Возвращение (джен)

Оказаться вновь на свободе было… странно.

Когда-то в каких-то книгах он встречал описания того, как бурно радовались вышедшие на свободу из долгого заключения узники. Истории эти оказались враньём. Он не чувствовал никакой радости — он вообще не чувствовал почти ничего, кроме недоверчивого недоумения и, порой, раздражения. Мир вокруг казался ему неестественным, ненастоящим и раздражающе живым. Слишком много всего: звуков, запахов, вкусов, фактур… Слишком мягкой была постель, слишком жаркой — комната, слишком ароматной, солёной, перчёной, сладкой — еда. Даже хлеб казался ему слишком мягким и слишком сладким — настолько, что он не смог съесть больше половины куска.

Всего этого уже было бы довольно, чтобы занять всё его внимание и забрать все силы — но ведь ещё были люди. Он не знал их — ни тех, кто провёл эти годы там же, где и он сам, в Азкабане, ни тех, кто оставался жить на свободе. Внешне последние, вроде бы, переменились не так сильно, но он всё равно не знал их. Прошло больше четырнадцати лет — целая жизнь. Изменились они, изменился он, изменился весь мир — и ему предстояло всё это изучить заново и привыкнуть.

Выходило скверно — прежде всего потому, что, на самом деле, ему этого не хотелось. Некоторый интерес вызывали в нём разве что брат и жена — но, разглядывая эту измождённую, с блестящими фанатичным огнём глазами женщину, Родольфус никак не мог вспомнить, почему и зачем женился на ней когда-то. Что-то ведь привлекло его? Что? Он не помнил. Хорошая семья? Да кто ж в здравом уме сочтёт хорошим семейство Блэк? «Равные королям»… или как-то так. Надо же, он даже такие вещи забыл — и, как ни странно, Родольфуса это совершенно не волновало. Его вообще мало что волновало теперь — разве что ноющие суставы и необходимость отрастить восемь зубов. Он отлично помнил, как это — растить зубы, и морщился при одной мысли при этой отвратительной процедуре. Обойтись без неё было, конечно, нельзя, но он, словно неразумный капризный мальчишка, тянул время.

Брата он тоже не узнавал — но тот хотя бы не вызывал в нём брезгливого недоумения. Брат есть брат — братьев не выбирают. Какой достался — такой и есть. Впрочем, в его чертах Родольфус угадывал их фамильные, и даже видел собственное с ним сходство — и этого было пока довольно. Ему бы к собственной внешности, для начала, привыкнуть…

Это оказалось непросто. Впервые увидев себя в зеркале, Родольфус застрял перед ним надолго, вглядываясь в абсолютно незнакомого ему полубеззубого старика с длинными седыми космами и неожиданно густой бородой. У них у всех были бороды — у тех, кто вышел вместе с ним из Азкабана, кроме, разумеется, Беллатрикс — но чужая растительность на лицах Родольфуса не занимала, а вот видеть такое на своём лице было странно и дико.

Ему пришлось заново знакомиться с самим собой, и не только внешне. Лохмы и бороду состричь было недолго, но это, как ни странно, мало изменило его облик — хотя первые часы после этого Родольфус то и дело проводил пальцами по вновь ставшими короткими на затылке волоскам и никак не мог привыкнуть к ощущению лёгкости и прохлады. Морщины… его лицо было изрезано ими, и Родольфус почти с интересом подолгу разглядывал в зеркале их рисунок. Вот каким он, значит, должен быть в старости… В конце концов он пришёл к выводу, что увиденное ему, скорее, нравится, и уж точно вполне устраивает.

Процесс привыкания занял почти неделю — однако стоило ему, наконец-то, свыкнуться со своим новым обликом, и начать изучать лица окружающих, как он сам, да и многие из них начали на глазах меняться. Это раздражало — каждое утро и каждый вечер видеть в зеркале немного другое лицо. Морщины разглаживались, волосы темнели и густели — но глаза, глаза оставались прежними, и Родольфус решил на какое-то время не обращать внимания на своё отражение и переключился на изучение того, что было куда стабильнее его нынешней внешности — на окружающие его вещи.

