Житейские воззрения кота Тириона вкупе с фрагментами биографии его людишек... (джен)

Если вы считаете, что ваша родословная, истоки которой теряются в бесчисленных поколениях чистокровных предков, ваша высокопородность и очаровательная внешность — железобетонные гарантии того, что жизнь ваша будет легка и приятна. Что самой тяжкой проблемой в ней будет мучительный выбор — есть ли этот корм или покапризничать и вынудить хозяев купить что-то поэкзотичнее и подороже, и ничего ужаснее регулярного мытья, стрижки когтей и плановых визитов в клинику в вашей жизни не случится...

Открою вам тайну — вы поразительно наивны, друзья мои.

Хотя наивность вообще свойственна молодости, а тем более молодости, проведенной в тепличных домашних условиях. Я и сам почти до двух с половиной лет считал, что моя порода, воспитание, внешность и легкий, мирный нрав — залоги жизненного благополучия. И ничто в окружавшей действительности не могло развенчать моих убеждений. Трудности, бездомное существование, голод и вероятная гибель вследствие трагических случайностей или болезней — это удел беспородных уличных котов, которых я изредка замечал во время ежедневных наблюдений за природой через окно.

Так я думал до того самого ужасного дня, когда хозяева посадили меня в переноску и вынесли к машине. Я был несколько удивлен, так как день планового визита в клинику должен был наступить еще не скоро, а самочувствие мое совершенно не располагало к экстренной поездке к эскулапам. Да и хозяева вроде бы никуда не собирались уезжать, чемоданов не собирали, не суетились, не спорили о каких-то пустяках вроде билетов и денег. Так что на передержку везти меня им тоже не было никакой необходимости. В целом к поездкам в машине я до этого дня относился вполне терпимо, так что особо не нервничал, хотя конечный пункт нашего путешествия несколько меня занимал. Но не на столько, чтобы я не свернулся в переноске калачиком и не задремал.

Каков же был мой шок, когда меня вырвали из теплой уютной дремы, схватив под пузико, выудили из переноски, опустили на мокрый и грязный асфальт и, захлопнув дверь, уехали прочь, оставив меня, меня, любимого и великолепного, в совершенно незнакомом месте! Несколько минут я не мог осознать того, что это на самом деле случилось со мной, что это не кошмарный сон, что сырой асфальт и сгущающаяся темнота позднего летнего вечера — действительно данность, а не бред моего воспаленного воображения. Хотя, надо признать, на такое не хватило бы даже моей изощренной фантазии. Как так? Хозяева вышли из-под контроля и увезли меня куда-то в неизвестность, выбросив на совершенно незнакомой улице на погибель.

Как такое могло случиться? И как такое могло вообще случиться со мной?

Следующие полчаса меня разрывало от накатившей паники, я даже задумался над тем, чтобы совершенно неприлично поорать, призывая коварных вернуться и забрать меня к моим любимым мисочкам, когтеточке и мягкой лежаночке. Но природная гордость и, если честно, опасения привлечь своими ором не вероломных хозяев, а каких-нибудь бродячих животных или кого-то еще пострашнее, заставили меня отринуть данное намерение.

Следующие двадцать минут я лежал, поджав под себя лапы, и пытался смириться с тем, что жизнь моя оборвется так трагично: на грязной улице под совершенно незнакомыми окнами. И я даже почти приготовился встретить свой бесславный конец со всем доступным мне мужеством, как внезапно кто-то длинноногий споткнулся о мое изящное тело, совершенно неприличным образом завопил "Крыса-а-а!!!" и отпрыгнул от меня где-то на метр. Сам я совсем, вот совершенно, не испугался, но счел за лучшее ретироваться с дорожки на отвратительно сырой газон. Сделал я это, надо сказать, достаточно поспешно, но сохраняя все возможное в подобной ситуации достоинство. К тому же трава действительно оказалась омерзительно мокрой, и ступать по ней было исключительно неприятно.

Но не успел я произвести тактическое отступление, как споткнувшаяся о меня представительница женской половины людишек рванула следом за мной на газон. Сопровождавшая ее мужская особь басила что-то вроде "Доча, ну ты куда? Да не хватай ты его. Может, он больной какой. А вдруг подерет?.." Но ОНА не прислушалась к голосу разума и сграбастала меня в охапку, тут же начав сюсюкать: — "Ты посмотри, какой милашка. Домашний вроде. Это ж скоттиш. Ой, ушки, ой, глазки... Звони маме!"

Я, слегка ошалев от внезапной отсрочки моей безвременной кончины, не особо прислушивался к тому, что женская особь людишек щебетала в телефон, но слова "скоттиш фолд", "серенький", "милый" и "передержка" уловил. А потом меня куда-то понесли. Если честно, я совершено потерялся в окружающем пространстве и даже не пытался вырываться, безвольно вися у нее на руках. Наконец меня спустили на пол в каком-то незнакомом помещении. Нет, меня сначала пытались сунуть в руки еще одной женской особи людишек, но она отказалась меня брать, за что я даже в какой-то мере испытал к ней нечто похожее на мимолетную благодарность. А потом она строго наказала девушке мыть руки, мужчине бежать в магазин за каким-нибудь кошачьим кормом и запретила обоим меня трогать и тискать. "Дайте бедному животному освоится, заразы!" — изрекла эта мудрая женщина, и все сразу куда-то разбежались, оставив меня посреди коридора. Осваиваться.

