Море кости (гет)

Они прислали омерзительное письмо. Не направили с совой, как полагается, а подсунули под дверь, словно пытались свалить все на магглов или боялись, что он выследит, найдет способ и разом прихлопнет весь их балаган.

Будь его воля — так бы и сделал, но воли в нем не осталось.

Гарри прочитал письмо раз, другой, третий, так, чтобы запомнить содержимое до самого последнего гадкого слова, вбить его под корку и оставить там навсегда. Он знал, что это может пригодиться в будущем, так же хорошо, как и то, что оставлять письмо при себе нельзя. Оставлять его вообще нельзя.

Не включая свет, он наощупь прошел на кухню и слепо нашарил в темноте зажигалку. Гарри и сам не знал, почему оставил ее при себе. Он не курил больше года и был уверен, что уже не начнет. Кошмары с ребенком Эбботов его так и не оставили, но со временем как-то сгладились, стали частью его ночных снов и не более того. В день, когда он понял, что никотин не помогает, он бросил, сразу и без проблем, но зажигалку выкинуть не посмел, оставив ее как напоминание, проклятую реликвию.

Кто бы мог подумать, что пригодится, да еще для подобного.

Гарри щелкнул зажигалкой и поджег письмо. Оно горело пугающе долго, неторопливо, словно старалось и этим ему досадить, но Гарри не дрогнул. Горело и ладно, он никуда торопился. Секунды, размятые в кашу, долгие, но все же секунды, все на пересчет — и в тарелке остался один только пепел, хрупкий остов ненависти, клеветы и злобы. Гарри растер пепел между пальцами и вымыл тарелку до хрустящей чистоты.

Кончено.

Теперь не придерешься. Даже если завтра за ним явятся и попросят предъявить палочку, чтобы проверить последнее заклинание, а заодно и пару-тройку предыдущих (если, конечно, найдут достаточно хорошего мастера, который за это возьмется, рискуя обрушить свою карьеру делом с участием Гарри Поттера, скользким, как и все, что так или иначе касалось его персоны), то не получат ровным счетом ничего. Сухую ухмылку и не больше. Разочарование со льдом.

Гарри сам на их месте пошел бы другим путем и нашел способ прижать гада способом изощреннее и эффективнее, но кто станет спрашивать совета у подозреваемого, пусть даже и аврора?

Гарри бросил зажигалку в мусор, словно та была грязной, испорченной, и поднялся наверх. Раздевшись, он забрался под одеяло, чувствуя, как холод пробирает его до костей, встряхивает все внутренности разом как лимонное желе, мерзкое, кислое и омерзительное. Он сам сейчас — желе, которое вот-вот сожрут, перемелют, превратят в ничто.

Ничто он и есть. Стал, как-то незаметно, вмиг, а может всегда был, просто не замечал, был занят чем-то более важным, сложным и ответственным, вместо того чтобы задуматься разок, прикинуть — кто и что он, к какому финалу идет. Грустно.

Мысль оборвалась на середине, лопнула как переполненный воздухом шар, порченный, дурной сосуд где-то в голове. Он уснул быстро, едва голова коснулась подушки. Работа научила его немногому — бесчувствию и выживанию. Было сложно, но он научился не чувствовать ничего, кроме желчи, бесконечной, едкой, отвратительной. Так проще. Все вообще тем понятнее, чем проще. Хочешь жить — ешь, спи, не думай ни о чем.

С последним, правда, бывали проблемы. С мыслями и снами у Гарри всегда складывалось сложно: первых в нем было слишком много, так что на вторых не оставалось места совсем. Чудеса.

Застряв в желе наполовину, Гарри провалился в дремоту без снов, и последняя мысль его, недодуманная и печальная, как рухнувшая мечта, была о Джинни.

Гарри проснулся рано, еще до рассвета, и долго лежал, уставившись в потолок, в гулкой тишине.

Порой в перерывах между рейдами ему удавалось вспомнить время, когда все между ними было хорошо, ярко и по-настоящему. Джинни готовила ему ужины, потихоньку приобщая к волшебной кухне, которой он так долго был лишен, живя с Дурслями, взамен он неумело стряпал завтраки. Вскоре выяснилось, что встать для нее утром — нереально, все равно что при ее-то бережливом характере поставить все деньги, скопленные за время короткой работы в «Пророке», на победу каких-нибудь «Пушек Педдл» в Чемпионате мира по квиддичу. Гарри ни разу не назвал ее скрягой, а Джинни ни разу не приняла у него денег.

Они уживались, и жизнь их хоть и не была счастливой в том смысле, который Гарри для себя определил, но вполне интересной, живой, сносной. Впрочем, тогда это чувствовалось обоими гораздо лучше, чем «сносно». Уже потом, когда она стала пропадать на работе не только вечерами, но и по выходным, а он и вовсе перестал появляться дома, иногда часами бродя под собственными окнами, не в силах переступить порог и встретиться с этой ее ухмылкой, это слово появилось и обжилось в их скудном совместном лексиконе. Гарри произнес его первым, и потому Джинни признала его виновным, без суда и разбирательства, без единой возможности оправдаться — за это и за все остальное тоже. И все же они прожили вместе больше года с того дня, препираясь и ссорясь почем зря. Даже тогда Гарри верил в то, что это навсегда, пусть и совсем-совсем-совсем не так, как мечталось. В каком-то смысле ему было все равно, ровно до дня, когда он нашел у нее те дракловы книги.

Он не смог бы объяснить, с чего вдруг решил порыться в ее вещах, если бы она вдруг спросила. Может, то была профессиональная деформация. Может, что-то более глубинное и дикое, что и объяснить толком нельзя. Скорее все это вместе. Она беспокоила его, всерьез и на протяжении долгих месяцев, и однажды чаша переполнилась. Рвануло.

Это беспокойство было само по себе неправильным, даже гадким, но бороться с ним у Гарри не осталось ни желания, ни сил. Это не было участие к человеку, который был ему дорог, которого он мог бы назвать любимым, к тому моменту Гарри настолько очерствел, что вообще перестал понимать, дорога ли она ему, дорог ли ему хоть кто-нибудь на всей этой сумасшедшей, грешной земле, нет, она беспокоила его как возможный источник проблем. Она беспокоила его как аврора, а не мужчину, человека, друга. В ней таилось что-то, чего он боялся.

Так или иначе, Джинни ничего не сказала по поводу обыска, хоть и заметила, что он рылся в ее вещах, ведь Гарри намеренно оставил все не так, как было, внес тайную, едва заметную дисгармонию в ее привычный порядок. Тем вечером принялась готовить что-то в равной степени вкусное и гадкое, как и всегда. Гарри злился. Он намеренно оставил следы своего пребывания в ее комнате, следы, которые она никак не могла проигнорировать, но гневной отповеди так и не получил. Словно ей было все равно. Тогда-то он и понял, что это — конец, окончательный и печальный, как потерянное время, недодружба, сама смерть. Они протянули еще месяц или два, и потом она, проливая слезы в три ручья, несколько фальшивые в надрывах, как ему показалось, ушла с одним чемоданом, как и явилась когда-то.

Гарри хотел бы сказать, что на этом все и закончилось, что больше они не виделись, но это было бы не правдой. А врать он никогда не умел, особенно себе самому.

Гарри понимал, как все выглядело со стороны, почему первым делом подумали на него, но точно знал, что и пальцем ее не трогал. Это оказалось бы слишком даже для него, омертвевшего, разорванного войной и работой, которая вместо того, чтобы стать отдушиной, принести справедливость и мир в его жизнь, принесла в нее один только лютый, непрекращающийся ужас без конца, края и смысла. Он мог разлюбить девчонку, что была для него дороже жизни в какой-то момент, но причинить ей зло, настоящее — нет, никогда. Гарри достаточно насмотрелся на истинное зло вблизи, в лупу, чтобы приобрести к нему некий иммунитет, отторжение до тошноты. Его мутило всякий раз, когда кто-то ошалелый и бесстыжий спрашивал его о Джинни, спрашивал так, как будто надеялся услышать признание, что Гарри, по меньшей мере, удушил ту подушкой, расчленил труп и сделал из него пирожки, которые раздал соседским ребятам.

Правда была в том, что Гарри скучал по Джинни. Он ее не любил, не хотел видеть рядом, но все равно скучал. Когда-то ведь, до того как ревность, именно ревность и ничто другое, толкнуло их в объятия друг друга, они были друзьями. Он скучал по ней прежней, а через нее — по себе прежнему, которого унесло жизнью, возрастом, проблемами туда, откуда не возвращаются. Он по-щенячьи скучал, и потому кинулся ее искать вместе со всеми, едва узнал, что та не вернулась домой.