Они тоже казались ему странными и неестественными. Кровать была слишком мягкой — и Родольфус поначалу по полночи ворочался, пытаясь найти привычное ему неудобное положение. И только когда понял, что делает, сумел взять себя в руки и начал засыпать нормально. Хотя и слишком толстое и тёплое одеяло ему тоже мешало: оказалось, он до того привык к холоду, что отсутствие ставшего для него нормой дискомфорта поначалу мешало. Он вообще не любил перемен, никогда не любил — особенно внезапных и быстрых. Когда-то он долго привыкал к Азкабану — ему поначалу казалось, что он не сможет свыкнуться с тем, что весь его мир теперь сжался до крохотной камеры, и что в этом мире больше никогда не будет ни волшебной палочки, ни книг, ни моря, ни огня — ничего того, что ему прежде доставляло удовольствие. Но со временем он привык, и теперь, внезапно обретя почти что свободу, просто не знал, что с ней делать.

Он бы, может, и придумал что-то со временем, но ему не давали сосредоточиться. Всем что-нибудь было от него нужно — то чтобы он непременно спускался есть за столом со всеми, то чтобы приходил в гостиную посидеть вечерами и пообсуждать планы… Родольфус не спорил — это было слишком утомительно и, кажется, если он ещё не совсем забыл этикет, невежливо. И приходил, и сидел, и ел, красиво и аккуратно держа нож и вилку — хотя нередко ловил себя на странном желании взять забытую пищу руками и, прежде чем положить её в рот, почувствовать её пальцами, обнюхать и, может быть, облизать. Ему вообще понравилось трогать всё — дерево мебели, ткани обивки, белья и одежды, металл подсвечников и приборов, бумагу и книги… словом, всё, что попадало в поле его зрения. И сидя вечерами в гостиной, старался занять самое отдалённое кресло и мог провести целый вечер, разглядывая какой-нибудь красивый подсвечник или листая книгу. Последнее было предпочтительнее: окружающие почему-то считали неловким мешать чтению, но совершенно не смущались прерывать созерцание. Хотя читать Родольфус почти не читал — но человек с книгой на коленях, внимательно разглядывающий страницы, воспринимался всеми именно как читающий, и его обычно в такие часы не трогали.

Но он не читал. Помнил, что когда-то любил это, и даже пробовал — но быстро оставил эти попытки, потому что больше не видел в чтении смысла. Книги не убегут, а здесь, вокруг был целый мир, незнакомый, удивительный и живой — к чему тратить время на замершие на бумаге слова? И Родольфус просто разглядывал книгу, изучал толстые — или тонкие — страницы, переплёт, застёжки, закладки…

И слушал. Слушал разговоры — и смотрел на разговаривающих, стараясь запомнить и вспомнить каждого и объединить в собственном сознании два этих образа. Выходило прескверно: те, кого он помнил, были молоды, горячи и не ведали ни сомнений, ни страха — а эти… Ни в одном из них не осталось молодости, и их кровь была холодней нынешнего января. Даже ненависть не согревала её — да и кто из них ненавидел? Беллатрикс, разве что — да и то Родольфус не был в этом уверен. Нет, в ней был огонь — но жизни всё равно не было. Ни в ком из них не было — или, может быть, он просто не видел? Они словно играли друг с другом в какую-то нелепую игру, говоря то, чего вовсе не думали, и делали вид, что не видят, что никто им не верит, и старательно изображали, что верят в чужое враньё. Нельзя сказать, что Родольфус не понимал, почему это происходит — возможно, он поглупел, но не настолько, чтобы разучиться сложить два и два. Да и ощутить разлитый в воздухе страх было проще, чем разобрать вкус очередного поданного на обед блюда.