Сначала я попытался прийти в себя и проанализировать сложившуюся ситуацию. Смерть откладывалась, если не отменялась, не вообще, конечно, но на ближайшее время точно. Я оказался в пусть незнакомом, но доме, т.е. уличным котом я пробыл от силы час, но как же я уже ненавидел это состояние и повторения его не желал. С новым, скорее всего временным, обиталищем надо было знакомиться. К этому я и приступил, методично обойдя и обнюхав все комнаты и углы. Квартира, к слову, оказалась совершенно не приспособленной для проживания высокопородного кота-аристократа. Ни тебе мисочек, расставленных по ранжиру, ни лежаночки, ни когтеточки, да что там... даже, пардон, лотка не наблюдалось. Зато были трое людишек, зачем-то раскладывающих по углам газетки и пытающихся скормить мне какой-то плебейский "Вискас" из какого-то зачуханного фарфорового блюдечка. Естественно, я не стал есть эту гадость, демонстративно понюхал, отряхнул лапы и удалился с кухни в комнату под кровать. Вслед мне раздался восторженный дружный вздох и умиленное: "Ой, ну какая походка... уточкой... няшка какой..."

Всю ночь сидеть под кроватью я, разумеется, не собирался. И, когда людишки утихомирились и уснули, отправился исследовать доставшиеся мне территории повторно, не подгоняемый навязчивым вниманием всех троих обитателей этого дома. Более подробный осмотр позволил мне уяснить несколько весьма неутешительных вещей. Мой весьма непрозрачный намек людишки не поняли, и в блюдце так и остался плебейский "Вискас", есть который я считал ниже своего достоинства и изысканных пищевых пристрастий. Лежанку купить или соорудить они мне тоже даже не подумали. Спи, бедный котик, где придется, хотя бы и на полу. Немного утешило наличие двух кресел, вполне подходящих для назначения моими кроватями, и дивана, на котором было вполне сносно валяться. Я немедленно проверил эти выводы опытным путем и остался вполне доволен. Когтеточки в доме также не было. А драть стены или что-то из имущества людишек я пока поостерегся. Мало ли, может, им это все дорого как память... и явно пока дороже меня. Со своей мебелью они уже давно живут, а я в их доме появился только вчера. Надо заметить, что ранее подобные соображения даже не пришли бы мне в голову. Ведь это же я — прекраснейший и великолепнейший повелитель хозяев. Меня невозможно ценить ниже какой-то там мебели или, например, обоев. Но вероломное поведение моих бывших людишек заставило меня несколько пересмотреть свое отношение к подобным вопросам — по причине обоснованных опасений вновь оказаться на улице. Самым же ужасным открытием оказалось то, что лоток не просто не наблюдался где-то поблизости. Его вообще не было! Ну, и куда прикажете делать дела свои скорбные интеллигентному коту-аристократу? А между тем физиологические потребности недвусмысленно давали о себе знать. Излиться хотелось все сильнее с каждым часом.

Я страдал и мучился, стараясь отвлечься всеми доступными мне способами. Сначала я нарезал пару кругов по всей квартире, пошуршал газетами по углам. Знаете, весьма отвлекает, если отнестись к процессу вдумчиво и со всей душой. Попил воды из блюдца, попил воды из кружки, стоявшей на табурете у кровати младшей из людишек, прошелся по столу в комнате и попил воды из кружки, стоявшей на столе. Понял, что зря я пил из всех этих емкостей. Вновь попытался отвлечься от внутренних мучений, нарезав еще пару кругов по квартире. С горя таки похрустел "Вискасом", закусил толстянкой, пытаясь перебить мерзостный вкус этого плебейского корма. Пары отгрызенных листиков людишки скорее всего и не заметят, а мне надо было как-то избавиться от отвратных ощущений во рту. Нашел банковскую резинку и некоторое время вдумчиво с ней играл. Нашел катушку, уронил ее с комода и отважно загнал под кровать. Снова забрался на комод и опрокинул несколько стоящих в ряд пузырьков и бутылочек. Ронять с комода не рискнул, хотя очень хотелось. Обнюхал всех троих людишек по очереди, получил пяткой по морде от младшей из них и свалился с кровати. Решился и покогтил шторы в большой комнате. Так, совсем чуть-чуть и с самого краю, чтобы было незаметно. Опять пробежался по квартире, умаялся, забрался в кресло, свернулся и уснул.

