С любовью, Джейн (гет)

— Я бы решилась связать свою судьбу с вашей, — отвечала я, — если бы только была уверена, что такова действительно воля Божия; тогда я готова была бы без колебаний выйти за вас, — а там будь что будет!

— Мои молитвы услышаны! — воскликнул Сент-Джон. Я почувствовала, как его рука тяжело легла на мою голову, словно он уже предъявлял на меня права; он обнял меня почти так, как если бы меня любил...⁽¹⁾

* * *

— Вы, конечно, знаете Торнфильд-холл? — произнесла я наконец.

— Да, сударыня, я там раньше жил.

— Разве?

«Но, верно, не при мне, — подумала я, — ведь я его не знаю».

— Я был дворецким у покойного мистера Рочестера, — прибавил он.

«У покойного»! Казалось, на меня обрушился со всею силою тот удар, которого я так боялась.⁽²⁾

* * *

Возвращение в Мурхаус запомнилось мне плохо. Умер, его больше нет. То, чего я боялась больше всего — случилось. Мой хозяин, мой мистер Рочестер умер, а вместе с ним умерла надежда на счастье. Было невыносимо признаваться себе, что все эти месяцы я не переставала надеяться, что мы сможем быть вместе. Это были недостойные мысли, потому что, чтобы они осуществились, должна была умереть жена мистера Рочестера, и вот, словно в наказание, я получила известие о том, что они погибли оба.

Сердце изнывало от боли, сдерживать слезы становилось все труднее. Дорога была позади, мне оставалось лишь дойти до дома, и пусть я была сыта, мои ноги не устали от тяжелой дороги, как год назад, когда я пришла сюда впервые, но мне казалось, что я так же упаду, не смогу взойти на порог и отпереть дверь. Мне было бы легче испытывать муки голода, чем ту боль, которую испытывала моя душа.

И все же я смогла войти в дом и обессиленно повалиться на банкетку. Мери, музицировавшая в гостиной, вышла в холл.

— Джейн! — воскликнула она, — Милая Джейн, что случилось?

Ее теплое участие, ее встревоженный вид прорвали плотину моего самообладания и слезы потекли по моим щекам. Мери принесла мне воды, помогла подняться и проводила в комнату.

— Ты знаешь, Джейн, если тебе нужна моя помощь — я рядом. Но если тебе надо остаться в одиночестве — я уйду тотчас, — сказала она, встревоженно глядя на меня.

Мне не хотелось думать о своих желаниях: что наши суетные желания перед лицом смерти? Что наши желания покоя или общества, когда одного единственного человека, который на самом деле необходим нам для счастья, больше нет в этом мире?

— Я скорблю, Мери, — с трудом выговорила я, — я скорблю о друге, которого потеряла безвозвратно. О, Мери, я не так хороша, как вы думаете обо мне! Все это время, втайне от всех, скрывая даже от себя, я лелеяла мечту, что мы сможем быть вместе перед Богом и людьми. Почему я посмела надеяться? Почему не слушала того, что говорит Сент-Джон? И вот, теперь я в отчаянии, и его усиливает стыд. Я молила, чтобы Бог определил мой путь, я просила о знамении, и я получила его. Мне казалось, что меня зовут, и это было так! Можешь не верить мне, но он звал меня! Звал, но я не успела! Те слова, которые я слышала, произнес умирающий, вот почему, преодолев невероятное расстояние, они достигли меня…

Мери сжала мою руку.

— Я сочувствую тебе, Джейн. И прошу, не принимай никаких решений, пока твоя душа снова не обретет покой.

— Этого уже не случится, — я тяжело вздохнула. — Все, что мне остается — как можно более достойно прожить те дни, которые мне отмерены и верить, что этих дней будет не так уж и много и мое страдание однажды закончится.

Мери ничего не сказала, только обняла меня.

Я успокоилась и попросила ее оставить меня. Мне необходимо было примириться и обрести хотя бы подобие покоя. Я все еще не могла осознать, что Господь указал мне мой путь, призывал меня, убрав последнее и единственное препятствие. Слова Сент-Джона обрели новый смысл. Все то, что казалось мне высокомерием, теперь представлялось его противоположностью: Сент-Джон действительно переживал за мою душу и искренне заботился о ее спасении.

Дни до возвращения Сент-Джона тянулись медленно, заполненные скорбью и воспоминаниями. Я снова и снова думала о том, что случилось со мной в последний год, пытаясь понять, могла ли я поступить иначе. Не лучше ли было оставаться скромной учительницей в школе, не искать лучшей доли? Я слишком много размышляла над этим, и однажды стала записывать историю своей жизни. Мне казалось, что воспоминания, доверенные бумаге, станут не такими болезненными, что таким путем я смогу постичь ту великую логику, которая пронизывает насквозь любую, даже самую никчемную с виду человеческую жизнь и которую мы, однако, не всегда в силах увидеть.

Я описывала свои страдания в Гейтсхэдхолле, издевательства, которые терпела от своих кузин и кузена, отъезд в Ловуд, Элен Бернс... Какими незначительными казались эти испытания по сравнению с тем испытанием, которое выпало мне сейчас! Только испытав настоящее горе, я смогла увидеть, насколько незначительными были мои прошлые беды. О, если бы мы могли предвидеть — что ожидает нас дальше!

К приезду Сент-Джона мои записки были закончены, а я обрела подобие душевного равновесия, которого мне так не хватало. Было бы ложью утверждать, что я смирилась с потерей, но, насколько я смогла, я приняла ее и неустанно молилась за моего умершего хозяина.

— Ну что, Джейн, какие известия вы принесли? — спросил меня Сент-Джон, стоило нам остаться наедине.

— Вы были правы, говоря о том, что мое место… — мой голос дрогнул, мне пришлось призвать все мужество, чтобы продолжить, — рядом с вами. И теперь... я готова отдать свою судьбу в ваши руки.

— Бог услышал меня, — Сент-Джон заговорил нежно, но властно. Его лик прояснился, глаза сияли. Было удивительно видеть неподдельную радость на его лице. Но я напомнила себе, что причиной тому было мое решение, а не чувства, которые испытывал Сент-Джон.

— Но прежде чем сделать последний шаг, — продолжила я, — дайте мне обещание. Пообещайте, что никогда не напомните мне о том, что я пережила ранее, о моих сомнениях. Я не забуду их, и каждый день буду молиться, чтобы мое сердце более не испытало…

— Не продолжайте, Джейн, — Сент-Джон взял мои руки в свои, — я готов поклясться, что не буду упрекать вас в ошибках, но если увижу, что вы теряете возможность видеть вещи в их истинном свете, я сделаю все, чтобы уберечь вас. Прошлое останется в прошлом. Перед нами новый путь и я надеюсь пройти его вместе с вами, моя Джейн.

Я почувствовала трепет, страх сковал мое сердце, но я нашла в себе силы расправить плечи, посмотреть Сент-Джону в глаза и улыбнуться.