Уизли (и особенно Рон) почему-то думали, что именно он ее найдет, как в дрянной сказке — спасет и приголубит, а там сливочное пиво рекой, признания и свадебные колокола. Но нет. Гарри слишком хорошо знал свою работу, знал поиски, чтобы не понимать, насколько все плохо. Они искали слишком долго и слишком тщательно, чтобы найти. Они не стали искать в первые сутки, потому что никто знать не знал, что она не дома, что кот — голодный как чертяга, а на комоде слой пыли, что Джинни до дрожи ненавидела. Никто не кинулся ее искать, потому что в последние месяцы характер ее, и без того не сахарный, стал совсем скверным, и она разругалась с доброй половиной родни. Гарри был первым, но не последним в списке. Полумна, Гермиона, Рон. Можно было долго продолжать. Гарри не был уверен, остались ли у Джинни хоть какие-то друзья, хоть миссис Уизли, причитая, о них и вспоминала.

Как профессионал Гарри знал, что явного мотива не было ни у кого. И потому подозревал всех, даже тех, о ком и думать не хотел.

Нашлись и те, впрочем, что не только подумали о его виновности в ответ, но и озвучили свои подозрения — прилюдно и в предназначенных для этого местах.

Гарри и сам, быть может, грешил бы на бывшего жениха, любовника и один только Мерлин знает, кого еще, но только глупец или полнейший идиот в данном случае сделает ставку только на одного подозреваемого, не проработав остальных.

И все же других подозреваемых, кроме него, не нашлось.

Гарри не повезло: это дело как раз отдали идиоту, который разом лишил его покоя и сна.

И вот теперь письмо.

Гарри встал, перебарывая себя, умылся и выбрился особенно тщательно, чувствуя, что потом не скоро сможет сделать это по-человечески. Он попытался позавтракать, но смог затолкать в себя только полкуска горелого тоста и не более того. Кофе показался ему прогорклым, и он вылил его в унитаз, сделав едва ли глоток. Время оставалось, и он собрал кое-какие вещи на случай, если ему дадут за ними вернуться, прежде чем кинут в изолятор.

В последнее время ему не особенно везло, и потому на хороший исход Гарри даже не надеялся. С самого лета он знал, что подозрения, зревшие вокруг него, словно гнойник, нарыв, рано или поздно разнесут его жизнь в клочья, и толпа, безмозглая и одержимая, уверенная в собственной правоте, рванет на него пусть не с вилами и топорами, но с проклятьями и палочками наперевес, что в каком-то смысле даже страшнее.

Когда-то давно особо рьяные уже считали его убийцей Седрика, но тогда это было другое. Сейчас хуже, потому что это Джинни, потому что нет Дамблдора, который смог бы его защитить. Та, которую он клялся беречь, защищать, но не защитил и не помог, когда она в этом нуждалась, скорее всего мертва. Его мечты, любовь и прошлое — вместе с ней.

Гарри знал, что когда-нибудь ему придется вырвать из сердца осколок зеркала, который ему всадили прямо в спину, отобрав ее вот так, навсегда, и признать, хотя бы перед самим собой, что это и правда случилось, непоправимое, страшное и глупое. Когда-нибудь, но не сейчас. Он силой заставлял себя верить, что она жива, а значит — есть надежда, что все образуется, мертвая и хилая, но есть. Он найдет Джинни, хотя бы ради прошлого, если ее вообще можно найти.

Нет тела — нет смерти. Логика убогая, но в критических ситуациях весьма полезная, проверенная опытом. Гарри не раз пользовался ею, когда было совсем плохо, не так, как сейчас, но плохо, и теперь собирался воспользоваться еще раз, быть может — последний.

Гарри аппарировал недалеко от телефонной будки, служившей входом в Министерство.

Он проделывал путь, знакомый до деталей, миллион раз до, но сегодня он дался ему особенно тяжело. Письмо добило его. Внутри не осталось ничего, кроме злости. Он ненавидел себя за бессилие, Джинни — за то, что бросила его, весь мир — за то, что ни одна его мечта так и не сбылась. А если и сбылась (в конце концов он ведь получил работу, о которой так пекся, никчемный дурак), то совсем не так, как он того ожидал.

Вопреки всему, здравому смыслу — в первую очередь, он боялся. Боялся, что письмо пришло не просто так, что оно — только первое звено в цепи дрянных событий, что ждут его в туманном будущем. Боялся, что в этот раз за него возьмутся всерьез, и допросы будут жестче, что появятся новые вопросы, на которые он не станет отвечать, потому что не знает ответа или не хочет вспоминать, хотя бы в память о Джинни. Боялся, что чужие предположения, гадкие и громкие, взорвут ему мозг. Боялся, что сорвется, слетит с катушек, как в тот раз, и случится очередной скандал, шумный и неприятный. Гарри не хотел вновь видеть миссис Уизли плачущей, ее, что практически заменила ему мать и относилась к нему даже теплее, чем к доброй половине собственных детей.

Мерлинова борода.

В холле Гарри столкнулся с парой знакомых. Те приветствовали его сухими кивками, по которым никак нельзя было угадать, знают ли они, подозревают ли его в чем-то. Ему казалось, что знают все вокруг. Знают и пялятся, наблюдают за ним исподтишка. Только вот для кого? Чьи они глаза? Чьи уши?

И когда только он успел стать таким параноиком?

Гарри поднялся на свой этаж в лифте, полном щебечущих студентов-практиков. Парочку таких Кингсли хотел направить и в его отдел, но каким-то чудом Гарри сумел отболтаться. И сейчас лишний раз тому порадовался. Только детей ему не хватало. Мелкие, шумные, бесполезные.

В такие моменты он радовался, что с такими мыслями, временами пугающими даже его самого, он не завел пару-тройку собственных отпрысков. Чему бы он их научил? Разбитый, плохой человек может вырастить только такого же. Он, выросший под крышей с Дурслями, — наглядное тому подтверждение.

Гарри, устыдившийся и приунывший, прошмыгнул в свой кабинет тихо, как преступник, и только тогда позволил себе выдохнуть. Сердце стучало как сумасшедшее, и он все никак не мог выкинуть из головы злосчастное письмо.

Это все ложь. Наглая, мерзкая ложь, ведь так?

Он налил себе воды и выпил большими, жадными глотками. Не помогло. Все внутри его пылало, жгло огнем. Он чувствовал саднящую потребность действовать, рваться и помогать, искать, рыть носом землю, искать зацепки до тех самых пор, пока хоть что-то не найдется, не покажется достаточно значимым, чтобы вывести дело из той мертвой петли, в которую оно попало. Болото, стылое, зловонное болото.

В дверь постучали. Гарри вздрогнул и чуть не расхохотался едким, нервным смехом. И что это с ним сегодня?

— Войдите, — твердо произнес он, ругая себя последними словами.

Он должен быть сильным. После всего, что было — просто обязан. Любая мелочь теперь способна выбить его из колеи. Так не пойдет. Больше никаких послаблений, а то, чего доброго, расплачется как маленькая девочка.

— Привет, — поздоровалась Гермиона.

Гарри улыбнулся ей, но она не улыбнулась в ответ. Затерла лучшую его улыбку одним тяжелым взглядом, припечатала его к земле. Вид у нее был серьезный и виноватый. Это его озадачило.

— Что стряслось?

— Проблемы, — сказала она, подходя ближе.

— Что ж, кажется, в этом ничего нового, — Гарри попытался пошутить, но вышло тускло.

— В этот раз я бы так не сказала.

— Все так плохо?

— Пока не все, — она отвела взгляд. — Но если еще немного с этим затянуть…

— Так что стряслось?

Гермиона молчала. Обошла его стол, взяла в руки фигурку слона, которую сама же и привезла ему из Индии когда-то, в одну из первых своих таинственных командировок, повертела так и этак.

— Мы же вроде торопимся? — Гарри начинал злиться. — С чем там нельзя затягивать?

Злиться на Гермиону было почти преступлением, при ее-то терпении к нему самому, и все же Гарри не смог удержаться. Она вдруг стала с ним молчаливой, будто они не дружили второй десяток лет, будто не прошли вместе огонь, воду и оборотное зелье. Это страшно бесило, до дрожи.

— Тебя вызывают на допрос.

Тишина, последовавшая за фразой, которую он ждал почти так же сильно, как боялся, показалась Гарри обжигающей.

Бомба, заведенная внутри него, рванула.

Вот и все.

— Когда? Кто? — спросил он, чувствуя, как злость внутри него оседает, превращается в холодное, привычное ничто. — Меня что же, арестуют?