Утро наступило внезапно и неотвратимо. И началось оно с возмущенных воплей женской части людишек — "Какой гад натряс шерсть в мою кружку? Какая зараза пороняла мои баночки? Вот сейчас какой-то серожопой сволочи достанется за обгрызенный цветок и зацепки на шторе!" Да кто же знал, что эти людишки такие внимательные?! Мои бывшие вероломные предатели-хозяева могли неделями не замечать, что драцена щеголяет художественно перфорированными листьями, штора, диван и обои в коридоре явно пережили неоднократное приложение моих когтей, а у баночек и бутылочек в ванной и на комоде явно падучая. Срочно пришлось просыпаться и скрываться под кроватью, пережидая, пока людишки навозмущаются и успокоятся. Людишки не просто успокоились, они дружно собрались и куда-то ушли. Все. Трое. А меня заперли в пустой квартире без лотка и когтеточки. Наедине с отвратным "Вискасом" и толстянкой. Оскорбленный в лучших чувствах, я выбрался из-под кровати и снова устроился в кресле — досыпать. Проспать удалось до обеда. По моим внутренним ощущениям, до обеда, потому что спать, когда тебя разрывают два противоположных желания, причем разрывают с равно непреодолимой силой — невозможно. Мне хотелось есть... и наоборот. Еда, если "Вискас" можно так назвать, в принципе была в наличии, а вот с реализацией противоположных желаний наблюдались все те же объективные трудности. Лотка в доме все так же не было. День тянулся и тянулся. Я повторил все свои ночные подвиги, исключая штору, питье из кружек и борьбу с катушкой. Потому что кружки убрали, катушка была изгнана с комода под кровать, а штору я решил не трогать, резонно опасаясь вызвать еще больший гнев у людишек. К вечеру "Вискас" был съеден полностью, а толстянка рассталась еще с тремя листочками. Надо же думать перед тем, как подсовывать породистому коту всякую гадость, ее же надо чем-то заедать. Сами виноваты!

К вечеру я настолько озверел от одиночества и бытовых трудностей, что кинулся к вернувшимся людишкам как к родным, хотя познакомился с ними только накануне. Они, надо заметить, тоже мне обрадовались и даже попытались погладить. Все трое. Ха! Так я им и дался! Людишки, если и огорчились, никак этого не показали, но тут же развили бурную деятельность. Женщина извлекла из большого пакета лоток. О, Бастет! Лоток!!! Разместила его в коридоре и всыпала наполнитель. Знаете, друзья мои, что такое абсолютное незамутненное счастье? О, я скажу вам — это когда ты почти сутки пытаешься всячески отвлечься от определенных физиологических потребностей... и вдруг тебе приносят лоток. Я тут же рванул реализовывать насущные потребности. И людишки, с интересом уставившиеся на то, как я их реализую, мне абсолютно не мешали, я их просто не замечал, пребывая почти в нирване. Тем более, что пока я загребал лапами в лотке, старательно закапывая последствия, они переместились на кухню и принялись там чем-то дружно греметь и шуршать. Я не мог позволить, чтобы гремели и шуршали без меня, и проследовал следом за ними. В кухне меня ожидало второе потрясение за день. На полу были расставлены в ряд пять блюдечек с разными кормами. Я безошибочно определил, какое было наполнено моим любимым "Рояль Канином", и неспешно приступил к ужину. Все же сказывались съеденные за день гадости. Людишки тоже приступили к трапезе, но ели они что-то совершенно неприемлемое. Всегда поражался этой особенности людишек. Как можно есть какое-то непотребство, когда на свете существует "Рояль Канин"? И кошачьи консервы. Мясные, не рыба. Хотя тунец тоже вполне съедобен. Одно слово — людишки. Куда им до котов...

После ужина женщина строгим голосом, от которого у меня шерсть за загривке слегка зашевелилась, и я тут же припомнил все, что натворил за день, а она могла заметить, спросила двух других людишек: — "Ну, вы собираетесь искать хозяев кота?" И они тут же принялись обсуждать какие-то объявления, что в них написать и где их развесить. Я крутился рядом, понимая, что все это обсуждение как-то связано со мной. В целом ничего угрожающего я не услышал, хотя слова "проглистогонить" и "привить" мне несколько не понравились. Но тут младшая из людишек завопила: — "Фотка, нужна фотка!", и тут началось самое интересное. Я убегал, а она носилась за мной по всей квартире с телефоном и уговаривала посидеть спокойно. Мне вовсе не хотелось прерывать эту увлекательную игру, которую я про себя назвал "сними котика", поэтому сидеть спокойно категорически не собирался. Однако, все хорошее когда-нибудь заканчивается. Девушка умаялась и отстала от меня. Я обиженно покрутился рядом с ней, подвзмырквал, приглашая продолжить веселые гонки с препятствиями, но она не вняла моим призывам, уткнувшись в телефон. Чтобы развеяться, я вновь решил исследовать комод, подумывая, не сбросить ли с него вазочку с букетиком полевых цветов. Просто так, чтобы посмотреть — что будет. Но эта мысль, еще не успев толком сформироваться, была оборвала радостным воплем:

— Есть! Есть фотка! Уруруру! Какой няша, просто мимими! — девушка схватила меня в охапку и принялась кружить по комнате так, что меня даже слегка замутило. А потом сунула мне под нос свой телефон, приговаривая: — Вот смотри, это ты такой красавец. Правда же, красавец? И как тебя могли, такого няшу, потерять?

Я с достоинством отстранился, но все же бросил украдкой взгляд на экран телефона. Действительно, красавец. Ох, все же я ужасающе прекрасен и фотогеничен.