— Я буду вам верной помощницей и постараюсь стать хорошей женой. Но…

Все чувства, все ощущения обострились. Я снова, как несколько недель назад, чувствовала необычное напряжение во всем теле. Что, если все-таки я делала неверный выбор? Что, если я должна была оставаться верной памяти мистера Рочестера? Он звал меня, в свой последний час он звал меня, но я пришла слишком поздно и смогла только пролить слезы на свежий могильный холм. Сознание отказывалось верить, что он мертв и сейчас все во мне протестовало.

«Ты просила знак, Джейн, и ты получила его!» — напомнила я себе.

— Но я бы хотела, чтобы церемония была самой скромной, какая только может быть. Мое сердце разрывается от боли, и пусть вы считаете, что эти чувства я должна отринуть, я требую уважения к моей скорби.

— Наш брак был угоден Богу, — ответил Сент-Джон, — я рад, что вы убедились в этом, Джейн. Нас ждет впереди огромная работа. Я не потревожу вас в вашей скорби, но, надеюсь, она не помешает вам со всей сердечностью, без остатка отдаться нашей деятельности. Я верю в вас, Джейн, — он наклонился и поцеловал меня в лоб, а через мгновение, словно взвесив — будет ли это уместно, прикоснулся губами к моей щеке.

Мы попрощались, и я поднялась к себе, полная решимости немедленно лечь спать — утром я хотела встать как можно раньше и помочь Ханне сделать завтрак, испечь что-нибудь вкусное для кузин. Но сон не спешил успокоить мои раны и принести забытье. Стоило закрыть глаза, и я видела перед собой лицо своего дорогого хозяина. Теперь я могла признаться себе, что не переставала любить его, несмотря на все препятствия, несмотря на то, что он поступил низко: я понимала и не оправдывала его, но я сострадала ему. О, если бы я приехала на несколько дней раньше! Мне казалось, что тогда ему бы стало лучше и болезнь отступила бы. Мне чудилось, что я смогла бы отстоять мистера Рочестера у смерти, вымолить его жизнь. Мы могли бы быть вместе! Думать об этом было невыносимо, а не думать — невозможно. Только к утру я забылась и мне снились поля вокруг Торнфильда, высокие стены башни, вересковые пустоши и каштан, под которым я впервые услышала слова любви, обращенные ко мне. Прощайте! Прощайте! — говорила я, всходя на лестницу нетронутого пожаром дома, — Прощайте! — говорила, заглядывая в комнаты, от всей души сожалея, что мне надо покидать это место, подарившее мне столько счастья и боли. Но даже во сне я понимала, что поступаю правильно, и моя душа укреплялась.

Утром я спустилась в кухню успокоенная странным сном и уверенная, что смогу стать для Сент-Джона хорошей спутницей.

— Джейн, это правда? — спросила Диана, когда завтрак окончился. Самого Сент-Джона не было — он отправился по делам.

— Что правда? — спросила я спокойно.

— Ты согласилась выйти замуж за Сент-Джона и уехать с ним в Индию? — воскликнула Мери.

— Джейн, тобой руководит не любовь! Мы знаем, как ты ценишь Сент-Джона, но ни ты, ни он не любите друг друга так, как должны любить супруги. Ты не будешь с ним счастлива! — добавила Диана.

— Мери, Диана, — я сжала руки в замок и старалась говорить спокойно, — я не смогу быть счастлива ни с ним, ни с другим. Я потеряла того, кто был для меня важнее всего на свете. Я питала надежду, зная, что он жив, но теперь его нет и… — я чувствовала, что самообладание изменяет мне. — Я просила Бога развеять мои сомнения, и он сделал это.

— Ты можешь остаться здесь и никуда не ехать, — сказала Диана, деликатно воздержавшись от дальнейших расспросов. — Миссионерский труд не прост, а климат Индии убьет и здорового, Джейн.

Я покачала головой.

— Я обещала Сент-Джону, что прислушаюсь к посланию, если Богу будет угодно дать его мне. И я буду верна своему слову.

Мери встала и порывисто обняла меня.

— Я буду надеяться, что ты сможешь обрести и покой и счастье. Нам неведомы замыслы божьи, но я верю в его милосердие.

* * *

Мы поженились с Сент-Джоном в небольшой церкви в Лондоне. Диана и Мери настояли, чтобы это событие было отмечено, пусть и в самом узком кругу.

— Вот тебе скромный подарок, я знаю, ты стала вести дневник, и я надеюсь, что ты продолжишь делать это и дальше. Но я рассчитываю, что после этого у тебя будет хватать сил, чтобы написать нам пару строк, хорошо? — Диана протянула мне сверток, в котором обнаружился прекрасный блокнот в кожаном переплете, качественный, но скромный.

Я от всей души поблагодарила ее и Мери за подарки, которые были призваны скрасить наше путешествие к берегам Индии: краски, кисти, несколько новых книг и чудесная тонкая, но теплая шаль для меня и шарф для Сент-Джона.

Сестры знали, что я впервые в Лондоне, но не подозревали, как сжимается мое сердце от мыслей о том, что сюда мы должны были приехать после свадьбы с мистером Рочестером. Каким бы тогда мне показался этот город? На дворе стоял июнь, но дождь то и дело начинал моросить, а пальцы зябли даже в перчатках. Лондон выглядел торжественным, но мрачным. О, как бы я хотела увидеть его глазами счастливой женщины, как бы хотела гулять по его паркам при свете яркого солнца! Но мы не в силах выбирать судьбу.

Вечером, после прогулки, мы устроились в номере перед горящим камином. Сент-Джон читал, я делала записи в своем дневнике. Смеркалось, ночь была все ближе, а мои записи становились все более путаными. В нашем номере было две спальни, но я не решалась задать Сент-Джону ни единого вопроса.

— Пора спать, Джейн, — Сент-Джон аккуратно закрыл книгу и поднялся. — Корабль отходит рано…

Я поднялась, мои щеки залил румянец.

— Спокойной ночи, Джейн, — он протянул ко мне руки.

— Спокойной ночи, Сент-Джон, — я подошла, и он поцеловал меня так, как делал это раньше — нежно коснувшись губами моей щеки.

— Между нами нет страсти, и это к лучшему. Спи спокойно, Джейн, и ничего не бойся, — сказал он и ушел в свою спальню, прикрыв за собой дверь.

Я испытала облегчение, но вместе с тем и смутное разочарование. Мы стали мужем и женой перед Богом и людьми, но разве таким должен быть брак? Я легла спать следом за Сент-Джоном, но сон мой был тревожен, я то и дело просыпалась и не могла вспомнить — где я нахожусь, почему с улицы доносятся странные звуки? Только к утру я уснула и почти тотчас была разбужена Сент-Джоном: нам было пора отправляться в путешествие.

1) Глава 35

Вернуться к тексту

2) Глава 36

Вернуться к тексту

Наше путешествие проходило спокойно, без каких-либо приключений. Качка кончилась, и пассажиры судна «Принцесса Элис» стали все чаще выходит на палубу. Мне нравилось смотреть на море — с виду скучное, но на самом деле постоянно меняющееся. Я достала бумаги и краски и рисовала в свободные минуты, но чаще мы вдвоем с Сент-Джоном учили индустани. Я занималась прилежно, и с каждым днем мой учитель все чаще и чаще хвалил меня.

