Хоть вовсе не Мэри и даже не Сью (джен)

— Я совершила чудовищную ошибку, — призналась Ева однажды, поутру стоя у стола на кухне и размешивая сахар в кружке — и даже сейчас, ничего для того не предпринимая, она была весьма грациозна с прямой осанкой, различимой и за большим по размеру халатом.

Евгений не спешил интересоваться: и так расскажет, нуждающаяся в слушающем и внимающем — а такового она могла найти в лице своего возлюбленного, притом скромно молчащего.

— Давно, настолько давно, что, кажется, ещё до собственного рождения, — сказала она и отпила кофе. Евгений взглянул на неё, удивлённо вскинув брови. Нет, всё-таки когда-нибудь она выведет его из себя своими пространными речами. Ева поморщилась и добавила ещё сахара. — Омерзительная невежественность и простая путаница понятий привели к моему нынешнему агонизирующему состоянию. Всего лишь сменить "понимание" на "знание", и я бы имела отягчённую голову, полную разной степени надобности информации, но зато это было бы нечто, имеющее определённые рамки, а не пространное и необдуманное. Никогда не загадывай под падающей звездой и не пиши романа о "себе", — усмехнувшись, добавила она и, оставив грязную чайную ложку в раковине, направилась прочь из кухни.

Евгений не желал оставлять её речь заканчивающейся на пафосной фразе, так что последовал в гостиную и примостился рядом на диване. На знакомом месте — она бы сказала, что он словно собачонка, но просто потянула горячую жидкость, кося на него глаза.

— Я даже не буду извиняться за то, что не вникнул с первых слогов, как подобает светлой голове вроде твоей, но уточню: человеческими словами выражаясь, ты только что сказала, что в прошлой жизни пожелала себе переродиться "понимающей"? — говорил он, поправляя за уголок покосившийся диплом — их на стене прямо над диваном было несколько, вперемешку с грамотами и сертификатами.

— Хм, прошлая жизнь. Я бы, пожалуй, даже и выразилась бы так, но "я" оттуда, из этого прошлого, сказала бы, что и не было её (моё?) бренное существование жизнью. "Я" бы с оптимистичной уверенностью сказала, что жизнь моя начнётся именно здесь. В выдуманной вселенной, гнущейся как пластилин под моими желаниями. Тем не менее, "я" не учла, так скажем, механизм работы "умного пластилина". — Ева в задумчивости потёрла между пальцами листок дикого растения — открытого ей же.

— У меня сейчас мозг вскипит, — пожаловался Евгений, укладывая голову Еве на колени. Она бы сказала — как на плаху, но только печально на него посмотрела и отпила ещё кофе. Вытянув ноги, Ева зарыла кончики пальцев в шерсть несколько лет назад убиенного ею медведя, распластавшегося теперь шкурой по полу.

— Всего два условия: "понимать всё это" и "быть любимой", не так уж и сложно, правда? Но, задавая подобные расплывчатые формулировки, как можно надеяться на идеальное исполнение? Я как эскиз, такой грубый, что ломит все члены; и тянешь грифель карандаша на себя, чтобы дорисовать или на худой конец перечеркнуть всю себя, но художник так ленив, и так быстро переключается его внимание, что грузную его руку уже не расшевелить: ему плевать на тебя, — Ева распалилась, и Евгений только смотрел в её насыщенно изумрудные — у кого ещё возможен такой необыкновенный оттенок? — недобро поблёскивающие глаза, и за туманом нахлынувшего приступа влюблённости, длящейся на удивление много дольше трёх прогнозируемых лет, пытался разобрать смысл её слов. — И что из этих двух заявленных исходных данных во что воплотилось? О, понимание, великая вещь! Смотрю на сахар на дне кружки, и понимаю, как его изготовили, а заодно, как изготовили чашку и кофе, чьи останки на чашке видны. И как, и что используя, и все секретные технологии и национальные рецепты. И ляжет в памяти ненужным грузом, и буду помнить до конца своих дней. И насчёт всего вокруг тоже, всех бесчисленных и в большинстве своём ненужных вещей. Сдалось оно мне? Нет, скажу тебе не тая, не сдалось.

— Ты в науку вклад делаешь, — неожиданно с колен промурлыкал Евгений.