Людишки вскоре угомонились и улеглись спать, а я задумался. Ведь если они развесят объявления с моим фото, то бывшие хозяева, так вероломно меня предавшие, вышвырнувшие меня из привычного окружения на верную погибель, обязательно найдутся. А хотел ли я этого? Нет, конечно, они могли и не найтись... мало ли кто не находится — ищи не ищи. Но что тогда? Эти людишки, которых я уже почти начал воспринимать как своих, отдадут меня кому-то "в хорошие руки"? Или все же оставят жить здесь, в этом доме, который с появлением в нем лотка и правильного корма вполне начал меня устраивать? Со всем этим надо было что-то делать. Причем незамедлительно. На людишек надо было повлиять в свою пользу. Кто из троих более поддается внушению? С полчаса я ломал голову, прикидывая так и эдак, и наконец решил начать воздействие с младшей. Юность вообще более податлива и легче поддается влиянию. Я собрался с духом и запрыгнул на кровать к девушке, покрутился у нее под боком, помурчал достаточно громко, чтобы она услышала даже сквозь сон, и устроился спать у нее в ногах.

Утро по традиции началось внезапно и неотвратимо. С моего полета с кровати. В гробу я видал такие традиции, если честно. Пол жесткий, и просыпаться подобным образом крайне неприятно. Но не успел я прийти в себя после падения, как был схвачен, ощупан, осмотрен, поглажен — против моей воли, между прочим, и оттащен на кухню прямо к мисочкам. Новеньким мисочкам с кормом и водой. Я моментально простил и полет с кровати, и тисканье, и поглаживание. И даже почти полюбил этих людишек как родных.

Но продлилась сия идиллия совсем недолго. Меня внезапно схватили, запихнули в сумку и куда-то потащили. Куда — я определить не мог, в сумке окошек не было предусмотрено, да и местность мне была совсем незнакома, это я еще вчера понял, но явно куда-то наружу.

Неужели я вновь обманут и предан? О, людишки — коварные создания!

Я собрался с духом и приготовился дорого отдать свою жизнь, ну, или хотя бы отбиваться до последнего, если меня опять попытаются выкинуть, цепляться за сумку зубами и когтями. Но ни утробное рычание, ни попытка укусить сунутую в сумку руку не помогли. Меня бесцеремонно вытрясли на смотровой стол в какой-то незнакомой клинике и подвергли унизительнейшему досмотру. Сунулись везде — в уши, в рот, между лап, светили на меня какой-то противной синей лампой и вертели во все стороны. Ошалев от подобного обращения со мной любимым, я даже забыл рычать и отбиваться. Только лениво взмякивал и всем телом прижимался к единственно знакомому мне созданию — женщине из подобравших меня людишек, как только бесцеремонная врачиха меня ей передала. Пытаясь прийти в себя и восстановить душевное равновесие, я прислушался.

— Котик на первый взгляд здоровый, чистенький, похоже, домашний. Ест хорошо? В туалет как ходит?

— Да мы уже и сами поняли, что он, похоже, потеряшка. Породистый же и к лотку приучен, да и в еде привередлив, кроме "Рояль Канин" есть что-то отказывается.

— Вы ему корм для стерилизованных кошек купили?

— Конечно, доктор?

— А откуда у вас кот?

— Да, представляете, дочь с мужем позавчера вечером на улице нашли, прямо у дома. Пошли в магазин, Настя об него и споткнулась. Не оставлять же было его на улице... взяли на передержку, сегодня объявления развесим. Может, хозяева и найдутся. А пока решили проглистогонить и привить на всякий случай...

Тут я отвлекся на собственные размышления и потерял нить разговора. Это что же получается, я напрасно вчера целых пять минут мурчал у этой самой Насти под боком? Зря спал у нее в ногах? Зря летел утром с кровати?! Они все равно собрались искать моих вероломных предателей-хозяев? Не бывать этому! Я не я буду, если не смогу этих людишек обаять до такой степени, что они со мной расставаться не захотят. Да они у меня с лап есть будут! Да они мне свою обожаемую толстянку сами скормят, лишь бы я их не покидал!

Приняв это судьбоносное решение, я прижался к женщине покрепче и включил мурчальник на самую малую мощность. Она не среагировала! Представьте себе, друзья мои, эта жестокосердная особа вместо того, чтобы умилиться, начать сюсюкать и немедленно почесывать меня во всех предназначенных для этого местах, просто похлопала меня по боку и продолжила о чем-то трещать со врачихой. Я оскорбился и увеличил мурчательное воздействие. Я даже слегка покогтил ее руку, отстранился и заглянул ей в лицо с умильным выражением номер три на морде. И это подействовало! А кто бы сомневался-то? Это всегда срабатывает. Женщина тут же принялась почесывать меня за ушами и сказала, обратившись к ветеринару: "Видите, какой ласковый. Кто-то по нему, наверное, дико скучает..." — и вздохнула.