Я то и дело украдкой смотрела на Сент-Джона, когда он сидел рядом со мной с книгой. Теперь, когда все волнения и разногласия остались позади, он не казался мне таким уж суровым. Он стал снисходительнее ко мне, и все же, считала я, когда придет время, он снова станет требовательным и властным.

Мои занятия рисованием не остались незамеченными для многих пассажиров, однако большинство из них проявляли сдержанный интерес, не отвлекая меня. Но одним погожим утром, когда все еще наслаждались последними минутами сна, ко мне подошла женщина. Это была леди Марволо — нас представили друг другу днем ранее.

— Доброе утро, — она с трудом опустилась в плетеное кресло рядом со мной, — вы чудесно рисуете, миссис Риверс. Одно только море — скука смертная, но у вас получается каждый раз разная картина. Вы умеете показать настроение. Хотя, я иногда думаю, что вы таким образом рисуете совсем не море.

— Доброе утро, миледи, — отозвалась я доброжелательно. — Меня тоже удивляет, как море может быть таким разным. Оно то сердится, то словно резвится, как ребенок. Мне порой кажется, что мне не хватает красок и умения, чтобы передать все нюансы.

— Ах, у вас отлично получается. Я нанимала моей дочери самых лучших учителей и что? У нее получается намного хуже! — она вздохнула, но тут же улыбнулась. — И все же, признайтесь, ваше море — это не совсем море, так?

— Боюсь, я не понимаю, о чем вы, — ответила я искренне.

— Ваш муж. Простите меня, но мой возраст позволяет мне говорить вам это. Ваш муж похож на это море, — она повела рукой. — Глубины, которые могут скрывать сокровище или хранить мрачные трагедии. Любопытно, что такой интересный молодой человек нашел в вас?

— Мистер Риверс прекрасный человек и никаких темных глубин в нем нет, — ответила я настолько почтительно, насколько позволило мне мое возмущение. — Его ждет тяжкий труд миссионера, и я надеюсь быть ему достойной помощницей…

Леди Марволо закатила глаза и рассмеялась:

— Вы так юны и так наивны, и вы ничего не понимаете в мужчинах, хотя вам, конечно же, кажется, что вы знаете о них все и читаете как открытую книгу. Будьте осторожны, послушайте совета, будьте осторожны с ним. Здесь скучно, а я люблю наблюдать за молодыми людьми — это намного интереснее, чем смотреть на море. Он выглядит таким холодным и бесстрастным, но его глаза иногда так сверкают, когда он смотрит на вас.

— Я учту то, что вы сказали, — ответила я, вставая, — а сейчас мне пора. Прощайте.

— Прощайте, — она открыла зонтик и выставила его так, чтобы первые лучи солнца не попадали на ее лицо.

Я была полна негодования! Как такая почтенная дама могла говорить о таких вещах? Как она могла думать, что знает Сент-Джона? И все же ее слова оживили в моем сердце прежние страхи — что если я ошиблась и сделала неверный выбор? Что, если я должна была остаться в Англии? Я боялась снова просить совета у Бога, тем самым показывая свое неверие.

«На нашем пути будет много искушений и преград, Джейн, — вспомнила я слова Сент-Джона, — мы должны выстоять, стать сильнее для того, чтобы помочь нуждающимся!»

Это воспоминание успокоило меня, и я вошла в каюту, позабыв о словах старой леди.

Наше путешествие продолжалось. Ветер дул свежий и теплый, что было непривычно для большинства из пассажиров: любуясь заходящим солнцем и нежась в потоках теплого воздуха, многие засиживались на палубе допоздна. Мы с Сент-Джоном ложились рано — каждый в свою кровать, все так же прощаясь перед сном нежным поцелуем. И этот вечер не стал исключением. Немного качало, и я уснула быстро, как младенец в колыбели, которую качает заботливая мать. Но посреди ночи я проснулась. Я сама не знала, что заставило меня открыть глаза. На небе сияла полная луна, озаряя скромное убранство нашей каюты.

— Сент-Джон, — позвала я, но никто не откликнулся — койки, узкие и жесткие, располагались одна над другой, и мне пришлось встать. Я была уверена, что Сент-Джон спокойно спит, но нет. Одеяло было отброшено в сторону, подушка смята, но самого Сент-Джона не было. Я села на постели, не зная, что делать. Сердце билось, как птица в силках. Мне было тревожно и немного страшно. Я повторяла себе снова и снова, что сейчас он вернется и я зря волнуюсь, но шли минуты, Сент-Джон не возвращался.

Я не выдержала и, наскоро натянув на себя платье, вышла на палубу. Ветер стал сильнее и не был уже таким теплым. Мои волосы растрепались, и я уже подумывала вернуться назад — корабль ощутимо качнуло, но тут я заметила одинокую фигуру. Я подошла ближе. Сент-Джон, а это был он, стоял, держась за перила, опоясывающие палубу, смотрел вдаль и на его лице застыло странное выражение, которое я ни разу не видела раньше. Я привыкла думать, что он не испытывает сомнений, не знает, что такое страх и всегда полон решимости действовать, но сейчас можно было подумать, что он растерян, на его высоком лбу залегли морщины.

— Сент-Джон, — позвала я его, делая шаг вперед.

— Это ты, Джейн? — спросил он, словно ожидал увидеть кого-то другого.

— Да, это я. Мне не спалось, а вы не возвращались…

— Джейн… — он взмахом руки подозвал меня ближе и обнял, впервые за все дни путешествия, обнял не как друг или брат: в его объятии было что-то иное.

— Вас что-то печалит? Вы скучаете? — спросила я.

— По сестрам? Мы привыкли жить в разлуке, и я знал, что так будет.

— Я говорила не про Мери и Диану, — сказала я, не в силах продолжить фразу и спросить, скучает ли он по милой Розамунде Оливер.

— Тогда о ком? — недоуменно спросил Сент-Джон.

— О мисс Оливер, — ответила я.

Сент-Джон взял меня за плечи и отклонился так, чтобы видеть мое лицо. Он всматривался в мои глаза, словно пытался разгадать какую-то загадку.

— При всей своей внешней невзрачности, Джейн, ты будишь во мне странные чувства, — сказал он, и в его голосе явственно читалось раздражение, — ты спокойна, когда я жду сопротивления, и сопротивляешься там, где нет никакого к этому основания. Ты ревнуешь меня к прошлому, хотя я давно закрыл эту страницу.

— Вы любили ее? — не удержалась я.

— Нет, разве я отказался бы от нее, если бы любил? Это была страсть, и с ней я справился. Любовь может стать основой для многих хороших дел, но разве мог я совершить что-то действительно хорошее и значимое рядом с мисс Оливер? Другое дело ты, Джейн.

Он потянулся ко мне и поцеловал в губы. Его поцелуй не походил на те горячие поцелуи, полные горечи, боли и страсти, которыми когда-то награждал меня мистер Рочестер, но в них было столько уверенности в своем праве, что я не могла пошевелиться. Долг повелевал мне слушаться мужа, следовать за ним и, хотя мое сердце было готово разорваться от новой волны боли, я не стала отталкивать Сент-Джона.