— Ах, наука! Процветания ей. Одно утешение, что не всё то, что понимаю я, ещё успела понять вся громадина масс умов человеческих, и мне есть что открыть для них. — Ева почти беззаботно взъерошила непослушные блестящие каштановые кудри. — А любовь? Конечно, только тобой я себя бы и наградила. — Евгений заворошился, приподнялся, выпрямляя упёртую Еве в бедро руку, и посмотрел ей прямо в лицо. Ева закатила глаза и хотела бы сказать "ты одержим" или "излишнюю романтичность ты придаёшь моим словам", но вместо этого произнесла: — Да, ага, ещё одно признание тебе от меня. Не мешайся. — Евгений послушно вернулся на место. — Вот только настоящей влюблённости там, в прошлой жизни, не испытав, что "я" могла вообразить? Беспрерывное нахождение рядом мазохиста, терпящего моё присутствие. Спасибо "мне", что хотя бы не без скандалов, а то я давно бы загнулась.

Евгений усмехнулся.

— Ничего ты в любви не понимаешь.

— А вот тут я с тобой не могу не согласиться.

— Так ты... то есть "ты", — он сделал жест пальцами, изображая кавычки, — есть демиург, создавший нашу вселенную и тебя же с багажом понимания и истинной любви?

— Демиург — громковато звучит, но в целом — так. Хотя я бы и не стала между "нами" ставить знак равно. Как бы она не хотела.

— И ты только что это поняла? — Недоверчиво — только сейчас, не во время пространной речи, а сейчас — Евгений посмотрел на Еву, щуря глаза.

— Я поняла всё про зеркало, в которое смотрела, и наконец увидела себя. Ну, и про себя тоже всё поняла. Между делом.

— И?

— "И"? Что ты хочешь этим спросить? — Ева выгнула ровную идеальной формы бровь, глядя на Евгения из-под от природы длинных загибающихся ресниц.

— Что думаешь по этому поводу? Собираешься трактат ваять?

— О, нет, — она усмехнулась, невольно смотря на противоположную стену, где громоздились на широкой полке её многочисленные труды. — Говоря о трактатах, думаю, о моей жизни можно было бы написать объёмную биографию. Но, как и жизни любого иного человека, ей можно посвятить и небольшой рассказ.

— Правда? И каков он будет?

— События застали бы меня не во время исследований или защиты работ, не тогда, когда я кого-то учу премудростям или активно демонстрирую возможности своего ума в опасной ситуации, и даже не при спасении мира, а в повседневности. С незамысловатым сюжетом, а может, и без него — сплошные претенциозные диалоги — ты знаешь, я их люблю. Он был бы полон незначительных, никому ненужных деталей, тем не менее, через которые можно было бы кое-что обо мне уловить. — Неожиданно Ева обхватила Евгения за щёки и повернула свою голову так, чтобы смотреть ему ровно в глаза. — И думаю, рассказчик был бы достаточно сообразителен, чтобы не смотреть на мир моими глазами. — Она будто гипнотизировала, одновременно избегая смотреть собственно на него, будто пытаясь достучаться до чего-то в его сознании. Он подумал, что Ева хочет добраться до его проницательности — должна же она быть у него? — чтобы он, наконец, вполне мог уловить весь посыл. — Потому что моими глазами, — Ева отпустила Евгения и посмотрела в окно, — он отвратителен. Ну и потому, — она хищно улыбнулась, — что среди прочего хлама, по её вине возникшего, есть и свежие идеи. Планы. Понимание... Ах, и в рассказе были бы наводящие вопросы, твои вопросы. Она здесь.

Наступила тяжёлая пауза.

— Ага. И кто же был бы фокальным персонажем, если это рассказ о тебе? — спросил Евгений, упуская настораживающие факты из виду. Она бы сказала — как всегда. Или — он, похоже, был создан простаком. Ну или что она там сказала бы. Ведь кто же разберёт, что творится в её голове?

Ева грустно взглянула на Евгения, проводя тонкими пальцами по его щеке.

— К сожалению, ты. — На вопрошающий взгляд она не ответила. — Хорошо, когда ученик превосходит учителя; ужасающе, когда создание превосходит создателя. Или пытается. Создатель сердится, а если достаточно дальновиден, рушит башню на подступах. А если нет, теряется в догадках, может ли из этого что-то плохое для него выйти. И если предполагает, что может — примет бой, не зная, равный он или нет; или же сбежит. И что выберет наш? — Ева ещё раз склонила голову и заглянула в глаза Евгения. И уставилась прямо на меня.