На этом визит в клинику и закончился. Дома мне дали вполне себе знакомую таблетку со вкусом говядины... и жизнь потекла своим чередом. Я постепенно приучал людишек к своей великолепной персоне — изредка позволял себя погладить и почесать, иногда устраивался на ночлег в ногах у Насти, принимал живописные позы, даруя им возможность любоваться моей совершенной красотой, почти не грыз толстянку и благосклонно разрешал им меня кормить и чистить мой лоток. Со своей стороны, я изволил запомнить, что людишек зовут ма, па и Настя. Правда, время от времени они все становились то заями, то котями. Последнее особенно раздражало, потому что на призыв ма "Ко-о-от!" откликался не только я, но и па, а изредка и Настя. Также я понял, что людишки достались мне достаточно сообразительные и вполне поддающиеся дрессировке. Очень скоро у всех троих выработался условный рефлекс — если я развалился на спинке и демонстрирую пузико, значит, я хочу поиграть в догонялки, надо срочно спешить ко мне, а когда я внезапно вскочу на лапы и помчусь прочь, нужно быстро-быстро бежать за мной. Хотя в "погрызушки" людишки играть почему-то не полюбили. И даже порой называли меня агрессивным животным. Особенно в те моменты, когда я, увлекшись, когтил и кусал их руки сильнее обычного.

Людишки все крепче привязывались ко мне, и уже не только Настя, но и ма стала понимать, что меня не потеряли, а выбросили. Трудно было об этом не догадаться, когда за полторы недели не пришло ни одного отклика на развешанные по всей округе объявления.

И, наконец, через две недели я их дожал. Тем вечером я только пристроился поваляться на диване рядом с Настей, как па сказал:

— Ну, ладно, девочки, все жданки съедены, похоже, его все же выбросили идиоты какие-то. Так и быть, оставим кота себе. Только надо же ему имя какое-то дать. Не звать же его "Кот".

— Зовешь же ты его кот-дебил... и ничего, — хихикнула Настя.

— Мать вон вообще его серожопой сволочью называет... Особенно по утрам, когда он жрать требует.

— Теон?

— Ха-ха-ха, а что, серый, веселый и кастрат...

Чем-то мне этот вариант имени не понравился. Вот просто почувствовал, что это не то имя, которое стоит носить уважающему себя коту. Слава Бастет, этот вариант отмели. Как отмели еще с десяток, так и не придя к соглашению.

На следующий день меня опять посадили в сумку и повезли в клинику. Там мне, несмотря на мой отчаянный ор и яростное сопротивление, сделали прививку и постригли когти. А затем моим людишкам выдали паспорт, в котором синим по белому написали — Тирион. Как ни странно, юридически моей хозяйкой назначили Настю.

Но мы-то с вами, друзья мои, знаем, кто на самом деле в доме хозяин. По паспорту я стал их котом Тирионом... А на самом деле это они отныне и навсегда стали моими людишками.

Между тем неумолимо и неотвратимо приближалась осень. Мои людишки стали все чаще втыкать в свои телефоны и обсуждать какой-то циан, и в их разговорах начали проскакивать какие-то странные фразы. Вроде этих: "Насть, ты зря свою коробку с осенними вещами вскрыла, все равно скоро паковать..." или "Ну, что, как зверье мое делить будем? Тебе сКота или Пауль-Марину с Сучьим Пудингом?" Я ничего не понимал, и это меня слегка нервировало. Что значит — тебе кота или?! Никуда я не собираюсь! Я тут живу! Это мой дом!!! Ну, и людишки, ладно уж, так и быть, тоже могут в нем жить. Тем более они местами полезные — еду приносят, лоток чистят, в игры играют. Вот еще бы с тисканьем лезли поменьше — цены бы им не было.

Кстати, Пауль-Мариной и Сучьим Пудингом мои людишки, в чьей нормальности я порой начинаю немного сомневаться, обозвали двух улиток-ахатин. Удивлены моими сомнениями в нормальности людишек? А зря. Разве это нормально: держать в доме в отдельном террариуме двух здоровенных моллюсков, сюсюкать с ними, купать их в раковине, позволять им ползать у себя по рукам, радостно вопить на весь дом: "Ой, смотри как лапочно Сучий Пудинг к Пауль-Марине пристает! Ах, ты извращенка..." или "Эц... Куда ты на мать свою лезешь? Бг-г..." Нормально? Нет, не думаю. Ну кому нужны эти улитки, когда есть я?! Вот так вот, понимаете же. А уж не давать мне этих двух склизких гадов на законное растерзание по праву хищника — вообще ни в какие ворота. Как-то я подкрался к этой самой Паше-Марише — она покрупнее — и только собрался с ней немножко "поиграть", как был настигнут жестокосердной ма и отлуплен тапочком. Представляете? Тапочком! По попе, по мягкой, пушистой, серой, моей прекрасной попе. Но ничего, я отомстил — отгрыз ночью пару листиков от ее драгоценной толстянки. А вот будет знать, как своего господина и повелителя тапочками лупить...

За такими мыслями и переживаниями время пролетело совсем незаметно, и в один не очень прекрасный день мои людишки вернулись откуда-то все втроем, какие-то подозрительно радостные, и Настя мне выдала: "Ну что, Тирион, поедешь ко мне жить или мне улиток забирать?" Тут я вообще ничего не понял и конкретно подсел на измену. Что значит "поедешь ко мне жить"? Куда? Разве Настя живет не тут, не со мной, ма и па? Целую ночь я ломал голову, и так и эдак обдумывая, что бы все это могло значить. А утром людишки подорвались таскать в машину какие-то коробки из Настиной комнаты. А потом сели и уехали. Вернулись нескоро, опять потаскали какие-то коробки и чемодан, террариум с улитками и опять уехали. И вся эта катавасия продолжалась целых два дня. А вечером второго дня ма и па вернулись без Насти.