— Вы упрекаете меня в холодности и одновременно подозреваете, что я храню нежные воспоминания о мисс Оливер, но вы, миссис Риверс, точно такая же: вы холодны со мной, но ваше сердце все еще жжет огонь страсти! Наши чувства похоронены под слоем льда, так стоит ли его ломать? Да, порой я испытываю сомнения, но я молюсь, чтобы Бог наставил меня. И я умею побеждать себя, — сказал он, но его голос дрогнул, и Сент-Джон поспешно отошел от меня. Это было похоже на то, как если бы он мучился от раны, но не желал являть ее миру.

Было так странно видеть его слабость, но это пробудило в моем сердце сострадание, и я невольно вспомнила слова леди Марволо, что Сент-Джон похож на океан, хранящий в себе необузданную силу и мощь.

— Нам всем нужна поддержка и человеческое тепло. Вы мой друг, вы мой наставник, я стала вашей женой и постараюсь стать для вас лучшей спутницей. Вы можете быть уверены во мне и в моей поддержке.

— Но? — он снова повернулся ко мне. — После таких признаний всегда следует «но».

— Нет никаких «но», — я нахмурилась. — Я хотела просить вас помочь мне в этом, не отталкивать меня. Почему вы не хотите довериться мне? Почему даже наедине со мной вы все время носите маску?

— Ты ошибаешься, Джейн, — Сент-Джон снова приблизился ко мне, — это не маска. Я не из тех, кому добродетель досталась даром, но я тот, кто готов усмирять плоть, чтобы стать ближе к Богу.

— Как мы будем жить дальше? — наверное ночь, лунный свет, теплый ветер придали мне уверенности и смелости. Я точно знала, что при свете дня ни за что не смогу заговорить об этом. — Как брат и сестра?

— Разве не этого вы хотели?

— Разве это не попытка обмануть Бога? Принести клятвы верности и…

— Я не собираюсь их нарушать! — повысил голос Сент-Джон.

— Но в мыслях вы далеко, сэр, — сказала я нежно, беря его за руку. — И уж если вы относитесь ко мне как к сестре, зачем обманываете? Не много ли лжи для того, кто хочет стать ближе к Богу?

Он тяжело дышал. Глядя на меня сверху вниз, его лицо в свете луны представлялось мертвенно-бледным.

— Я вам противен? — спросил он наконец. — Когда я прикасаюсь к вам, вы закрываете глаза и думаете о том, кто остался навсегда в сырой земле Англии? Сравниваете нас?

— Вы не противны мне! — воскликнула я с жаром. — Вы достойнейший из людей и вы прекрасно знаете, что красивы.

— И все же, вы сравниваете меня и его?

— Я не буду лгать, — я понурила голову, — я пока не смогла забыть мистера… — мне было тяжело произнести вслух имя моего дорогого хозяина, — я вспоминаю его, но я ни на минуту не забываю, что я принесла клятвы верности вам. Я не забываю, что вы рядом, а он — нет.

— Он не сделал бы тебя счастливой, я уверен, — сказал Сент-Джон, вновь обращая свой взор к океану. — И больше не будем об этом. Отныне и навсегда ты моя жена и… — Он замолчал, а я вспомнила старую детскую сказку, прочитанную еще в Гейтсхэдхолле, об одном хитреце, который перехитрил сам себя. Сент-Джон хотел видеть рядом с собой помощницу, ученицу, ту, которая будет следовать его указаниям и не прекословить, и при этом хотел остаться равнодушным к своему созданию.

— Я иду спать, Сент-Джон, — заявила я строго, — спокойной ночи.

Я раздумывала, должна ли я подойти к нему и поцеловать, правильно ли это будет теперь, когда он порывисто обернулся, зажимая пальцами мой подбородок, чтобы я не смогла повернуть голову ни на дюйм, и поцеловал меня. О, насколько не был похож этот поцелуй на предыдущие и как он напугал меня! Словно замерзшее озеро вдруг взметнулось в небеса искристым фонтаном; в этом поцелуе не было страсти, но было отчаянье и я, затаив дыхание, замерла и только ждала, что будет дальше.

— Джейн… — Сент-Джон отшатнулся от меня, тяжело опираясь на перила. — Ты этого хотела, Джейн?

— Я хотела, чтобы вы были более откровенны со мной и не носили бы броню отчужденности тогда, когда этого не надо, — осторожно ответила я ему. Мне было трудно дышать, я смотрела на Сент-Джона словно впервые. Растерянный, без вечного надменного выражения на красивом лице он был похож на пробужденную от сна скульптуру. Его волосы, всегда так тщательно причесанные, растрепал ветер. В его глазах горел огонь, а губы после поцелуя были полуоткрыты, он тяжело дышал и не сводил с меня напряженного взгляда. Мне казалось, что он злится на меня за то, что я увидела его в минуту слабости.

— Моя броня нужна не только мне, — выговорил он наконец, выпрямляясь и приглаживая волосы; новый порыв ветра снова растрепал их.

— Простите, — пробормотала я и кинулась к каюте. Мое сердце билось от непонятного волнения. О, нет, ни на минуту я не забывала о мистере Рочестере, но впервые за последнее время я допустила мысль, что горе раньше или позже забудется и мне опять захочется простых радостей: домашнего уюта, горячего очага, любви и счастья, всего того, что так презирает Сент-Джон.

На следующий день я вышла на палубу, когда Сент-Джон еще спал, хотя он обычно вставал очень рано. Но я не стала тревожить его и потихоньку вышла из каюты, взяв с собой книгу. Восход был чудесен, я любовалась солнцем, свет которого делал волны океана золотыми, когда ко мне снова подошла леди Марволо. После нашего последнего разговора я избегала ее, мне не хотелось слушать ее рассуждений о Сент-Джоне, но вежливость не позволила мне сразу же уйти. Мы поздоровались, она села рядом со мной и тоже стала смотреть на море. Но моим надеждам, что в этот раз леди Марволо не станет говорить о Сент-Джоне, не суждено было сбыться.

— Ваш муж будет прекрасным миссионером, — сказала она внезапно, — но было бы лучше, если бы он избрал для себя стезю политика. О, поверьте мне, не забота о ближнем движет им. Он хочет быть первым, возглавлять и править. Хотя, Индия даст ему такие возможности. На что мой сын был в Англии незаметен, но в Индии… Я еду к нему второй раз и, думаю, останусь доживать свои дни там.

— Но разве климат Индии… — я воспряла духом, надеясь, что теперь леди будет говорить о своем сыне.

— Что вы! — перебила меня леди Марволо. — После климата Британии, чем меня можно напугать? Индия — это солнце, жара, которая нравится моим коленям значительно больше, чем вечная сырость Девоншира, — она презрительно фыркнула. — Да, конечно, разные прелести цивилизации еще не добрались до Индии, но если у вас есть слуги, это не так уж и важно.