— Не арестуют. Я буду твоим адвокатом.

Гарри шумно выдохнул. Вот оно как.

— А кто обвинитель? Когда слушание?

— Ничего такого не будет. Будет только… беседа. Малфой, конечно, хотел устроить что-то шумное, с фейерверками, наручниками и волшебными палочками, но на мой взгляд — это лишнее. Мы с ним договорились провести все тихо.

— Малфой? — спросил Гарри. — Неужели никого другого не нашлось? Это вообще законно?

— Поверь, Драко — не самый плохой вариант в нашей ситуации, и отчасти нам даже повезло, что это он.

Гарри ошалело улыбнулся. Странная, глупая, крамольная мысль пришла ему в голову, но он тут же выгнал ее прочь. Быть того не может. Не может ведь?

— Прости, кто? Как ты его сейчас назвала?

— Драко, его ведь так зовут. Или ты забыл?

— Забудешь тут, — Гарри примирительно вскинул руки, хотя примиряться не хотел, ни с Малфоем, ни с ситуацией, ни с собственной мнимой виной. — А Рон знает, что ты? Впрочем, не это сейчас важно. Когда?

— Чем скорее, тем лучше. Можем пойти прямо сейчас? — она обвела комнату выразительным взглядом, напоминая ему, что даже у стен здесь есть глаза, уши и щупальца.

Что ж.

Гарри кивнул.

Он не взял с собой ничего, слишком злился, чтобы сообразить, что может ему понадобиться. Это была своеобразная игра с судьбой, ведь Гарри и сам не знал, вернется ли в свой кабинет свободным человеком или главным аврором, или весь его скарб, как печальное и жалкое наследство, перейдет к следующему несчастливлику.

Он не хотел об этом думать. Может, потом.

— Не бойся, — Гермиона коснулась его плеча, легко и ласково, но Гарри будто и не заметил. — Пока я с тобой ничего он тебе не сделает, ни он, ни другие.

— Я знаю.

Он вспомнил лето перед пятым курсом и другое разбирательство. Кто бы знал, что оно кажется лишь репетицией, что будет другое, более серьезное. Декорации те же, действующие герои другие. Он сам стал другим, да и адвокат в этот раз ему достался куда симпатичнее.

— Пойдем поговорим с Малфоем. Раз ты мой Дамблдор, то мне и вправду ничего не страшно.

Кабинет Драко Малфоя Гарри представлял себе именно таким — мрачным, затхлым и почти пустым. Настоящий склеп. Такой же унылый и старый, как и Малфой-мэнор, в котором все они имели несчастье побывать.

— Поттер, — Малфой привстал и шутливо поклонился, словно Гарри был дамой, а он — галантным кавалером, готовым пригласить его на бал.

— Малфой.

Начинать беседу первым он не хотел. Раз уж Драко сам его позвал, пусть сам и выкручивается. Юлит, выспрашивает и развлекается по полной, раз уж имеет для того возможность. Гарри стерпит. Во всяком случае приложит все к тому усилия. Ради Гермионы и себя, конечно.

— Рад, что ты услышал голос разума и решил явиться сам, без, так сказать, дополнительного сопровождения, — Малфой улыбнулся во весь свой великолепный белозубый рот, от чего Гарри передернуло.

— Боюсь, это был не голос разума, а голос Гермионы, — угрюмо ответил Гарри.

— В твоем случае, Поттер, это едва ли не одно и то же.

Со стены на Гарри зыркнули два стеклянных глаза. Голова оленя, прибитая к стене прямо над головой Малфоя, была слишком большой, гипертрофированной и злобной. Гарри показалось это весьма символичным.

— Никогда не верил, что питомцы и правда так похожи на своих хозяев, — он кивком указал на чучело, отметив про себя, что вид у оленя весьма глуповатый, потертый и породистый в самом плохом смысле этого слова. — Что, твое тотемное животное?

Малфой сжал губы и насупился. Гермиона, чтобы хоть как-то спасти ситуацию, быстро спросила:

— Может, закончим обмен любезностями и начнем? Мы ведь, кажется, не для того здесь собрались.

Малфой расправил плечи, мигом забыв об обиде, что только что была ему нанесена, или сделав вид, что забыл. Он тонко чувствовал собственное превосходство, удачную позицию и возможность влиять на обоих школьных врагов разом. Чувствовал и наслаждался этим.

Это бесило Гарри больше всего, в школе и тем более сейчас. Это его гаденькое желание поставить себя выше остальных.

— Что ж, леди не хочет долгих предисловий. Можем перейти сразу к делу. Как и зачем ты убил Джиневру Уизли, Поттер?

— Я ее не убивал! — Гарри неожиданно сорвался на крик. — Да, мы с ней не очень-то хорошо ладили в последнее время, но я ее не убивал.

— Заметьте, госпожа адвокат, подсудимый выбрал формулировку «не убивал». Мог сказать «и пальцем не тронул», «не причинил вреда», но остановился на «не убивал». Интересно, Вы не находите?

— Ничего особенного, — сказала Гермиона. — Не придирайся к словам.

— Но суд-то будет, — Драко откинулся на спинку роскошного кресла, и то сладко под ним скрипнуло. — Судьи придираться будут. И, простите за каламбур, суд будет. В том смысле что рано или поздно найдутся доказательства и допрашивать Поттера буду уже не я, а кучка старых маразматиков-друзей моего отца, которые своим занудством и злобными выпадами и камень заставят признаться, что тот, имея глубокие моральные противоречия и детские травмы, связанные с рыжими женщинами, не удержался и расплющил мисс Уизли, что теперь чистосердечно признает, раскаивается и далее по списку.

— Ты судишь предвзято, — Гермиона чуть подалась вперед, ближе к Малфою, будто это могло того убедить.

Гарри хмыкнул, но промолчал.

— Думаешь, они будут объективны?

— Думаю, что убедительных доказательств нет, — ответила она, а затем, чувствуя, что прозвучало это как-то не очень хорошо, добавила: — Их и не может быть, потому что Гарри… мой клиент никого не убивал. И пальцем не тронул, как Вы выразились, мистер Малфой.

— Мистер Малфой, значит? — Драко усмехнулся. — Что ж, что ж. А как насчет следов крови мистера Поттера на месте преступления? Следов борьбы?

Рубашка, перепачканная в его крови. Рана и Джинни, прижимающая к ней какую-то тряпку. Ее улыбка. Наверное, тогда он последний раз видел, как она улыбается. Если бы только знал.

Надо подуть. Так она тогда сказала. Говорят, это помогает.

Была не права, как и во всем остальном. С ее исчезновением сколько на его раны не дуй, уже ничего не поможет.

— Вы прекрасно знаете, что мистер Поттер бывал в той квартире и раньше. Ровно как и или мистер Рон Уизли, если Вы такого помните, брат пострадавшей. Мисс Уизли любила принимать гостей, была открытым и добрым человеком.

— А вот в материалах дела сказано, что в последние недели перед исчезновением она оборвала почти все связи с людьми. А за несколько месяцев до этого порвала отношения с мистером Поттером. Это Вам не кажется странным? Или Вы недостаточно хорошо ознакомились с документами, что я направил?

Гарри заметил, как Гермиона напряглась. Ей очень хотелось ответить колкостью на колкость, но каким-то чудом она сдержалась.

— И какое отношение это имеет к мистеру Поттеру?

— Самое прямое, разумеется. Все всегда имеет отношение к мистеру Поттеру, словно все мы — персонажи дешевой пьески, а он в ней главный герой, — Драко говорил, говорил, не в силах остановиться, не желая останавливаться, пока не вывалит на них все. — Боюсь, Вы переоцениваете мистера Поттера и относитесь к нему… несколько необъективно. Сможете ли Вы вообще его защищать?

— Вы сомневаетесь во мне как в профессионале, мистер Малфой? — Гермиона глянула на Малфоя зло, и тот как будто притих, приосанился, понял что перегнул палку.

И мигом переключился за Гарри.

— А что обо всем этом думает сам мистер Поттер? Или у него язык отнялся?

— Я никого не убивал и на этом все. А Вам, мистер Малфой, нужно быть поосторожнее со словами, которые говорите дамам.

— Это что же, угроза? Убьете и меня, мистер Поттер? — Малфой забавлялся от души. — Мисс Грейнджер, прошу задокументировать. Угроза должностному лицу при исполнении.

— Скорее уж угроза должностному лицу не при исполнении. Хотя бы это мог бы запомнить, — устало и беззлобно заметила Гермиона. — Встреча ведь неофициальная. Что за стыд.

