думаешь ли ты, что я всерьез увлечен этой... девушкой? Подумай, министерство никогда не поверит в нашу лояльность нынешнему правительству без этого... шоу, — Люциус осторожно подбирал нужные слова, но попытки сгладить ситуацию лишь подлили масла в огонь.

— Будь это шоу, я не сказал бы тебе ни слова, отец, — свистящим шепотом произнес Драко и, подойдя к нему вплотную, в упор взглянул в серебристо-серые глаза. — Но в том-то все и дело, что это не шоу. Это — правда, которая, наконец, открылась. Теперь я знаю, почему ты так интересовался Грейнджер. А раз так, то почему бы тебе к ней не отправиться прямо сейчас? Бедняжка, наверное, вся извелась в ожидании.

Люциус внимательно посмотрел в искаженное лицо сына и, не сказав ни слова, развернулся и вышел из комнаты. Как оказалось, и из жизни Драко тоже. Во всяком случае, последующие дни это показали со всей беспристрастностью, на какую только способно время.

Отец не стал дожидаться, пока она закончит учебу, и это выразилось в том количестве подарков, которые он постоянно ей посылал. Девчонки с курса завистливо перешептывались у него за спиной, сообщая друг другу подробности и стоимость вещей, коими была набита, по их словам, ее комната в Хогвартсе. Каждые выходные Гермиона проводила в Хогсмиде с Люциусом. Они могли часами сидеть за чаем в "Трех метлах", обсуждая политику, или неторопливо прогуливались по старым узким улочкам. Если погода не располагала к прогулкам, они просто грелись у камина с кружкой глинтвейна и спорили о книгах, культуре или даже строили шутливые планы о захвате мирового господства. Даже слепой заметил бы, что старший Малфой ухаживает за ней. Она же, уважая его опыт (и возраст), прислушивалась к советам и соглашалась со многим из того, что он говорил. Драко иногда следил за ними, стараясь быть неузнанным, но все, что он видел, лишь усиливало привкус горечи: когда-то это место занимал он. А теперь ненавистная грязнокровка. Ему же не оставалось ничего, кроме воспоминаний о прежней беззаботной жизни и липкой, тягучей злобы.

— Как ты можешь быть такой слепой? — спросил презрительно, когда однажды теплым весенним вечером она появилась на пороге мэнора. — Ведь отец всего лишь использует тебя.

В полумраке прихожей он увидел, как Грейнджер весело блеснула зубами:

— Конечно. И что с того? Не вижу в этом ничего дурного.

Этот ответ Драко просто обескуражил. Она спокойно ушла, а он разозлился еще больше, потому что не нашел ничего, чем мог бы ей досадить.

И вот наступил день, когда она, сидя рядом с улыбающимся отцом и, не скрывая счастья в сияющих глазах, объявила, что вскоре ему придется делить отцовскую любовь с еще одним членом семьи. Он медленно повернул голову: разодетая, как всегда, в шелка и бархат, с легендарным обручальным кольцом Малфоев на пальце Грейнджер вела себя так, словно весь мир принадлежал ей, а она принадлежала этому древнему, чистокровному дому. Драко смотрел в смеющееся лицо, и ему стало казаться, что он участвует в какой-то комедии абсурда. Абсолютно спокоен внешне, но на виске мелко-мелко забилась голубая жилка. Чтобы взорваться, достаточно было малой искры. И это произошло.

— Ну же, Драко, улыбнись, — потребовал от него Люциус с радостью, какой он давно у него не видел, — ведь у тебя скоро будет брат или сестра. Видишь, какое у нас счастье!

Пять лет. Пять горьких лет, что он прожил, наблюдая за их отношениями, внезапно вскрылись, как созревший гнойник, и его прорвало:

— Счастье? — тихо спросил Драко, чувствуя, как колотится в горле сердце, — С какой стати я должен быть счастлив? Только потому, что вы дадите миру еще одного ребенка? Просто замечательно! Из тебя прекрасный воспитатель, отец! Как же просто у тебя получается: если я не оправдал твоих ожиданий, почему бы не попробовать еще раз? И я должен быть счастлив от того, что мне нашли замену? Знаешь, я не вижу ни одной сраной причины быть счастливым только потому, что твоя лохматая грязнокровка ждет ребенка!

Глаза Люциуса потемнели от гнева. Но не успел он вымолвить ни слова, как Гермиона сделала ему предостерегающий жест и заговорила сама:

— Ты не прав. Это не враг, Драко. Это — ребенок. Кто бы это ни был, он или она никогда не займет твое место. Сколько еще раз я должна повторить, что отец любит тебя, прежде чем ты, наконец, поверишь в это?