Так что, в целом, причины происходящего он понимал. Не понимал он другого. Чего боятся те, кто сидел и вышел вместе с ним? Чего вообще может бояться человек, что провёл четырнадцать лет рядом с дементорами? Боли? Смерти? Смешно…

Нет, существо, в которое… или которым? Как, кстати, это правильно сказать? То существо, коим стал после своего возрождения Тёмный Лорд, действительно способно было напугать. Наверное. Разум подсказывал Родольфусу истинность данного утверждения, но чувства его молчали, и единственным ощущением, стойко возникающим у него всякий раз при виде Тёмного Лорда, было любопытство. Что и как чувствует это существо? Человеческое ли у него зрение? Слух? Вкус? Осязание, наконец? Обоняние? Как устроено его тело — внутри и снаружи? Он неплохо представлял себе человеческую анатомию и, разглядывая вещающего что-то Лорда, обычно раздумывал, к примеру, о том, сколько камер в его сердце? Есть ли у него хотя бы в редуцированном виде ядовитые железы? Чем и как он ощущает запахи? Насколько температура его тела коррелирует с температурой окружающей среды? И, главное, насколько и каким образом отличается от человеческого его мозг? Привычка Лорда протягивать для поцелуя свою руку, удивившая Родольфуса своей невероятной пошлостью, позволило ему рассмотреть вблизи и отлично почувствовать на ощупь кожу, действительно покрытую крохотными, едва различимыми чешуйками, и твёрдые, толстые ногти Волдеморта — и вызвала ещё больше вопросов. Почему, собственно, змея? Они отлично регенерируют, это Родольфус помнил, но ведь ящерицы делают это намного лучше. Может быть, он, всё-таки, ящерица? Или Петтигрю что-нибудь перепутал, и вышло не совсем то, что предполагалось?

Вопросы множились и увлекали Родольфуса намного больше остальной реальности. Впрочем, ей он тоже уделял внимание, по некоторому размышлению решив изучать окружающих по отдельности. Не то чтобы они были ему действительно интересны, но если у них снова война, то будет правильно знать тех, с кем рядом сражаешься. Говорить с глазу на глаз было намного проще: так можно было сконцентрироваться на одном объекте, не распыляя внимание. Да и объектам… собеседникам было так намного комфортнее, это Родольфус тоже видел. А значит, и отвечали они охотнее, и держались расслабленнее.

Война… отвлекала. Не то чтобы он забыл, как драться и убивать — он быстро выяснил, что на удивление хорошо это помнит — но теперь всё это представлялось ему бессмысленным и попросту скучным. Да и смысла в ней он больше не видел. Зачем? В мире есть много куда более интересных и сложных вещей, нежели лишение жизни себе подобных. К примеру, почему Лорд не продолжает свои изыскания проблемы бессмертия? Зачем ему вообще власть? Не мистическая, не над носителями меток, а политическая? Это ведь так же далеко от науки, как и то, чем они все сейчас занимались в рейдах. Зачем человеку… существу… как вообще правильно его называть теперь? — зачем тому, кто вплотную подошёл к настоящим тайнам этого мира, такая проза, как бюджет, дебет-кредит, инструкции, циркуляры, своды новых законов? Почему он, побывав за гранью и вернувшись оттуда, занимается всей этой мутью? Почему хочет вызывать страх, а не изумление, трепет, наконец, восхищение?

Не участвовать в войне Родольфус не мог, хотя и жалел о потраченном впустую времени. Впрочем, вскоре он и в этом нашёл некоторую пользу: изучать товарищей в боевых условиях оказалось занятно. Их противники тоже представляли собой любопытный материал. Почему они не сопротивлялись? В самом деле — их ведь было куда больше, если задуматься. Почему они не объединялись против тех, кто с завидной регулярностью являлся их убивать? Почему не ставили в доме ловушки, почему вообще зачастую обходились безо всякой защиты? Почему, даже если и пытались что-нибудь сделать, обходились бессмысленными Ступефаями и Экспелиармусами? Почему ни разу, никто из них даже не попытался использовать против них Аваду? Ну не в страхе же перед Азкабаном было дело! А в чём? Он не знал — и однажды начал расспрашивать тех, у кого, как он полагал, должен был быть ответ.