Я промолчала, раздумывая о том, что занятая своими переживаниями, почти ничего не узнала о том, как идет жизнь в Индии. Да, мы с Сент-Джоном говорили об этом на уроках индустани, но этого было явно недостаточно.

— Расскажите мне об Индии, — попросила я свою собеседницу.

— Расскажу обязательно, — было видно, что моя просьба ее порадовала, но леди не спешила начать рассказ. Она задумчиво смотрела на море, а потом изрекла: — Мой муж не был так красив, как мистер Риверс, но был так же честолюбив. Жизнь с ним была сущим адом: я была молода и наивна, как и вы сейчас, я думала, что смогу его переделать, смогу занять в его сердце достойное место, но его интересовала только карьера военного. И только прожив долгую жизнь, я поняла, насколько тщетны были мои попытки.

— Вы не знаете ни меня, ни Сент-Джона, — не выдержала я, — чтобы делать такие умозаключения.

— Не знаю? — спросила она высокомерно. — Полноте! Вы, судя по всему, воспитывались в каком-то женском пансионе, никогда не имели много денег, потом были вынуждены работать и вышли замуж за первого, кто предложил вам брак.

— Да, вы правы в том, — сказала я сдержано, в глубине души поражаясь некоторой прозорливости старой дамы, — я воспитывалась в пансионе и потом работала, но я не хваталась, как утопающий хватается за протянутую руку, за мистера Риверса.

— О, значит вы влюбились в хозяина поместья, где работали! Так? Такие истории о богатом хозяине и бедной гувернантке только в книгах заканчиваются хорошо, а в жизни девушки вынуждены выходить замуж за того, кого уважают, но не любят. Правда, намного страшнее, когда муж ничего не испытывает к жене.

Я чувствовала, что слезы подступают к моим глазам: мне хотелось доказать леди Марволо, что она жестоко ошибается, что наши отношения с Сент-Джоном хоть и далеки от романтики, зато наполнены дружбой и теплотой, заботой.

— Вы не совсем правы, — только и смогла промолвить я. — Сент-Джон — достойнейший из людей и я уверена, что он добьется многого в своей жизни, а я буду счастлива тем, что смогу быть ему опорой, помощницей, близким другом.

— Наивное дитя, — покачала головой леди, — но оставим это. Вы хотели услышать об Индии?

Она начала рассказ, и время словно остановилось! Леди Марволо умела рассказывать так, что невозможно было заскучать или отвлечься. Возможно, она добавляла красок, преувеличивала какие-то детали, а другие, напротив, не упоминала, но в ее рассказах Индия представала страной загадок и сказок.

Мне не терпелось рассказать об этом Сент-Джону, но, когда я пришла на завтрак, выяснилось, что он еще не встал! Я, наскоро попив чаю и велев отнести завтрак мистеру Риверсу в каюту, сама поспешила туда.

Сент-Джон до сих пор лежал в каюте и вид у него был ужасный: красные пятна на щеках резко выделялись на бледном лице, высокий лоб покрыла испарина. Сент-Джон тяжело дышал и стонал во сне. Еще не касаясь его, я поняла, что моего спутника лихорадит.

— Сент-Джон! — воскликнула я в тревоге, — Сент-Джон!

— Не кричите, Джейн, — проговорил он еле слышно. — Дайте мне пять минут, я встану, я… — он сделал глубокий вдох; было видно какого труда ему стоит выговорить даже короткую фразу.

— Тише, я сбегаю за доктором, — сказала я тоном, не терпящим возражений. И тотчас выбежала из каюты.

Мистер Домер, веселый и чрезвычайно общительный человек средних лет, с готовностью поспешил за мной. Он осмотрел Сент-Джона, не переставая подбадривать нас, и все же ему не удалось скрыть от меня тревогу.

— Все решится в следующие сутки, — сказал он, стоило нам выйти из каюты. — Или организм победит или болезнь.

— Но Сент-Джон всегда отличался отличным здоровьем! — воскликнула я.

— Так бывает, — ответил мистер Домер, — возможно, он подточил свое здоровье, потому что не берег себя. Скоро мы будем в Александрии, — добавил он, — я настоятельно рекомендую вам задержаться там, даже если вашему мужу станет много легче. Не стоит странствовать до Суэца после болезни.

* * *

Следующие несколько дней были полны заботами о Сент-Джоне. Его переместили на койку, которую до этого занимала я — так было проще ухаживать за ним. Днем и ночью я была рядом. В неярком зареве свечей я смотрела на Сент-Джона и удивлялась, как болезнь зачастую высвечивает все тайное, что мы пытаемся скрыть от посторонних. Сейчас, с разметавшимися по подушке волосами, в расстегнутой рубашке, Сент-Джон был похож не на суровое античное божество, а на простого человека; теперь он выглядел моложе своих лет. Тревожная складке, прорезавшая его высокий лоб, разгладилась, губы обветрились и стали яркими. Он то и дело стонал, сжимая мою руку. Сейчас он нуждался в моей помощи и почти полностью зависел от меня, а я не могла не думать, как это отразится на наших непростых отношениях. Такие гордые люди как Сент-Джон тяжело переживают, если кто-то видел их в минуту слабости.

Я была утомлена — каюта корабля не самое подходящее место для присмотра за больными, но мои старания были вознаграждены: прошло пару дней и мистер Домер с удовольствием уверил меня, что кризис миновал и Сент-Джону к утру станет лучше. Я почти не спала ночью и теперь, стоило врачу уйти, задремала, положив голову на подушку Сент-Джона. Но вскоре я поняла, что все мое тело молит о пощаде — сидеть в такой позе было крайне неудобно. Я раздумывала несколько минут, прежде чем осторожно лечь рядом с Сент-Джоном, поверх одеяла, скинув только туфли. Я задержала дыхание: места на койке едва хватило на нас двоих, но Сент-Джон повернулся на бок и притянул меня к себе. Он вздохнул, обняв меня за талию и опять уснул: я слышала как размеренно он дышит. Мне казалось, что было бы лучше встать, но мне не хватило сил, тем более был риск потревожить и без того беспокойный сон Сент-Джона. Мне казалось, что я не усну, но стоило мне лишь прикрыть глаза, как я тотчас уснула.

— Вы отдавили мне руку, миссис, — произнес кто-то рядом со мной, и от ужаса я попыталась проворно вскочить, но неловко повалилась с койки. Я тут же встала, кляня себя за неуклюжесть. Сент-Джон внимательно смотрел на меня.

— Вам лучше? — спросила я, отряхивая свое платье, которое было безнадежно измято.

— Намного. — Сент-Джон попытался сесть. Я видела, как он побледнел, но не спешила помочь, сейчас это было неуместно. — Спасибо, Джейн, ты доказала, что на тебя можно опереться в трудную минуту, впрочем, я и не ожидал иного.

— Однажды вы спасли меня от смерти, помочь вам в выздоровлении — недостаточная плата за тот поступок.

— Ерунда! — отмахнулся он, — помогать тем, кто в этом нуждается — нормально.