Они улыбнулись друг другу и от этой их улыбки, одной на двоих, общей, Гарри стало не по себе.

Он вновь задумался о том, что связывало этих двоих. Что такого могло произойти, пока они вместе учились в правовой академии и мечтали каждый о своем, она — защищать людей, а он сажать их в клетки на веки вечные?

Ему вдруг показалось, второй раз за день, что не все так чисто и прозрачно, как может показаться.

— Кхм, — Гарри кашлянул, чтобы привлечь внимание. — И что ты никак не уймешься, Малфой? Детские комплексы?

Драко глянул на него в упор.

— Что ты сказал?

— Ничего он не сказал, — Гермиона громко вздохнула. — Не это сейчас важно. Важно, что нам делать дальше.

— Да, точно, — сказал Малфой. — И что же нам делать? Помнишь, Гермиона, какой был уговор?

— Это непрофессионально!

— Профессионал у нас ты, а я не, сама знаешь. Так что будет так, как я сказал, или не будет совсем.

Гермиона вздохнула вновь и посмотрела сначала на Малфоя, долгим, тяжелым взглядом, в котором не было и намека на симпатию, а потом на Гарри.

— И что все это значит? — спросил Гарри.

— Он хочет, чтобы ты сам попросил его отпустить тебя.

— Лично и искренне, — добавил Драко.

Гарри не раздумывал и секунды.

— Нет. Давай, зови своих конвоиров, я готов.

— Гарри! — Гермиона повысила голос, в любой другой момент это осадило бы Гарри вмиг, но сейчас он ее как будто не услышал, слишком уж зол был.

— О, как интересно. Что ж, хорошо, — Драко энергично кивнул, но с места не двинулся.

Этого хватило, чтобы понять, никого и никуда он не позовет. Вероятно, он вообще не собирался это делать. А может — не мог. Не такая уж он, в конце концов, важная шишка, господин прокурор.

— Если он не хочет, я тебя попрошу, — сказала Гермиона в звенящей, наэлектризованной тишине. — Я прошу тебя отпустить его. Не надо никаких официальных обвинений, арестов и прочего. Просто отпусти его.

Драко колебался. Раздумывал. И тени мыслей, одна мрачней другой, без труда читались на его бледной, паршивой физиономии. Гарри ненавидел его как никогда.

— Гермиона, не нужно. Мы сами разберемся, — Гарри коснулся рукой ее колена, но Гермиона не шелохнулась.

Зато его жест заметил Малфой. Заметил и не оценил. На мгновение Гарри даже показалось, что он передумает и все же запрет его в каком-нибудь темном закутке, где его в жизни не найдут, но нет.

— Валите, — Драко отвернулся, живо потеряв к ним всякий интерес. — Ты его поручитель, Грейджер, мисс Знайка. Если что-то более ощутимое найдется — я лично его посажу. И не дам тебе быть его защитником. Сделаю все, чтобы тебя к нему и на пушечный выстрел никто не подпустил, поняла?

— Спасибо, — только и сказала Гермиона.

Гарри почувствовал себя престыженным. Быть спасенным таким образом ему совершенно не нравилось.

Они поднялись, словно по команде и вместе пошли к двери. На пороге Драко окликнул его:

— И еще, Поттер, если я узнаю, что ты еще кого-нибудь убил…

— Знаю, знаю. Лично меня посадишь. Ты уже говорил.

— Посажу. Уж в этом можешь не сомневаться.

Гарри хлопнул дверью так громко, как только мог. Он почти почувствовал, как Малфой вздрогнул. Гарри улыбнулся.

Они в тишине прошли в кабинет Гермионы и заперлись там изнутри.

— И что это было? — спросил Гарри, не в силах молчать. — А Рон об этом знает?

— Знает о чем? Рон, знаешь ли, слишком занят в последнее время. У него магазин, деньги, родители, всякая другая родня. Ты даже не представляешь, сколько у него родни и разных дел. Иногда мне кажется, что он самый занятой человек во всей Англии. Ты и сам занят, поэтому не заметил, но это так.

— Вы что, разошлись?

— Полгода как.

Гарри кивнул. Он не спрашивал об этом напрямую, не смел задать такой вопрос раньше, но чувствовал, что в отношениях Гермионы и Рона произошла какая-то перемена. Неприятная и гадкая, так хорошо ему знакомая.

— Я, конечно, все понимаю, но Малфой…

— От тебя он, знаешь, тоже не в восторге, — Гермиона посмотрела в окно. — Но это не то, о чем ты думаешь, совсем не то. Переживать не о чем.

— Ты уверена?

— В том, что это что-то другое?

— В том, что переживать не о чем.

— Уверена, наверное, — она вздрогнула, будто вдруг оказалась на холодном, пронизывающем ветру. Гарри захотелось подойти, закрыть все окна (хоть они и так были закрыты), обхватить ее за плечи, согреть. — А знаешь, мне понравилось, когда ты назвал меня своим Дамблдором. Это было… странно и лестно, — она мягко улыбнулась и что-то внутри Гарри дрогнуло.

Гермиона явно постаралась переменить тему, и он позволил ей это. Он почувствовал ее напряжение, даже надлом, и решил не спрашивать. Понял, что услышанное, даже если она вдруг решит открыться, ему не понравится. Симпатия к Малфою, если она и была, в чем Гарри понемногу начал сомневаться, в этих отношениях — не главное. И ему лучше не знать, никогда не знать, что так и как на самом деле. Так проще, правильнее. Спасительное малодушие.

— Больше лестно или больше странно?

— Больше все-таки странно, — Гермиона обернулась и посмотрела на него в упор. — В любом случае это не победа. Впереди много всего и, если мы хотим снять с тебя все подозрения, придется постараться и найти Джинни.

— Если ее можно найти.

— Верно.

Гарри понял, что на этом разговор окончен и ему пора уходить. Гермиона не сказала этого напрямую, не погнала его прочь, но он кожей чуял, что в каком-то смысле она бы очень этого хотела.

Время истекло, двери закрываются. Будьте осторожны и не задерживайтесь на пороге. Вам пора. Пора вам, говорят.

Гарри стоял и ждал сам не зная чего. Он не мог уйти сейчас, чувствовал, что это неправильно, но отношению к ней и к себе самому.

— Может, выпьем кофе? Здесь недалеко есть вполне сносная кофейня, а мне ведь надо как-то тебя отблагодарить.

— И часто ты пьешь кофе на ночь?

Гарри почувствовал, что слегка краснеет. Это удивило его, но удивило приятно. Он и забыл, когда чувствовал нечто подобное в последний раз. Смущение. Ребячество.

— Бывает временами, — ответил он. — Ну так что?

— Извините, Гарри, сегодня не смогу. Сегодня я занята.

— А, конечно, занята.

Гарри вышел, не попрощавшись. Отшила его. Он ведь прекрасно знал, что дома ее никто не ждет, что времени у нее навалом. И… отшила.

Умница.

Гарри привык есть один, но в этот раз ужин вышел каким-то особенным.

Он впервые за тучу дней оказался дома засветло и, поборов лень, что-то приготовил сам, а не купил в ближайшем супермаркете, где его знали в лицо, но терпели едва-едва, всякий раз принимая за оборванца, слишком уставшего и странного для приличного лондонского пригорода.

Он готовил не спеша и ел тоже не спеша, стараясь как можно лучшее, острее ощутить вкус сладкого, томительного поражения.

Гермиона и правда его отшила.

Гарри улыбнулся.

Он и сам не знал, что где-то в глубине души хотел ее пригласить — на кофе, прогулку и куда там обычно приглашают девушек — до сегодняшнего дня. Но теперь, когда прочувствовал и понял это, не мог выбросить из головы. Пластинку заело, но отчасти он был этому рад.

Мысль о Гермионе была как контраст к его обычным мыслям, отвлекала от других — дум, людей, чувств. Тех, что только мешали, печалили, злили.

О Джинни, например. О том, что будь она рядом, его одинокие ужины, те, что он ненавидел люто, всей душой, закончились бы. Прошло слишком мало времени, и он еще помнил, что когда-то было по-другому. Не факт, что лучше, но по-другому точно.

Отчасти ему не хватало того времени, себя в том времени. Он не был уверен, что хотел бы вернуть Джинни и их отношения, но отчаянно мечтал вернуть прежнего себя, парня, который любил и которого любили, способного чувствовать то, что нынешнему Гарри не почувствовать уже никогда. Даже если захочется и вдруг покажется, что получится, если он вдруг начнет в это верить, верить в себя и во что-то вне себя.

Драклова неистребимая наивность. Гарри, Гарри, Гарри, вот ведь глупец.