Но они ничего ему не отвечали. То есть говорили-то они всякое — были даже те, кто действительно пытался разговаривать, а не только кричать от ужаса или осыпать его оскорблениями. Однако толку от этих разговоров не было никакого, и Родольфус со временем пришёл к выводу, что они и сами не знали ответа. Не сопротивлялись — и всё. Не умели? Да, это представлялось самым разумным ответом. Не умели. Хотя у каждого их них была палочка, они все — кто лучше, кто хуже, но так или иначе умели ей пользоваться, мысль о том, что если тебя пришли убивать, нужно успеть сделать это первым, просто не приходила в их головы. Болваны… Что ж, если они не желали спасать сами себя, глупо было бы не исполнять прихоть Лорда и не покупать себе таким образом спокойное время, которое можно было потратить на решение загадок куда более интересных.

Идея получить от Лорда потомство возникла у Родольфуса ближе к лету, однако сформулировать её правильно и озвучить Лорду до того, как снова очутиться в Азкабане, он не успел — и это было, пожалуй, почти единственным, о чём он жалел, вновь оказавшись в камере. Вторым, что вызывало у него искреннее сожаление и досаду, была неосуществлённая возможность продолжить их род. Не то чтобы он всерьёз ощущал ответственность перед предками, но всё же оказаться последним в роду — пусть и наравне с братом — было неприятно. Зря он, всё же, об этом не позаботился, пока мог — в конце концов, раз уж развестись он не мог, можно было обзавестись бастардом. Или брата женить — вряд ли тот стал бы сильно сопротивляться. Но что вышло — то вышло… впрочем, Родольфус не думал, что они проведут тут слишком много времени. Если уж Лорд один раз освободил их, он наверняка сделает это снова. А пока в тюрьме его в отсутствии дементоров донимала, в основном, скука.

Родольфус оказался прав — и когда следующим летом они все оказались на свободе, да не как в прошлый раз, а были оправданы официально, он, убедившись, что его супруга физически чувствует себя, в целом, приемлемо, осторожно заговорил с Лордом о возможном продолжении его рода. И о том, что они с Беллатрикс почли бы за честь — и так далее. Что-что, а вести переговоры Родольфус умел.

К его удивлению, идея Тёмному Лорду понравилась. Беллатрикс же вполне ожидаемо и вовсе пришла от неё в экстаз — и теперь главным было, чтобы эксперимент увенчался успехом.

Впрочем, что бы там ни родилось в результате, вводить ЭТО в семью Родольфус категорически не планировал, не без основания полагая, что если всё выгорит, и ребёнок родится жизнеспособным, Лорд наверняка захочет в будущем заявить на него свои права. А их роду нужен был нормальный наследник — и, желательно, выросший в спокойной, нормальной атмосфере. Посему мать для него — и жену для младшего брата — Родольфус нашёл во Франции. Брак заключили не то чтобы тайно — его просто не оглашали, оставив это до лучших времён, а невесту, а потом и жену, просто доставили порталом сперва в Британию, а затем, убедившись в успешном зачатии, и обратно. Женщина она была не слишком юная — но, с другой стороны, что его брат делал бы со вчерашней школьницей? — и совсем небогатая, но разумная, спокойная и отличная волшебница. А что её прадед был полукровкой — так они не Блэки, и ничего против такой крови никогда не имели. И потом, учитывая пару их последних поколений, свежая кровь будет даже кстати. Опять же, если пророчество исполнится не в пользу Лорда, ребёнку будет очень кстати иметь таких родственников. К тому же, было похоже, что Рабастану жена понравилась — и это тоже стало одной из причин, по которым Родольфус остановил свой выбор на данной кандидатуре.

Впрочем, наследник наследником, а затеянный им эксперимент с потомством Тёмного Лорда Родольфуса, сказать честно, занимал куда больше. Рождения ребёнка — женского пола, как определил сам будущий отец — он ждал с несвойственным ему нетерпением. И чем больше рос ребёнок в животе Беллатрикс, тем больше Родольфуса мучил вопрос: почему Лорд так легко согласился на его предложение? Родольфус, конечно, высоко оценивал собственные дипломатические и даже, в некотором смысле, кукловодческие способности, но не склонен был их переоценивать. Нет, невозможно было, чтобы он просто подал идею — и та вдруг понравилась Тёмному Лорду, как говорится, на ровном месте. Должно было быть что-то ещё.