— Значит, вы не будет возражать, если я попрошу принести вам еду и помогу вам позавтракать? Если вы умеете помогать, то должны уметь и принимать помощь, так?

— Я вполне… — он попытался встать, но попытка не увенчалась успехом.

— Смирите гордыню, сэр. Покажите своим примером, как надо принимать дружескую помощь. Ну же! Не стоит совершать ненужных подвигов! Поберегите себя для чего-то более значимого; вам предстоит много сделать, глупо будет разболеться еще до прибытия в Индию.

— Хорошо, Джейн, — сказал Сент-Джон с явным неудовольствием,— пусть принесут завтрак. И все же, я хотел бы выйти на палубу, не думаю, что душная каюта…

— Хорошо, сэр, — легко согласилась я. — После завтрака я помогу вам, если вы будете вести себя хорошо! — и поспешила уйти.

Не знаю, что стало причиной моего хорошего настроение: то, что Сент-Джон пошел на поправку или то, что я выспалась. Возможно, причина была в солнце, так радостно озарявшем наше судно и море вокруг. Я сделала все нужные распоряжения и вернулась в каюту; Сент-Джон ждал меня уже облачившись в свой привычный костюм, и придав своему лицу приличествующее выражение. Таким он мне нравился значительно меньше, но теперь я знала, что он может быть другим. Скажу вам больше, мой читатель, я вспомнила слова уважаемой леди Марволо о том, что Сент-Джон похож на океан с его темными глубинами. Как удивительно порой получается — только чужие слова обращают наш взор в нужном направлении, поясняют суть вещей и помогают в конце концов обрести что-то очень ценное.

* * *

Наше путешествие в Александрию подходило к концу: осталось не более двух дней, и я была полна предвкушением. Хотя капитан уверял, что такого спокойного моря и такого легко путешествия у него на памяти не было, меня, признаться, утомила жизнь на воде. Мне хотелось ощутить под ногами твердую почву, мне хотелось увидеть деревья, пусть даже самые экзотические. Я уже скучала по Англии, дождливой, сырой, но была полна решимости увидеть хорошее в любом месте, в которые нас приведет Творец.

С Сент-Джоном мы тоже говорили об этом. Я была уверена, что ледяная корка, покрывающая его сердце, дала трещину, и надеялась растопить ее окончательно. Нет, я не помышляла о том, что Сент-Джон воспылает ко мне страстью, но мне хотелось, чтобы он смог увидеть мир моими глазами, увидеть и полюбить, научиться радоваться. Я была уверена, что это важно для того, кто стремится помогать людям.

— Бог создал мир таким прекрасным! Почему же вы считаете греховным наслаждаться его красотой? — спросила я его как-то.

Мы стояли на палубе, всматриваясь вдаль. Мы знали, что землю мы увидим в лучшем случае завтра, но оба не могли оторвать взгляд от горизонта.

— Потому что это наслаждение, Джейн, отвлекает от насущных забот. Когда все дела будут закончены…

— Вы же знаете, что они никогда не будут закончены. А еще, думаю, тот, кто не позволяет себе видеть красоту, не позволяет себе отдыха, кто слишком строг к себе, тот и к другим не может быть снисходительным.

Сент-Джон позволил себе улыбнуться.

— Я не тиран, Джейн, но я не собираюсь потакать слабостям, которые у тебя есть. Мера знакома не всем и очень легко переступить черту, начать подменять отдых праздностью, умение видеть красоту любовью к ненужным безделушкам.

— Вы считаете, сэр, что я могу превратиться лентяйку или транжиру? — я встал перед ним и заглянула в его глаза.

Он нахмурился, глядя на меня немного снисходительно.

— Вот уж нет! — продолжала я порывисто. — Я умею работать, но я хочу радоваться жизни, хочу наслаждаться ею, когда все хорошо, наслаждаться теплым ветром и хорошей компанией. Почему я должна ходить букой, если мне хорошо?

— Джейн, никто не требует от тебя…

— Не требует? — перебила я его без стеснения. — Вы смотрите на меня с укоризной, если я позволяю себе радоваться, и, дай вам волю, истребили бы всю радость на земле! Но вспомните — уныние это грех! Я не буду радоваться в минуту скорби, но не хочу скорбеть в минуты радости!

— Джейн, умерь свой пыл! — он обнял меня за плечи, тем самым лишив всех доводов разом. Он не обнимал меня с того самого утра, когда мы проснулись рядом, и даже когда мы желали друг другу спокойной ночи, целовал меня быстро и будто с неохотой.

— Я не могу умерить свой пыл! Нам предстоит… предстоит многое и я…

— Ты оживаешь, Джейн, — сказал Сент-Джон, и в его словах была горечь. — Я не могу не радоваться, видя это. Скорбь мешает, когда сам должен стать опорой для других. Но твоя жажда жизни во всех ее проявлениях внушает мне тревогу — ты можешь попасть под власть иллюзий, но я буду рядом, Джейн, я помогу тебе.

— Поможете?

— Красота прекрасна, но она отвлекает. Как и чувства, точнее эмоции. Что проку в страсти, если она толкает на грех? Что хорошего в красоте, когда кроме нее ты ни о чем думать не можешь? — спросил он скорее себя самого, чем меня и его лицо на мгновение исказилось от боли.

— Красота мира напоминает нам о замысле Божьем, о том, каким мир — прекрасным и гармоничным — может быть, — тихо проговорила я.

Сент-Джон все еще обнимал меня. Мы стояли рядом, всматриваясь в море, словно силясь различить свое будущее и найти ответы на тревожащие нас вопросы.

Сент-Джон был прав — горе не забылось. Но оно стало частью меня, и теперь я могла жить с ним. Если до отъезда мне казалось, что я больше не смогу улыбаться, что ничего не сможет меня обрадовать, то теперь я ясно видела — это не так. Я улыбалась, просыпаясь и вознося молитвы за новый день. Я снова начинала видеть в будущем не только возможность прожить свои дни на этом свете с пользой, мне чудились возможности счастья и для меня лично. Пусть не такого огромного, какое мне мог дать союз с мистером Рочестером, но вполне достаточного для Джейн Эйр. Наверное, права была Диана, права была Мери, отговаривая меня от поездки и призывая подождать, но что толку было жалеть теперь? Я напомнила себе, что передо мной открывается невероятная возможность увидеть новые страны, узнать новую культуру и познать жизнь в совершенно новых для меня проявлениях. Разве это было не прекрасно.

— Я знаю, почему вы равнодушны к красоте, — сказала я, прерывая молчание, — ваше отражение в зеркале вас неизменно радовало, вы росли с прелестными сестрами, чьи лица не менее прекрасны, чем нрав. Да и дома у вас, несмотря на аскетичность, красиво, — я сказала это с совершенно серьезным видом, но Сент-Джон почувствовал в моих словах шутливый укол.

— Не хочешь ли ты сказать, что твоя любовь к внешней красоте, красоте мира, — он сделал шутливый поклон, — вызвана тем, что ты считаешь себя невзрачной?

— Это вы считаете меня некрасивой, — сказала я, вспоминая его высказывания о моей внешности.