Он выбросил недоеденную пасту в мусор и бросил тарелку в раковину, обещая помыть ее при случае.

Аппетит пропал. У него не получалось помнить только хорошее. Стоило ухватить хоть что-то из воспоминаний, и за светлой мыслью приходили другие. Те, что он ненавидел. Те, что рождались в глубинах подсознания, кошмарные, заставляющие его просыпаться затемно и смотреть в потолок, напряженно и зло, пока глаза не начинали болеть, а шум в голове не превращался в монотонную колыбельную, под которую он отключался, а не засыпал, от усталости и страха. Те мысли, что приходили все чаще, хоть он и не звал.

Мысли, мысли, мысли, замыленные и одинаковые, гадкие как одна. Часто — о ребенке, которого он не спас. Должен был, но не смог, потому что получил должность слишком рано, не набрал нормального опыта, потому что спасовал. Переломный момент, быть может, тот самый, после которого он перестал быть собой, прежним собой. Момент, который он упустил, и только потом, много дней спустя, вдруг понял, как важен он был.

Все узнали о его провале и узнали быстро. Об этом написали в «Пророке» (впервые в истории — дважды за месяц, словно одного раза мало) и болтали на каждом углу, не особенно переживая, слышал Гарри или нет. Наверное, тогда-то на работе его и перестали воспринимать всерьез. Аврор-неудачник. Гнилой глава с гнилой головой.

Через неделю худшего отпуска в его жизни, вынужденного и вымученного, Гарри пришел на работу и понял, как сильно все изменилось. Тучи сгустились, едва не пошел дождь из ярости и упреков, и каждая мелкая сошка вроде того же Малфоя стала открывать рот по поводу и без, хотя до того и подумать о таком не смела.

Поначалу Гарри было смешно, потом, спустя время, совсем не смешно. Он старался не обижаться слишком уж сильно, потому что знал, что народный гнев оправдан, быть может впервые — по-настоящему, на все сто процентов оправдан, он и сам был страшно на себя зол. В каком-то смысле он и сейчас зол, только злость его другая — выдержанная и кислая как перезрелое вино.

Он облажался и никаких оправданий быть не могло. И все же…

Они никогда не говорили о том случае с Джинни, но она, конечно, знала, ведь все вокруг тоже знали. Гарри временами представлял, как чьи-то губы, тонкие и злые, нашептывают Джинни на ушко какую-нибудь глупую, страшную сплетню, наполовину правдивую, наполовину выдуманную. Он почти видел, как она вспыхивает и отвечает так резко, что собеседник замолкает, давится словами, не в силах ответить и даже просто выдохнуть. Она это умела как никто.

Ему стоило самому все рассказать.

За тот случай Джинни ни разу его не отругала, даже просто не высказалась. Он так и не смог ей этого простить. Он снес бы ее истерику, ненависть, гнев, но ничего из этого не было. Она его жалела, что гораздо хуже. Жалость была как пощечина, удар под ребра, как предательство. Джинни жалела его, потому что и правда верила, что Гарри виноват. Он сам где-то глубоко внутри себя сомневался, а она вот верила. Приняла его как убийцу, убийцу ребенка и стала жалеть. Осталась жить с ним под одной крышей, потому что боялась, что он наделает глупостей, о которых потом пожалеет, глупостей, о которых жалеть после этих самых глупостей будет некому.

Вот ведь зараза. Он злился даже сейчас. И еще как злился!

Гарри залез под душ, но вода оказалась ледяной. Он выкрутил кран горячей до упора, но это не помогло. Кожу жгло огнем, а зуб на зуб не попадал.

И почему в этом доме вечно что-то ломается?

— Ладно, победил, Мерлин с тобой.

Замерзший и злой, он вышел из ванной побежденным, как тень проскользнул в спальню и залез под ледяные простыни. Они напомнили ему саван, хоть он и не знал, каков тот на ощупь.

От кровати будто дохнуло холодом и могильной, промокшей от дождя землей. Странно. Даже для его дома — странно.

Дрожа от холода, Гарри не сразу понял, что за его сбившимся, резким дыханием слышно что-то еще. Гадкий, посторонний, неправильный звук. Скрежет, а затем вздох, короткий и жалостливый, будто бы женский.

Гарри, в мгновение собравшись с мыслями и выбросив лишнее прочь, осторожно потянулся за волшебной палочкой.

Звук не прекратился, будто тот, кто ворвался в дом, пребывал в полной уверенности, что жильца нет или что опасности от него никакой.

Забраться в дом к аврору? К главе авроров? И кому такое в голову пришло? Этот вор либо сумасшедший, либо дурак. Может, маггл.

Ни один из вариантов не показался Гарри достаточно убедительным и, тихонько выбравшись из кровати, он стал пробираться к двери. Шаг, еще шаг.

В коридоре было темно и невообразимо жутко.

Что-то витало в воздухе, что-то недоброе.

Гарри почувствовал влагу под ногами, вокруг, даже на языке. И влага эта была неприятной. Застоялая и зловонная, с металлическим привкусом, будто…

Нет, только не здесь.

Гарри почувствовал, как на него накатывает волна паники. Сам не понимая, что делает, он щелкнул выключателем, сбив свою вынужденную конспирацию в ноль.

Лампочка вспыхнула тусклым и желтым, но и ее света хватило, чтобы рассмотреть — стены, пол и потолок, перепачканные бурой слизью.

Хотя бы не кровь.

О, Мерлин, спасибо, что не кровь.

Гарри осмелел. Он ожидал худшего, много худшего. Разозлился всерьез.

Этой падали не место в его доме.

Гарри сделал два крупных шага и с шумом открыл дверь в кухню.

Что-то легкое скользнуло мимо него к выходу. Так быстро, что он не успел толком рассмотреть, не то что поймать. И все же почувствовал, вспомнил, узнал.

Силуэт. Девушка или то, что раньше было девушкой? Быть того не может.

Гарри бросился в погоню, но дверь захлопнулась перед самым его носом. Он потянул за ручку, но та оплавилась в его руках, словно была из воска, из густого шоколада, разогретого на адском солнце.

Что за?

За его спиной хлопнула дверца шкафа, так резко, что едва не сорвалась с петель. За ней — еще одна и еще. Все дверцы разом захлопали, словно оголтелые.

Гарри замер.

Ему вдруг вспомнились все истории про полтергейст, что он слышал раньше. Ни одна не была хорошей. Во всяком случае, он ни одной такой не знал. Полтергейст — магия, которая преследует преступника. Магия, которая идет бок о бок с преступлениями, и не просто преступлениями, а часто — с настоящими зверствами. Убийствами юных девушек, например.

И вот теперь это в его доме. Чудненько. О многом говорит. Парням из Министерства уж точно расскажет.

Гарри взмахнул палочкой, прошептал пару-тройку заклинаний, но это не помогло. Двери все так же хлопали, а комната, такая родная и теплая, долго бывшая его любимой комнатой во всем доме (но только не теперь!), оставалась ловушкой. Клеткой, из которой он, словно лис, отродясь клеток не видавший, не способен выбраться, пока кто-то снаружи не распахнет ему дверцу.

Он вдруг подумал о Гермионе, словно та была рыцарем в сияющих доспехах, смелым и умелым, способным освободить, защитить, спасти любую тухлую принцессу. Только вот он никакая не принцесса. Слизью на стенах его не напугать.

Гарри взмахнул палочкой и выкрикнул заклинание, которому его научил один африканский маг, которому он, по воли случая, вернул жертвенного козла, без которого тому грозили бы изгнание и смерть, а самому Гарри — международный скандал.

Белый вихрь, рожденный из его палочки, ураганом прошелся по кухне, и чехарда стуков, воплей и жути вдруг прекратилась.

На короткое мгновение Гарри выдохнул.

И тут же — упал, прижатый к полу неведомой силой.

Что-то или кто-то, неведомое и настроенное самым недружелюбным образом, дохнуло на Гарри гнилью, сомнениями и памятью. Он вдохнул их целиком, закашлялся и и проглотил не жуя. На мгновение будто задохнулся, но затем задышал вновь, рвано, шумно и дико.

Прошла минута и вечность, тягучая и страшная, за ней.

Гарри припомнил все, что сделал плохого, все, что хотел сделать плохого, и всех, кому хотел… Сила вернула ему все воспоминания разом, ударила ими по голове, словно обухом.

Гарри вспомнил силуэт, что скользнул из кухни при его появлении. Теперь он был точно уверен, что это — Джинни. Где бы и кем бы сейчас не была — она и никто другой.