И тут я все понял. Они ее выкинули! Родную дочь! Коварные, вероломные, отвратительные людишки! Хотя, конечно, теперь мне досталась вся Настина кровать целиком, хочешь так валяйся, хочешь эдак спи. Но все же... Если они вот так взяли и выбросили Настю, то что их остановит от того, чтобы выбросить меня?! Нет, я, разумеется, лучше Насти. Хотя бы потому, что я — кот. Но все же... Я понял, что надо срочно что-то делать. Целый день не спал, так, подремал часов пять всего-то, ломал голову над тем, как стать вообще ни разу не заменимым и не просто прекрасным и великолепным, но полезнейшим жильцом этого дома. Даже толстянку не грыз и на ноги па не охотился. Мыслил, разрабатывал план, краем глаза заметил муху, и тут меня как осенило...

На следующий день операция "ловкий охотник" началась. Я носился по всему дому, ловил мух, приносил их на кухню и выкладывал рядком на ступеньке, ведущей на балкон. Умаялся так, что света белого невзвидел. А людишкам хоть бы хны. Их все равно дома не было, они с самого утра опять куда-то ушли. К вечеру, выложив с десяток "охотничьих трофеев" в живописную композицию, я отгрыз листик толстянки, повалялся на людишкиной кровати, покогтил диван и сел у входной двери — ждать.

Как только ма и па пришли, я сразу кинулся им под ноги, замурчал, начал тереться и зазывать с собой на кухню. А то они у меня такие рассеянные, могут плоды моих трудов сразу и не заметить. Ма, посмеиваясь, оголодал, мол, пошла за мной, я демонстративно подошел к ступеньке и уселся рядом. Она как вошла на кухню, так и встала, как жена Лота. А потом как заржет и заорет одновременно: "Ко-о-от! Ты посмотри, какой кот у нас ловкий охотник!..". Вот так вот прям орет на весь дом и смеется не тише, надо заметить. Па примчался как на пожар, потыкал в мух пальцем, посмотрел на меня, опять в мух потыкал. Проверял, наверное, не оптический ли у него обман зрения. И сказал: "Не, ну, я знаю, что коты мышей приносят и на еду меняют... но чтобы мух..." Насыпал мне корма в миску и за ухом почесал. И я сразу понял, что все удалось. Меня-то они теперь точно, как Настю, не выгонят.

Однако и Настю они выбросили как-то не совсем, потому что она стала приходить раз в неделю-две на все выходные. А по большим не церковным праздникам типа дней рождения приходила не только Настя, но и еще куча людишек, идентифицируемых как друзья и родственники. Нет, конечно, в эти дни меня кормили как не в себя, не ругали и развлекали всячески. Пылесосом жужжали, стол мне для лазанья из угла выдвигали и раскладывали, заставляли его всяческой посудой и всяким разным, вот этих самых других людишек приводили, с новыми запахами, чтобы я мог и их сразить своей неземной красой и им руки погрызть-покогтить. Но все равно как-то нервно это все было, шумно. Опять же все они меня потискать норовили. Утешало одно — дни рождения — явления редкие.

Так прошла осень, наступила зима... Тридцать первого декабря людишки с самого утра носились по дому, шипели на меня: "сКот, не крутись под ногами!", гремели на кухне, что-то там готовили, складывали в коробку тарелки, вилки-ножи, собирали сумки. Даже корм мой, наполнитель и лоток с мисками в сумку запихали. А к обеду засунули меня в переноску и куда-то вместе со всем этим собранным потащили. Не очень далеко, в машину. И вот тут я подсел на измену по полной программе. Перед тем, как выкинули Настю, людишки же точно так же носились, все собирали, паковали и таскали в машину. О, людишки, вам имя — вероломство! Вот никому верить нельзя. Только расслабишься, решишь, что все у тебя хорошо, как бац — выбрасывать куда-то везут. Везли долго, минут сорок. Но я им расслабляться не давал, орал дурниной из переноски, чтобы жизнь им медом не казалась. А вот будут знать, как предавать такого прекрасного меня!

Привезли в какое-то незнакомое место, в котором оказались те самые людишки-родственники, которых я уже всех успел узнать и... две кошки и рыжий кот! Открыли мне переноску, сунулась ко мне мелкая местная кошка мордой своей, тут я ей по мордасам и отвесил. От души отвесил, но когти выпускать не стал, а то мало ли... Не моя же территория. Улиток этих двух мои людишки тоже с собой туда притащили зачем-то. И тут я понял — отдают. Родственникам меня отдают! И улиток. Совсем, с концами, со всем, что нажито непосильным трудом — лотком, мисочками, кормом, наполнителем и даже переноской. А у этих-то родственников своих трое. И буду я как приемыш в многодетной семье — недокормленный, недоласканный. Аж взвыть захотелось, но я же приличный кот, высокопородный, аристократ, епт! Приличный?