Грейнджер подошла ближе, и теперь он смог увидеть на ее обычно спокойном лице отражение своей неприязни:

— Ты получил все, что хотел, за исключением, разве что, бесконечных комплиментов, и все еще недоволен? Нет, серьезно, чего еще ты мог ожидать от отца? Ты так кичишься чистой кровью, но поступаешь хуже некоторых, как ты выражаешься, грязнокровок. Вспомни, каким Люциус был прежде: фанатичным мерзавцем, с непомерно раздутым эго, ищущим только своей выгоды. А каким он стал сейчас? Если бы ты хоть немного замечал то, что происходит рядом, то увидел, насколько он изменился. Понял бы, как он переживает из-за того, что ты не даешь ему возможности гордиться тобой. А это действительно так — ты сам не позволяешь ему этого сделать. Бродишь целыми днями вокруг мэнора, как дикий зверь, упиваясь своими страданиями и отстраняясь от всех, вместо того, чтобы заняться действительно полезным делом. Тебе не кажется, что пора бы уже стать взрослым, Драко?

Гермиона покачала головой и неожиданно (как тогда, когда на третьем курсе ударила его) резко бросила:

— Стань уже, наконец, мужчиной. Стань человеком. И не перекладывай свои комплексы на ребенка, который еще даже не родился.

Краска бросилась Драко в лицо. Злость, боль, отчаяние — все смешалось в безумном калейдоскопе. Задыхаясь от обиды и ярости, он взглянул на отца, совсем как в детстве, ожидая от него поддержки. Люциус, с совершенно непроницаемым выражением лица смотрел на него. Сквозь него. Драко вздрогнул, осознав, что сейчас разрушил все то оставшееся, что связывало его с отцом. И единственное, что он мог сейчас сделать, это уйти. Достойно. Как и подобает истинному Малфою: расправил плечи, вздернул подбородок и, не произнеся ни слова, вышел из зала.

* * *

Много позже, сидя в "Дырявом котле" и методично накачиваясь огневиски, он снова и снова мысленно возвращался к этому разговору. Странное дело — чем больше он пил, тем яснее сознавал, что Грейнджер ("Малфой!" — кисло поморщился Драко) по сути права. Умница из умниц и сейчас обошла его по всем статьям. Нетвердой рукой он снова плеснул себе изрядную порцию крепкого напитка, как вдруг взгляд его упал на одного из посетителей бара: прямо напротив него, за таким же маленьким столиком, сидел старик. Довольно неопрятного вида, в старой, видавшей виды мантии. Судя по практически пустой бутылке, сидел, похоже, давно. Дым из пеньковой трубки сизым облаком заволакивал лицо, так, что черт его было не разобрать. Но глаза, пронзительные и удивительно яркие, казалось, смотрели прямо в душу. Заметив, что Драко пристально наблюдает за ним, тот усмехнулся, вытянул в его сторону узловатый, как древесный корешок, палец и размеренно проговорил:

— Нельзя. Ненавидеть. Невиновных.

После чего сделал очередную затяжку и снова уткнулся в свой стакан.

Драко вздрогнул. Неудивительно: это всегда случается, когда правда обрушивается тебе на голову. Хотел было подойти к незнакомцу, расспросить, что тот имел ввиду, но его отвлекла официантка, подошедшая за расчетом. Когда же Малфой снова взглянул туда, где сидел странный посетитель, того и след простыл. Лишь над опустевшим столиком медленно таяло дымное облако.

Драко закрыл лицо руками и тяжело вздохнул: ему было... стыдно. Пожалуй, впервые в жизни. Никогда прежде этого чувства он не испытывал — "Sanctimonia vincet semper", и этим все сказано... Но сейчас, словно накопившись за все годы, стыд захлестнул его с головой и он понял, что натворил. Хмель разом выветрился, как не бывало, и Драко всерьез задумался. О возвращении домой не могло быть и речи (новое, пока еще незнакомое для него ощущение разъедало почище привычной горечи). Единственное, что оставалось — начать с чистого листа. Пусть не всю жизнь, но ту ее часть, что виднелась впереди мутным расплывчатым пятном.