Не зря все это показалось ему таким знакомым. Но почему сейчас? Чего было ждать?

Гарри с трудом поднялся. Проверил дверь, и та подалась при первом его движении. Кончилось. Морок прошел, оставив после себя воспоминания и страх, мутный по краям.

Гарри вдруг понял, что это не было нападением, как ему показалось сначала. Нет, то — просто предупреждение, первый акт пьесы, сюжета которой он не знал. Не желал знать.

Вот ведь.

Гарри опустился на одно колено и поднял с пола перо, липкое и красное, перепачканное в крови. Самой настоящей, всамделишной крови.

— Вот ведь зараза, — бормотал он, сжигая перо над раковиной. — Вот ведь черт.

Работа всегда была для него отдушиной, чем-то, что помогало справляться — с мыслями, проблемами и самим собой.

Конечно, он знал и другие способы, может, более простые и эффективные, но сознательно избегал их. Секс казался ему слишком привлекательным, чем-то, к чему легко привыкнуть, втянуться и погрязнуть с головой, курение — слишком опасным, губительным, гадким. Он не мог позволить ни одного, ни другого. Каждый такой способ — лишняя уязвимость, а он и так был слаб, делал (хоть и правда делал, правда старался) слишком мало, недостаточно, отчего все шло крахом.

Голова кругом.

Гарри понимал, что это путь в никуда, путь, по которому он совсем не хотел идти, но все же не мог остановиться.

Жизнь пугала его, а вот работа — нет.

Гарри сжег перо и почти перестал появляться дома. Он изматывал себя работой, рейдами и бумажной волокитой, которую ненавидел, только чтобы почувствовать усталость, такую, что позволит заснуть едва коснувшись головой подушки. Без мыслей, чтобы не замечать всей той дури, что творится в его доме, не думать, откуда (и за какие промахи) она взялась. Он привык жить дальше несмотря ни на что и бороться по мере сил, надеяться, что найдется способ вернуть все на свои места, что все само собой придет в норму или хотя бы такое состояние, с которым он сможет жить.

Работа не могла спасти его от всего и сразу. Прошли дни, но Гарри все еще чувствовал запах горелых перьев, едкий и гадкий, где-то на языке. Мертвечина и кровь. То, что всегда рядом с ним, неподалеку, так что не избавиться. Его жизнь в красках.

Почему все, кто рядом с ним, должны умирать? Может, полтергейст и правда возмездие? Воздаяние за мертвую мать, отца, Седрика или ту же Джинни?

Нет. Гарри не хотел, отказывался верить.

Он перепробовал море заклинаний, едва ли не все, что их учили применять в академии, если дела шли из рук вон плохо, но ни одно не дало нужного эффекта, хоть какого-то результата. Тень Джинни Гарри больше не видел, но скорее не потому, что морок покинул его дом, а потому что пока, по ведомым только ему одному причинам, та не желала показываться.

Гарри знал, что должен обратиться за помощью, знал, кто сможет ему помочь (она ведь и правда умница и порой может то, о чем другим и подумать страшно), но просить не посмел. В один из дней, набравшись храбрости и дурости напополам, он едва не заговорил с ней в коридоре, поймав перед обедом. Только в последний момент заметил, что она не одна, а с Малфоем, и стушевался. Вмешивать Драко ему уж точно не хотелось. Гарри едва успел завернуть в боковой коридор, прежде чем они прошли мимо.

Гермиона смеялась.

Гарри почему-то казалось, что они говорили о нем, но услышав обрывок разговора, он понял — нет, о чем-то своем. Он не знал, что хуже, его предположение или правда, ее улыбка или это самое свое, о котором он мог только догадываться.

Остаток дня прошел в мрачном забытье. Гарри попытался было дописать отчет по делу с поддельными магическими котлами, зачарованными на смерть каждому неудачливому владельцу, но не смог связать и двух слов. Текст вышел сумбурным, рваным и пустым.

В конце концов Гарри сдался и, накинув куртку, собрался выйти погулять, купить сэндвич или хотя бы просто вдохнуть промозглый после дождя воздух.

Гермиона его опередила. Она появилась на его пороге с улыбкой и китайской едой наготове.

Гарри своими глазами видел, что она уже поела, даже видел с кем, но вида не подал, лишь поджал губы, самую чуточку недовольно, и пропустил ее в кабинет.

Без слов Гермиона разложила еду и жестом пригласила Гарри к столу.

Гарри вздрогнул. На короткое мгновение все это вдруг показалось ему лживым до безобразия, эти ее попытки поговорить, задобрить его едой и участием. Словно ей есть за что извиняться, словно она видела его там, в коридоре, прячущегося и жалкого, неспособного выйти из тени, улыбнуться, кивнуть, отшвырнуть Малфоя куда подальше.

Нет, стоп. Подобные мысли ни к чему хорошему не приведут.

— Спасибо, — коротко бросил Гарри, принимаясь за еду.

Гермиона не ела. Не стала притворяться, что голодна. Честна во всем как всегда. Может, лучше бы притворилась. Гарри стало стыдно за собственные мысли, за попытки обвинить, хоть обвинять ее было не в чем.

— Так что произошло? — спросила она, сминая в руках салфетку.

Гарри моргнул. Она же не спросила его об аномалии, что завелась в его доме? Не могла узнать про полтергейст? Нет, никак не могла. Никто не знал.

— Произошло с кем?

— С тобой, с кем же еще. Ты не отвечал на мои записки, не появлялся столько дней, так что мне пришлось самой идти и проверять, жив ли ты еще.

— Жив еще, — ответил Гарри, не улыбаясь.

В этот момент он понял, что не расскажет ей ни о чем, не сможет выдавить из себя и слова. Конечно, услышав его рассказ, Гермиона поймет и скорее всего поможет, но при этом… Поверит. Поверит, что Гарри виноват, что и правда виноват в чем-то очень, очень скверном. Полтергейст не появляется просто так, из воздуха, он — за грехи. Гермиона, как умная девочка, точно об этом знает.

Боже.

— Что ж, — Гермиона откинула салфетку прочь, начиная злиться, на него и стену, что он почти возвел между ними. — Хочу тебе кое-что показать, но не здесь. Встретимся в библиотеке минут через пятнадцать, — она встала и, едва коснувшись его плеча, заторопилась прочь. — Лучше нам не идти вместе, встретимся там.

Гарри забыл, что библиотека в Министерстве вообще есть. На секунду он забыл обо всем. Вокруг него разросся вакуум, не осталось ничего, кроме этого ее прикосновения. Оно одно, безмерное. Как давно она прикасалась к нему в последний раз?

Гарри тряхнул головой, сбивая наваждение, желание, мимолетное и неосознанное, как сон.

Не спеша, стараясь унять гулкое сердце внутри, он собрал коробки из-под еды и выбросил их в мусор, по привычке взъерошил волосы, словно поверив, что так они выглядят получше, обошел комнату вдоль, затем, медленно (не спеши, ну же, времени полно) поперек. Наконец присел на край слова и выдохнул.

Библиотека. Гермиона. Пятнадцать минут.

Он нашел нужную дверь по памяти и явился чуть раньше, чем она просила.

— Так что ты хотела мне показать? — Гарри подошел к ней бесшумно и почувствовал, как она вздрогнула, услышав его голос.

Гермиона обернулась, и Гарри неожиданно для себя коснулся ее плеча. Вернул прикосновение, только и всего.

— Сюда, — голос Гермионы дрогнул, но едва-едва.

Она пошла вдоль книжных полок, не глядя на него. Прошлась ладонью по корешкам, шумно вдохнула запах бумаги и книг, родной, приятный, успокаивающий, затем, будто случайно остановив свой выбор на красно-желтом потускневшем от времени фолианте, достала его и протянула Гарри.

— Знаешь что это?

Позолота заглавия почти слезла, но Гарри сумел прочитать:

— Убийства, морок и проклятия, — Гарри хотел было открыть, пролистать, но передумал, понял, что перед ним. — Это что, одна из тех, что хранятся в запретной секции библиотеки Хогвартса?

— В каком-то смысле хуже, — Гермиона забрала у него книгу и вернула ее на место, брезгливо и уверенно. — Это старая книга, старая и мерзкая. Не визжит, не причиняет вреда и формально неопасна, но описывает вещи весьма… неприятные. Подробно описывает.

— Ты что, ее читала?

— Листала на досуге, — Гермиона поморщилась, словно вспомнила о чем-то неприятном. — С моей работой важно знать, с чем имеешь дело.

Гарри кивнул. С его — тем более.

— И что мне нужно было увидеть?

— Джинни.

Гарри ничего не понял. А потом, прикинув, догадался.