— Отнюдь! Почему ты так решила, Джейн? — вполне искренне удивился Сент-Джон.

— Вы сами сказали, погодите, дайте-ка вспомнить… Да, вы сказали, что мои черты лишены изящества и гармонии.

— Возможно, черты твоего лица нельзя назвать идеальными, но в тебе есть огонь, который… который привлекает к тебе.

Его ответ смутил меня, я не ожидала подобного признания и постаралась как можно скорее перевести разговор на другую тему. Но потом я снова и снова возвращалась к его словам, которые так перекликались с тем, что говорил мне когда-то мистер Рочестер.

Перед прибытием в Александрию, я лежала на своей узкой и жесткой постели и никак не могла уснуть.

«Все ли я сделала правильно?» — беспокоилась я и тут же напоминала себе, что Бог дал мне четкий ориентир, но мои сомнения не утихали. Мне было стыдно признаться себе, что Сент-Джон оказался не настолько деспотичным, как рисовалось мне совсем недавно. Его общество было мне приятно, и я с горечью отмечала, что теперь мои мысли устремляются к мистеру Рочестеру все реже и реже. Должна ли я была винить себя за это? Обвинил бы меня в этом сам Эдвард Фэйрфакс Рочестер, если бы смог?

С одной стороны я была должна стать Сент-Джону самой лучшей женой, которую он, несомненно, заслуживал, но с другой, хотел ли этого сам Сент-Джон, и не было ли это предательством памяти моего дорого хозяина? Я измучилась, уснув только под утро.

В порту Александрии мы тепло попрощались с мистером Домером и отправились в гостиницу, которую он нам порекомендовал. Номер, который в следующие несколько дней должен был стать нашим домом, был просторным; ширма делила его на две части: приватную, в которой стояла одна-единственная, правда, огромная, кровать и, если можно так сказать, общую, в который находилась неказистая, но достаточно добротная мебель: стол, бюро, удобное кресло и несколько стульев.

Я чувствовала легкое возбуждение — новые места, новые люди, даже новые запахи — все это будоражило мое воображение, тогда как Сент-Джон по-прежнему оставался совершенно невозмутим. И все-таки он был столь любезен, что отправился со мной на небольшую прогулку по Александрии. Даже в легком муслиновом платье мне было невероятно жарко, а Сент-Джон в костюме, кажется, не ощущал ни малейшего дискомфорта.

Мы вернулись в гостиницу, пообедали и поднялись в номер и, отдохнув, я села писать письмо Мери и Диане. В самых красочных эпитетах расписывала я этот город, его колорит, живописность, которая соседствовала с ужасающей нищетой. Я писала только о хорошем, но в сердце моем поселилась новая тревога — что ждет меня в Индии, смогу ли я осветить путь несчастных, которые были заняты тем, чтобы выжить, светом истиной веры? Я задумалась, мой взгляд был устремлен вдаль, мысли летели к берегам иной страны, когда я внезапно почувствовала прикосновение — теплое, невесомое. О, это не было прикосновение живого человека, это было прикосновение духа.

— Джейн…

Я вскочила так поспешно, что опрокинула стул и разлила чернила. Я стояла, прижав руки к груди, боясь, что сердце разорвется от боли и несбыточной надежды, я не могла вымолвить ни слова.

— Что случилось? Что испугало тебя?

Я очнулась от того, что Сент-Джон встряхнул меня за плечи.

— Ничего, — сказал я ослабевшим голосом.

— Ничего? — он смотрел на меня сурово. — Ты обманываешь меня, Джейн. Отвечай!

Если бы он был разгневан, я бы тотчас ушла, сбежала бы, рискуя найти свою смерть на улицах Александрии, но Сент-Джон был спокоен и только яркий блеск глаз выдавал его волнение.

— Нет, — ответила я поспешно, — я думала о том, смогу ли я быть… смогу ли я соответствовать… Мне надо сесть, — я высвободилась из его захвата и села в кресло. Сент-Джон стоял надо мной, как судья.

— Ты думаешь о нем, — сказал он спокойно, но то, как он сжал кулаки, каким напряженным выглядело его лицо, говорило о буре, бушующей в глубине его души. — Ты не можешь его забыть.

— Мы договорились с вами, что вы уважительно отнесетесь к моей скорби по ушедшему! — ответила я, стараясь сохранить спокойствие.

— Это не скорбь, Джейн. Ты до сих пор любишь его, хотя нет, ты все еще любишь придуманный образ! Но он не любил тебя. Разве тот, кто любил, мог вовлечь тебя в такой грех? Разве тот, кто любил, смог бы погубить тебя?! — каждое его слово было подобно хлесткому удару. — Только стечение обстоятельств помешало твоему грехопадению! Представь, Джейн, что было бы, если бы вы обвенчались, если бы вы уехали в Париж или куда вы там собирались? Ответь мне, Джейн, разве тот, кто любит, может поступить так?

Я закрыла лицо руками, но Сент-Джон отвел мои руки от лица.

— Джейн, отвечай! И не смотри на меня с такой ненавистью: ты ненавидишь меня сейчас, как больной ненавидит лекаря, который дает горькое лекарство! Но разве я не прав?

— Он любил меня! — воскликнула я.

— Ты бы хотела, чтобы он любил тебя. Но он — не любил! Слабый, эгоистичный человек! Ты, одинокая бедная девушка, у которой во всем мире не нашлось защитника, ты смогла встать и покинуть его, хотя — не отрекайся! — я вижу, что ты любишь его до сих пор! А что он сделал из-за любви к тебе?

— Вам не понять! — я оттолкнула его от себя. — Вы… вы умны, вы красивы, вы умеете убеждать, вы полны всех возможных добродетелей, но лишены одной — любить! Вы суровы, вы черствы. Ваша нежность не идет от сердца, она плод вашего разума, вы знаете, что должны хорошо относиться ко всем и помогать — всем, но в этом нет ничего, что диктовала бы вам ваша душа!

Он побледнел.

— Вам хочется урагана страстей, миссис Риверс? Вам хочется взмывать в небеса от наслаждения и падать в бездну отчаянья? Хочется теперь, как хотелось тогда?

— Нет, я хотела быть счастливой и любимой, как любой человек! О, я знаю, знаю, что мне на роду написано другое, но моя душа жаждет тепла и принятия!

— Тебе хотелось любви так сильно, что ты ринулась к первому мужчине, который показался тебе интересным!

— Нет! — горячо возразила я.

— Да!

Мы стояли напротив друг друга, оба сжимали кулаки и оба были вне себя от гнева. Куда подевалась сдержанность Сент-Джона? Я не узнавала его, это было похоже на шторм на море, который начался совершенно неожиданно, но на самом деле давно зрел в темной глубине.

— Да! Не отрекайся! Ты же не общалась с другими мужчинами до этого, так ведь? Фактически нет. Я знаю, что такое атмосфера пансиона, пусть даже самого прекрасного. И я легко могу представить, как твоя душа томилась там. И тут — мистер Рочестер. Взрослый мужчина, вокруг которого кипит жизнь, и ты понимаешь, что рядом с ним откроются совершенно иные стороны жизни.