* * *

Квартира, что он снял в Косом переулке, была хоть и не большой, но довольно уютной. И, что немаловажно, светлой, ничем не напоминающей о древних сводах Малфой-мэнора. Поначалу он решил, что самым лучшим для него выходом было бы исчезнуть из виду всего магического общества, но скоро понял, что жизнь отшельника может и хороша, но только не для него. Уединение было не тем, чего он по-настоящему хотел. Именно это обстоятельство, да еще слова Гермионы, которые безумным рефреном засели в мозгу, и побудили Драко на поиски работы.

Громкое имя, исключительные знания и блестящий ум в конце концов принесли свои плоды, и вскоре он устроился помощником аптекаря в "Слизень и Джиггер" (у Малпеппера, насколько он помнил, царили такие запахи, что деликатный аристократический нос господина Малфоя-младшего запросил бы пощады ровно через полторы минуты от начала визита; именно поэтому обладатель столь чувствительного обоняния и отправился пытать счастья к мистеру Джиггеру). Драко всегда был хорош в зельях. Крестный крестным, но способности к зельеварению у него определенно имелись и были весьма незаурядными. Во всяком случае, прошло совсем немного времени, когда хозяин, добродушный толстяк, начал доверять своему новому подручному даже самые сложные составы. Аптека, и так не бедствующая, стала процветать еще больше, принося немалый доход владельцу, и, как следствие, самому Драко.

С раннего утра и до позднего вечера он толок, резал и смешивал ингредиенты. И, черт возьми, ему это нравилось! Нравилось приходить домой уставшим до одури, вытягивать длинные ноги перед огнем и, чувствуя, как постепенно спадает напряжение рабочего дня, с наслаждением, глоток за глотком пить терпкий душистый чай. Теперь каждый день и каждый час его жизни был занят, и он находил в этом ни с чем не соизмеримое удовольствие. И, что самое невероятное, чем больше он работал, тем меньше для него значила отцовская гордость. Теперь, по прошествии нескольких месяцев, Драко в полной мере понимал, насколько нелепо выглядели его детские обиды и подростковые притязания.

Так прошла зима. И вот, теплым весенним вечером, когда солнце еще только начало клониться к закату, он с легким сердцем переступил порог родного дома. Повод был. Самый что ни на есть торжественный: не далее как неделю назад родилась его единокровная сестра. Прослезившийся при виде молодого хозяина домовик замирающим от волнения голосом поведал ему, что "госпожа спит, а мастер Люциус в детской". Драко шел за ним по коридору, и, сказать по правде, тоже немного нервничал: как здесь отнесутся к его неожиданному появлению? Но, увидев в распахнутую дверь склонившего над колыбелью отца, остановился, и в одно мгновение все мысли разом вылетели из головы — еще никогда раньше он не видел, чтобы Люциус смотрел на кого-то с такой нежностью и любовью. Освещенные закатным светом, обычно резкие черты отца приобрели непривычную для его сына мягкость. Казалось, он помолодел на добрый десяток лет.

Старший Малфой заметил длинную тень и повернул голову. Увидел потерянного, как он думал иногда, сына, но выражение лица не изменилось, оставаясь таким же светлым и спокойным. Только глаза потеплели еще больше. Он лишь коротко кивнул и тихо проговорил:

— У нее вся жизнь впереди.

Драко, все еще не решаясь переступить порог детской, хранил молчание. И все же любопытство взяло верх: медленно, стараясь производить как можно меньше шума, вошел и, подойдя к колыбели, взглянул на утопающую в пене кружев малышку. Удивительное дело — при виде этого крошечного существа, которое так отчаянно зевало, открывая розовый беззубый ротик, у него не возникло ни одного недоброго чувства. Он тщетно пытался отыскать в себе хотя бы намек на ревность или злобу и... не находил. Ничего, даже отдаленно напоминающего неприязнь, и то не наблюдалось. "Нельзя ненавидеть невиновных", — вдруг вспомнилось ему. Драко с изумлением обнаружил, что игла, так долго не дававшая ему дышать, внезапно исчезла, равно как и привкус горечи. Возможно, это произошло гораздо раньше, но осознал он это именно сейчас, глядя на сестру. Как бы то ни было, она тоже была Малфой. В ее жилах текла та же кровь, что и у него. А понятие "семья" для истинных Малфоев всегда было священным.

— Хорошо, что у нее нет нашего фамильного подбородка, — усмехнулся иронично.

— Ну да,— охотно отозвался Люциус, — но я очень надеюсь, что глаза у нее будут все-таки мои.