— Она брала ее читать?

— Боюсь, что да, — ответила Гермиона. — Эту и еще несколько, весьма похожего содержания.

— Я думал доступ к фонду есть только у работников.

— Книги записаны на Перси.

— И как ты об этом узнала?

— Что они были для Джинни? Спросила. Просто спросила, и он сказал. Не так уж сложно, — Гермиона вздохнула и отвернулась, чтобы он не мог видеть ее глаз. — Она говорила, что пишет новую статью для «Пророка» про старые верования, что собирает информацию.

Гарри хмыкнул.

— И он поверил?

— Она его сестра, — Гермиона пожала плечами, и Гарри, под магией ее движения, легкого и женственного, едва удержался, чтобы не коснуться вновь. — А ты бы не поверил?

Это был укол, но попал он в самую точку.

— На самом деле я как-то нашел у нее странные книги. Я имею в виду книги вроде этой, но не подумал, что они могут быть нужны для чего-то… плохого.

— Что?

— Сам не знаю, что искал в ее вещах, но нашел их.

Гермиона молча смерила его взглядом.

— И когда ты собирался мне об этом рассказать? Я твой адвокат или кто?

— Не подумал, что это может быть важно. Вероятно, как и Перси.

Гермиона кивнула скорее своим мыслям, чем ему.

— Мне нужен список. Все, что сможешь вспомнить. Некоторые из них наверняка достаточно редки, можем найти какие-то ниточки, хозяев, начать с этого.

— Конечно, — Гарри с готовностью кивнул, зная, что попробует решить проблему самостоятельно, не станет втягивать ее вновь.

Колесики в мозгу завертелись. Место Гарри-друга-человека-простака занял место Гарри-профессионал, Гарри-аврор.

Быть может, книги были при Джинни перед исчезновением. До сих пор в ее квартире?

У Гарри не было прав вести дело Джинни или копаться в ее вещах, но после ее исчезновения он все же это сделал. Только вот тогда его целью было не найти, а забрать. Он, конечно, просмотрел все мимоходом и попытался найти хоть что-нибудь, способное помочь в поисках, но не нашел. О книгах он и не вспомнил.

Идиот.

— Не нравится мне твой взгляд, — Гермиона нахмурилась. — Гарри, пообещай мне, что не будешь вмешиваться или делать глупости, не обсудив это со мной, хорошо?

— То есть если обсудить, то можно и сглупить?

— Ты же понял, о чем я. Обещай.

Гарри улыбнулся чуточку грустно и, мысленно скрестив пальцы, соврал:

— Обещаю.

Он знал, что должен сделать дальше. Впервые за много дней у него появился хоть какой-то план. Потом ему, конечно, стоит попросить прощения, сдаться со всеми потрохами, но только потом, сначала сделать то, что должно.

— Нам нужно быть осторожными. Друзей вокруг нет, но ты как будто этого не понимаешь, — Гермиона сделала шаг в сторону, от него, будто не поверила, просекла, что он врет. — О чем ты еще забыл мне рассказать, о чем мне следует знать?

— Ни о чем, — Гарри почувствовал, как ложь хрустит на языке, разрушает то хрупкое, что, казалось, возникло между ними. — Теперь ты знаешь все. Я чист.

Гарри чувствовал себя преступником. Он мог бы рассказать Гермионе все, и правда мог бы, но не стал, упустил каждый из шансов, что она дала ему, чтобы сознаться.

Игра затянулась, и Гарри, в угоду своих глупых принципов, а еще больше — страха, в ней проиграл.

Гермиона знала, что он умалчивает о чем-то, быть может даже догадывалась, о чем именно, и как могла подстегивала его рассказать все. Но он не стал.

В вечер пятницы, после очередной своей попытки вызвать его на разговор, Гермиона попрощалась холодно и ушла, ни разу не оглянувшись. Гарри как распоследний баран смотрел ей в спину и все ждал, что она обернется, улыбнется и вмиг ему все простит, но этого не произошло.

Он упустил шанс, а может — что-то большее.

Это чувство грызло его изнутри, мучило всю дорогу до дома. Потерянная возможность. Желание, которое никогда не исполнится. Что-то, чего он до дрожи хочет, но делает все, чтобы это не получить.

Идиот, идиот, идиот.

Он прокрался в дом как вор, преступник, которого вот-вот поймают за руку, прижмут к стенке и пинками выгонят за дверь.

Дом притих, словно чувствовал: что-то будет.

И что-то случилось.

Гарри постоял немного у полки с книгами, затем, вздохнув, вынул одну, ту, что была им испорчена, изуродована и превращена в тайник, и достал ключ.

— Прости, Гермиона, — сказал он в пустоту.

Ключ показался ему холодным, мертвым. Гарри не думал, что когда-нибудь еще посмеет достать его, взять в руки и уж тем более — воспользоваться. И все же решился. Он вдруг понял, что должен, еще там, в библиотеке. И пусть это не закончится ничем хорошим.

Гарри понимал, как это выглядит со стороны, понимал, что подумают люди, если правда выплывет наружу. Он не хотел, отчаянно и до дрожи, чтобы кто-то знал, чтобы Гермиона знала, и все же должен был рискнуть. Обязан ради Джинни.

Когда все случилось ключ стал его триггером, крючком, впившимся в самое сердце. Гарри миллион раз хотел от него избавиться и однажды почти выбросил в реку, и все же… оставил при себе. В каком-то смысле хотел помнить, что чертов ключ значил для него и к чему привел.

Ключ стал для Гарри предостережением, напоминанием что бывает, когда теряешь контроль — над ситуацией, людьми и самим собой. След преступления или вроде того.

Гарри оставил ключ на прикроватной тумбочке и лег спать. Он должен был дать себе время подумать, прикинуть, стоит ли оно того.

Утро принесло головную боль, но не ответ, и потому Гарри решился.

Он аппарировал за два квартала и прошелся до квартиры пешком.

Воспоминания о тех последних месяцах всколыхнулись в нем с новой силой. Они никогда не исчезали до конца (да и как они могли исчезнуть), но теперь, подпитавшись знакомой до боли обстановкой, стали еще сильнее. Сколько раз он ходил этой дорогой? Сколько раз пробирался к Джинни, ночью, впотьмах, чтобы никто не увидел и вдруг не подумал, что они вновь сошлись? Сколько раз она впускала его и сколько раз обещала, что это в последний раз? Есть горькая ирония, что один раз и правда оказался последним, хоть оба они и не были к тому готовы.

Дверь подъезда выкрасили в грязно-красный цвет, будто облили кровью. В первое мгновение Гарри даже подумал, что ошибся и ноги принесли его не туда, куда нужно. Не могло это место измениться. Неправильно, что даже место изменилось, а Джинни осталась в его памяти такой, какой была в ту их последнюю злосчастную встречу, тайную и гадкую. Осталась ли она такой же на самом деле? Вечной юной, мертвой и молодой? Гарри не знал и, в каком-то смысле, не хотел, боялся узнать.

Смелее.

Он толкнул дверь и поднялся на нужный этаж.

Рука дрогнула, и ключ выпал, но Гарри упорно поднял его и открыл замок.

Квартира встретила его полумраком, запахом пыли и книг.

Гарри вошел, не разуваясь, скользнул на кухню и осмотрелся. Он знал Джинни и знал, что на кухне она хранит херес, что тайком попивает, и всякие свои женские штучки, смотреть на которые не полагается никому постороннему. Он как-то спросил ее, почему именно кухня стала ее тайным местом, но она не ответила.

Может, из-за миссис Уизли.

Джинни, Джинни.

Он методично обыскал шкафы, но не нашел ничего интересного. Заглянул за раковину и даже в мусорную корзину. Ноль.

Глупо было надеяться, что после осмотра, что устроило здесь Министерство, когда все только случилось, что-то вообще могло остаться. И все же Гарри понимал, что могло. Даже его собственные сотрудники, элита элит, не всегда отличались тщательностью, и порой могли пропустить мимо глаз и ушей то, что пропускать было нельзя. К тому же в квартире вполне могло остаться что-то незначительное, вне контекста, что-то, на что и не подумаешь как на улику, если хорошо не знаешь жертву.

Гарри знал ее хорошо.

Нужно просто хорошенько подумать.

Плита, столешница, холодильник, стиральная машина.

Стоп, что?

Гарри попытался вспомнить, замечал ли хоть раз эту самую стиральную машину, и не смог. Она выбивалась из общей картины. Хотя бы потому, что была слишком уж маггловской, слишком странной на фоне остальной обстановки. Интересно, Джинни хоть раз в своей жизни такой пользовалась? Едва ли. Она же выросла в магической семье, где стирали просто, одними только заклинаниями…

Бинго.