Осенило меня моментально. А уж как только я этого рыжего родственничковского Михалыча-Милана увидел, так и рванул к нему, чтобы в холку вцепиться. Вот никогда бы не подумал, что такая габаритная женщина, как ма, может так прыгать, да еще и в прыжке меня, несущегося в бой, поймать. И вот что она в профессиональный спорт не пошла? Ее же вместо Акинфеева на ворота ставить можно, все пенальти бы взяла в легкую. Так что не удалось мне рыжему насовать сходу. Только мелкой досталось, да на жирную пошипел, чтобы те страх не теряли. Но я занял стратегическую позицию на кухне, так, чтобы все миски просматривались и к лоткам чтобы мимо меня идти пришлось к ванной-туалету.

Ха! Отдать они меня решили. Я вам покажу, кто у нас альфа-кот. По струнке у меня все ходить будете!

Так с перерывами на поесть и туалет и бдил двое суток. А третьего января мои людишки без объявления войны собрались и уехали...

Неделю, целую неделю я был уверен в том, что все... меня отдали. И, естественно, всячески укреплял свой авторитет. Рыжий все же был мной отловлен и бит по морде, жирная допускалась к собственной миске только после того, как я снимал пробу, а мелкая, которая почему-то решила, что моя переноска была принесена специально для того, чтобы она в нее забиралась и в ней валялась, была мной нещадно гоняема отовсюду, где только мне попадалась.

И только-только я окончательно вбил в местные кошачьи головы, кто в этом доме теперь главный, как мои коварные людишки — опять же без объявления войны, между прочим — вернулись. Причем все. Втроем. То есть — ма, па и выкинутая Настя. Как-то стремительно так вернулись, быстро собрали мое имущество, а именно: лоток — одна штука, мисочки — две, корм и наполнитель — много, но могло быть и больше, а также абсолютно бесполезных улиток, и поехали домой. Я решил не рисковать, а вдруг передумают и вернут меня обратно к родственникам, и всю дорогу помалкивал. В итоге ма как-то подозрительно на меня косилась и о чем-то шушукалась с Настей, но везти обратно меня вроде бы не собирались.

Я решил закрепить успех и по приезду домой поочередно потерся обо все их ноги, изобразив ненавязчивую "песнь ласкающегося кота" -мр-мр-рмрмрмр-р-р-р. Па метнулся на кухню, на ходу доставая мои мисочки и наполняя их едой и водой. Я совсем уж было рванул следом, но сдержал порыв, решив, что перекусить я всегда успею, а вот успех по дезориентации людишек было бы неплохо и закрепить. Посему вместо визита на кухню я улегся на диване рядом с Настей и принялся мырчать, изображая дико соскучившиеся по "хозяйке" животное.

В итоге Настя тоже начала на меня подозрительно коситься. А па выдал — "Это не наш сКот!" — и принялся звонить родственникам с претензией:

— Зачем вы сломали нам кота?! Или это вообще не наш кот, а какой-то подменыш?! А куда тогда вы нашего кота подевали?!

Почувствовав себя несколько оскорбленным в лучших чувствах от подобных инсинуаций, я резко прекратил прикидываться "домашним ласковым животным" и ушел обижаться под кровать. Гордо ушел! Не торопясь и бросая презрительные взгляды на этих предателей.

Нет, ночью я, разумеется, вышел, поел — обида обидой, а есть надо, — погрыз толстянку и решил поупражняться в подхваченном от рыжего приеме "ночной ор". Ор удался слабо, надо признать, сказалось малое количество репетиций, но ма все равно проснулась и швырнула в меня тапком с шипением: "Еще один писк из этого угла, и останешься без завтрака!" Естественно, я отомстил: у толстянки осталось всего пять листиков. Странно, но ма меня за это совсем не ругала. Видимо, она смирилась с тем, что может остаться только один из нас... И это не толстянка. А потом Настю опять выгнали, по крайней мере, она собралась и куда-то уехала вместе с улитками, и жизнь потекла своим чередом до тех пор, пока не случилось страшное...

Нет, на балкон я проникал регулярно, сопровождая людишек во время их отвратного ритуала пускания дыма изо рта. Но всякий раз они запускали меня обратно по первому моему требовательному мяву. Но однажды я так увлекся наблюдением за жизнью по ту сторону стекла — нет, шоу обычно было так себе, но в тот раз на собачьей площадке показывали драку всех против всех, — что пропустил момент, когда па ушел с балкона и закрыл за собой дверь.

Опомнился я только где-то через полчаса, когда собак все же растащили и уволокли по домам, а сам я весьма чувствительно подморозил лапки и, пардон, попу. Зима, мороз, ночь, а глупые людишки не догадались вывести теплый пол на балкон. Сначала я пытался открыть дверь. Безрезультатно, надо признать. Потом пытался орать с пола, но сидеть на нем было откровенно холодно, так что я забрался на полочку и принялся орать в балконную дверь, в верхнюю прозрачную ее часть. Опять же безрезультатно. Спустя три часа я уже совсем отчаялся и решил, что так и умру тут на балконе в каких-то десяти сантиметрах от спасительного тепла, но тут ма решила навестить в ночи холодильник и... все же заметила меня, практически заледеневшего, по ту сторону балконной двери. С каким диким ором облегчения я запрыгнул к ней на теплые руки с полочки, как прижался к ее горячему телу всеми своими продрогшими лапками, даже передать невозможно. И даже не возражал, когда она уложила меня с собой в кровать под одеяло, и даже лежал там, отогреваясь, пару часов. Затем ушел, конечно, к себе на кресло, но сам факт!