— Поживем-увидим, — пожал плечами Драко. — Но вот волосы у нее точно будут такие же, как у тебя. Или у меня. Как у всех Малфоев.

— Вот еще глупости! — громким шепотом возразил отец. — У Гермионы волосы намного лучше, чем у нас.

— Угу, — беззлобно ухмыльнулся сын. — Особенно сейчас, когда она стала пользоваться сывороткой, распрямляющей любые, даже самые буйные, кудри.

Люциус посмотрел на него взглядом, в котором отчетливо читалось: "Откуда ты знаешь?"

— Снейп сказал, — лаконично пояснил Драко и тут же тихо добавил:

— Я часто с ним вижусь. По работе.

Малфой-старший махнул рукой:

— Да какая, в общем-то, разница, чьи волосы, глаза или губы она унаследует? Все равно будет красавицей, уж в этом-то я ничуть не сомневаюсь.

Драко молча кивнул — девочка и впрямь была похожа на спящего ангелочка. А потом вспомнил, что хотел узнать ее имя:

— Как вы ее назвали?

— Бетани-Люциана Малфой, — гордо прошептал Люциус.

— Что? — довольно громко от неожиданности вырвалось у Драко, и он испуганно прикрыл рот рукой, опасливо глядя на сестру: не потревожил ли? Но обладательница столь громкого имени и не думала просыпаться — так же тихонько сопела под пристальными взглядами двух таких одинаковых и таких разных мужчин.

— Люциана? — удивленно переспросил сын и беззвучно рассмеялся. — Тебе не кажется, что это уж слишком?

— Это Гермиона так захотела, — отец чуть ли не оправдывался, и это еще больше рассмешило Драко. Он закатил глаза:

— Кто бы сомневался...

И старший и младший Малфои провели несколько долгих минут в полной тишине, наблюдая за спящим ребенком, как вдруг Люциус совершенно будничным тоном обронил:

— Ей нужен брат.

— Я буду приходить, — уклончиво отозвался Драко.

В маленькой, залитой золотистым солнечным светом, комнате повисло молчание. Больше не было произнесено ни слова, но оба они прекрасно понимали, что скрывалось за видимой простотой этих обыденных фраз. Напряжение, вызванное месяцами отчуждения, растворилось без следа. Словно и не было этих тяжелых дней, наполненных непониманием и горечью. Более того, еще никогда оба они не ощущали себя такими по-настоящему близкими людьми, как сейчас. И было еще кое-что: каким-то неуловимым образом сын почувствовал, что отец действительно гордится им. Уж в этом-то он нисколько не сомневался.

* * *

Когда часом позже Гермиона вышла из спальни, первым, кого она увидела, был Драко, уютно устроившийся в мягком глубоком кресле. Поначалу она решила, что все еще спит, но в следующий момент проснулась окончательно. Впрочем, было от чего: на руках у бывшего сокурсника безмятежно посапывала ее крошечная дочурка. Гермиона прислонилась к двери, и, наблюдая за этой мирной картиной, все поняла без лишних слов — темные времена, так долго омрачавшие жизнь всех троих, наконец ушли в безвозвратное прошлое. Она облегченно вздохнула, и губы ее тронула слабая улыбка.

Младший Малфой, увлеченно обсуждающий с отцом последние биржевые новости, не сразу ее заметил: она молча стояла в дверях и смотрела на них своими выразительными глазами. Драко замер: вместо той блистательной леди, которой она выглядела в их последнюю встречу, перед ним стояла истощенная, измученная женщина. Под глазами ее залегли глубокие тени, видно поэтому прежде ясный взгляд приобрел теперь некую трагичность. Он слышал, что малышка Бетани нелегко ей досталась — роды были трудными, и молодая миссис Малфой едва не погибла.

Но, тем не менее, несмотря на изможденный вид, неубранные волосы и след от подушки на бледной щеке, несмотря на изменившееся после родов тело, она сияла. Драко прислушался к своим ощущениям. Ему хотелось знать, что же на самом деле он чувствует по отношению к ней, но с удивлением отметил, что не испытывает больше ни злобы, ни ненависти. А вместо этого пришло понимание, что именно разглядел в ней Люциус, и чего никогда не замечал он сам. В первый раз взглянув на нее без гнева и предубеждения, он увидел в ней ту женщину, что так очаровала его отца.

Драко перевел глаза на спящую сестренку и подумал о том, что если бы она была постарше, мог бы сказать ей только одно: именно в этот момент он почувствовал себя не просто мужчиной — он почувствовал себя человеком.