Ответ он получил на следующий день после рождения младенца, названного Лордом почему-то Дельфини. Впрочем, причину выбора столь неожиданного имени Родольфус понял тогда же, когда получил свой ответ — и ему стоило определённого усилия удержать на лице внимательно-почтительное выражение и немедленно изгнать из сознания некстати появившуюся там мысль о том, что Лорду определённо следовало бы когда-то претендовать на место преподавателя прорицаний, а не защиты от тёмных искусств.

Значит, пророчеств было два. И оба разбились во время той потасовки в Отделе Тайн — но Лорду было известно второе, а теперь и супругам Лестрейнджам. Для Родольфуса это стало неприятным сюрпризом — не сам текст пророчества, тем более что он был запутан пуще предыдущего — а сам факт того, что Тёмный Лорд разделил его с ними. Ибо откровенность ему свойственна не была никогда, и делился какой бы то ни было информацией он всегда исключительно с практической целью.

Иными словами, Тёмный Лорд подстраховывался, раскрывая Лестрейнджам текст пророчества и беря с них клятву разделить это знание с его наследницей в день её совершеннолетия в случае, если по какой-то причине у них эта возможность будет, а у него самого — нет. А пока что растить девочку как своего собственного ребёнка — до тех пор, покуда он, Лорд, лично не сочтёт необходимым раскрыть всем тайну её происхождения.

Они поклялись, конечно.

А вот рождение племянника Родольфус сохранил в тайне даже от его собственного отца. Не то чтобы он сделал это нарочно — но младенец родился на излёте Вальпургиевой ночи, и пока его мать достаточно пришла в себя, чтобы написать письмо, был уже день, а сова добралась до Родольфуса лишь вечером первого мая — когда Лорд вместе с остальными готовился к штурму Хогвартса. Родольфус же, тщательно поддерживавший свою болезнь и не дающий заживать полученным ещё во время прошлогодней гонки за Поттерами ранам, пребывал в Лестрейндж-холле — и встретился с братом лишь на суде, где упоминать такие детали уместным не счёл.

Он бы рассказал о ребёнке позже, в Азкабане, но теперь это оказалось невозможным: прежде служившие дверьми камер решётки заменили на толстые глухие двери цельного дерева, окованные железом и, судя по всему, зачарованные таким образом, чтобы не пропускать ни единого звука. А поскольку из камер их никогда не выпускали, Рабастан о рождении сына так и не узнал — хотя, поскольку беременность супруги тайной для него не была, он должен был знать о том, что в какой-то момент стал отцом — но Родольфуса мысль об этом ребёнке утешала. Воспоминания же о Дельфини вызывали у него исключительно глухую досаду: он ведь так и не узнает теперь, каким вырастет ребёнок того странного существа, которым был Тёмный Лорд. Всё вышло так бездарно и глупо! Всё же следовало рискнуть и запастись порталом — определённо, провести остаток жизни в бегах было предпочтительней, чем гнить здесь. Мир велик, и даже без денег в нём вполне можно отлично устроиться. А деньги найдутся. Была бы свобода…

Но её-то как раз и не было.

Так же, как и волшебной палочки. Оставалась, конечно, магия беспалочковая — ею он и занялся, больше от нечего делать, нежели надеясь на какие-то серьёзные результаты. Их и не было поначалу — но со временем Родольфус стал делать успехи. Собственно, главной сложностью было понять принцип — и как только ему это удалось, обучение пошло намного быстрее. Он уже почти спланировал свой побег, и только раздумывал, исчезнуть ли одному, или всё-таки забрать с собой брата — вернее, сможет ли он быстро, что называется, на ходу трансфигурировать в него, такого, каков он сейчас, какой-нибудь предмет из его камеры. Самого себя он научился трансфигурировать идеально, и уже проверил это на охранниках, но с братом нужно будет действовать наверняка… если бы у него была возможность потренироваться! Но Родольфус опасался рисковать: кто знает, какие чары наложены на двери их камер. Один-то раз он выберется отсюда — и если сработают сигнальные чары, значит, имитировать смерть у него не выйдет, но сбежать он сбежит. Пусть ищут. Но вдвоём может не выйти… С другой стороны, можно было хотя бы попробовать, и…

Вот за этими рассуждениями его и застало известие о помиловании.