Гарри коснулся рукой дверцы, с щелчком ее приоткрыл. Внутри все выглядело абсолютно обыкновенным. Модель походила на ту, что когда-то была у Дурслей. Это-то и странно. Не похожа, а точно такая же модель. Устаревшая техника в доме, где она и вовсе не нужна?

— Откройся, — Гарри трижды стукнул палочкой по корпусу. — Ну же.

Поверхность зашипела, запенилась и в барабане, словно по волшебству (а вполне может быть, что и правда — по волшебству) появилась небольшая, рваная по краям книжица.

Почему-то Гарри вспомнился дневник Тома Реддла, и от одного этого воспоминания по спине пробежал неприятный холодок.

Гарри аккуратно, буквально двумя пальцами, достал книжицу и собирался было открыть ее, когда раздался шорох. Неприятный, не сулящий решительным образом ничего хорошего звук, дыхание, шепоток, вздох.

Гарри замер. За его спиной скользнуло что-то — легкое и странное напополам.

Гарри вздрогнул и резко обернулся, уже понимая, что увидит, чувствуя, что увидит именно это и ничего другого. Так ведь обычно и бывает?

На него, уперев руки в бока, глядела Джинни.

— Что за?.. — Гарри задохнулся на полуслове.

Он наскоро сунул книжку за пазуху.

Нет, не Джинни. Что-то, сотворенное по ее образу и подобию, но не она. Прозрачное, пыльное нечто, призрак, морок, неупокоенный, убитый дух.

Гарри вдруг вспомнил, что однажды уже видел подобное — давным-давно, в какой-то другой, далекой жизни. Площадь Гриммо? Прежде, чем прошла секунда и он вспомнил, охранник напал.

«Джинни» налетела на него с криком, визгливым и страшным. Она будто бы была везде и сразу, а он только махал палочкой, словно неумелый второклашка. Дух был сильнее, ловчее и умело использовал главное свое преимущество — внезапность.

— Да отвали ты! — Гарри ткнул палочкой туда, где, по его разумению, должно было быть сердце, и прошипел заклинание.

Дух отшатнулся, весь заискрил и на коротком выдохе исчез.

Гарри трясло.

Головой он понимал, что это была никакая не Джинни и даже не нечто живое, и все же не мог избавиться от гаденького чувства, что только что кого-то убил.

Убил Джинни. Почти что. Ворвался в ее дом и убил ее. Так реально, что легко поверить. Так реально, что другие уж точно поверят. О, мерлинова борода!

Он открыл воду и сунул голову под ледяную воду.

Шум воды и стук собственного колотящего о ребра сердца помешали ему услышать гостя. Только когда палочка, самая что ни на есть реальная, уперлась ему в спину, Гарри понял, что пропал.

— Повернись.

Гарри медленно повернулся и хотел уже нанести удар — резкий и злой, на опережение, когда вдруг понял, что перед ним Рон.

— Ты, что ли? — Рон заморгал, словно не поверил, что это действительно Гарри. — Ну, конечно, ты. Так и знал, что она дала тебе ключ.

Удивление сошло с него разом, оставив после себя одну только усталость. Рон выглядел измотанным до смерти.

Гарри попытался вспомнить, когда видел его в последний раз, когда они разговаривали по-человечески, но не смог. И как что-то, что было дружбой навсегда, перестало быть таковой и превратилось в нечто иное… взрослое и мерзкое?

— Рон, — Гарри пожал ему руку, каждой клеточкой чувствуя, что скучал, отчаянно скучал.

— Пойдем поговорим, — Рон разжал их рукопожатие предательски быстро и едва удержался, чтобы не утереть руку о джинсы. — Только не здесь, не могу здесь находиться, тошно.

Гарри с готовностью кивнул. Ему и самому было не по себе. Без Джинни квартира превратилась в склеп, усыпальницу, мертвое болото.

Они вышли в подъезд, спустились на первый этаж и присели на ступени у порога. Рон закурил. Гарри, признаться, и не знал, что он курит.

— Хочешь? — спросил Рон, усмехаясь.

— Нет.

— Что ж, конечно. Понимаю.

Они помолчали.

— Пыльное чудо твоих рук дело? — спросил Гарри, чувствуя, как тишина бьет в виски.

Рон неопределенно пожал плечами, а затем, вновь усмехнувшись, покачал головой.

— Куда уж мне. Так, был должок за одним, кхм, партнером по бизнесу.

— Вот оно как, — Гарри хотел спросить о многом, но не посмел. — Типо сигнализации на случай, если кто-то вломится?

— На случай, если тот, кто это сделал, решит вернуться.

Гарри сглотнул.

— Ты, наверное, не думал, что это буду я? — Гарри попытался пошутить, но шутка вышла грустной.

— Я был почти уверен, что это будешь ты, — Рон выпустил порцию дыма Гарри в лицо. — Но ты не переживай, не в том смысле. Я не считаю, что это с ней сделал ты, просто знал, что рано или поздно ты сюда заявишься. Преступник или ты.

— Почему?

— Потому что знал.

Гарри взъерошил волосы и попытался собраться с мыслями.

— И поэтому оставил тут этого пыльного монстра? Повеселиться хотел или напугать?

— Всего понемногу, — Рон посмотрел на небо. — Знаешь, я был чертовски зол на тебя, до сих пор зол.

— С чего бы?

— Ты бросил ее. Будь ты рядом, ничего бы не случилось.

Гарри и сам временами думал об этом. Думал, а потом гнал подобные мысли взашей. Не правда это. Ложь, одна только ложь.

— Могу сказать о тебе то же самое.

Они зло посмотрели друг на друга, но Гарри отвел взгляд первым. В нем и так было слишком много злости, чтобы растрачивать ее еще и на Рона. Он не хотел войны, хотел мира, всего того, что было у них раньше.

— То, что пыльный принял ее вид, было… чересчур.

— Возможно, — ответил Рон. — Но, знаешь, не тебе меня судить. Я же не требую вернуть ту книжку, что ты уволок из ее дома. Заметь, даже показать не прошу.

Гарри почувствовал, как лицо заливается краской. Он успел забыть о том, что спрятал книжку перед самым нападением охранника. Теперь вспомнил и понял, что не стал бы ее возвращать, даже если бы Рон об этом попросил.

— Не хочу знать, что внутри. Ничего не хочу больше знать, — Рон посмотрел куда-то вдаль, взгляд его стал рассеянным и будто немного поблек. — Она не вернется. Родители не в себе, это на мне, плюс магазин, долги, братья… А она никогда больше не придет домой.

Голос Рона дрогнул и Гарри подумал было, что он плачет, но взглянув на него понял, что нет. Глаза Рона оставались сухими.

— Как же я устал, — произнес Рон и потер глаза тыльной стороной ладони. — Чудовищно, адски, бесконечно устал.

— Я верю, что мы можем ее вернуть, можем все исправить.

Все то, в чем Гарри не признавался себе слишком долго, прорвалось потоком слов. Он хотел, отчаянно хотел найти и помочь Джинни. Более того, он верил, что это и правда возможно, что у них получится.

— Исправить что? Смерть? — Рон взглянул на него в упор, и взгляд его нельзя было назвать добрым.

— Тела не было. Быть может она не умерла, просто заперта где-то, украдена и ждет, пока мы…

— Хватит. Я устал. Она не вернется, потому что кто-то убил ее, Гарри. Не нужно вновь начинать, не нужно давать мне надежду сейчас, когда ее наконец нет. Я не хочу больше верить, у меня нет сил. Ты хоть знаешь, что такое сумасшедшая, абсолютно поехавшая после исчезновения дочери мать?

— Нет, я знаю только, что такое мертвая мать. И не хочу, чтобы с Джинни случилось что-то подобное, что-то вроде смерти.

Запал Рона как рукой сняло. Он замолчал и молча долго. Раздумывал.

— Забирай книжку и проваливай. Я не хочу, чтобы ты шлялся по ее квартире ни сейчас, ни когда-либо еще. Надеюсь, с этим ясно?

— Яснее некуда, — Гарри встал и, не подав руки, сделал шаг прочь.

Рон окликнул его, когда Гарри переходил дорогу.

— Может, выпьем как-нибудь?

Гарри остановился, достал книжку, повертел ее в руках.

— Конечно, — Гарри согласился машинально, сам того не понимая.

Он раскрыл книжку и увидел то, что удивило его и удивило неприятно. Вместо закладки в нее было вложено облезлое, склеенное от краски (или крови?) перо.