— Вы обвиняете меня в меркантильности? — я притопнула ногой. Несправедливость его слов чуть не заставила меня расплакаться.

— Нет, Джейн, — Сент-Джон склонился ко мне, голос его звучал бы чарующе, если бы не те ужасные вещи, которые он говорил. — Нет, у тебя не было расчета, ты здравомыслящая девушка, в этом нет сомнения, но твоя душа стремилась к единственному источнику живительного света, который был рядом. Ты была ослеплена. О, Джейн, ты не одинока в этом! Я сам пережил страсть, когда невозможно есть и пить, когда воздуха не хватает, если объект страсти находится далеко от тебя. Это ненормально, Джейн. Любовь лишает рассудка и уводит нас во грех!

— Нет! — я ринулась от него, но Сент-Джон удержал меня. — Нет! Любовь делает нас лучше и чище! Вы не понимаете этого, вы, холодный и черствый человек! Вы видите в других недостатки и готовы выжигать их каленым железом! Но берегитесь! Тот, кто так безжалостен к слабостям других, однажды сам может не совладать с собой! Да, вы не любили Розамунду! Иначе никогда не наговорили бы таких несправедливых вещей мне!

— Не смей напоминать мне о ней! — воскликнул он. — Я был слаб, но больше, больше я не допущу этого! Я не хочу быть во власти другого человека, у меня один хозяин — наш Господь! Никто больше не завладеет моей душой, Джейн!— он дернул меня к себе и замолк. Мы стояли так близко, словно только разорвали объятия, но сейчас между нами пролегала пропасть, которую едва можно было преодолеть. Сент-Джон тяжело дышал, будто долго взбирался в гору, а глаза снова приобрели тот лихорадочный блеск, который так пугал меня во время его болезни. Вся моя злость улетучилась тотчас — я встревожилась.

— Сент-Джон, — я положила свою руку поверх его. — Все дело в лихорадке, боюсь, вам опять стало хуже. Не надо было идти на прогулку, — я чувствовала раскаяние: как я могла не понять сразу, что Сент-Джон не в себе?

— Нет, Джейн, — он сжал мою руку так, что я вскрикнула. — Не думай, что я брежу. Возможно, местный воздух или что-то другое, не знаю, придало мне смелости сказать тебе все это именно сейчас. Я прошу прощения, но только за резкость слов, но не за их смысл. Я уверен, что Бог подарил тебе избавление со смертью мистера Рочестера, а ты, ты всем своим поведением показываешь, что сомневаешься в мудрости нашего небесного отца!

— Ложитесь, мы поговорим завтра, — я настойчиво подводила Сент-Джона к кровати.

— Стой, Джейн!

Сдвинуть его с места было не проще, чем каменное изваяние.

— Мертвый соперник! — он обнял меня так, словно ветер, гулявший по нашей комнате, мог подхватить и унести меня. — Как это сложно! Но раз мне посылается такое испытание… я приму его.

— Что вы хотите сказать? — пока Сент-Джон сыпал обвинениями, я испытывала только гнев и ни капли страха, но теперь от его спокойных слов мне стало не по себе.

— Я обещал перед алтарем стать тебе хорошим мужем, Джейн. И что бы это ни значило, я исполню эту клятву. Надеюсь, ты поступишь так же. — Он вновь обрел то ледяное спокойствие, которое так пугало меня, но теперь я была твердо уверена, что его броня не настолько уж крепка.

Я молчала.

— Я буду ждать, Джейн. Время лечит раны. Твой дух обретет крепость, ты сможешь похоронить прошлое, но ты права — хватит об этом сегодня. — Сент-Джон отошел от меня, снял сюртук и рубашку. — Ложись спать, Джейн. Пусть мы вынуждены сделать перерыв в нашем путешествии, но это не значит, что мы будем предаваться неге. Завтра мы продолжим наши занятия. Спокойной ночи.

Мы легли спать — каждый занял свою половину кровати. Я боялась пошевелиться, чтобы не потревожить сон Сент-Джона, его же дыхание вновь было спокойным и размеренным.

Я вслушивалась в ночные звуки, мне хотелось услышать снова родной голос. Слезы застилали мои глаза, и я чувствовала, что вся моя решимость, вся сила моего духа, о которой говорил Сент-Джон, испаряется подобно влаге на горячем камне. Я вспоминала, как прощалась с Эдвардом Рочестером перед тем, как навсегда покинуть Торнфильд, я помнила блеск слез в его глазах, помнила, какая мука искажала его черты. Нет, он любил меня, в этом не было сомнения. Но почему, почему тогда он так поступил? Я не находила ответа. Мне нечего было возразить Сент-Джону, нечего было ответить на его вопросы.

Занимался рассвет, я видела, как бледнеет небо, как постепенно наливается розовым, чтобы скоро стать ослепительно солнечным, но в моей душе не было покоя и света. Я опиралась только на свои чувства, надеясь и веря, что они не обманывают меня, но разве я могла доверять им? Разве слушала я их в те последние дни перед свадьбой? Все мои дурные предчувствия я была готова отринуть тотчас, по велению своего дорогого хозяина. Я пыталась взглянуть на свою историю здраво, но сердце сжималось от боли, и я не могла, не могла смотреть на свои чувства отстранено.

Читатель, я не держала зла на мистера Рочестера, я простила его давным-давно, и его смерть окончательно смыла обиду. Но все же прошлое держало меня в плену; я была опутана сетью несбывшихся надежд и ожиданий. И прав был Сент-Джон — я должна была сама, без чьей-то помощи справиться с искушениями. Я должна была двигаться дальше, я должна была научиться думать о мистере Рочестере как о части своей жизни, которая никогда не вернется. Я должна была перестать мечтать о том, чему никогда не суждено сбыться. Я должна была перестать надеяться услышать любимый голос…

— Прощайте, мистер Рочестер, — сказала я шепотом. — Даже если вы позовете меня с неба, а я надеюсь, что Бог простил вам все ваши прегрешения и наградил покоем, я не отвечу вам. Не тревожьте меня!

Ветер зашелестел чуть громче, и я вновь почувствовала легкое касание теплого воздуха, словно кто-то гладил меня по щеке.

— Прощай, Джейн, — услышала я отчетливо.

Я лежала, не в силах пошевелиться, мое сердце вновь трепетало.

— Прощайте, — вымолвила я с трудом и вдруг ощутила удивительное чувство: такое бывает, когда мы прощаемся с хорошим другом, с которым провели вместе много чудесных дней и который вынужден нас покинуть, мы прощаемся, уверенные, что однажды встретимся, и новая встреча не будет омрачена старыми обидами и недосказанностью. Мое сердце успокоилось, теперь, только теперь я готова была действительно вступить на сложный путь, который уготовил мне Господь. Я знала, что впереди меня ждет много испытаний, но я знала, что смогу пройти их.

Сейчас, когда я дописываю эти строки, я явственно вижу, что именно в этот момент была поставлена точка в истории Джейн Эйр. На следующий день началась иная история, история миссис Сент-Джон Риверс…