Сказать, что Родольфус был изумлён, было бы не совсем верно. В первый момент он решил было, что пророчество осуществилось, и Лорд вернулся — а когда выяснил, что ничего подобного не произошло, решил было, что сошёл с ума. Потому что такого быть не могло: никто никогда просто так не отпускает на волю таких, как они. Однако их выпустили — тихо, не привлекая внимания, не устраивая ни судебного процесса, ни пресс-конференции. Выпустили, буквально обвесив обетами и связав магическими контрактами — разумная предосторожность, но разве существуют обещания, которые нельзя обойти?

Впрочем, Родольфус не собирался этого делать — по крайней мере, пока. Его весьма веселила мысль о том, что среди принесённых им клятв не было ни одной, нарушать которую он видел бы смысл или испытывал бы желание. С них даже не взяли обещания никогда и ни с кем не обсуждать Тёмного Лорда! А значит…

Значит, пришло ему время исполнить другую клятву. Если та девчонка, конечно, жива.

Но сначала им с братом нужно было прийти в себя и, наконец-то, поговорить. А после они уедут — быть может, не навсегда, но на какое-то время им нужно убраться отсюда. А возможно, и навсегда: мир велик, и что их здесь держит? Старый дом?

Однако и разговор, и отъезд пришлось отложить: его брат был в слишком скверном состоянии, чтобы выдержать хоть что-то из них. Что ж, Родольфус хорошо умел ждать — и пока целители работали с Рабастаном, он успел разыскать и его жену, и сына, и поговорить и с нею, и с ним, и подготовить их к встрече с отцом и супругом. И убедиться, что выбрал невестку стократ лучше, чем когда-то жену: она честно исполнила свою часть договора, и даже была не против попробовать выстроить какие-то отношения с мужем. Не получится так не получится — Родольфус тоже собирался сдержать слово и не настаивать на продолжении брака после достижения мальчиком совершеннолетия, случившегося два года назад. Но она сама предложила попробовать и посмотреть, что получится, её сын, вызывавший у Родольфуса искреннюю симпатию, тоже интересовался отцом — так что, по крайней мере, на первых порах, им было, куда уезжать.

Проводив, наконец, брата и устроив его во Франции, Родольфус вернулся. У него оставалось здесь ещё одно дело — последнее по времени, но отнюдь не по важности. Неисполненная клятва жгла его, да и любопытство тоже не оставляло в покое — и однажды утром Родольфус смог исполнить, наконец, первую и удовлетворить второе. И, глядя на зажёгшийся в странного фиолетового цвета глазах блеск, так хорошо ему когда-то знакомый, но уже основательно позабытый, и произнося текст пророчества, Родольфус думал о том, что, пожалуй, им с братом и его семьёй стоит отправиться в путешествие. Например, куда-нибудь в Новый свет, или, возможно, в Австралию — туда, куда наверняка не докатятся даже отголоски тех мыслей, что рождались сейчас в белокурой головке этой выглядящей так мирно и мило девушки.

Что ж. Говорят, что её отец в юности тоже отличался весьма привлекательной и вполне безобидной внешностью. И последним, чего хотел Родольфус Лестрейндж — это ещё раз пронаблюдать воочию того, что романтически настроенные натуры назвали бы «проявлением истинной сущности».

Да. Южная Америка… или, быть может, Канада определённо прекрасно подходят для грядущего путешествия. Франция, конечно, прекрасна — но слишком близка к стране, где, возможно, вскоре настанет время, «когда лишние больше не излишни, когда время вспять повернётся, когда невидимые дети убьют своих отцов, тогда Тёмный Лорд вернётся».

И он, Родольфус, определённо не желает ничего подобного ни видеть, ни слышать, ни вообще что бы то ни было об этом всём знать.