А через пару дней я понял, что с моим лотком что-то не так. Каждый раз, когда я пытался излить, так сказать, посильно малую нужду, меня пронзала адская боль. Разумеется, все дело было в лотке, я пытался гневно возопить об этом, но почему-то у меня получался только сдавленный писк и какое-то уж очень унылое хныканье. Ма долго о чем-то шипела на па, запихала меня в переноску и заставила па отвезти нас с ней в клинику. Там какая-то отвратительная тетка долго мяла мой животик в опасной близости от моего м-м-м... пениса. И я, самым отвратительным образом, напрудил лужу прямо на ее металлический смотровой стол. Стыдно было неимоверно, но одновременно с этим я испытал облегчение, ведь нормально сделать свои дела, в силу испорченности лотка, я не мог уже почти двое суток. А потом мне выбрили шерсть на пузике и долго мяли его — пузико — какой-то странной штукой и тыкали пальцами в экран маленького черно-белого телевизора, что-то писали на бумажках, после чего ма сгребла эти самые бумажки, посадила меня в переноску и с недовольным видом уселась в машину, скомандовав: "В аптеку". Уже дома мне подсовывали какие-то невкусные таблетки, уговаривая, что их надо съесть, чтобы все прошло. Вот глупые. Лучше бы починили испортившийся лоток!

Через три дня поедания отвратных таблеток я совсем перестал ходить как в лоток, даже по чуть-чуть, превозмогая адскую боль, так и в непосредственной близости от него. Я вообще не мог никак выжать из себя ни капли. При этом чувствовал головокружение и общую слабость. Конечно, все дело было в этих таблетках! Людишки меня отравили! Именно в тот момент, когда меня настигло это откровение, ма отчаянно шипела на па, срываясь на крик: "Если с ним что-нибудь! Да я тебя! Срочно! Слышишь меня — БЕГОМ в клинику!!!"

Что было дальше, помню я смутно и обрывками. Вот па буквально запихивает меня в переноску. Вот меня вытряхивают на смотровой стол и надо мной склоняется какой-то большой бородатый тип, который оказывается врачом. Вот каким-то образом рядом оказывается Настя и держит мою правую переднюю лапку, па в это время меня прижимает к столу за загривок, а бородатый коновал втыкает мне в лапу странную иглу и вводит какую-то отраву, и я внезапно окончательно теряю ориентацию во времени и пространстве. Вот меня разрывает от боли и я ору так, как не орал, наверное, никогда в своей не очень длинной жизни, когда как коновал ковыряется у меня в самом святом, что осталось после кастрации. А потом приходит темнота, расцвеченная радужными мыльными шарами и прорывающимися отдельными фразами и образами. Ма склоняется надо мной... "Поставили катетер. Сейчас докапаем, а я пока распишу, что и как принимать и как катетер промывать..." Очень сушит язык... "Корм надо сменить..." Настя трогает мой язык и противно хихикает... "После того, как начнет отходить наркоз, может быть потеря координации..." Я лежу распластанный тряпочкой на чем-то мокром и уже остывающем... "Дважды в день, ну, я все расписал. Кровь надо сдать, вот направление, результаты мне привезете..."

Меня штормит и дико хочется пить... "Настя, немедленно отодвинь от котика миску и вылей воду, его велели два часа не поить..." Пить-пить-пить... что ж так лапы-то заплетаются и глаза фокусироваться не желают?.. "У него пить не получается, что делать? Пипетка? Поильник? Из шприца?.." Вода-вода-вода... А-а-а...

Глубоко ночью я окончательно пришел в себя. На жопу напялили какие-то клеенчатые трусы на липучках, хорошо хоть догадались взять с дыркой для хвоста, на шею нацепили какой-то раструб, который адски мешает нормально вылизаться, все болит и сушняк такой, будто я неделю в пустыне провел. И миска с кормом пустая! Зато мисочка с водой... М-м-м... Вода-вода-вода... Ой, что-то она как-то быстро закончилась. Ой! Из меня течет прямо в трусы! Кошмар! Напружу же, стыда не оберешься. О, а они не протекают. Хорошо, тогда спать, завтра, все завтра.

А на следующий день начались самые мои мучения. Людишки кололи меня иголками трижды, два раза в день, спаивали мне какую-то дрянь и скармливали таблетки. А еще промывали мочевой катетер. Ежедневно по вечерам. Я пытался кусаться, вырываться, царапаться, орать — ничто не помогало. Людишки твердо решили меня уморить. Нет, я, разумеется, слегка отыгрался на па, когда он повез меня сдавать кровь — орал так, что у самого уши заложило, и подрал их всех — па и двух коновалов-докторишек... И только когда к ним на помощь прибежал третий — им удалось меня скрутить и выцедить моей кровушки. И так продолжалось целый месяц, до того самого дня, когда самый первый бородатый ветеринар, которого я все же помнил, хоть и смутно, в очередной наш визит в клинику внезапно взял и выдернул из... меня... катетер. Мочевой. Тот самый. Чуть все напрочь не оторвал, коновал! А уколов мне в тот день уже не делали... и после тоже. А таблетки и микстуру можно было и потерпеть, тем более что терпеть-то пришлось всего пару недель.